— Итальянская полиция, — пояснил Ибрим, — ищет тебя в арабских кварталах.
Я быстро надел сапоги и схватил автомат. Абдул что-то торопливо говорил арабу, а я спросил Ибрима:
— Много ли итальянских полицейских?
— Много, — ответил он. — Они всегда появляются у нас большой толпой. Поодиночке заходить сюда они не осмеливаются.
Арабы обменялись фразами. Абдул схватил меня за руку и потряс.
— Иди с Ибримом и ни о чем не беспокойся — мы тебя не выдадим, — сказал он, а Ибрим уже тащил меня из комнаты.
Когда дверь за нами закрылась, в коридоре стало темно, и я шел, держась за рукав Ибрима. Когда мы вышли во двор, там уже толпилась дюжина арабов с винтовками, пистолетами и с патронташами крест-накрест. Их освещали многочисленные фонарики.
— Куда мне теперь идти, Ибрим? — быстро спросил я. Возбуждение этих людей передалось и мне.
— Мы отправимся в пустыню, — ответил Ибрим и что-то крикнул собравшимся.
Они тут же сгруппировались рядом с моим джипом, а двое или трое открыли створки больших деревянных ворот. Из дальнего угла двора показались два всадника на верблюдах, они выскочили из ворот и сразу же повернули на улицу, шедшую мимо дома.
Ибрим снова что-то крикнул, и арабы сели в джип.
— Садись быстрее, — бросил мне Ибрим и подтолкнул к сиденью водителя. Вторичного приглашения не потребовалось — я мигом я очутился за баранкой…
Передав автомат Ибриму, я завел мотор.
— Включи фары. Пока мы в городе, это не опасно, — сказал он, ослабляя винт, крепивший шарнирную подставку, и снимая пулемет с предохранителя.
Я поразился его уверенным действиям.
Несомненно, он умеет обращаться с немецким пулеметом MG.34.
Мы выехали со двора. Фары ярко освещали улицу, лежавшую передо мною. Впервые после своей высадки в Африке я ехал с включенными фарами.
Езда по узким улочкам с людьми, облепившими крылья машины, и с толпой, набившейся в кузов и готовой в любую минуту пустить в ход оружие, была делом совсем не приятным.
Я был слишком занят, следуя указаниям Ибрима, чтобы обращать внима-ние на дома, мимо которых мы проезжали. Все время приходилось сворачи-вать с одной узкой улочки на другую. Я был уверен только в одном — если нам попадется патруль военной полиции, мы встретим его плотным огнем.
Вскоре Ибрим сделал мне знак остановиться, и я быстро выключил фары.
— Что случилось? — спросил я.
— Ничего, amico, — прошептал он. — Подождем здесь Абдула и Селину.
Не успел он это сказать, как в темноте раздался мягкий топот верблюжь-их копыт, и вскоре появились два всадника, с трудом различимые в темноте. Они остановились рядом с джипом. Ибрим что-то спросил приглушенным голосом, и в человеке, ответившем ему, я по голосу узнал Абдула. Так же быстро, как появились, всадники унеслись прочь.
— Теперь не включай фар, amico, езжай на свет фонаря, — сказал мне Ибрим, а один из арабов, сидевших на крыле, показал, куда надо ехать.
Продвигаться вперед стало труднее. Я боялся впечатать людей, сиде-вших на крыльях машины, в стены домов. Неожиданно перед нами раскину-лась пустыня, и стало светлее. Рука Ибрима указывала вперед.
— Видишь эту яркую звезду? Езжай прямо на нее и скоро окажешься на верблюжьей тропе. По дороге ехать нельзя — там могут быть патрули, — сказал он и поставил пулемет на предохранитель.
Джип покатился по каменистой пустыне.
Мы ехали около двух часов; горизонт посветлел, и вскоре первые лучи горячего солнца озарили каменную стену горы, вдоль которой мы ехали. Я смертельно устал после всех приключений вчерашнего дня и ночи и езды по неровной поверхности пустыни в темноте. Я был измотан до предела.
Справа открылось сухое русло, и Ибрим велел мне ехать туда. Пропетляв среди больших камней, мы подъехали к крутому повороту, и перед нами открылся вход в пещеру.
В ту же минуту сверху раздался крик. Подняв голову, я увидел двух завернутых в бурнусы арабов, которые смотрели на нас с высоты. Я нажал на тормоз. Но Ибрим велел ехать дальше.
— Это Абдул и Селина, — пояснил он.
— Как же они сумели добраться сюда раньше нас? — с удивлением спросил я, въезжая в широкое отверстие пещеры.
— Они ехали более коротким путем, верблюжьей тропой, которая про-ходит по горам, — улыбнулся он.
— А кто такая Селина? — спросил я.
— Это девушка, которая подавала нам кофе. Она сестра Абдула и Бен Омара, — сказал Ибрим и велел мне остановиться. Я догадался, что всадник-ом, проскакавшим мимо нас во дворе дома, был Абдул, но мне и в голову не пришло, что его спутником была девушка, которая подавала нам кофе.
Как только мы остановились, арабы выскочили из джипа. Не прошло и минуты, как вход в пещеру был замаскирован верблюжьей колючкой и английскими камуфляжными сетями. Несмотря на усталость, я не мог не восхититься быстротой, с которой работали эти парни. Они хорошо знали свое дело.
— Ты устал, amico? — спросил Ибрим. Протянув мне автомат, он повел меня в глубь пещеры.
Мы шли по узкому проходу, в котором царил полумрак. Неожиданно мы очутились в широком и просторном зале. Сверху, через множество отверстий в высоких стенах, струился яркий свет солнца.
Повсюду высились штабеля ящиков. Я увидел несколько английских бочек с горючим. На полу валялись груды итальянских винтовок, а в ящиках посверкивали латунные бока снарядов. Это был самый настоящий арсенал.
Ибрим провел меня мимо нескольких итальянских мотоциклов. Он отодвинул занавеску, и мы вошли в небольшое помещение, наполненное светом. На полу поверх выделанных верблюжьих и козьих шкур были раз-бросаны подушки. В центре стояла жаровня с углями, а со стен свешивались бурдюки с водой. У комнаты не было одной стены, и из отверстия в скале струился яркий солнечный свет. Я понял, что этот проем располагался высоко на склоне горы и пол пещеры здесь круто обрывался вниз. Подо мной тянулась бесконечная пустыня, и горизонт терялся в дрожащих волнах зноя наступающего дня.
Я повернулся к Ибриму, стоявшему рядом со мной.
— Как красиво! — воскликнул я и показал рукой на пустыню.
Он кивнул:
— Да, но только не тогда, когда поднимается песчаная буря, — и сооруд-ил из подушек, сшитых из дубленой кожи, постель для меня. — Располагайся, amico, и поспи. Здесь тебе бояться нечего. Об этой пещере никто, кроме нас, не знает, а когда ты проснешься, тебя будет ждать сюрприз.
Я резко вскинул на него глаза:
— Надеюсь, это будет не итальянский карабинер?
Он усмехнулся и показал на бурдюки на стене.
— Здесь вода. Можешь пить, сколько захочешь, — произнес он и подо-шёл к занавеске, отделявшей большой зал с грудами оружия от этой прелест-ной комнаты. Но перед тем как скрыться, он посмотрел на меня, и я увидел, что его глаза светятся весельем.
— Нет, amico, карабинеров не будет. Да если бы хоть один из них заявился сюда, это был бы огромный сюрприз для меня самого!
Занавеска упала, и он ушел. Я еще некоторое время любовался пустыней. В отдалении поднималось большое облако пыли, которое медленно, очень медленно ползло в сторону колыхающихся волн жара. Потом, еле ворочая руками от усталости, я снял сапоги, бросил автомат на кучу подушек, вытащив из кармана «Парабеллум», положил его рядом с другим пистолетом и тут же провалился в сон.
Глава 24
СРЕДИ ДРУЗЕЙ
Я проспал весь день.
Когда меня разбудили, на небе, смотревшем в скалистое окно моей пещеры, уже сияли звезды. В тусклом свете масляной лампы на уступе стены я увидел, что рядом с моей постелью стоит Селина. Я тут же вскочил.
— Это что, уже ночь? — прошептал я.
— Да, ночь, amico, — ответила девушка приглушенным голосом. — Скоро станет холодно, и я разожгу жаровни. Ночью в горах пробирает дрожь.
Я в первый раз услышал ее голос. На ней по-прежнему был яшмак, за-крывавший нижнюю половину лица. Вглядываясь в ее лицо, я думал, красива ли она…
— Обед готов, — сказала Селина, не отводя от меня глаз. У нее были очень черные глаза, под цвет ее волос, которые были завязаны узлом и за-колоты серебряной застежкой на затылке.
Меня охватило желание, но я вспомнил, что я здесь гость, и быстро наклонился, чтобы надеть сапоги. Потом я налил немного воды из бурдюка себе на ладони и растер ею лицо, а потом вытерся носовым платком.
Девушка молча смотрела на меня, но, когда я ловил ее взгляд, я никак не мог решить, улыбается она или нет. Сделать это не позволял яшмак, за-крывавший нижнюю часть ее лица. Я кивнул ей, что я готов, и она отвела занавеску, чтобы я мог выйти. Когда я прошел мимо нее и ступил в большой зал, в котором стояли ящики и другие предметы, еле видимые в тусклом свете примитивных масляных ламп, висевших на стенах, в ноздри ударил странный запах. Девушка прошла мимо и повела меня через этот зал в темный узкий коридор, где показала на яркое сияние, исходившее из отверстия в стене коридора.
— Сюда, — произнесла она приглушенным голосом и ушла.
Я прошел по коридору и вошел в другую пещеру, которая была освещена многочисленными масляными лампами и четырьмя большими жаровнями. От тлеющих углей исходило тепло.
Абдул, Ибрим и какой-то крупный араб сидели вокруг большой миски с дымящимся варевом.
— Buona sera, amici (Добрый вечер, друзья), — произнес я, подходя поближе.
Крупный мужчина встал и, обойдя миску, подошел ко мне. Две смуглых руки сжали мои в сердечном приветствии.
— Бен Омар! — радостно воскликнул я.
— Я знал, что мы с тобой еще встретимся, — низким голосом мощного тембра произнес он.
Я улыбнулся, увидев радость в его глазах.
— Я же обещал тебе, Бен Омар, что, если меня отправят в эту часть Киренаики посыльным, я приеду к тебе в Барку, — ответил я и продолжил, решив разыграть его: — Может, ты мне не поверил? Но вот я приехал — правда, не по заданию командования, а по своей воле. Бежал со всех ног!
Его крупное тело потряс хохот.
— Порядочные люди, похоже, везде обречены на бега — и мы с тобой тоже. Вдвоем веселее, — заверил он меня. — А теперь давай поедим. Многого тебе предложить не могу, но любая еда становится вкуснее в компании друзей!
Усевшись, он помог мне снять сапоги, а когда я опустился рядом с ним, скрестив по-турецки ноги, его губы тронула легкая улыбка.
— Ты не забыл, чему я тебя учил, — произнес он.
Абдул и Ибрим что-то быстро сказали Бен Омару по-арабски, и он повернулся ко мне, чтобы перевести:
— Мой брат и Ибрим говорят, что ты единственный немец, который в их обществе соблюдал обычаи арабов — это было прошлой ночью.
Я повернулся к Бен Омару и спросил его по-итальянски:
— А ты встречал немцев до меня?
Услыхав мой вопрос, все трое арабов дружно расхохотались, а я, слегка удивленный такой реакцией, недоуменно переводил взгляд с одного из них на другого.
Бен Омар положил свою руку на мою.
— Мы встречали очень много немцев! — сказал он. — А теперь давай есть, поговорим потом, — добавил он, издав легкий смешок.
Большая глиняная миска была до краев наполнена горячим варевом. По запаху я догадался, что это козлятина, плававшая в густом жирном соусе, издававшем изумительный запах. Рядом высилась небольшая горка ломтей хлеба, испеченного из кукурузной муки, и стояла еще одна миска, поменьше, полная рассыпчатого вареного риса.
Я знал, что, как гость, должен начать еду первым, но, не имея ни тарелки, ни ложки, не знал, что надо делать. В смущении я повернулся к Абдулу:
— Прошу тебя, Абдул, начни первым! Покажи, что надо делать, поскольку Бен Омар не учил меня есть по-арабски.
Трое арабов снова рассмеялись, а Абдул сказал:
— Смотри, чужеземец, быть может, тебе придется долго жить среди нашего народа и тебе понравится есть по-нашему. — Его глаза радостно сверкнули, он залез руками в миску и вытащил оттуда кусок мяса. Другой рукой он разломил ломоть хлеба и положил на него мясо, чтобы соус не капал на пол, после чего вонзил в него зубы.
Ибрим и Бен Омар, с лиц которых не сходило веселое выражение, последовали его примеру. Вскоре и я принялся есть, хотя мясо обжигало пальцы, а горячий соус тек по рукам. Я с наслаждением поглощал козлятину, следя при этом, чтобы соус не капал на ковер из шкур, покрывавший пол.
Ибрим первым зачерпнул рис. Он погрузил в него пальцы, вытащил комок риса, накрыл его другой рукой и вылепил шарик. Держа его пальцами, он погрузил этот шарик в мясной соус и аккуратно отправил в рот.
Все дружно чавкали, но меня это совсем не смущало — через некоторое время я и сам стал чавкать, поскольку это означало, что все получают от еды удовольствие.
Вскоре и я научился делать из риса шарики. Когда обед подошел к концу, в комнату вошла Селина и, поставив рядом со мной миску с водой, исчезла. Бен Омар лукаво улыбнулся и, бросив в рот, полный ослепительно белых зубов, рисовый шарик, показал на миску.
— Вымой руки, amico, — сказал он. — У нас здесь будет побольше воды, чем в Эль-Газале.
Пока я отмывал от жира руки, в комнату вошла Селина — как обычно, молча. Через несколько секунд миски с едой исчезли. Появившись снова, Селина внесла серебряный кофейник, окруженный крошечными чашечками, и воздух наполнился восхитительным острым ароматом кофе, отчего все опасности, ждавшие меня в пустыне, показались мне далекими и несущест-венными.
Ибрим достал турецкий кальян, и началась неспешная церемония курения. Ибрим порезал табачные листья и положил их в миску, которая стояла поверх стеклянного сосуда с водой. Бронзовыми щипцами он вытащил из стоявшей рядом с ним жаровни уголек и положил его поверх табака. Потом он взял тонкую резиновую трубку, соединенную одним концом со стеклян-ным сосудом и имевшую на другом конце мундштук из слоновой кости, и втянул в себя воздух. В трубке раздалось бульканье, а из ноздрей Ибрима вырвались тонкие струйки дыма. Как только табак загорелся, он убрал уголек и протянул трубку с мундштуком мне.
Я покачал головой и сказал:
— No fumare (Я не курю), — чему Ибрим очень удивился.
— Не куришь? — переспросил он и взглянул на Бен Омара и Абдула, которые расхохотались.
Я понял, что арабы любят трубку больше всего на свете, даже больше, чем оружие. Мундштук стал переходить из рук в руки, и наступило время для серьезного разговора.
Абдул слегка наклонился вперед, напряженно вглядываясь в меня:
— Ты помог Бен Омару, друг, и ты дезертировал из своей армии. Более того, ты чуть не снес с лица земли отель в Барке, убив одного немецкого полицейского и ранив другого взрывом гранаты.
Я сел прямо, пораженный тем, что он все знает.
— Ты хочешь сказать, что взрывом гранаты убило полицейского?
Он кивнул.
— Пока ты спал, Ибрим съездил в Барку и все там разузнал.
Я взглянул на Ибрима, который, попыхивая трубкой, кивнул в знак согласия.
— Теперь понятно, — продолжал Абдул, — почему вчера вечером карабинеры рискнули ворваться в арабский квартал! Один немецкий полицейский убит, другой ранен — это пришлось итальянцам не по нутру. Они очень боятся рассердить германское командование, которое может обвинить итальянцев в том, что они неспособны контролировать ситуацию в городе, расположенном далеко от линии фронта. Если бы убитый был итальянцем, они бы не обратили на это особого внимания, но за гибель немца им крепко достанется!
Абдул взял мундштук и некоторое время посасывал его, а затем, выпустив из ноздрей толстые струи дыма, продолжил:
— Поэтому итальянский гарнизон был поднят по тревоге. Итальянцы понаставили повсюду часовых. Дороги, ведущие в город и из него, перекрыты на расстоянии трех километров от городской черты. Все машины под-вергаются обыску. Ни один человек в немецкой форме не может набрать воды из общественной цистерны, не предъявив для проверки своих документов.
— Хорошо, что я оказался здесь, а не в Барке, — произнес я.
Бен Омар протянул мне еще одну чашечку кофе. Наверное, на моем лице отразилось беспокойство, потому что он сказал:
— Не волнуйся, друг, здесь тебя никто не найдет!
Я взглянул на него и спросил:
— Почему же тогда вы решили пойти на риск и спрятать меня?
Но Абдул перебил меня:
— Мы еще поговорим об этом. Тебе угрожает смерть, поэтому мы можем говорить прямо, ибо мы находимся точно в таком же положении, что и ты. Если карабинеры нас схватят, мы будем расстреляны!
Когда он произнес это, я понял, куда попал. Я вспомнил ящики с продо-вольствием и бочки с горючим в большом зале, итальянские армейские мотоциклы и коробки, в которых лежали снаряды. Я очутился в руках араб-ских бандитов, воровавших оружие и сбывавших его на черном рынке. Я взглянул на Бен Омара и вспомнил, что итальянский сержант, приковавший его к колесу своей машины, говорил мне, что этот араб схвачен за кражу оружия.
И я понял, что теперь мне нечего бояться. Моих хозяев, так же как и меня, ждал расстрел. По выражению моего лица Абдул понял, что я догадался, куда и к кому я попал.
— Мы ненавидим итальянцев, — сказал он, — и стараемся убивать их при первой же возможности. Мы забираем у них оружие и держим их в постоянном напряжении, а когда придет время и мы будем хорошо вооруже-ны, мы нанесем свой удар.
Его голос стал жестким, и в нем ясно прозвучали нотки гнева.
— А как вы относитесь к немцам? — спросил я. Мне было очень интерес-но узнать, что они думают о моих соотечественниках.
Абдул ответил не сразу, но потом неожиданно поднял голову, и изучаю-щий взгляд его глаз встретился с моим.
— Их мы тоже убиваем! — произнес он.
Я спокойно смотрел на него, зная, что ко мне это не относится. Любой араб, даже вор и убийца, имеет свой кодекс чести, и если человек воспользо-вался его гостеприимством, пил с ним кофе и жил в его доме, то он не тронет и волоска с головы этого человека.
Бен Омар повернулся ко мне:
— Поверь, друг, мы не испытываем ненависти к немцам, но нам не нравится, что они помогают итальянцам! Итальянцы убивали, грабили и подвергали насилию наш народ, а вы, немцы, сделали их позиции еще сильнее, чем раньше. И если вы выиграете войну в Ливии и победите англичан, итальянцы превратят нас в рабов. И тогда плодородные земли вдоль сухих русел Киренаики станут обрабатывать чужие крестьяне, а нам придется убираться в пустыню и вести там кочевой образ жизни. Поэтому сейчас, друг, мы, чем можем, помогаем англичанам в надежде, что они очистят нашу страну от итальянцев.
Чувства, которые Бен Омар испытывал к врагам своей родины, были мне понятны. Я задумчиво отхлебывал кофе, потом, взглянув на своих хозяев, тихо спросил:
— А если я захочу уйти отсюда, вы меня отпустите?
Рука Бен Омара опустилась на мое плечо.
— Ты уедешь, когда захочешь, друг! Никто из нас не встанет у тебя на пути.
Я молча смотрел на арабов. Ибрим уставился в пол, Абдул улыбался, но больше всего меня успокоило открытое лицо Бен Омара, ибо на нем были написаны все те чувства, которые он испытывал.
— Тогда я поживу у вас немного, если вы этого хотите, — сказал я. — Но настанет день, когда я уйду. Мне здесь делать нечего, а до того места, куда я хочу добраться, отсюда очень далеко.
Мои слова разрядили обстановку, и вскоре мы уже оживленно беседо-вали. Когда ночь приблизилась к концу, я почувствовал, что стал для них своим человеком, а когда мои новые друзья показали мне всю систему пещер, я понял, что они представляют собой силу, с которой нельзя не считаться. Арабы занимались в основном нападением на машины, перевозившие воен-ные грузы. Они создавали запасы оружия и распределяли его среди простых арабов — так они понимали свой патриотический долг.
Мои новые друзья зарабатывали продажей продуктов на черном рынке. Безопасное будущее обеспечивали им их контакты с британскими развед-дозорами, а убивая захваченных в плен итальянцев, арабы утоляли свою ненависть к оккупантам.
Среди захваченных арабами боеприпасов и машин было несколько немецких, но в основном все было итальянского производства. Когда я обратил на это внимание, Ибрим объяснил мне, что одно дело — захватить итальянский конвой, а совсем другое — немецкий.
— Почему?
— Да потому, что у итальянцев под рукой всегда бутылка кьянти или медальон с изображением Мадонны, но никак не оружие. Они предпочитают пользоваться ногами, чтобы спастись бегством, а не пальцами, чтобы нажать на спусковой крючок. Кроме того, — добавил он, — немцы и вооружены гораздо лучше. Вместо бутылок, мандолин и медальонов у них отличное оружие, и они умеют им пользоваться.
Он громко рассмеялся. Абдул с силой ударил себя по бедрам.
— Помнишь отель в Барке? — вскричал он. — Зачем тратить патроны, если можно кинуть с лестницы гранату? — Он пояснил: — Ты действовал там точно так же, как и солдаты, охраняющие немецкий конвой. Кроме того, у них на грузовиках стоят 20-миллиметровые пушки, а не ружья, стреляющие горохом, как у итальянцев.
Из складок своего бурнуса он достал немецкий «Парабеллум» и с любовью посмотрел на него.
— Прекрасный пистолет, — сказал он.
И я не мог не восхититься той глубокой, фанатичной любовью, которую араб испытывает к своему оружию, более сильной, чем к своей невесте. Он не продаст его ни за какие деньги.
Ибрим вытащил американский автоматический пистолет сорок четвер-того калибра, который торчал за поясом его бурнуса.
— Хороший пистолет, но «Парабеллум» все-таки лучше, — задумчиво произнес он.
Я посмотрел на Бен Омара, который криво усмехнулся и выхватил из широкого рукава своего бурнуса страшный кинжал. Его сталь сияла и сверкала при свете жаровни. На ней не было ни единого пятнышка. Глаза Бен Омара сверкали, как и сталь его кинжала. Как специалист по клинкам, захваченным у австралийцев и других, я оценил этот кинжал по достоинству, но еще я понял, что Бен Омар очень храбрый человек, ведь для того, чтобы пустить в ход такой кинжал, надо подойти к врагу вплотную.
Я повернулся к Абдулу и сказал:
— Попроси, пожалуйста, Селину принести мой автомат.
Он хлопнул в ладоши. Как по волшебству, появилась Селина. Через несколько секунд она вернулась, неся на ремне мой тяжелый автомат. Я взял его из рук девушки, и глаза арабов засияли от радости. Мне впервые показалось, что Селина улыбается мне под яшмаком.
Щелчком большого пальца я отстегнул магазин и передал автомат Бен Омару. Абдул протянул руку и взял магазин. Быстрыми движениями он извлек оттуда патроны и нажал пальцами на зарядную пружину, проверяя ее.
— Тридцать два патрона, — пояснил я. — Комплект состоит из шести запасных магазинов, не считая того, что в автомате.
— У нас есть несколько австралийских автоматов «Оуэн», — сказал Абдул, — но я вижу, что этот лучше.
Я отрицательно покачал головой.
— Нет, Абдул, «Оуэн» лучше нашего. Правда, точность стрельбы у него на большом расстоянии невелика, зато он не отказывает в самый неподходящий момент, — объяснил я, но он с сомнением покачал головой.
(Автор снова льстит австралийцам. Пистолет-пулемет Оуэна с магазин-ом, вставляемым сверху и закрывающим обзор при стрельбе, явно уступает германскому MP.38 и его модернизированному, в сторону упрощения техно-логии изготовления, варианту MP.40 — одному из лучших пистолетов-пуле-метов XX века. Без MP.40, ставших одним из символов Германии того времени, не обходится ни один фильм о войне. Иногда эти автоматы ошибочно называют «Шмайссерами», но так именовалась штурмовая винтовка Stg-44 образца 1943/1944 года конструкции Хуго Шмайссера. — Ред.)
Автомат несколько раз переходил из рук в руки, и я не мог не заметить восхищенный и одновременно жадный блеск в глазах арабов. Если бы я не был их гостем, они, вне всякого сомнения, убили бы меня, чтобы завладеть этим автоматом.
Глава 25
ИСКУШЕНИЕ
Мы разговаривали до полуночи, пока Абдул не встал и не заявил, что хочет спать. Бен Омар отвел меня в комнату. Проходя через главный зал, я почувствовал, как меня пробирает ночной холод, но, когда Бен Омар отодвинул занавеску, чтобы я мог войти в отведенную мне комнату, нас окутало тепло тлеющих в жаровне углей. Селина заранее разожгла огонь. Не сделай она этого, в комнате было бы довольно прохладно, особенно если учесть, что в отверстие в стене проникал холодный воздух.
Мерцающая масляная лампа давала слабый свет, и я спросил Бен Омара, не виден ли этот свет, а также свечение жаровни со стороны пустыни?
— Нет, друг, — ответил он. — Свет совсем тусклый. Увидеть его можно только с одной стороны и с очень большого расстояния, поскольку пещера находится довольно высоко, — пояснил он, а потом добавил с каким-то странным значением: — Мы называем эту комнату комнатой для гостей, у нас часто бывают гости.
Я стоял рядом с ним у края пропасти и смотрел на пустыню, поверхность которой под звездным небом казалась бледной и расплывчатой. Видно было очень далеко, и самые маленькие скалы и возвышенности выделялись тёмны-ми тенями на фоне более светлого песка.
— Ты сказал «гости», Бен Омар, — произнес я, — я так понимаю, что ты имел в виду англичан из разведывательных дозоров, а никак не итальянцев.
— Да, друг. Сам посуди - каких еще гостей, кроме англичан, мы можем здесь принимать. Все остальные - нам враги! - Бен Омар с отвращением плюнул в пропасть и, повернувшись, прошел на середину комнаты. — Какое счастливое стечение обстоятельств, — пробормотал он. — Это воля Аллаха!
— Что ты хочешь этим сказать, Бен Омар? — спросил я, сбросив сапоги и снимая гимнастерку через голову.
— То, что я увидел твою фотографию на плакате у здания городской управы, — ответил он.
Я быстро взглянул на него. Он спокойно продолжал:
— Когда я прочитал, что там написано, я захотел тебе помочь в благодар-ность за то, что ты спас меня, вырвав из рук итальянских полицейских. И вот ты здесь. Я помог тебе и вернул долг. Но это не простое совпадение, это воля Аллаха, и пусть будет так, — закончил он.
На меня произвела огромное впечатление его искренность, и я не стал ни отвечать, ни возражать ему.
— Мы поговорим обо всем этом завтра, друг мой, — произнес Бен Омар и протянул мне руку. — До завтра и спокойной ночи.
Я пожал протянутую руку, и занавеска опустилась за ним.
Слова Бен Омара еще звучали в моих ушах, когда я уселся на свою постель из кожаных подушек и глубоко задумался, глядя на мерцающее сияние угольков в жаровне. В первый раз после гибели Йозефа я почувствовал себя легко. Я больше не был одинок — меня окружали друзья.
Задув масляную лампу, я лег на постель, глядя, как на небе мерцают звезды, и незаметно для себя уснул.
Я резко проснулся. На своих губах я ощутил что-то мягкое и теплое. Остатки сна мгновенно слетели с меня, и я уставился на Селину, лицо которой слабо светилось в мерцающем сиянии угасающих углей.
Она отняла руку от моих губ и ищущими пальцами провела мне по шее. Онемев от изумления, я смотрел на нее.
Нижнюю часть ее лица больше не скрывал яшмак, и она оказалась довольно красивой. На вид ей было лет шестнадцать. Ее маленькая упругая грудь вызывающе торчала из-под тонкой ткани. В поцелуе этой девушки, выросшей в пустыне, было желание и настойчивость.
Никогда еще в моей жизни я не подвергался такому сильному искушению. Я не святой, но в тот момент мне пришлось отчаянно бороться с собой. Однако руководила мной не совесть, а осторожность.
— Селина, — прошептал я, — что скажут твои братья, если застанут тебя здесь?
— Они меня убьют! — воскликнула она.
— И меня тоже?
— Нет, ты — гость и к тому же мужчина. Они не станут ни в чем тебя обвинять, но тут же прогонят отсюда… если, — она смущенно посмотрела на меня, — ты не захочешь остаться здесь и жениться на мне.
Кровь у меня бурлила от желания, но я изо всех сил сдерживался.
— Я не могу остаться здесь, — печально произнес я. — Мне еще очень далеко ехать, и меня в любую минуту могут убить.
— Но я люблю тебя, Tedesco! — выдохнула она.
— Не говори так, дорогая Селина, — прошептал я в совершеннейшем отчаянии. — Ты же меня совсем не знаешь! Я совершенно чужой для тебя человек. Кроме того, как же я могу на тебе жениться, если я не мусульманин?
— Ты можешь им стать, — сказала она, надув губы.
— Это не так легко, — возразил я. — Я не знаю, в чем заключается ваша вера. Я не араб. Я — гость твоих братьев. И я не могу заняться с тобой любовью, как с уличной девкой!
— О, — всхлипнула она. — Не говори так! Я не шлюха, чтобы спать с мужчиной за деньги. Но… но… О, Tedesco, я никогда больше не встречу мужчину с такими светлыми волосами и голубыми глазами, как у тебя, и такого же храброго!
— Храброго? — переспросил я. — Нет, Селина, я вовсе не храбрец. Я бегу от войны. За мной все охотятся, как за диким зверем. Я просто в отчаянии. Я не могу любить тебя и, быть может, оставить тебя с ребенком, у которого, если меня убьют, не будет отца… а у тебя — мужа. Прошу тебя, Селина, ради тебя самой — не делай того, чего… чего… нам обоим так хочется! — возбуж-денно воскликнул я.
В ее глазах стояли слезы.
— Я тебе совсем не нравлюсь? — прошептала она.
— Нет, ты мне очень нравишься. Ты красавица, самая настоящая красавица, Селина. Но между нами не может быть ничего, кроме дружбы. Я — солдат, вернее, был солдатом, поскольку теперь я — загнанное животное. Я не могу тебя защитить, я не могу остаться с тобой. Прошу тебя, Селина, уйди потихоньку и…
Она прижала залитое слезами лицо к моему лицу и страстно поцеловала меня в губы, а потом, когда я уже почти не владел собой, отстранилась и грустно прошептала: