Андрей представлял советскую спортивную школу. В противоположность Жоржу Бурзенко был глубоко убежден, что успех на ринге, так же как и победа в шахматном поединке, приходит к тем спортсменам, которые в ходе сражения, в ходе постоянно меняющихся ситуаций, сумеют разгадать замысел противника и противопоставить ему свой замысел, более эффективный. Андрей верил, что бокс – это искусство, искусство боя. И, как всякое искусство, оно не терпит ни шаблона, ни подражаний, ни тем более заранее подготовленных схем.
Сохраняя, насколько это возможно в бою, хладнокровие, Андрей уже к середине первого раунда знал все тактические приемы противника и его технику построения серийных ударов. Они, чередуясь друг с другом, непрерывно повторялись. В бурном каскаде ударов Андрей видел то, о чем читал в учебниках бокса, в книгах воспоминаний ветеранов ринга, увидел то, о чем неоднократно рассказывал тренер: Жорж действовал шаблонно. Начав комбинацию, он обязательно стремился проводить ее до конца, вне зависимости от того, доходят удары до цели или нет.
Этим и воспользовался Бурзенко. Он быстро приспособился к манере Жоржа, угадывал начало очередной серии ударов и мгновенно находил наиболее выгодное защитное контрдействие. Таким образом, отступая, делая шаги то вправо, то влево, он предупреждал и обезвреживал почти все удары Жоржа. И в то же время, защищаясь, успевал наносить удары сам. Они были редкими, но точными.
Зрители, не отрываясь, следили за боем. У Каримова захватило дыхание. Он весь подался к рингу. И он подумал, что вот так несколько дней назад, под Орлом, шли грозные «тигры», новые мощные немецкие танки, все подминая и давя, а их били, били наши пушки. Узбек помогал секунданту, Гарри Миттельдорпу, и находился возле угла ринга. И когда Андрей встречными ударами останавливал бурный натиск Жоржа, ферганец улыбался. «Нет, как точно, – сравнивал он бой Андрея с действиями на фронте, – как пушка сорокапятка. Такая маленькая противотанковая пушка, а большие танки останавливает!»
Андрей бил вразрез, бил левой рукой, уловив момент начала атаки, бил в голову, чуть снизу вверх. И тут же как бы вдогонку левой руки бросал вперед правый кулак.
Лицо Жоржа стало красным. Глаза наливались кровью. Он на мгновение остановился, как бы недоумевая, и снова ринулся вперед.
– Браво! – завопили зеленые.
Андрей, побледнев, тоже шагнул вперед. Они схватились в центре ринга, сошлись на средней дистанции, осыпая друг друга градом ударов. Чаще бил Жорж. Казалось, он превратился в сторукого человека: его удары сыпались со всех сторон.
Но Андрей не отступал. Не отходил. Он вел бой! И политические громко выражали ему свое одобрение.
– Андрей!
– Давай!
– Лупи зеленых!
Звук гонга разнял бойцов. Жорж, улыбаясь публике, прошел в свой угол и даже не сел на табуретку. Оперевшись руками о канаты ринга, он сделал несколько приседаний. Жорж даже не обратил внимания на секундантов, которые стали торопливо обмахивать полотенцем его лицо, водить влажной губкой по лоснящейся от пота груди. Он как бы демонстрировал свою высокую тренированность, выносливость.
– Рисуется, – зло кивнул Костя Сапрыкин в сторону Жоржа.
– Нет, это не рисовка, – поправил Левшенков, – а психическая атака, на нервы действует. «Смотрите, какой я, меня никакая усталь не берет!»
Бурзенко сел на табуретку, откинувшись все телом на угол ринга. Уставшие руки положил на веревки. Коротка минута. Только одна минута – так мало времени для отдыха, для восстановления сил! Андрей, полузакрыв глаза, жадно хватал ртом свежий воздух. Гарри Миттельдорп в ритм дыханиям Андрея размашисто взмахивал влажным полотенцем. Как приятно прикосновение холодного полотенца к разгоряченному телу.
– Держи его на дистанции, – шептал Гарри, – выматывай…
Андрей улыбнулся. Легко сказать – выматывай! Он только защищался, избегал обмена ударами и то как устал! Эх, если бы встретиться с Жоржем не сегодня, а года два назад! Тогда бы он показал настоящий русский бокс! А сейчас опять начинаются предательское головокружение и тошнота. А ведь только один раунд прошел, только один. Андрей открыл глаза. Прямо перед ним в углу Жорж. Могучий треугольник спины, большие руки. И Андрей еще сильнее возненавидел его, своего противника, своего врага, сытого, здорового, сильного.
Удар гонга поднимает Андрея. Жорж большими шагами спешит навстречу. Первый раунд его не удовлетворил. Хотя внешне, кажется, план и выполняется: он «гоняет» по рингу этого русского, он непрерывно наступает. Но наступает, не чувствуя себя хозяином положения. Он наступает, но не так, как хотел бы, бьет, но чуть ли не все удары идут впустую. Противник все время ускользает. Что это значит, черт возьми?
Во втором раунде Жорж решил во что бы то ни стало загнать Андрея в угол: «Пора кончать». Сбычившись, прикрыв подбородок поднятым левым плечом и выставив тяжелые, как гири, кулаки, Жорж бросился в атаку.
И все поняли: настала решающая минута. Андрей преобразился. Он весь собран, скуп в движениях и вместе с тем действует быстро, точно и хладнокровно. Он весь сама воля. Он один сжатый кулак. И, несмотря на удары, которые все чаще и чаще прорывались сквозь защиту, Андрей упрямо увеличивал темп боя. Темп возрастал с каждой секундой. Так схлестываются две встречные волны и, не отступая, вспениваются, закипают и устремляют друг друга вверх.
Зрители шумно выражают свои чувства. И политические и зеленые волнуются, кричат, спорят. Над поляной стоит сплошной гул. Два раза судья на ринге кричал «брэк» – «шаг назад» – и грозил пальцем Жоржу. Тот, нарушая правила соревнований, бил Андрея открытой перчаткой, локтем, толкал, пытался нанести удар даже ногой.
– Наказать его! – требуют политические.
– Судью долой! – орут преступники.
Атмосфера накалялась.
И Жорж стал терять самообладание, терять контроль над своими действиями. Его мозг все так же точно фиксировал происходящее, но не успевал понять, что же происходит? Почему русский, который трусливо бегал весь первый раунд, не отступает, а идет навстречу его тяжелым ударам? И почему, черт возьми, кулаки Жоржа не попадают, не достают цели? Ведь подбородок русского почти рядом…
Думать, анализировать ход боя годами тренированный автомат не мог. Тем более в таком бою. Жорж стал злиться. А русский «доходяга», как его презрительно называл Жорж, чувствовал себя словно рыба в воде. Он оказывался то справа, то слева от Жоржа и находился по-прежнему в центре ринга. Не отступал. Не уступал. И неизменно вел бой на средней дистанции, на дистанции, выгодной, казалось, Жоржу и не выгодной ему, Андрею. Что же происходит? Кто из них нападает? Кто защищается? Кто, черт возьми, ведет бой?!
Жорж на мгновение растерялся. И он попытался выйти из сферы боя, чтобы осмотреться, понять обстановку. Но сделать этого не успел.
Умение выжидать на ринге – основа тактики, одна из основ искусства боя. Андрей, напрягая всю волю, собрав всю энергию и спокойствие в вихре атак, терпеливо ждал, ждал этого мгновения. Ждал, когда на десятую долю секунды Жорж забудет об осторожности, забудет о защите. И это мгновение пришло!
Не успел Жорж сделать короткий шаг назад, как его догнал удар в корпус. Жорж инстинктивно опустил руки вниз – он привык, что Андрей бьет двойными ударами. Но на сей раз удар в корпус был «финтом» – обманом. Едва рука Жоржа скользнула вниз, как в ту же секунду правая перчатка Андрея прочертила короткий полукруг бокового удара в подбородок. Андрей вложил в этот удар всю свою силу и ненависть к врагу.
Удар был настолько быстр, что зрители не смогли его заметить. И для них было совершенно неожиданно и непонятно, что Жорж, нелепо взмахнув руками, начал валиться на пол…
На поляне воцарилась тишина. Стало так тихо, что было слышно, как тяжело дышит Андрей. Он одиноко стоял на ринге, опустив усталые руки.
Потом, когда Шарль, широко взмахивая рукой, отсчитал десять секунд и крикнул «аут», публика взорвалась. Зеленые повскакивали с мест. Как? Чемпион Германии, пусть бывший чемпион, но все же арийский, немецкий, проиграл какому-то русскому «доходяге»?
Но свист и крики уголовников тонули в аплодисментах политических. Их было больше. Они торжествовали!
На изможденных лицах узников, на миг забывших о голоде и муках, разглаживались морщины, радостью светились глаза. Многие узники за годы страданий впервые открыто выражали свои чувства, переживали забытое чувство радости.
Андрея обнимали, целовали, пожимали ему руки. Его поздравляли друзья и совершенно незнакомые люди. Да, это была настоящая победа, одна из самых значительных, пожалуй, самая важная в его спортивной биографии.
Андрей смущенно улыбался, принимая поздравления. Он сделал все, что мог, и чувство исполненного долга наполняло грудь радостью. Но эта радость никак не могла заглушить накопившуюся горечь. Эх, если бы вырваться из лагеря и драться с врагом не на ринге, а там, где решается сейчас судьба войны, судьба страны.
Когда Андрей заметил подростка, который протискивается к нему, боксер внутренне насторожился. Опять этот языкастый парнишка!
Но на сей раз Васыком был другим. В его глазах не было колючего недоверия. Васыком бросился боксеру на шею.
– Здорово, дядя Андрей!
Васыком обнимал боксера своими худыми руками и доверчиво прижимался к его щеке.
– Здорово, дядя Андрей! Ай, как здорово!
В глазах паренька Бурзенко заметил слезы. Он шепнул ему:
– Мы им еще не так дадим!
Празднично, насколько было возможно в условиях Бухенвальда, политические и советские военнопленные отметили победу Андрея. У русских приподнятое настроение. Бунцоль торжественно вручил Андрею кусочек – граммов двести – свиного сала. Сало белое, с розовыми жилками, сверху и снизу обсыпанное красным перцем.
– От немецких друзей, – сказал Бунцоль, – они сегодня посылку получили.
Андрей разрезал сало на мелкие кусочки. Каждый сидящий за столом получил из рук Бурзенко свою порцию. Заключенные отказывались. Но Андрей настаивал, шутил:
– Из рук победителя, возьми-ка!
Каримов тоже взял кусочек и, подержав его в руке, отдал обратно Андрею.
– Съешь за мусульманина, – шутя, сказал он, – что в твоем животе, что в моем – все одно, общее.
– Ты и похлебку отдай, – добавил киевлянин, – она у Андрея целей будет.
Заключенные смеялись, перебрасываясь шутками, вспоминали о спортивных состязаниях.
Вдруг раздался щелчок репродуктора. Потом послышался лающий голос дежурного эсэсовского офицера. И все сидящие за столом оцепенели.
Эсэсовец выкрикивал номера узников. Заключенные, которые являются обладателями этих номеров, обязаны завтра в восемь утра явиться в комендатуру к окошку № 3. Вызов к окошку № 3 буквально обозначал расстрел. Те, кого вызывали к третьему окошку, назад никогда не возвращались. Люди, забыв обо всем, жадно вслушивались в номера. Они следуют один за другим. Чехи, французы, поляки, югославы, болгары, греки, русские с первых же дней пребывания в лагере вызубрили немецкие числительные. Языка не знали, а счет изучили назубок. И в такие минуты – а они повторяются еженедельно – весь лагерь замирал.
У Андрея выступила испарина на лбу. Он ничего не видел, кроме черного круга репродуктора, ничего не слышал, кроме голоса эсэсовца. Ложка с брюквенной похлебкой так и застыла в руке на полпути ко рту. Все с нетерпением ожидали конца кошмарной лотереи. Эсэсовец дважды повторил номера. И репродуктор, щелкнув, умолк.
Андрей нагнулся над своей чашкой: «Сегодня смерть прошла мимо».
Он доедал брюквенную баланду торопливо, без аппетита. Нервное напряжение и большая физическая нагрузка легли на плечи тяжелой усталостью. Нары, подушка и жесткий матрац стали будто магнитными. Они неудержимо тянут к себе. Усталое тело просит отдыха. Только мозг лихорадочно работает…
Часть вторая
Глава двадцать пятая