Я не нашел в карманах офицера ничего интересного и, закончив осмотр, оставил все как есть. Я опустил закутанного в бурнус рядового в ту же яму, где покоился его начальник, и закрыл обоих куском старого брезента. Их скоро отыщут — я в этом не сомневался.
Полицейский патруль на верблюдах, созданный итальянцами специаль-но для объезда пустыни, был совсем неплохой задумкой. Я не сомневался, что этих двух арабов послали из Дерны, дав задание схватить меня, если они заметят на песке следы шин моего автомобиля.
Им удалось-таки разыскать меня, только жаль, что немецкая военная полиция переложила эту грязную работу на плечи арабов и мне пришлось их убить. А может, их послала итальянская полиция…
Мне и вправду было очень жаль убитых арабов, но на карту была поставлена моя собственная жизнь. Я победил их в честном бою, такова уж их судьба. Не они должны были ловить дезертиров. По крайней мере, немецких.
Разве у меня был другой выбор? Неужели я должен был сдаться, чтобы попасть в лапы немецкой полиции, которая поставила бы меня к стенке?
Если бы я их не убил, то сейчас валялся бы мертвым, ведь их пальцы лежали на спусковых крючках карабинов. Их было двое на одного, но я сумел их опередить. Неужели я должен был подождать, пока они начнут стрелять в меня?
Мы на войне, где такие вещи случаются сплошь и рядом. Но эта мысль не принесла мне облегчения.
Я успокаивал себя только тем, что, увидев, что они не вернулись, из Дерны вышлют поисковую группу, которая найдет их и с честью предаст земле.
Глава 21
РОСКОШНЫЙ ОТЕЛЬ
Меня мучила совесть, хотя я с самого начала предполагал, что нечто подобное должно произойти. Зная, что в случае поимки его ждет смертный приговор, дезертир готов на все. Что бы он ни сделал, его жизни постоянно грозит опасность. Хуже того, что он натворил, за что в условиях военного времени полагается расстрел, он сделать уже не может.
Я сложил в джип свои вещи, состоявшие из запасов воды, бензина, масла и патронов, и почувствовал облегчение. Я был одет в чистую рубашку и шорты. Убедившись, что окружающая меня местность пустынна, как и прежде, я запрыгнул на сиденье, выехав из сарая, пересек пустырь и помчался по песчаному тракту к Виа-Бальбия.
Ранним вечером я миновал Тольметту, маленькую деревушку в Киренаике. Я медленно ехал по ее единственной улице, стараясь выяснить, какие части здесь стоят. Но, не увидев ни одного военного, я вернулся назад и остановился у небольшого придорожного трактира.
Когда я выходил из джипа, мою машину окружила стайка мальчишек, вылезших, словно крысы, изо всех щелей. Они глядели большими глазами на джип и показывали друг другу на автомат, висевший у меня на плече. Наверное, я казался им настоящим героем.
Когда я вошел в трактир, итальянские солдаты за стойкой, увидев мою немецкую форму, отдали мне честь. За этим последовало неизбежное приглашение выпить, и вскоре мой желудок наполнился красным вином, кислым, но очень освежающим.
Мое предложение заплатить за напитки принято не было. На это они не пойдут, заявили солдаты. В конце концов, мы, немцы, здесь для того, чтобы добыть для них победу, — так, по крайней мере, они думали.
Вскоре я уже знал о Тольметте все — в каком состоянии был ее гарнизон и какие были приняты меры безопасности, а именно — никаких. Я уже подумывал, а не провести ли здесь остаток дня и всю ночь, но тут раздался трубный рев мотоциклетного мотора.
Мне не надо было смотреть в окно, чтобы определить, кто там при-ехал, — такой рёв издает только мотоцикл БМВ.
Я был окружен дюжиной итальянских солдат, которые трещали, словно пишущие машинки. Повернувшись к владельцу трактира, я спросил, где здесь туалет.
Широко улыбаясь, он поднял доску прилавка и провел меня в коридор. Входя туда, я заметил, как в трактир вошли два человека в немецкой форме. Интересно, кто это - посыльные, проезжавшие мимо, или военные полицей-ские, разыскивающие кого-нибудь, может быть, и меня.
Туалет представлял собой сарай во дворе.
— Latrina, — произнес хозяин трактира, показав на него, и вернулся к себе.
Убедившись, что он не смотрит в мою сторону, я быстро обежал дом и, выскочив на улицу, с радостью отметил про себя, что мой джип стоит далеко от двери, так что моего отъезда никто не увидит.
Мальчишки все еще толпились у моей машины, а прямо позади нее стоял мотоцикл БМВ с коляской.
Я быстро подскочил к нему, нащупал рукой проводки зажигания и, оторвав их, забрал с собой.
Я осторожно нажал на газ, и мотор плавно завелся. Проехав немного, я надавил на педаль до отказа и пулей вылетел из деревни. Там я выбросил проводки и рассмеялся, сбрасывая напряжение. Если эти два немца были военными полицейскими, то они, наверное, уже клянут себя за беспечность.
Но если это были посыльные или просто люди, ехавшие по своим делам, то они, наверное, побьют мальчишек, решив, что это они порвали провода. Но как бы то ни было, я был твердо уверен в одном — завести мотоцикл они не смогут, и эта мысль меня успокаивала…
На закате я добрался до Барки. Этот город стоял в центре колонизиро-ванного итальянцами относительно плодородного района Киренаики, кило-метрах в шестидесяти с гаком от порта Бенгази.
Улицы Барки представляли собой скопление рытвин, канав с обвали-вшимися краями, булыжников и мусора. По дорожкам вдоль них сновали итальянцы в военной форме, арабы, завернутые в свои белые бурнусы, и толпы бешено жестикулирующих арабских ребятишек. Среди них яркими пятнами выделялись гордые синьорины со сверкающими глазами, со вкусом одетые в красочные наряды. Они двигались среди толпы изящной, легкой походкой, несмотря на высоченные каблуки.
Я остановился у дверей отеля, расположенного на главной улице, решив, что не стоит слишком далеко уезжать от гордо шествующих черноволосых синьорин - чем ближе к ним я буду, тем лучше. Я надеялся поближе познако-миться с кем-нибудь из них, но чуть позже.
Отель, окруженный аккуратными лужайками и деревьями, стоял немного в глубине улицы, производя впечатление роскошного и уютного.
Миновав лужайки, я подошел к его двери, думая о том, что здесь могут быть и другие немцы, едущие на фронт или, наоборот, с фронта. Но я надеялся провести здесь всего одну ночь. В этом городе жил человек, которого я хорошо знал.
Это был Бен Омар, с которым я подружился, вытащив его из лап итальянской полиции. Но сначала надо было разыскать его, ведь я не знал, где он живет.
Ожидая, когда подойдет портье, я увидел на крючках у входа в ресторан фуражки немецких военных. Я снял «Парабеллум», лежавший в кармане моих брюк, с предохранителя - нельзя забывать о бдительности. Я хорошо понимал, какая опасность грозила мне в этом отеле, но, чтобы переночевать в тыловом городе, мне нужна была комната. Не мог же я спать на улице.
Позади меня открылась дверь, и, повернувшись, я оказался лицом к лицу с итальянским майором. Вытянувшись по стойке «смирно» и лихо отдав честь, я подумал, что он здесь делает, ведь майор стоял за стойкой портье.
— Buona sera, Caporale (Добрый вечер, унтер-офицер), — приветствовал он меня, и я заметил, что его форма сшита хорошим портным, а черный бархатный воротник украшен красными с золотом петлицами. На секунду я растерялся, но потом сообщил ему, что мне нужен номер.
— Это можно устроить, — ответил он. — У меня часто останавливаются немецкие военные. Вы прибыли с передовой? — поинтересовался он.
Я подтвердил это и добавил, что еду в Триполи как посыльный.
— Ах, Триполи! — мечтательно вздохнул он и, открыв книгу регистра-ции посетителей, протянул ручку, чтобы я записал в ней свое имя. — Как бы я хотел оказаться сейчас в Триполи! Это не город, а жемчужина, музыка.
Он показался мне слишком восторженным и, судя по выражению его лица, был типичным жиголо.
— Но мне приходится жить в этом воровском арабском притоне, где не имеют никакого понятия о культуре.
Он заинтриговал меня, и я спросил, как это он, имея чин майора, работает в отеле простым служащим.
— О! — воскликнул он. — Я командир артиллерийского дивизиона, рас-положенного здесь. Я купил этот отель, а поскольку линия фронта теперь далеко, то сочетаю службу с бизнесом. Надеюсь, эти проклятые англичане больше не вернутся сюда, а то мне снова придется идти защищать нашу бедную Италию.
Он, наверное, думал, что его рассказ вызвал во мне восхищение, но я был потрясен до глубины души, увидев майора, который, находясь на действи-тельной службе, ухитряется при этом содержать отель!
Итальянец изящным жестом позвонил в колокольчик, и, словно стайка крыс, ко мне метнулась четверка арабских мальчишек.
Майор сказал им что-то, но я не разобрал что, а потом объяснил мне, что велел этим сорванцам проводить меня в мою комнату и отнести туда мои вещи.
— У вас ведь есть с собой какие-то вещи? — довольно пренебрежительно спросил он.
Я ответил, что мои вещи лежат в машине, но я не собираюсь брать их с собой в номер, поскольку рано утром уеду.
Он снова что-то быстро сказал одному из мальчишек, который ответил ему с такой же скоростью, если не быстрее, и я в обществе своих провожатых отправился к джипу.
Оставив их ждать на тротуаре, я забрался в машину и отыскал свои туалетные принадлежности. Взяв шинель, я незаметно завернул в нее автомат и пару гранат и передал этот сверток одному из мальчишек. Мы вернулись в отель, а один из них остался сидеть на корточках на тротуаре, карауля джип.
Комната, в которую меня отвели, была большой и полной воздуха. Я дал мальчишкам чаевые, и они ушли. Большие двери открывались на балкон, выходивший на дорогу. Я сразу же заметил, что до земли с него было метра три. Внизу, под балконом, проходил проезд, который вел к заднему зданию отеля.
Мебели в комнате было немного. Рядом с кроватью стоял маленький туалетный столик, а душевую кабинку закрывал занавес. Раскатав шинель, я засунул автомат и гранаты под покрывало, разделся и поспешил встать под душ. Но я чуть было не выскочил оттуда — вода была горячей, как кипяток. Трубы с водой, очевидно, были проложены по земле, и немилосердное солнце их сильно накаляло.
Покрутив кран, я сумел-таки вымыться, не сварившись при этом. Надев шорты, я развалился на постели, борясь с дремотой. За окном уже стемнело.
Я лежал, обдумывая свой следующий шаг. Мне необходимо было до-браться до Бенгази, главным образом для того, чтобы отправить своей матери кое-какие вещи. В Бенгази было ближайшее к фронту гражданское отделение связи, откуда можно было послать письмо или посылку, не опасаясь, что они, как вся корреспонденция с фронта, попадут в руки военной цензуры.
Я не знал, что буду делать в ближайшее время и что ждет меня в буду-щем, если, конечно, у меня оно будет, поэтому мне очень хотелось, чтобы некоторые мои вещи попали домой. Получив их, моя мать перестанет тревожиться обо мне, ибо ей уже наверняка сообщили о моем бегстве из армии. В таких случаях гестапо действует очень быстро.
Я побрился и оделся, решив прогуляться по городу и поискать Бен Омара. Я не сомневался, что, если кто-нибудь проникнет в номер в мое отсутствие, автомат и гранаты под покрывалом не будут видны.
Включив свет, я вышел из комнаты и собирался уже пройти в фойе, как вдруг услыхал голоса, говорившие по-немецки. Я застыл на месте, потеряв дар речи.
Сделав еще несколько шагов, я увидел стойку портье. За ней виднелась знакомая фигура майора артиллерии, по совместительству владельца отеля, перед которым стояли четверо немецких военных полицейских, вооруженных автоматами, которых я меньше всего ожидал здесь увидеть. На груди у них сверкали бляхи военной полиции, резко контрастировавшие с тусклыми стальными касками.
Старший среди них резким голосом задавал майору вопросы по-итальянски, а тот жестикулировал с такой силой, с какой рыба, выброшенная на берег, бьет хвостом о песок.
— Si, si, Tenente! (Да, да, лейтенант!) — кричал он. — Это он, посыль-ный, — уверял он немцев.
И тут меня осенило — ведь он говорит обо мне! Я сразу же понял, что военным полицейским стало известно, что я поселился в отеле. Я услышал, как они просят майора показать им мою комнату.
Я бросился назад. Ворвавшись в свой номер, я запер дверь на задвижку, подскочил к постели, вытащил из-под покрывала автомат и гранаты и подбежал к окну. Хотя было уже темно, я видел, что проезд под моим балконом был свободен до самого пересечения с улицей, на которой стоял отель.
Я услышал топот сапог по лестнице и понял, что если полицейские взломают дверь и выскочат на балкон до того, как я добегу до этой улицы, то спастись мне не удастся. Надо было как-то задержать их, пока я не доберусь до конца проезда и не заберусь в свой джип.
Я достал одну гранату и сделал из нее растяжку. В эту минуту ручка двери задергалась.
— Открывай! — скомандовал голос по-немецки.
— Aгa, сейчас, — ответил я, после чего выскочил на балкон, перевалился через перила и, зависнув на секунду на вытянутых руках, спрыгнул на землю.
Когда я приземлился, дуло моего автомата больно ударило меня по голове. Вскочив на ноги, я побежал по проезду. Пробегая мимо входа в отель, я швырнул туда другую гранату.
Заворачивая за угол, я услыхал, как взорвалась граната, оставленная мною в спальне. В воздухе просвистели обломки дерева и осколки стекла.
Еще десять шагов — и, прячась за пешеходами, я запрыгнул в свой джип. Я нажал на стартер, мотор взревел, люди закричали на меня. Арабский маль-чишка, стороживший машину, попытался запрыгнуть в нее, требуя платы, но джип рванулся вперед, и он упал с подножки.
В эту минуту полыхнуло у входа в отель — это взорвалась вторая граната. Заворачивая за угол, я чудом избежал столкновения с тележкой, которую тащил мул. Фары я не включал — я не мог себе позволить такой роскоши.
Вскоре, сделав множество поворотов и проехав по многочисленным улочкам, я оказался в густонаселенном арабском квартале. Там и сям мне попадались двери, закрытые занавесками из стеклянных бус, откуда струился свет. Наконец, я заехал в такую узкую улочку, что с обеих сторон между джипом и стенами было не больше дюйма свободного пространства. Я остановился, боясь, что оказался в тупике, и решил сдать назад.
Когда я выехал на широкую улицу, на подножку моего джипа заскочил арабский мальчишка, который бешено жестикулировал. У меня не было времени прогонять его, я нажал на газ, и автомобиль рванулся вперед. Однако парень крепко ухватился за что-то и не собирался спрыгивать с подножки.
Пропетляв еще метров сто в лабиринте узких улочек, я резко остановил-ся, выключил мотор и в ярости повернулся к мальчишке.
Но автомат в моих руках, похоже, совсем не испугал его. Он продолжал жестикулировать и трещал без умолку. Я уловил в стремительном потоке его речи только одно слово — Sorella — и понял, что он предлагает мне свою сестру. В Барке это было обычным делом, и я отнесся к этому спокойно. Многие арабы занимались сводничеством — для них это был такой же бизнес, как и продажа фиников.
Тут мне пришла в голову мысль, что этот мальчишка может помочь мне ненадолго спрятаться где-нибудь вместе с автомобилем.
— Parlare piano, amico, — сказал я ему, прося говорить помедленней, поскольку я ничего не понимал. Потом я объяснил ему, что мне нужно исчезнуть вместе с джипом, да побыстрее.
Я знал, что он не задумываясь спрячет меня, поскольку арабы ненавиде-ли итальянцев лютой ненавистью. Я быстро убедил его, что повздорил с итальянскими солдатами и теперь они гонятся за мной.
Чтобы подкрепить его ненависть к итальянцам и усилить желание познакомить меня со своей сестрой, а заодно и спрятать, я протянул ему целый ворох лир, который исчез с такой же скоростью, с какой вода исчезает в сухом песке.
Он забрался в кабину и сел рядом со мной, показав, чтобы я ехал по аллее, погруженной во тьму. Улицы снова стали узкими, и я боялся, что мой джип застрянет в проулках, по сторонам которых тянулись глинобитные дома, но мальчишка упрямо показывал вперед.
Я сделал несколько поворотов, неоднократно задевая при этом за углы арабских домишек. Наконец мой провожатый сделал мне знак остановиться. Было очень темно, а глинобитные стены отстояли от боков моей машины не далее чем на фут (тридцать сантиметров). Не вставая со своего места, я мог дотронуться до стен рукой.
— Куда теперь? — спросил я.
— Uno momento, — ответил маленький араб. Он вылез на капот и спрыгнул с него на землю. — Я через минуту вернусь, — прошипел он и тут же исчез в темноте.
Я вытащил из кармана «Парабеллум», взял поудобнее автомат и приготовился, в случае надобности, дать отпор. Интересно, сумею ли я выбраться отсюда на джипе, если потребуется срочно удирать? В этом узком переулке можно двигаться только вперед или назад.
Очевидно, я забрался в самое сердце арабского квартала. Тишина, стоявшая вокруг, угнетала меня. Я придвинулся к пулемету и снял его с предохранителя. Руками я нащупал пулеметную ленту — она была вставлена, как надо. По крайней мере, если понадобится, я сумею расчистить себе путь.
Глава 22
ДОМ АБДУЛА
Прошло пять минут, и с каждой минутой ожидание становилось все невыносимей. А тут еще эта проклятая тьма!
Наконец, я услышал, как где-то впереди с резким щелчком захлопнулась дверь. Потом раздался топот босых ног по булыжнику и в темноте замаячила фигура. Маленький араб возвращался.
Он залез на капот и скользнул на сиденье рядом со мной.
— Проедем еще немного, — сказал он, — и мои друзья спрячут тебя.
Я мрачно посмотрел на него, не зная, можно ли ему доверять, но выбора у меня не было. Не мог же я оставаться здесь, зажатый стенами домов!
Почувствовав, что я ему не доверяю, мальчишка положил мне на плечо руку.
— Езжай, все будет в порядке, — прошептал он.
Я завел мотор и поехал дальше по темному переулку, о ширине которого я мог судить только по краям крыш, которые свешивались справа и слева и темнели на фоне более светлого неба.
Проехав метров сто, мы уперлись в более широкую улицу, пересекавшую переулок под прямым углом. Прямо перед носом моего джипа мигнул огонек фонаря.
— Остановись, amico, — прошептал мальчишка.
В эту же самую минуту на бампер джипа запрыгнула какая-то фигура.
— Это — друг, — тихонько произнес мой провожатый и заговорил с вновь прибывшим по-арабски.
Последовал обмен жестами и возбужденное шипение.
— Его зовут Ибрагим, — сказал мне мальчишка по-итальянски. — Он проводит нас в дом, где ты сможешь остановиться.
Я с сомнением покачал головой:
— А как же моя машина? Не могу же я оставить ее посреди улицы!
— Не волнуйся, — успокоил он меня. — Мы поставим ее во двор за ворота, и никто ее не увидит.
Эти слова вселили в меня уверенность, что арабы не собираются меня обманывать, и мы двинулись в путь. Ибрим уселся на капот и, когда мы выезжали на новую улицу, показывал рукой, куда надо ехать.
Через пять минут мы остановились у большого дома, и Ибрим, словно тень, растворился во мраке. Вскоре он вернулся в сопровождении еще одного араба. Они о чем-то пошептались, потом Ибрим с арабом прошли вперед и осветили фонарем большие деревянные ворота, которые кто-то открыл изнутри.
Ибрим осветил дорогу, и арабский мальчик сделал мне знак, чтобы я проезжал в ворота. Они сразу же закрылись, и я увидел, что окружен со всех сторон темными фигурами. Некоторые из них держали в руках включенные фонарики. Я насчитал семь или восемь арабов с патронташами на груди и новейшими карабинами в руках.
Моя рука потянулась к автомату, но мальчишка снова положил мне на плечо руку:
— Не бойся. Теперь ты в безопасности.
Легко ему говорить о безопасности! Мне с трудом в это верилось. Тут рядом со мной возник Ибрим, который махнул рукой в сторону дома.
— Заходи, — сказал он, — и не волнуйся. Ты и твой джип в безопасном месте.
Я ломал голову, куда это я заехал. Может, это просто ловко подстроенная ловушка. Но я понимал, что нельзя подавать виду, что меня что-то беспокоит, а уж тем более задавать какие-то вопросы, особенно в окружении этих арабов с фонарями, которые показывали пальцами на мой джип, пулемет и на меня самого.
Держа в руках автомат, я спрыгнул с водительского сиденья на землю. Зрелище вооруженных фигур в тусклом свете фонарей не внушало мне доверия. Я выругался про себя, кляня на чем свет стоит свою глупость, из-за которой оказался в такой ситуации. Правда, тридцать два патрона в магазине моего автомата и девять — в «Парабеллуме», лежавшем в кармане брюк, вселяли некоторую уверенность в том, что, в случае чего, мне удастся прорваться на улицу.
Мальчик-араб, приведший меня сюда, забрался по приказу Ибрима на шоферское сиденье моего джипа и остался сидеть там, а я пошел за Ибримом в дом. Он осветил фонариком узкий коридор, в конце которого выщербленные каменные ступеньки поднимались к двери. Я почувствовал, как по спине у меня побежали мурашки.
Ибрим постучал в дверь, которая тут же открылась. За ней стоял еще один араб, фигура которого четко выделялась на фоне света, горевшего внутри. Он был вооружен «Парабеллумом», который торчал у него из-за красного шелкового кушака, завязанного на талии. Мы вошли внутрь, и он захлопнул за нами дверь. Не было произнесено ни слова, ни приветствия. В свете масляной лампы, висевшей на стене, я увидел пронзительные глаза охранника, не отрывавшего взгляда от моего автомата. В глазах араба читалось жадное желание отобрать у меня автомат, и я покрепче прижал его к своему телу.
Ибрим показал на дверь, которая вела в другую комнату.
— Босс, — сказал он по-итальянски.
Я кивнул и последовал за ним. Мы вошли в большую комнату. Мягкое сияние двух жаровен, в которых тлели угли, освещало ее рассеянным светом. Ибрим поклонился арабу, одетому в струящиеся белые одежды, и что-то быстро сказал ему. Слов я не разобрал, но заметил, что араб в белом пристально смотрит на меня. Его черные глаза, скользнув по лицу, задержались на Железном кресте, висевшем на моей груди, и остановились на автомате.
Опустив дуло автомата вниз, я слегка наклонил голову, приветствуя его, и стал напряженно ждать, что будет дальше.
Араб протянул мне смуглую руку и на чистом итальянском языке поздоровался со мной. Я пожал руку, но подумал, что вряд ли мне удастся объяснить, в каком положении я оказался, человеку, который наверняка связан с итальянской администрацией. Его глаза напряженно всматривались в мое лицо, словно он хотел прочитать мои мысли. От этого взгляда мне стало не по себе.
Широким жестом он указал на гору цветастых подушек, наваленную на ковре, который закрывал пол.
— Садись и отдыхай, — сказал он и сам сел, скрестив по-турецки ноги.
Мне приходилось до этого общаться с арабами, и я немного разбирался в их обычаях. Я взглянул на Ибрима, стоявшего рядом, и увидел, что в его темных глазах сверкнул веселый огонек. Мне вдруг стало легко, и я улыбнулся ему в ответ.
Положив автомат на мягкий толстый ковер, я наклонился и начал стягивать с ног сапоги. В арабском доме, прежде чем сесть, гость должен из уважения к хозяину снять обувь.
Чувствуя себя без сапог раздетым, я прошел к горе подушек, на которую указал мне араб, и с удобством устроился на них. Хозяин с большим интересом наблюдал за моими действиями, хотя изучающее выражение так и не покинуло его лица.
— Меня зовут Абдул, — произнес он. Он говорил на правильном, чистом итальянском, а голос его звучал властно и твердо.
— А меня — Гюнтер, — ответил я. — Я еду из-под Тобрука.
Мне показалось, что Абдулу лет пятьдесят или около того, впрочем, о его возрасте было трудно судить, поскольку ухоженная борода могла его немного состарить. Ибрим сел напротив нас.
Абдул хлопнул в ладоши, из-за занавески выскользнула фигура и замерла рядом с ним. Они обменялись несколькими словами, и тут я понял, что это была девушка, хотя видны были только ее глаза. Вся фигура девушки была закутана в широкое темное одеяние, а голова покрыта черной накидкой.
Абдул что-то сказал ей, и девушка исчезла за занавеской.
— Прости, что говорю при тебе на своем родном языке, — произнес Абдул, — но не все из нас знают итальянский.
— Мне приятно быть твоим гостем, Абдул. Это твой дом и твой язык, — ответил я.
Девушка вернулась и поставила перед нами серебряный кофейник, из которого валил пар, и серебряный поднос, на котором стояли хрупкие чашечки, каких я еще никогда в жизни не видел. Девушка сняла накидку и осталась в яшмаке из тонкой ткани, который закрывал нижнюю половину ее лица.
Встав на колени, она открыла крошечный краник на кофейнике и налила в чашечки кофе. Воздух наполнился сильным ароматом кофе. Чашечки были совсем маленькими, но кофе был густой и очень крепкий. Маленькие смуглые пальчики поставили чашку передо мной. На мгновение девушка подняла голову, и на меня взглянули большие темные глаза.
Абдул и Ибрим взяли свои чашечки, и девушка ушла.
Абдул поднял свою чашку и произнес:
— Мой дом — твой дом, чужеземец.
— Благодарю тебя за гостеприимство, Абдул, — ответил я, и мы стали пить кофе.
Такой кофе варят только в Турции да арабских странах — очень крепкий, приторно-сладкий и острый на вкус. Как приятно было пить его маленькими глотками!
Поставив пустую чашечку на серебряный поднос, украшенный велико-лепной резьбой и чеканкой, я повернулся к Абдулу.
— Теперь, когда я выпил с тобой кофе, ты, наверное, хочешь узнать, кто я и зачем сюда явился? — спросил я.
Абдул кивнул, но прежде, чем он успел ответить, в дверь постучали, и в комнату вошел араб в невообразимых лохмотьях. Склонив голову перед Абдулом, он быстро заговорил по-арабски, и по его тону я почувствовал, что дело очень важное.
Ибрим бросил на меня взгляд, в котором я прочитал радостное удивление.
Абдул задавал оборванцу вопросы, на которые тот отвечал, а я, заметив радость в глазах Ибрима, снова напрягся. Но араб вскоре ушел, закрыв за собою дверь.
Абдул повернулся ко мне, накрыл мою руку своей, и с его улыбающихся губ слетел довольный смешок.
— Оказывается, ты разгромил отель, чужеземец, и в городе поднят по тревоге итальянский гарнизон, а машины немецкой и итальянской военной полиции в поисках тебя шныряют повсюду!
Все это Абдул произнес таким веселым голосом, как будто ему рассказа-ли очень смешной анекдот. Я взглянул на Ибрима, который расхохотался и хлопнул себя по скрещенным ногам.
Все это очень удивило меня. Чему они радуются, особенно после того, как узнали, что я натворил в отеле? С Абдула слетела вся его сдержанность, он схватил мою руку и с силой затряс ее.
— Ты насолил им больше, чем все английские диверсанты, вместе взятые, больше, чем кто-либо другой, — ухмыльнулся он. — Но мы узнали о тебе еще вчера, — добавил Абдул и открыл маленькую коробочку, которую снял с полки. Он вытащил оттуда сложенный лист бумаги и протянул мне его: — Посмотри, что тут написано, Tedesco.
Я развернул бумагу и увидел свою собственную фотографию. Под ней жирным шрифтом было напечатано: «Разыскивается полицией!»
Далее на немецком, итальянском и арабском языках предлагалось доставить меня в полицию живым или мертвым, как дезертира, вора и убийцу. В подробном описании внешности был указан мой рост и возраст.
Абдул положил руку мне на плечо.
— И как ты думаешь, кто принес мне эту бумагу? — спросил он. Но прежде чем я успел ответить, произнес: — Бен Омар.
— Бен Омар! — воскликнул я. — Так звали одного араба, которого хотели упечь в тюрьму за то, что он увел у солдат Муссолини грузовик. По дороге на Акрому я спас его из рук итальянцев, которые везли его туда, по пути решив застрелить.
Абдул и Ибрим пристально посмотрели на меня.
— Да, друг! — воскликнул Абдул. — Бен Омар принес мне плакат с твоей фотографией только вчера. Он снял его с доски у городского управления, принес сюда и объяснил, что здесь изображен немецкий солдат, который вытащил его из лап итальянских полицейских, когда они собирались его убить.
Абдул хлопнул в ладоши, и из-за занавески снова появилась девушка. Без какой-либо просьбы со стороны собравшихся она опустилась на колени, наполнила крошечные чашечки кофе и ушла. Наверное, она стояла за занавеской и ждала, когда Абдул ее позовет. Кто же такой этот Абдул? — думал я, пока мы в молчании пили кофе.
— А почему Бен Омар принес этот плакат тебе? — спросил я. — И где он сейчас?
Абдул посмотрел на меня долгим взглядом:
— Бен Омар — мой брат. Он уехал сегодня утром, но совсем недалеко. Ты увидишь его, если останешься у нас, — а после того, что ты натворил в отеле, ты просто не сможешь не остаться. — Он снова ухмыльнулся и добавил: — Расскажи нам, почему ты бежал из немецкой армии. Мы хотим услышать это из твоих собственных уст. Говори, не стесняйся — мы хотим тебе помочь!
Ибрим кивнул в знак согласия:
— Да, мы спрячем тебя. Ты помог Бен Омару, кроме того, мы ненавидим итальянцев, которые хотели превратить нашу страну в свою колонию еще до того, как началась эта война.
Устроившись поудобнее, я рассказал им историю своего побега от самого начала до той минуты, как я появился в этом доме.
Они слушали, не скрывая своего одобрения!
Глава 23
АРАБСКОЕ УБЕЖИЩЕ
Было уже три часа ночи, а я все еще рассказывал Абдулу и Ибриму о своей личной войне в пустыне, но тут в дверь опять постучали.
Вошел тот самый маленький оборванец, который проводил меня до дома Абдула. Он был очень возбужден и трещал, как пулемет. Абдул и Ибрим вскочили на ноги.