— Ну, говори, — выдохнула она, пока я искал нужные слова. — Ты женишься на какой-нибудь светловолосой девушке с голубыми глазами в своей далекой стране!
— Может, и женюсь, а может, и нет. Скорей всего, нет, Селина, дорогая. Никому не дано знать свое будущее, и уж точно не тому, за кем охотятся и чьи кости, возможно, скоро будут белеть в песках пустыни.
— Тогда возьми меня с собой! — с вызовом произнесла она. — Я уйду с тобой сегодня ночью! Я готова.
— Чтобы погибнуть вместе? — пробормотал я.
— Для меня это будет большим счастьем, чем видеть, как ты уходишь, и не знать, что тебя ждет, — вздохнула она.
— Это невозможно! — нетерпеливо произнес я. — Послушай, Селина, ты принадлежишь к гордому, воинственному народу, и ты знаешь, что такое война. Сейчас идет война, и никому не гарантирована жизнь, любовь или счастье.
— Но любовь существует и в военное, и в мирное — в любое время, — в отчаянии проговорила она.
Чувствуя, что проигрываю в этом неожиданном споре и что проблема расставания не находит логического разрешения, я довольно резко отвернул-ся, намереваясь взять свой автомат и сумку с туалетными принадлежностями, которые лежали на подушках из верблюжьей шкуры на моем диване.
Но тут мне в голову пришла одна мысль. Открыв сумку, я вытащил пачку банкнотов, которые лежали там с тех пор, как мы с Йозефом обчистили ящик казначея в штабной роте дивизии почти три недели назад.
В этой пачке было, наверное, тысяч двадцать. В рюкзаке, в машине, было еще сорок тысяч, которых мне на какое-то время хватит.
Вряд ли эти лиры мне очень нужны, поскольку, скорее всего, мне придется брать силой или хитростью, а не покупать то, что мне понадобится для путешествия по Сахаре. И я подумал, что эти лиры больше пригодятся Селине, чем мне. Ее дом был в Барке, и она со временем могла бы что-нибудь для себя купить.
— Я хочу сделать тебе небольшой прощальный подарок в виде этих денег, на них ты сможешь купить себе, что захочешь, — жемчужину или алмаз — на память обо мне.
Я сунул пачку денег ей в руку. Она взяла ее, посмотрела мне в лицо, и кирпичного цвета краска залила ее смуглые щеки.
Затем она вдруг подняла на меня сверкающие от ярости глаза и гневно произнесла:
— Ты предлагаешь мне деньги — как уличной девке!
— Но, Селина, — запротестовал я, — я вовсе не считаю тебя уличной девкой! Мне просто больше нечего предложить тебе.
— Значит, ты предлагаешь мне чаевые как служанке? — злобно ухмыльнулась она.
Меня как громом поразила перемена, произошедшая с ней, вызванная моим невинным доброжелательным жестом.
— Но, дорогая моя девочка… — начал было я.
— Я не дорогая твоя девочка!
Теперь я осознал значение фразы: «Разъяренная женщина страшнее ада». Я отказал в любви прекрасному юному созданию, и она возненавидела меня за это. Я не видел способа успокоить ее. Я осторожно наблюдал за ней, боясь, как бы она не выхватила из рукава кинжал.
Любовь обернулась ненавистью. Крушение любви превратило ее в злобную фурию.
— Мне не деньги твои нужны, — произнесла она, сверкая глазами, — а твоя любовь!
Ее голос захлебнулся плачем, и прежде, чем я успел что-либо сообразить, она бросила пачку денег на раскаленную докрасна жаровню, и банкноты вспыхнули ярким пламенем.
— Они сгорят дотла, как сгорит и умрет моя любовь к тебе, — сказала она. — Ты иностранец, немец, европеец, и ты думаешь, что деньги что-то значат, но для нас это лишь символ вашей глупости и жадности, которая заставляет вас думать, что деньги могут все!
Наблюдая, как ярко пылают эти двадцать тысяч, я пробормотал:
— Как пришли, так и ушли.
Я получил их за минуту, за минуту и потерял.
— И что? — сказала Селина. — Ты равнодушен к деньгам? И равнодушен к любви? У тебя на уме только война.
Но тут до нас донесся голос Ибрима, который стоял в коридоре за занавеской:
— Ты готов, amico?
— Одну минуту, друг! — крикнул я в ответ.
Селина прижалась ко мне, ее горячие губы коснулись моих в последнем мучительном поцелуе отречения.
— Это судьба, - прошептала она, затем отстранилась и быстро выбежала из комнаты.
Я никогда ее больше не видел.
Глава 32
В БЕНГАЗИ
В девять вечера я уже сидел на водительском сиденье джипа рядом с Ибримом. Абдул, Бен Омар и двадцать — тридцать человек гарнизона пещер тепло попрощались со мной крепкими рукопожатиями и пожеланиями: «Да защитит тебя Аллах!»
Я запустил мотор, и мы, не включая фар, выехали по каменистому руслу в пустыню. Ибрим указывал мне, куда ехать. Мне хватало света звезд, чтобы вести машину на приличной скорости.
Через полчаса мы увидели вдалеке огни. Ибрим цинично рассмеялся:
— Это бараки лагеря отдыха итальянских войск в Эль-Абьяре. Не бес-покойся, они сейчас отдыхают, после того как драпали от самой египетской границы. (Имеется в виду разгром итальянцев в Киренаике британскими войсками в декабре 1940 года — марте 1941 года, после чего в дело пришлось вмешаться немцам — в апреле 1941 года Роммель выбил англичан из Ливии (кроме Тобрука). — Ред.)
Я не мог еще раз не подумать о том, как велика была ненависть арабов к итальянским солдатам. Еще большей была она к итальянским поселенцам.
Вскоре после того, как огни итальянского лагеря угасли в ночи, справа от нас вдалеке появились другие огни, которые Ибрим определил как огни аэро-дрома в Барке. Там было какое-то движение, иначе никто не стал бы зажигать свет, и Ибрима это обеспокоило: возможно, итальянцы готовили большую операцию против арабских повстанцев.
Прошло два часа после полуночи, когда мы въехали в окрестности Барки и остановились в нескольких километрах к западу от города, у дороги на Токру. Это была основная дорога, по которой, если ехать по побережью через Токру, можно было доехать до Бенгази. Другая дорога и железнодорожное полотно от Бенгази до Барки шли через Эль-Абьяр в тридцати-сорока кило-метрах в глубине материка, но я решил не пользоваться ею, заметив активность на аэродроме в Эль-Абьяре. Выехав на дорогу в сторону Токры, я расстался с Ибримом, который намеревался пройти недалекий путь до Барки пешком. Прощаться с ним было нелегко. Он мне нравился больше всех арабов, с которыми я подружился, за его чувство юмора и особое мужество.
Положив руку мне на плечо, он сказал:
— Я надеюсь, ты к нам вернешься, amico. Тебе будет лучше путешество-вать по пустыне с верблюжьим караваном, чем пытаться пересечь ее на машине. Ты всегда будешь дорогим гостем в нашей пещере или в нашем доме в Барке.
— Я посмотрю, как обстоят дела в Бенгази, — сказал я ему. — Мои планы могут измениться в любой момент, особенно если я нарвусь на пулю; но если я почувствую, что не смогу достать бензин и другие припасы в Бенгази, я могу вернуться в Дерну, а оттуда поеду на юг, к озеру Чад. Если попаду в серьезную переделку, попробую вновь связаться с вами, но кажется мне, друг мой, что вам и самим скоро придется отправиться в бега, если будете и дальше напа-дать на большие конвои. Но что бы ни случилось, я никогда не забуду вашей доброты!
— Да пребудет с тобой Аллах, друг, — сказал он, затем пожал мне руку и через минуту исчез в ночи.
Я запустил двигатель и, погруженный в раздумья, медленно поехал по дороге на Токру. Теперь я снова один без помощи и общества арабских патриотов. Я чувствовал себя очень одиноким, зная, что моя жизнь зависит только от моей собственной бдительности и что любой встреченный мной человек может оказаться врагом.
Я намеревался зайти к одному итальянцу в Бенгази, пожилому учителю музыки Россини. С ним и его женой я познакомился в их доме на окраине города, где мы прожили немало дней. Супруги Россини наверняка не слышали о моем дезертирстве, в этом я был уверен. Увидев меня в немецкой военной форме, они подумают, что я все еще посыльный. Я мог бы загнать свой джип в сад подальше от любопытных глаз, а меня они, несомненно, приютят на несколько ночей, пока я буду заниматься отправкой домой посылки.
Перед рассветом я подъехал к Токре. Вновь занимаясь привычным делом, я держал оружие наготове и снял пулемет с предохранителя, как только увидел первые городские лачуги.
Несмотря на холодную ночь, пальцы мои взмокли от пота, когда впереди меня замаячил фонарь, приказывая мне остановиться. Я не ожидал, что здесь может быть контрольно-пропускной пункт.
Когда машина остановилась у побеленной стены низкой хибарки, итальянский солдат, с фонарем «молния» в руках и по уши закутанный в шинель, появился рядом со мной.
— Come sta, amico? (Как дела, друг?) — поприветствовал я его как можно более непринужденно. Его карабин висел на ремне через плечо.
— Buona notte (доброй ночи), Tedesco! — ответил он, шаря глазами по мне и машине, пока я пытался разглядеть, есть ли у него сзади напарник.
— Ты откуда? — спросил он.
Я тупо посмотрел на него, как будто не понимал итальянского.
— Non capisco (Не понимаю), — ответил я и повторил свой вопрос: — Как поживаешь?
Он глупо усмехнулся и на ломаном немецком произнес:
— Nicht sprechen Italien? (Не говоришь по-итальянски?)
Его лицо расплылось в улыбке, и он закачал головой, удивляясь тому, что есть в мире люди, не знающие его языка.
Указав направление к деревне, он проворчал «avanti» и с презрением отвернулся от меня.
Я быстро отъехал. Удивительно, как иногда выгодно прикинуться дураком.
Токра представляла собой скопище лачуг и пару европейских домов на побережье. Будучи посыльным, я много раз проезжал это место и ни разу не удостоил его повторным взглядом. Нажав на педаль газа, я покрывал кило-метр за километром, но солнце вскоре встало над горизонтом, и мне при-шлось притормозить. Дорога стала заполняться техникой, вереницей двигавшейся из порта Бенгази в сторону фронта.
Несколько часов спустя, проезжая Дриану — всего пятьдесят километров от Бенгази, — мне пришлось остановиться у обочины, чтобы пропустить целую колонну немецких зенитных орудий. Посыльные на мотоциклах БМВ, рыча моторами, ехали впереди и расчищали дорогу.
По чистоте и опрятности мундиров, а также по отсутствию загара на лицах я понял, что это свежие войска, перебрасываемые на фронт.
Они заняли почти всю дорогу, но после Дерны для них все изменится. От Дерны вплоть до Тобрука и Эс-Саллума этим парням придется временами пригибаться и ползти к укрытиям, когда истребители «Харрикейн» и бомбардировщики «Бофорт» («Бофорт» чаще использовался как торпедо-носец. — Ред.) сделают их жизнь веселее.
Тяжеловато будет провезти эти 88-миллиметровые зенитки через серпантин у Дерны по изрытой бомбами дороге, не имеющей ни одного свободного метра для маневра в случае атаки британских самолетов.
Кое-кто из солдат добродушно подшучивал, увидев мою машину английского производства, спрашивая, сколько я за нее заплатил. То и дело проезжали штабные машины. В них, как застывшие, с каменными лицами сидели немецкие офицеры. Они небрежно отвечали на мои приветствия. Было заметно отсутствие моноклей. Несомненно, офицеры уже были наслышаны о том, что Роммель не просто не одобряет эти предметы, но питает к ним особое отвращение.
После того как последний посыльный проследовал в конце колонны, я двинулся в направлении Бенгази. Вскоре после полудня я достиг его окраин, но не собирался въезжать, минуя охрану. Чтобы проникнуть в город, нужно было специально подготовиться, поскольку Бенгази частично окружен стен-ой, а главные дороги были буквально наводнены военнослужащими дуче.
Кроме того, Бенгази контролировался немецкой военной полицией, которая находилась на каждом контрольно-пропускном пункте, проверяя въезжавшие в город и покидавшие его войска, убеждаясь в наличии пропуск-ов и демонстрируя немецкие педантичность и упертость в ее высших проявлениях.
Часовые вышагивали между границами своих постов, расставленных вокруг города. На самых больших открытых участках была натянута колючая проволока, за исключением ворот на стороне, обращенной к Барке, и на другой, обращенной к Триполи. Это были единственные въезды в город, и проникнуть через них было довольно трудно, если не иметь нужных документов и не знать правильных ответов на вопросы.
Я не делал попыток подъехать к воротам ближе чем на километр. Покинув забитую техникой дорогу, я свернул к берегу. Там было множество пальм и открывался прекрасный вид, когда они нежно качали своими кронами под палящим солнцем.
Береговые укрепления эскарпы и другие протянулись до самого пляжа. Свежие войска отдыхали здесь перед отправкой на фронт, а выгоревшие хаки указывали на фронтовиков, приехавших с передовой, чтобы расслабиться, пока затишье под Тобруком и Эс-Саллумом не сменится активными боевыми действиями.
Минуя различные лагеря, я натянул повыше лоскут ткани, чтобы закрыть лицо. Существовала возможность быть узнанным кем-нибудь, кто знал меня, хотя я надеялся, что пропитанная потом корка пыли, покрывшая мое лицо до самых защитных очков, делала меня неузнаваемым.
Наконец, свернув на боковую дорогу и проехав небольшое расстояние, я оказался у деревянных ворот. Они были открыты, и я подъехал прямо к дому, который стоял в тени пальм. Проезжая рядом со ступеньками, ведущими на веранду, которая окружала дом и находилась в тени от нависавшей крыши, я громко посигналил и подождал, пока кто-нибудь из Россини не выйдет.
Но никто не появился, и я прошел к дверям. Однако даже громкий стук не дал никакого результата. Заметив, что окна были частично заколочены, я понял, что мои знакомые уехали. Через десять минут я уже был внутри дома, войдя через черный ход, в котором выломал замок.
Пол коридора покрывал толстый слой пыли, по-видимому, уже давно — скорее всего, мои друзья уехали в Италию. Осталась только мебель. Ковры, занавески и многие другие вещи, создающие домашний уют, исчезли. Был еще кабинет старого Россини, в котором я часто бывал. Я решил остаться там и перенес в эту комнату часть своих вещей и все оружие, кроме пулемета.
Я объехал дом и загнал джип в густой, пышно разросшийся куст, где и спрятал его, дополнительно прикрыв ветками.
Во вкопанной в землю цистерне было много воды, и я вскоре приготовил себе еду и заварил кофе. Наслаждаясь едой и напитком, сидя в удобном кресле в простой кухоньке с очагом из камней, я написал длинное письмо своей матери и упаковал посылку с моими дневниками, фотографиями и другими памятными вещами.
Закончив, я подпёр заднюю дверь изнутри, убедившись, что оружие в порядке, прилег на софу в кабинете и крепко проспал семь часов.
Я проснулся затемно и какое-то время не мог понять, где нахожусь, поскольку уже несколько месяцев не спал в домашних условиях.
Было одиннадцать часов ночи. Не зажигая света, я подогрел кофе и поужинал. Затем, хорошо вооружившись, я незаметно покинул дом и пешком отправился разведать путь в Бенгази, стараясь не слишком беспокоить часовых.
Глава 33
ПОСЫЛКА ДОМОЙ
Как вор, прокрался я между пальмами мимо лагерей отдыха военно-служащих, расположенных на берегу моря. Вскоре после полуночи я прополз со скоростью улитки под колючей проволокой в один из проемов в городской стене Бенгази.
Необходимо было соблюдать предельную осторожность, поскольку это заграждение патрулировали немецкие часовые. Я осторожно наблюдал за их передвижениями, однако хорошо знал поведение часовых, которым при-ходится стоять свою смену в карауле после полуночи вдали от линии фронта.
Каждый часовой патрулировал сектор длиной порядка ста метров и в конце своего сектора останавливался поболтать несколько минут с часовым из другого сектора — служба у часовых скучна и однообразна.
Когда я прополз под колючей проволокой, то сразу же остановил взгляд на двух светящихся сигаретах часовых, болтавших в сотне метров от меня. Они конечно же обменивались воспоминаниями о своих приключениях в борделях Бенгази, а может, Парижа, Брюсселя, Праги, Вены, Белграда, Будапешта, Амстердама, Афин — словом, всюду, где маршировал победонос-ный вермахт. Уж вопросы философии или теологии они точно не обсуждали. Но о чем бы часовые ни говорили, они дали мне время проникнуть внутрь, и вскоре я шел по улицам Бенгази с посылкой в руках, разыскивая то место, где квартировали пилоты транспортной авиации, осуществлявшие доставку почты в Германию. Встретив нескольких немецких солдат, вышедших из «дома утех», я выяснил, что пилоты транспортной авиации живут теперь в лагере возле аэродрома в шестнадцати километрах от города. Я видел этот аэродром, разбомбленный ко всем чертям. Мне хорошо запомнились его разрушенные ангары, бараки и ремонтные мастерские, а также огромные воронки от бомб на взлетных полосах, которые немецким саперам приходилось в спешке засыпать, чтобы принимать прилетающие самолеты.
Задав несколько простых вопросов, я узнал, что итальянские строитель-ные батальоны восстановили разрушенные здания и взлетно-посадочную полосу, которая в настоящее время полностью пригодна к эксплуатации, и что пилоты теперь живут там и редко или никогда не выезжают в Бенгази.
Узнав это, я понял, что мое опасное путешествие через колючую проволоку было напрасным. У меня оставался только час темного времени, чтобы вернуться тем же путем, каким я вошел в город.
Выждав время, когда часовые вновь сойдутся, чтобы обменяться анекдотами, я прополз под проволокой и, только очутившись на безопасном расстоянии, поднялся на ноги и скрылся в тени пальм.
Перед рассветом я уже был в безопасности в доме Россини, поедая завтрак из арабской кукурузной лепешки и бурды из тушенки, запивая их кофе. Мой план был таков — доехать средь бела дня до аэродрома и попробо-вать вручить посылку кому-нибудь из пилотов.
Когда солнце было уже довольно высоко, я вновь сложил свои вещички в свой джип, проверив мотор, заправил бак по самую завязку, осмотрел оружие и приготовил его к немедленному применению. Вскоре я был на пути к аэро-дрому.
Шестнадцать километров езды на минимальной скорости по разбомб-ленной дороге вместе с немецкой и итальянской техникой держали меня в постоянном напряжении. Я обрадовался, когда увидел впереди здания аэро-дрома. Машин здесь было полно, и немецкая военная полиция работала в спешке.
Внезапное озарение подсказало мне, как решить эту проблему и передать почту в нужные руки. Остановив машину у какого-то здания, я залез в кузов и достал курьерский флажок. Это и было решение — я поведу себя как обычный курьер.
Следующим ходом было выяснить, когда один из больших транспортных самолетов «Юнкерс-52» будет готов вылететь в Италию или Германию. Сев обратно за руль, я подъехал к шлагбауму, которых здесь было в избытке, и увидел, что он охраняется итальянцами. Подъезжая, я надеялся и вслух молился, чтобы в караулке не было ни одного немецкого часового, но мне видны были только итальянские.
Мое лицо было закрыто защитными очками и пыльной коркой вокруг рта. Я затормозил около часового, и он лениво приблизился ко мне.
— Porta ordini! — выкрикнул я, показывая спасительный флажок, не дожидаясь ответа, нажал на газ и направился к ангарам.
Часовой приветственно помахал рукой, что показалось мне добрым знаком, и вернулся в тень своей будки. Прежде чем завернуть за угол ангара, я оглянулся, чтобы убедиться, что часовой не отошел от будки. Но, к моему удовлетворению, его ничего не интересовало, кроме этой будки.
Аэродром был весь в движении, до предела наполненный солдатами. Санитарные машины с тяжелоранеными и убитыми выстроились в длинную очередь. Механики в промасленных робах, словно трудяги-муравьи, сновали между самолетами. Вдоль полосы лежали разбитые самолеты, которым пришлось осуществить аварийную посадку, и украшали собой окрестности, как доисторические монстры. Как правило, эти самолеты получили поврежде-ния еще в воздухе, а поскольку шасси заклинило, они вынуждены были садиться «на брюхо». Это не всегда удавалось, о чем говорили обгоревшие остовы некоторых самолетов.
Я остановился у ремонтного цеха и внимательно огляделся вокруг. Беспокоиться было почти не о чем. Все были так заняты, что не обращали на меня ни малейшего внимания. Я подозвал идущего мимо немца с повязкой Красного Креста на рукаве, видимо санитара, и спросил его, когда вылетит следующий транспортный самолет в Италию.
Его ответ крайне расстроил меня.
— Это зависит от того, сколько самолетов прилетит в следующие несколько часов, — ответил он. — Многих сбивают, прежде чем они долетят. Большая часть из них следует из Сиракуз на Сицилии, и на пути сюда их атакуют «Спитфайры». Порой на них нападают и «Харрикейны», которые барражируют над заливом Сидра между Сурт-Сиртом и Адждабией.
По его манере говорить и отсутствию энтузиазма в голосе я понял, что надежды у меня маловато.
— А как раненые? Разве они летят не на самолетах Красного Креста? — спросил я. — Они-то, по крайней мере, должны прибывать по графику?
— Не всегда, — последовал еще менее оптимистический ответ.
Санитар достал из кармана пачку сигарет и предложил мне.
— Нет, спасибо, — ответил я. — Никогда в жизни не курил.
Он закурил и, указывая на машины санитарной службы, сказал:
— Мы здесь уже шесть часов ждем самолет, чтобы отправить убитых домой, а когда он прилетит, никто не знает. — Санитар с отвращением сплюнул.
— Да, похоже, мы здесь надолго застряли, — заметил я, не чувствуя никакого оптимизма. Мне стало передаваться настроение других парней, торчавших на этом африканском аэродроме.
— А ты здесь зачем? Ждешь какой-нибудь груз из дома? — спросил мой собеседник, равнодушно поглядев на мой автомобиль.
— Нет, у меня посылка на самолет в Германию, — сказал я ему.
Санитар понимающе кивнул.
— А почему ты не хочешь отнести ее в почтовую палатку? — предложил он, указывая на шатер с намалеванной на нем надписью «Полевая почта».
— Не могу, — сказал я ему. — Это специальная посылка от штабного полковника в Дерне. Он просил погрузить ее прямо в самолет, чтобы не было задержек. Похоже, ему чертовски хочется, чтобы она побыстрей дошла до дома, — сказал я санитару, наблюдая, как мимо проходят несколько солдат военной полиции. Но они не обратили на нас никакого внимания.
— Так ты тащился из самой Дерны, чтобы доставить посылку прямо на самолет? — чуть не засмеялся санитар.
Я усмехнулся, смущенный таким поворотом разговора.
— Да, из самой Дерны, — сказал я. — Ты знаешь, для этих штабных шишек нет никаких проблем, пока кто-то за них бегает, а я теперь могу проторчать здесь до конца дня, пока не прилетит, наконец, какой-нибудь самолет.
Он хмыкнул, бросил окурок и растоптал его сапогом.
— Если хочешь, можешь отдать ее мне. А я передам ее в самолете экипажу. И не придется тебе болтаться здесь. — Санитар сказал это так обыденно, что я чуть не упал с сиденья. Это же был самый простой выход, а я даже не подумал о нем. Теперь нужно было действовать быстро. Этим шансом нельзя было пренебрегать.
— Я не знаю, — сказал я. — Ты уверен, что сможешь правильно все сделать? Я хочу сказать, ты уверен, что пилот возьмет у тебя не проверенную цензурой посылку? — Я с сомнением посмотрел на него. — Видишь ли, я посыльный. Летчики должны получить ее из моих рук, — добавил я как бы между прочим.
Санитар усмехнулся.
— Если посылка совсем небольшая, ты можешь спокойно отдать ее мне. А я передам ее одному из раненых, летящих домой. Мы всегда посылаем так свои посылки, — раскрыл он мне солдатскую уловку, о которой я не знал.
Я показал свою посылку, вытащив ее из-под сиденья.
— Она не слишком большая? — спросил я.
Санитар засмеялся:
— Вот черт, и ты называешь это посылкой? Да это всего лишь спичечный коробок! — Похоже, его это позабавило. — Нет проблем. Мы, бывает, посы-лаем раз в пять побольше, — заверил он меня.
Я передал ему посылку, и он сунул ее под мышку.
— Ну что ж, это сэкономит мне массу времени, — сказал я с великим облегчением.
— Все в порядке. Торчать в этой парилке — удовольствие маленькое, — сказал санитар. — Я, пожалуй, отдам посылку кому-нибудь из раненых до прилета самолета. Ну, до встречи! — И с этими словами он пошел к санитарным машинам.
— Спасибо! — крикнул я ему вдогонку от всей души.
Он помахал рукой, даже не обернувшись, и исчез среди машин.
Не желая больше испытывать судьбу, я нажал на газ и направился к шлагбауму, мимо которого проехал только полчаса назад.
Часовой не торопясь поднялся с корточек и подошел к подъемнику шлагбаума. Меня распирало от радости, что я избавился от посылки. Я не удержался и накричал на него. Его ленивые движения ускорились, и он наконец поднял шлагбаум.
Наверное, он ругал меня последними словами, когда, умчавшись на своем джипе, я оставил его стоять в клубах пыли и отплевываться от песка.
Глава 34
СТРАХ
Странствуя в качестве дезертира, я достиг перекрестка дорог, где должен был принять решение, в каком месте пересечь границу Ливии и в каком направлении ехать. У меня не было больше причин задерживаться в этой стране, где за мной охотились немцы, которые не прощают дезертир-ства, и итальянская военная полиция, которая не забыла доклады о стычках, которые у меня с ней произошли.
Если бы меня поймали итальянцы, им пришлось бы передать меня немецким военным. Однако мое существование с момента поимки до момента передачи немцам стало бы совершенно невыносимым. Я мог представить себе все издевательства, которым подвергнут меня итальянцы, — побои, пинки, пытка жаждой и другие удовольствия, порождаемые лютой ненавистью и злобой, особенно когда итальянцы имеют дело с одним человеком, а не с бригадой британцев. Я понял, что бесполезно пытаться достать бензин и другие припасы в Бенгази. Поэтому я решил вернуться в Барку. Это можно было сделать двумя способами. Я мог либо вернуться на окраину Бенгази и следовать по прибрежной дороге, которой я приехал сюда, либо резко свернуть в глубь материка и двигаться по дороге через Эль-Абьяр, хотя она не имела такого покрытия, как Виа-Бальбия. К тому же она была на несколько километров короче и не переполнена бесконечными конвоями. Я решил ехать по ней. Вскоре я был уже далеко от аэродрома.
Хотя путешествие было не из приятных, сама мысль, что на дороге на Барку через Эль-Абьяр не было военной полиции, радовала меня. Я не встретил там ни одной машины. Трасса была покрыта крупнозернистым песком и каменистыми ухабами, а вокруг, насколько хватало глаз, расстила-лась пустыня, утыканная отдельными колючими кустиками.
После часа езды машина покрылась толстым слоем пыли. Тремя часами позже я неожиданно натолкнулся на двух немецких солдат, несущих патруль-ную службу на Эль-Абьяре.
Встречи с патрулем я здесь не ожидал. Два солдата с винтовками на изготовку появились столь неожиданно, что я впервые с момента дезертир-ства оказался не готовым к действию. Я остановил машину и, высунувшись из кабины, еле смог сказать «привет».
Они ответили более бодрыми голосами и опустили стволы винтовок, увидев, что я немец.
— Черт, какая неудача, — сказал один из них, и я озадаченно посмотрел на них. — Мы думали, вы англичанин, когда увидели вашу машину вдалеке, — объяснил солдат. — А куда вы направляетесь?
Я сдвинул на лоб пропыленные защитные очки и, щурясь от солнца, взглянул на них.
— В Барку и дальше в Эль-Макили, — ответил я и потянулся за бутылкой с водой, чтобы размочить комок страха, засевший в груди.
— Вам надо было ехать по прибрежной дороге — это как воскресная прогулка, — сказал один из них.
Я с сомнением покачал головой, прихлебывая из бутылки.
— Вы ошибаетесь, — ответил я и протянул ему бутылку: — Хлебните!
Но он отказался, сказав, что у них этого добра хватает.
— Виа-Бальбия так забита конвоями, что там и скорости не наберешь. Кроме того, нет ничего хуже, как ехать между двумя дизельными грузовиками и глотать пыль и их вонючий выхлоп! — сказал я солдатам, плотно завинчивая бутылку и засовывая ее в бардачок. — А вы-то чего здесь торчите? — сумел я, наконец, задать вопрос. Меня очень интересовало, что они здесь делают, ибо в этом месте не было ничего, кроме этих двух солдат, — ни машины, ни укрытия, ничего.
— Ловим, — ответил молчавший до этого солдат.
Его ответ поставил меня в тупик.
— А чего здесь искать-то?
Ведь ловить здесь было нечего. В этой безводной пустыне не было даже мух.
— Ловим английские разведдозоры, — просветил он меня.
Мое лицо, должно быть, выражало сомнение и недоверие, которое они тут же рассеяли, рассказав мне о встрече предыдущей ночью с английскими бронемашинами, ехавшими в сторону Эль-Абьяра.
— Мы захватили у них один «моррис» с барахлом, изготовленным в Британии, - детонаторами, минами-ловушками и индивидуальным снаряже-нием.
Я покачал головой, изображая удивление, а про себя подумал, как удивились бы они, если бы узнали, что всего лишь несколько ночей назад я находился рядом с английскими разведчиками. И все-таки было удивительно, как далеко эти британские разведдозоры проникали в глубь контролируемой немцами и итальянцами территории, учитывая, что британские базы находились за колючей проволокой вдоль ливийско-египетской границы. Они выезжали из-за линии фронта восточнее Эс-Саллума на побережье, добирались до оазиса Эль-Джагбуб (Джарабуб), а потом пересекали пустыню (около 500 км до Бенгази. — Ред.).
— Вот почему мы подумали, что вы англичанин, когда заметили вдалеке ваш английский джип. Никогда не знаешь, кто сидит за рулем этих проклятых машин, — просветил меня солдат. — А мы уж собирались сообщить на пост о вашем прибытии. Думаю, хорошо, что мы этого не сделали. Наш старик — ужасно сварливый тип — сразу бы вскипел, он у нас такой нервный. Но здесь проезжает мало машин, только грузовики снабжения наших постов да грузовики, идущие в Эль-Макили, — сказал он.