— Ну так и я еду туда же, так что мне лучше отправиться, а то война закончится, пока доберусь! — И я надвинул на глаза очки.
— Смотрите не заблудитесь, — сказал один из солдат и отступил от моего джипа, когда я завел мотор.
— А далеко ли отсюда до поста? — крикнул я, перекрывая шум мотора.
— Два километра, — ответили они вдогонку.
Комок страха и удивления внутри растворился, и я от него избавился. Если бы они искали меня, я давно был бы покойником, поскольку совсем не был готов к этой встрече. Объехав каменистый холм и убедившись, что нахожусь вне поля зрения солдат, я остановил машину и приготовил все для проезда через Эль-Абьяр. Я вытащил и проверил автомат. Быстро очистил щеткой пулемет и убедился, что лента заправлена. Хотелось бы сделать пробную очередь, но стрелять здесь было бы неразумно.
С «Парабеллумом» за поясом и парой ручных гранат в кармане на дверце джипа я почувствовал себя гораздо уверенней.
Через несколько минут, как только я выехал из-за поворота, показался занятый немцами пост Эль-Абьяр.
Я вскоре убедился, что он укреплен довольно слабо. С десяток палаток стояли на большом расстоянии друг от друга, чтобы уменьшить ущерб от воздушных налетов. Грузовики, передвижная кухня и ремонтная мастерская были беспорядочно разбросаны вокруг центральной точки, которая пред-ставляла собой бетонное фортификационное сооружение, окрашенное защитной краской и покрытое камуфляжными сетями. Здесь находилась врытая в землю цистерна, в которой, вероятно, располагался штаб этого убогого поста. Рядом имелись несколько укрытых мешками с песком пулеметных точек и три легкие 20-миллиметровые автоматические зенитные пушки, обнесенные колючей проволокой. Я проехал вдоль насыпи, но держался на расстоянии, надеясь, что никто не вступит со мной в разговор. Я уже иссяк на выдумки и на нужные ответы, в особенности на умные вопросы.
В этот полуденный час, самое жаркое время дня, большинство обита-телей этого одинокого поста предавались сиесте. Только несколько фигур передвигались между палатками. К моему удивлению, меня никто не остановил и никто не обратил на меня никакого внимания. Только несколько человек, высунув руки из палаток, устало помахали мне. Я продолжал движение по внешнему периметру поста и вскоре оставил его позади. Вероятно, те два солдата, что встретились мне, сообщили, что приближается своя машина, которая следует в Барку. Десять минут спустя я миновал еще двух часовых, сгорбившихся в тени каменного выступа. Они даже не поднялись, но я заметил, как один из них заговорил в трубку полевого телефона. Они только устало махнули мне рукой, и вскоре я вновь был наедине с пустотой, пылью, жарой и дрожащим горизонтом.
Глава 35
ЭЛЬ-УББА
К вечеру, когда я подъехал к Барке, идея вновь посетить этот город показалась мне неразумной. После разгрома гостиницы я был бы самым желанным гостем для местной военной полиции. Поэтому я решил ехать на восток в направлении Дерны. Я знал там одну заправочную станцию, которая не сильно охранялась.
Ночь застала меня, когда я объезжал Барку, и вместо прибрежной дороги я решил выбрать мартубскую или другую объездные дороги. Главные магистрали ночью были забиты транспортом, так как находились в зоне действия британской авиации, которая чаще налетала днем, а я вовсе не горел желанием снова встретиться с «Харрикейном» или другим английским самолетом.
В час ночи я съехал с трассы и заночевал в каменистой лощине. После долгой дороги все тело было липким от пота и пыли, которая на ночном холоде, пропитавшись росой, образовала на коже корку.
Съев банку сардин и кусок кукурузной лепешки, сухой и жесткой, как камень, я приготовил себе кофе, не заботясь о том, заметит ли кто-нибудь крохотное пламя спиртовки.
Я долго лежал без сна, закутанный в одеяло, и думал, как достать бензин и провизию для начала моего большого путешествия по пустыне. Теперь я не очень-то радовался этому путешествию. Слишком многое могло случиться. Если машина сломается, обратной дороги не будет, поскольку в тех местах, по которым я собирался ехать, не будет никого, кто смог бы мне помочь.
Когда я проснулся следующим утром и приготовил еще кофе, было еще свежо и прохладно. Интересно, как там Ибрим и Селина, живущие за этой каменистой грядой?
Когда солнце поднялось выше кромки Эль-Ахдара, утренняя прохлада, словно по волшебству, исчезла и наступил новый день жары и пыли. Я был снова в пути и знал, где достать бензин без лишних вопросов.
После часа езды пейзаж резко изменился. Низкорослые кусты, деревья и лужайки с травой стали появляться вдоль дороги, по которой, похоже, не было никакого движения. Я пересек южную границу лесополосы Киренаики. По дороге на Дерну мне попадалось все больше и больше растительности, хоть и скудной и низкорослой. Это уже радовало глаз. Объезжая Мараву, я заметил еще один укрепленный пост, который образовывал что-то вроде «заднего забора» южнее относительно густо населенной северной Киренаики. Я медленно поехал дальше.
Теперь моей целью была Эль-Убба, склад бензина в глубине материка. Проезжая по дороге, я старался держаться подальше от Слонты, крохотной деревушки, если можно назвать деревней три хижины. Затем я подъехал к повороту на перекрестке дороги, ведущей к Кирене, где располагался штаб Верховного итальянского командования. Это было хорошее место, которое находилось так далеко от линии фронта, что трудно было себе представить, что где-то шла война.
Ближе к вечеру я прибыл в Сиди-Бу-Халфайю, которая на карте изобра-жалась маленькой точкой. Это была забетонированная, вкопанная в землю цистерна, возле которой машины поворачивали с мартубской объездной дороги на дорогу «Джованни Берта».
Проезжая вдоль низкой бетонной стены цистерны, я увидел трех арабов, отдыхавших в тени скалы рядом с деревьями. Их вьючные животные, три тощих осла, паслись на лужайке с редкой травкой.
Убедившись, что «Парабеллум» за поясом, я прикрыл автомат на соседнем сиденье одеялом и спрыгнул на землю. Трое арабов продолжали сидеть не двигаясь и курили свои самокрутки.
— Салям алейкум, — поприветствовал я их, и они что-то промычали в ответ.
Похоже, меня здесь не очень жаловали, но я не понимал причин их враждебности.
Заговорив по-итальянски, я получил более дружественную реакцию, а после того, как я предложил подогреть кофейник на моей спиртовке, мы уселись в кружок уже совсем по-дружески.
Эти арабы устали от войны. Итальянцев они ненавидели, как чертей, немцев использовали, чтобы продавать им всяческую информацию и воровать у них как можно больше припасов и оружия. Англичан считали сумасшедшими, особенно тех, кто отваживался выезжать в дальние разведдозоры. Они не могли понять, что нужно этим англичанам, которые то и дело появлялись в Киренаике, все вынюхивая и задавая вопросы.
В общем, как я понял, они не верили никому и при каждом удобном случае старались стащить все, что могли. Фактически эти три араба были настоящими падальщиками, вроде стервятников или гиен.
Забравшись в глубокое подземное нутро цистерны, я не нашел там ни капли воды. Скелет газели лежал там, где застигла ее смерть, — на грязном каменистом полу. Она провалилась в отверстие, когда там еще была вода, естественно, не смогла выбраться и утонула. Интересно, почему арабы не вытащили труп, пока он еще был телом, а не грудой белеющих костей.
Эти глубокие помещения, укрепленные бетоном - подземные пещеры, - заполнялись водой во время дождей, которые раз в год выпадали в пустыне. Тогда песчаные низины превращались в грязные болота, а сухие русла на горных склонах — в полноводные потоки с водопадами. В этот период арабы-кочевники вместе со своими стадами коз, верблюдов, собаками и птицей перемещались на вершины плато и пережидали период дождей в ветхих и убогих глинобитных хижинах.
Прежде чем покинуть эту троицу, которая так и сидела на корточках, но постоянно пронизывала меня оценивающими взглядами, я выудил из них кое-какую информацию о складе и бензохранилище в Эль-Уббе. По их словам, немцев там не было, только итальянцы. Этим бензином, видимо, никто не пользовался. Я предположил, что эти хранилища были построены на случай крайней необходимости. Впрочем, кочевники либо не могли, либо не хотели дать мне более точную информацию.
Еще через час я уже был вблизи Эль-Уббы, как я понял по клубам пыли, поднимавшимся над дорогой «Джованни Берта».
Я подумал, что моя машина тоже поднимает такую же пыль, и поэтому стоило, пожалуй, остановиться и изучить местность впереди. Я бы не беспокоился, если бы просто проезжал мимо, но я собирался остановиться и выяснить, можно ли запастись топливом в местном бензохранилище.
Съехав с дороги и повернув за выступ скалы, я почувствовал себя укрытым от возможного наблюдения.
С автоматом за спиной я полез по ребру скалы, стараясь добраться до ее верха — гребня, покрытого колючей травой, низкорослыми деревьями и кустарником. Когда я достиг его, то примял довольно много кустов.
Эль-Убба, расположенная всего лишь в двух километрах от меня, состояла из нескольких небольших домиков, к которым сзади прилепились арабские глинобитные хижины.
На небольшом расстоянии от домов находился форт с глинобитными стенами коричневого цвета, первоначально предназначавшийся для защиты от набегов арабских племен, но бесполезный против современных оружия и методов ведения боя.
К северу от дороги стоял внушительных размеров палаточный лагерь итальянцев, двигавшихся взад-вперед, как потоки муравьев. Недалеко от домов располагалось несколько сараев с низкими крышами и припаркован-ными снаружи грузовиками и легковушками. Несмотря на яркий дневной свет, были видны искры сварочного аппарата. Это наверняка была ремонтная мастерская.
Похоже, что Эль-Убба была крупной перевалочной базой для конвоев и военных транспортов; даже если гарнизон был полностью итальянским, немецкие машины наверняка появлялись здесь для дозаправки и ремонта.
Поскольку о моем дезертирстве сообщалось в немецком печатном выпуске новостей «Оазис», то ордер на арест и мои фотографии здесь, несомненно, имелись. В деревне мне придется быть очень осторожным.
На окраине я увидел величественный монумент, возведенный итальян-цами, но не смог разобрать, что он собой представлял. Итальянцы были любителями возводить монументы где угодно. Стоило только человеку стать знаменитостью, как ему тут же ставили памятник, иногда прекрасный с художественной точки зрения, но никому не нужный в данном месте. Просто веха в голой пустыне.
Я не увидел бензохранилища, но это меня вовсе не удивило, поскольку стальные бочки с горючим могли выглядеть как камни или быть замаскиро-ванными от наблюдения.
По пути к машине я понял, что не стоит прятать джип за пределами деревни, поскольку невдалеке я увидел несколько палаток кочевников.
Любой араб, натолкнувшись на машину, вряд ли пройдет мимо. Он утащит все, что сможет отвинтить. И опять-таки, было бы подозрительным, что немецкий солдат ходит по городу пешком. Сейчас почти никто не передвигается пешком. Даже самые нищие арабы передвигаются на тощих ослах.
Я не был уверен, следует ли мне въехать в Эль-Уббу сейчас или дождать-ся темноты. В конце концов, я не нашел причины, чтобы сидеть и ждать. Если появятся гарнизонные патрули, то подозрение вызовет как раз то, что я остановился в пустыне, а не в деревне. Сделав кое-какие приготовления, я выехал из-за скалы и по трассе направился к домикам, лачугам и палаткам этого убогого оплота «Римской империи Муссолини».
Я знал, что подвергаюсь большой опасности, но у меня не было выбора. Мне придется использовать любой шанс, чтобы раздобыть здесь бензин, воду и провиант, причем в больших количествах.
Глава 36
КВАРТИРА И СТОЛ
Первыми живыми существами, которых я встретил, подъехав к деревне Эль-Убба, были сотни коз, которых пас одинокий араб, отдыхавший в тени сухого дерева. Он равнодушно взглянул на меня — видимо, я не вызвал у него никакого интереса.
Затем я увидел арабскую женщину, с головы до пят закутанную в черный бурнус и черный яшмак, доходивший до глаз. Ее одежда так тщательно скрывала ее женские прелести, что она была скорее похожа на пугало, чем на женщину. В ее черных глазах, сверкавших поверх яшмака, было столько злобы, что даже храбрец мог захромать от страха. Возраст ее представить было невозможно, зато не было сомнений в том, что ее глаза пылали ненавистью.
Путь мне преградила баррикада, окутанная колючей проволокой, в которой, однако, был проем, куда могла проехать машина. Замаскированная глинобитная лачуга, стоявшая позади нее, укрывала часового с изможденным лицом, который либо умирал от скуки, либо был близок к потере сознания от невыносимой жары.
Он вытащил свое тело из-под навеса и захромал к проволочному заграждению.
— Алло, ты немец? — выдавил он из себя вопрос, сам удивившись тому, что в его исхудавшем теле еще теплится какая-то жизнь.
— Si, amico, — ответил я, заглушив мотор.
— Куда направляешься? — деловито спросил итальянец.
— В Дерну, — односложно ответил я, наблюдая за лачугой позади него и размышляя, сколько в ней еще таких придурков.
Затем он пожелал узнать, откуда я еду. Я заверил его, что не откуда-нибудь, а из Бенгази.
— О, mama mia! И много там синьорин? — с энтузиазмом поинтересо-вался часовой.
— Да-да, в Бенгази очень много прекрасных синьорин! — заверил я его и ради смеха спросил, много ли синьорин в Эль-Уббе.
Слабая искра интереса осветила его измученное лицо.
— Целых двадцать две! — неожиданно бодро ответил он, а потом добавил: — И притом очень недорогие.
— Quanta costa? (Сколько они стоят?) — ответил я просто для под-держания разговора, понимая, что продажное женское тело является у итальянца главной темой для разговора.
В его глазах промелькнул оценивающий огонек, и он сказал, что цены высоки, аж сотня лир, но, нагнувшись ко мне, заговорщически добавил, что знает одну даму, которая берет за услуги только сорок. Это заявление, подкрепленное благодушным выражением лица, дало мне понять, что это тот человек, из которого можно выудить всю нужную мне информацию об Эль-Уббе.
Я спросил у итальянца, где я могу остановиться, и он назвал мне несколько мест. Часовой сказал, что будет рад показать мне город, когда сменится, а будет это через три часа.
Из боковых карманов своего рюкзака я извлек купюру в сто лир и, скатав ее в трубку, передал ему.
— Прекрасно. Ecco, — сказал я и запустил мотор.
Он выпучил глаза, развернув трубку и обнаружив месячную зарплату солдата Муссолини.
— Molte grazie, amico, grazie! Grazie! (Большое спасибо, друг, спасибо, спасибо!) — прокричал он вслед, когда я медленно отъезжал.
Мое появление на главной улице этой деревни вызвало большое ожив-ление. За мной, должно быть, наблюдали, пока я болтал с часовым. Мой джип окружило с полсотни мальчишек, которые кричали, что могут показать, где достать все, что мне нужно. Я поехал медленно, а они бежали рядом, продолжая орать изо всех сил. Эти оборванцы, одетые в вонючие лохмотья, покрытые коростой грязи, выглядели совершенно истощенными, и лишь одному Богу было известно, откуда у них брались силы кричать и бежать одновременно.
Один невысокий парнишка, очевидно наловчившийся делать это, забрался на подножку моего джипа и, увидев, что я не рассердился, вскоре уселся на сиденье рядом со мной. Я немного прибавил скорости, иначе в машину влезла бы вся толпа.
Повернув за угол, я оказался на деревенской площади. Парочка вызывающе одетых итальянок одарила меня взглядом типа «привет, незнакомец», и я ответил им изумленным взглядом.
Не каждый день увидишь в пустыне европейскую женщину в модной одежде, в чулках со швами, бегущими вверх по точеным ножкам, но в этой дыре к ним, по-видимому, давно привыкли.
Маленький оборвыш, сидевший рядом со мной, перестав кричать, ткнул меня грязным пальцем под ребра и на чистом итальянском сказал:
— Синьорита Гуилья просит не слишком много!
— Сорок лир, что ли? — спросил я.
— Да-да, сорок лир, — ответил он, в восторге от того, что я так быстро схватываю реальности жизни в Эль-Уббе.
Я не смог удержаться от смеха.
Я спросил, где я могу принять ванну, пообедать и побриться, и он показал мне такое место. Вскоре я остановил машину перед убогим домишкой на боковой улице.
Я дал ему пять лир, и он согласился присмотреть за моим джипом и его содержимым, пока я не узнаю насчет квартиры.
Поппа Гуцци был владельцем постоялого двора и прекрасным знатоком достоинств местных синьорит (это определенно было главным предметом заботы всей деревни), а также во многих других вопросах и конспиратором, когда сполна заплачено. Он предоставил мне маленькую комнатку с окном без стекла, с карнизом без занавесок и дверью без замка.
— Вы подоприте дверь стулом, — посоветовал он.
Я с радостью увидел в комнате настоящую кровать, застеленную, к моему удивлению, абсолютно чистыми белоснежными простынями.
— Вам будет здесь хорошо, — заверил он меня.
Я заплатил за два дня за комнату, кровать, стул и пользование душем, который состоял из английского двадцатилитрового бака, подвешенного в двух с половиной метрах над полом и управляемого системой шнурков.
Он уже выходил из комнаты, но я окликнул его и спросил, много ли немцев бывает в Эль-Уббе.
— В Эль-Уббе, — ответил Гуцци, — останавливается на ночевку много немецких конвоев. Но водители всегда спят в своих грузовиках!
И он пояснил, что иначе к утру не будет ни грузовиков, ни их содержи-мого.
Через час я вселился в комнату. Мой оборвыш затащил кое-что из моих вещей внутрь, а когда я побрился, помылся и надел чистую рубашку и брюки, то почувствовал себя лучше, чем за все предыдущие дни. Я заплатил синьору Гуцци десять лир, чтобы моя одежда была постирана к утру, а загнав свой джип во двор и поставив его возле дома, я почувствовал себя почти в безопасности, несмотря на то что деревня была битком набита итальянскими военнослужащими.
Поскольку мне не было нужды выходить наружу днем, я растянулся на кровати, решив поискать бензохранилище после наступления темноты.
Бензин там был, и, по словам оборвыша, в больших количествах. И даже, наверное, недалеко.
Чтобы попасть, куда я хотел, мне были нужны четыре бочки. Воду и провиант тоже придется покупать. Дождавшись темноты, я смогу выйти и найти, где все это можно приобрести. И, засунув «Парабеллум» за пояс, а автомат — под подушку, я крепко заснул.
Но я кое-чего не знал. Поппа Гуцци видел мою фотографию в немецком армейском листке «Оазис» с обещанием вознаграждения за информацию, которая поспособствует моей поимке.
У него была хорошая память на лица. Мой «бедфорд» без верха кабины тоже упоминался в полицейской сводке. И сейчас этот автомобиль стоял у него во дворе. Так что он не сомневался, кто я такой.
Но я, не подозревая об этом, крепко спал, утомившись после долгой дороги.
Глава 37
БОЛЬШАЯ БЕДА
Что-то ударило мне под ребра. Острая боль взметнулась к груди, и это было первое, что я осознал. Пока я корчился от боли, меня ослепили яркие лучи фонарей. Я приподнялся в смятении, и в лицо мне уперся ствол карабина. Пара волосатых ручищ ухватила меня за грудки и оторвала от кровати. Взглянув в смуглое лицо солдата итальянской военной полиции, я понял, что попался, сомневаться в этом не приходилось.
Моя рука в поисках «Парабеллума» скользнула к ремню, но не тут-то было. Жесткий носок ботинка с такой силой врезался мне в запястье, что я подумал, оно сломается. Один полицейский вытащил у меня из-за пояса пистолет, а другой наотмашь ударил тыльной стороной ладони по лицу.
— Вонючий дезертир! — рявкнул голос по-итальянски, и удар в солнечное сплетение согнул меня пополам.
В комнату вошел капитан итальянской военной полиции и приказал прекратить избиение. Вокруг меня стояли шестеро вооруженных солдат. По выражению их лиц я понял, что они с удовольствием убили бы меня прямо сейчас. Я почувствовал что-то влажное на губах — это была кровь. Я по-чувствовал ее соленый привкус, ощупав языком верхнюю губу, рассеченную ударом руки с кольцом на пальце.
Солдаты расступились, давая проход капитану. Один из них, коротышка с лицом чучела и в форме, висевшей на нем как на сушилке для белья, протянул офицеру мой «Парабеллум», объяснив, что они отобрали его у меня, когда я собирался его выхватить. Остальные загалдели, комментируя слова своего товарища, и снова стали приближаться ко мне.
— Silenzio! (Молчать!) — рявкнул капитан. В этой маленькой комнате — площадью всего лишь несколько квадратных метров, — битком набитой солдатами, которые чувствовали себя героями, поймав одного-единственного дезертира, его голос прозвучал как гром.
Кованые кавалерийские сапоги звонко процокали по бетонному полу, и капитан навис надо мной. Я чувствовал себя совсем паршиво, ощущая, как кровь стекает по подбородку и шее за ворот рубашки. Черные, холодные глаза сверкали со смуглого лица капитана из-под козырька стального шлема, не давая повода надеяться на сочувствие. Он лишил сержанта и солдат удовольствия расправиться со мной с единственной целью — создать видимость порядка, пресечь самосуд и отправить меня на тот свет без суматохи и на основании закона.
— Обыщите его, сержант, — рявкнул он, не сводя с меня глаз.
Пара рук грубо обшарила меня. На мне были только рубашка, шорты, носки и ботинки — перед сном я не стал их снимать, поскольку у меня не было сил, и я недоумевал, что они рассчитывали на мне найти.
— Niente (ничего), — промямлил сержант, закончив обыск.
— Тут есть его вещи, Capitano, — вставил один из солдат.
— Обыскать, — последовал приказ.
Как стая стервятников на кусок гнилого мяса, они накинулись на мой рюкзак, разорвав его и рассыпав по всему полу одежду, документы, карты и туалетные принадлежности.
Капитан, не отрывая от меня взгляда, расстегнул нагрудный карман и, вытащив листок розовой бумаги, стал разворачивать его с демонстративным спокойствием. Я бы мог сказать ему, что это за листок, еще до того, как он его развернул, — это был ордер на арест с моей фотографией и кое-какой информацией обо мне.
— Имя? — спросил он по-итальянски.
Я не стал отвечать ему; просто смотрел на него, стараясь выиграть время и обрести ясность ума, а сам в это время отчаянно искал выход из положения и способ сбить с них спесь.
Рык, который он издал, не получив от меня ответа, сделал бы честь любому немецкому старшине. Казалось, даже стекла в окне задрожали, а солдаты, рывшиеся в моих вещах, подскочили на ноги, как испуганные кролики.
— Имя! — громоподобно повторил он.
Я пожал плечами и ответил:
— Non palro italiano. (Я не говорю по-итальянски.)
Удар капитанского кулака опрокинул меня на бок, а из глаз моих посыпались искры. Но в этот момент что-то твердое уперлось мне в локоть. Под большой подушкой все еще лежал автомат.
— Нет, ты прекрасно говоришь по-итальянски, Гюнтер Банеман. — Теперь голос капитана звучал спокойно. Ему легко удалось принять спокой-ный вид. Он-то по морде не получал.
Солдаты закончили рыться в вещах и обратились к капитану, который оглянулся и уставился на два подсумка с шестью автоматными магазинами, в каждом из которых было по тридцать два патрона, валявшиеся на полу.
При виде магазинов с патронами мой мозг словно молнией осветило. Теперь они поймут, что у меня есть автомат. Оставался только один шанс. Если я его не использую, то мне очень скоро придется предстать перед расстрельной командой. Лежа на боку поперек кровати и чувствуя, как кровь стекает из носа и с губ, я притворился, что потерял сознание.
— Le giberne! (Боеприпасы!) — снова рявкнул капитан, указывая на магазины на полу.
Слегка застонав, я повернулся к нему лицом и, указав на задний двор за окном, произнес всего одно слово, сообщая о стоявшем там джипе. Я еле прохрипел слово «автомобиль», но он его хорошо расслышал.
Едва я произнес это слово, как из коридора послышался возбужденный и трескучий голос Гуцци, и его голова осторожно просунулась в дверь.
— Si, si, Capitano, — проскрипел он, подтверждая, что мой джип стоит на заднем дворе.
Этот жирный жлоб и гнилой спекулянт вряд ли понял, как здорово помог мне. Не успел он произнести эти слова, как шестерка солдат рванулась к двери, чуть не опрокинув по пути этого откормленного борова. Чувствуя себя героем, Гуцци вошел в комнату.
— Одному остаться здесь! — крикнул капитан. С него мигом слетело его показное спокойствие.
Сержант проинструктировал солдата, похожего на сушилку, не спускать с меня фонарь и держать на мушке своего карабина, а капитан расстегнул свою миниатюрную кобуру на поясе, извлек из нее маленький пистолетик с изящной гравировкой и направил его на меня. Я лежал поперек кровати, делая вид, что мне очень плохо. Сержант и солдаты выскочили из комнаты и бросились на задний двор к моему джипу.
— Давно он здесь? — отрывисто спросил капитан вонючего мерзавца Гуцци.
Подняв вверх, словно извиняясь, свои волосатые руки, Гуцци объяснил, что вынужден зарабатывать на жизнь, сдавая комнаты солдатам и всем, кто приезжает сюда.
Наконец, капитану удалось выдавить из Гуцци, когда и как я прибыл. Крохотный ствол капитанского пистолета был постоянно нацелен на меня, а фонарь солдата непрерывно светил мне в лицо.
— Принесите лампу, — приказал капитан хозяину.
Радуясь, что может оказать капитану услугу, тот выскочил из комнаты.
Неожиданно из окна послышался какой-то шум. Сержант с солдатами нашли джип. Лучи их фонарей замелькали снаружи. Их возбужденные крики раздразнили воображение капитана.
— Не спускай его с прицела, — приказал он коротышке, который шагнул вперед, тыча в меня стволом винтовки.
Мои шансы сделать неожиданный прыжок резко возросли, поскольку ствол винтовки находился в нескольких сантиметрах от моих коленей.
Капитан опустил свой гравированный дамский пистолетик и, смерив меня холодным взглядом, шагнул к окну взглянуть, что там за шум.
— Тут даже пулемет есть! — крикнул сержант взволнованно, увидев, что капитан высунулся из окна.
Охранявший меня солдат не мог удержаться, чтобы не посмотреть в его сторону.
Я ударил ногой по стволу винтовки, и он взметнулся вверх. Пуля, вылетевшая из него, попала в потолок, обрушив тучу пыли и мусор; фонарь ударился об пол и погас.
Несмотря на то что мои глаза были ослеплены светом фонаря, я рванулся к солдату. Он после моего неожиданного удара ногой отшатнулся назад и не успел еще восстановить равновесие, как я налетел на него. Мы с грохотом врезались в стену.
Вывернув винтовку из его рук, я почувствовал какое-то движение совсем рядом. Из ствола пистолета сверкнуло пламя, на долю секунды вновь наступила тьма, затем снаружи послышались крики солдат, лучи их фонарей осветили окно. Но стрелять они не могли, поскольку у окна стоял капитан.
После удара солдату ногой в пах я опустил приклад ему на лицо. Послышался слабый хруст сломанной кости, а затем пронзительный вопль боли.
Нагнувшись, я схватил винтовку за ствол, размахнулся и запустил ее в сторону окна. Приклад винтовки обрушился на подбородок офицера. Я видел на фоне окна, что капитан рухнул, как подрезанный бычок.
Одним рывком я выхватил из-под подушки автомат.
Почувствовав в руках его сталь и зная, как он послушен в моих руках, я ощутил прилив сил. Солоноватый привкус крови, которая текла из разбитого носа и губ, дал мне новый импульс, и он помог мне доделать то, что надо было доделать.
Глава 38