Глава тридцать четвертая. Вымыв умывальник, прибрав барак, Андрей направился за кипятком для бака




 

Вымыв умывальник, прибрав барак, Андрей направился за кипятком для бака. Он шел и, размахивая пустыми ведрами, насвистывал любимую песню:

 

Кто весел – тот смеется,

Кто хочет – тот добьется,

Кто ищет – тот всегда найдет…

 

Эта песня как нельзя лучше отвечала его душевному состоянию. Он хотел и, следовательно, добился своего, он искал и нашел то, к чему стремился… Встречному эсэсовцу он так лихо откозырял снятием шапки, что тот только самодовольно ухмыльнулся.

– Андрей, подожди, – из дверей ревира махал рукой Пельцер. – Ты что не заходишь?

Бурзенко повернул в ревир.

– В гости к старым друзьям всегда со всем удовольствием.

У Пельцера, несмотря на приветливую улыбку, в глазах была грусть. Это заметил Андрей.

– Ты что, старина, печалишься?

– А ты что, не знаешь? Разве радоваться есть время?

– Моя веселость никого не страшит. Я не Смоляк.

– Да нет, я не об этом, – Пельцер посмотрел на Андрея долгим взглядом.

– Умирают только один раз, – не унимается Андрей, – и хуже смерти ничего не бывает.

– Бывает и хуже, – и, немного помолчав, Пельцер спросил: – Ты Костю-моряка давно встречал?

– Костю? Черноморца? Недавно… – Андрей задумался: «Когда же мы в последний раз виделись?» – Ну, недели полторы, две тому назад… А что?

– Почему он не показывается? Не случилось ли беды с ним какой?

– Костя из огня выскочит и в воде не утонет.

– Ты еще юн, молодой человек. Я слышал, к ним в кочегарку фрау Эльза заглядывала. Там, где побывает Эльза, всегда трупы остаются… Хуже гадюки она, чирей ей на всю голову…

Андрей принес кипяток, залил бак. Спрятал ведра. «Странно, почему Пельцер о Косте беспокоится?» Андрей задумался. Когда же, действительно, он в последний раз встречался с Костей? Стал перебирать дни, недели. После памятной ночи, когда они вместе лупили зеленых, черноморец забегал только раза два. А потом? Потом продукты из кухни начал приносить другой товарищ. Испанец Перессо. Андрей спросил у него, где, мол, Костя, но тот по-русски не понимал. И вот уже продолжительное время с Костей они не встречаются. Беспокойство Пельцера передалось Андрею. «А вдруг и в самом деле с Костей что-либо случилось? Может, ему помощь нужна? А я песенки распеваю». И Андрей направился к старосте блока. «Попрошу поручение на кухню, – решил он. – Надо бы повидаться с Костей».

Альфред Бунцоль сидел у стола, положив голову на ладони. Когда он поднял голову, Андрей увидел в его серых глазах слезы.

– Что с вами? – Андрей подскочил к нему. – Больны?

– Не надо, не надо, – остановил его Альфред. – У меня вот тут болит, – он показал на сердце. – Душа болит…

И вдруг его словно прорвало. Стукнул ладонью по столу.

– Мы этого ему не простим! Слышишь, Андрэ, никогда не простим! Сволочь! Выродок, людоед двадцатого века!

Альфред махал кулаками, ругался, грозил всемирным судом истории. Андрей никогда не видел старосту таким возбужденным и не знал, что делать; стоять или уходить…

Израсходовав весь запас ругательств, Бунцоль сел, потом вскочил и, сжав руками голову, заходил по комнате:

– Какой ужас! Какой позор! Какое глумление над цивилизацией!

– Успокойтесь, не надо… – Андрей попробовал утешить его. – Вы же в фашистском концлагере. Здесь нечему удивляться. Ну что вы от фашистов хотите?

– Все, только не это. Только не это…

Успокоившись, Альфред рассказал Андрею, что сегодня он встретился с одним старым приятелем. Тот художник. Попал в Бухенвальд за карикатуры. Они в детстве учились в одной школе. Зовут художника Макс. Макс находится в секретной мастерской патологии. Она расположена в новом домике, выстроенном специально для жены коменданта фрау Эльзы Кох. Она там полная хозяйка. Под ее руководством в домике орудует «доктор» Вагнер. Отвратительная, мерзкая личность. Людоед двадцатого века. Вот к этому палачу и «прикреплен» художник. Бедный Макс! Что от него осталось! Весь седой, руки трясутся… Он долго не вынесет… Вагнер заставляет его художественно оформлять альбомы. Но какие альбомы! Со слезами на глазах художник переворачивал страницы и показывал чудовищные вещи. Представьте себе массивный богатый альбом. В нем собраны не семейные фотографии, не коллекция марок или открыток. Нет, нет… В нем собрана редчайшая коллекция татуировок! Рисунки на человеческой коже… Эльза Кох лично подбирала их. Она в сопровождении Говена появлялась в рабочих комнатах и заставляла заключенных снимать куртки и рубахи. Эта гиена в женском облике высматривала красивые татуировки. Она записывала в свою записную книжечку номера узника. А через день узника вызывали по радио к третьему окошку, и он попадал в гестаповскую тюрьму. Оттуда – в руки «доктора» Вагнера. И через некоторое время кусок кожи с красивой татуировкой вставляли в страницу альбома…

– Там собраны различные рисунки, – Бунцоль говорит тихо, – различные татуировки. Каждая страница – загубленная жизнь. Я смотрел, и у меня мурашки по спине бегали. Макс показал страницу, которую только кончил оформлять. На ней кусок кожи. Видимо, с груди моряка. Красивая татуировка. Трехмачтовый бриг носом разрезает волны.

– Трехмачтовый корабль? – переспросил Андрей.

– Да.

– А сверху маленькая звездочка есть? – у Андрея стало сухо в горле.

– Да, есть, – все так же безучастно ответил Бунцоль и, вдруг поняв вопросы Андрея, встрепенулся. – Андрэ, ты… Ты знал этого человека?

– Знал… – голос Андрея дрогнул. – И вы его знали… Такая наколка была у Кости-моряка…

– Костя-моряк?.. – глаза Альфреда становятся круглыми. – Тот, который был кочегаром на кухне?

– Тот самый…

– О, доннерветер! – простонал староста блока и сжал костистые кулаки.

В гибель Кости Андрею не верилось. Не может быть! Внутренний голос подсказывал ему, что Костя жив. Ведь староста мог и ошибиться. И почему именно Костя? Андрей даже удивился сам себе. Действительно, почему он решил, что та татуировка принадлежит именно Косте? Ведь она могла быть и у другого? Могла. Сам Андрей альбома не видел. А со слов человека, даже такого честного и правдивого, как Бунцоль, но все же со слов, он не имеет права делать такие выводы.

«Нечего распускать нюни, – Андрей выругал сам себя. – Надо проверить. Нечего панику разводить. Не может быть, чтоб подпольный центр допустил его гибель. Как-никак, а Костя нужный человек».

Но в тот же вечер Левшенков подтвердил, что Костю забрали в гестапо и оттуда направили в «хитрый домик». И никто не мог ему помочь. Чешские друзья, которые работают в канцелярии, несколько раз самоотверженно спасали моряка. Его номер три раза фигурировал в списках заключенных, предназначенных для вызова к третьему окошку. Чехи как бы «невзначай» переставляли личную карточку Кости в другой отсек картотеки. И центр делал все возможное, чтобы спасти моряка. Но судьба Кости была предрешена, им заинтересовалась сама Эльза Кох. Она несколько раз приходила в кочегарку. И по ее личному распоряжению его взяли…

Гибель Кости-моряка, товарища по неволе, друга по борьбе, была такой нелепой, такой чудовищной, что никак не хотелось верить в нее.

– Прощай, братишка!

Крепкие кулаки боксера сжались в яростной злобе.

 

Жизнь Бухенвальда с каждым днем становилась все напряженнее. Эсэсовцы болезненно реагировали на победы Советской Армии, на ее стремительное движение на Запад и пытались палками и убийствами доказать беззащитным узникам, что немцы еще сильны. Особенно с большим наслаждением избивали они русских. На них фашисты отводили душу.

«Состязания» боксеров, «международное первенство скелетов», как их презрительно наименовали эсэсовцы, из развлечения превратились в арену политической борьбы. Лагерфюрер Густ запретил уголовникам и солдатам убивать русского до тех пор, пока тот не будет побежден. Густ понимал, что уничтожить Андрея он может в любую минуту, но он не может сделать другого – так же просто убить общественное мнение.

Демонстрация превосходства высшей арийской расы с треском проваливалась. Зеленые всполошились. Откормленных бандитов, арийцев и других приспешников эсэсовцев побеждал голодный русский солдат. Победы Андрея нельзя было ни оспаривать, ни тем более опровергать: все его противники побывали на земле…

Зеленые, чтоб немного умалить значение побед русского спортсмена, распускали слухи, будто Андрей Бурзенко является чуть ли не абсолютным чемпионом СССР.

Уголовники выискивали среди узников других национальностей бывших боксеров, создавали им необходимые условия, кормили, усиленно тренировали, надеясь, что кто-нибудь из них сможет устоять перед ударами советского боксера, хотя бы просто устоять. Тогда это даст возможность объявить его победителем по очкам. Но никто не мог продержаться на ногах до конца встречи с Андреем. Мощные удары русского спортсмена пробивали любую защиту. После победы Андрея над сильным польским боксером, носящим украинскую фамилию Бойко, зеленые выдвинули нового противника. Это был французский профессиональный боксер Жак Дулье.

«Чемпион Франции среди профессионалов, – рекламировали зеленые, – неоднократно участвовал в первенстве мира. Он покажет русскому настоящий кулак!»

Жак был чуть ли не на голову выше Андрея, превосходно работал на дальней дистанции, легко передвигался по рингу и умело сочетал защиту с контратаками. Состязаться с ним оказалось трудно. Осторожный француз все время ускользал от схватки, тщательно избегал сближения и стремился, отвечая быстрыми ударами на удары, набирать очки. Бил он слабо, но часто. Замысел его не отличался оригинальностью. Он просто хотел продержаться на ногах до конца встречи и победить по очкам.

«Ну что ж, пусть пока будет по-твоему», – решил Андрей, помня просьбу Ивана Ивановича.

В быстро чередующихся атаках и контратаках прошли два раунда. Француз радовал зеленых. Они уже готовились торжествовать победу. Наконец-то непобедимый русский потерпит поражение!

Но на последних секундах третьего раунда Андрей провел ложную атаку и, якобы обескураженный сопротивлением Жака, сделал шаг назад. Француз бросился вперед, рассчитывая нанести два двойных прямых удара и снова отскочить на безопасное место. И в тот момент, когда кулаки противника начали движение вперед, когда уже нельзя было остановить начавшуюся атаку, Андрей неожиданно «нырнул» под руку Жака и сильно ударил его в корпус. В следующую секунду, распрямляясь и не видя головы Жака, но зная, что она где-то сверху, Бурзенко ударил в челюсть. Перчатка точно легла в цель. Жак упал.

Нокаут.

И так поединок за поединком Андрей нокаутирует бывших профессиональных чемпионов Германии, Австрии и Венгрии, побеждает сильнейших югославских и итальянских боксеров.

Трудно было полуголодному, истощенному боксеру вести бои с ними. Но еще труднее было растягивать поединки. Внутренний голос подсказывал спортсмену, что этот риск равносилен самоубийству. В конце концов у него может не хватить сил, чтобы в последнем раунде нанести решающий удар, бросить противника на землю. Андрей знал, что если он не выиграет бой ввиду явного преимущества или чистой победой-нокаутом, то зеленые тут же воспользуются этим и объявят его противника победителем. Победителем по очкам. А его тут же бросят в крематорий.

Когда-то в Ташкенте Бурзенко читал в учебнике бокса, что спортсмен за один раунд расходует столько же мышечной энергии, сколько ее тратит землекоп за восемь часов работы. Энергия целого рабочего дня сгорает за три минуты раунда! Три раунда – три рабочих дня. Колоссальное напряжение! Конечно, при нормальных условиях и, главное, при хорошем питании такая энергия накапливается с избытком в процессе тренировок. Но здесь ни условий, ни тренировок, ни питания. И к тому же встречи проводятся под дулами пулеметов – на вышках эсэсовцы не дремлют. Они ждут повода, чтобы открыть стрельбу.

Но и в таких условиях Андрей находил в себе силы выступать, бороться за спортивную честь своей Родины. И, успешно защищая честь советского спорта, он выполнял задание подпольного центра.

Андрей Бурзенко проводит трех-, четырех– и шестираундовые бои. Он выходит на ринг, умело маневрирует, уходит от сближения, встречает горячего противника встречными ударами и тянет время. А мысли его там, за рядами зрителей, в тесных умывальнях, в подвалах прачечной и в бане, там, где в эти минуты собираются бойцы подпольной армии мстителей.

Андрей выходит на ринг, а рядом в подвале малого госпиталя, на чердаке восьмого блока Евгений Яльцев, Леонид Орлов, Владимир Холопцев и Борис Сироткин по винтикам, по частям, вручную собирают винтовки и пистолеты.

Андрей выходит на ринг, а рядом, в подпольной лаборатории, организованной в подвале магазинчика, Павел Лысенко заряжает взрывчаткой, приготовленной из кислоты и ваты, самодельные гранаты.

Андрей выходит на ринг, а рядом, в нескольких десятках метров от места состязаний, член подпольного центра, возглавлявший военный сектор, Степан Бакланов опускается в люк и делает пробные выстрелы.

Андрей выходит на ринг, а рядом, в сорок четвертом блоке, где подпольным батальоном командует Валентин Логунов, организуется авторота. Командир автороты Вениамин Щелоков проводит занятие и знакомит заключенных с автоделом.

Андрей выходит на ринг, а рядом, на чердаках и в подвалах, идут очередные занятия подпольных взводов и батальонов. Бойцы, собравшись небольшими группами в пять-десять человек, повторяют устав, изучают немецкое оружие, учатся владеть самодельными гранатами и бутылками с зажигательной смесью.

Андрей выходит на ринг, а рядом, в подвале-кочегарке, собрался командный состав подпольной военно-политической организации и во главе с Иваном Ивановичем Смирновым разрабатывает планы будущих боевых операций, намечает места будущих атак и боев.

Андрей выходит на ринг, а рядом, в секретном блоке патологии, идет заседание подпольного антифашистского интернационального центра, руководитель русской военно-политической организации Николай Симаков докладывает о ходе подготовки к массовому освободительному вооруженному восстанию…

 

Глава тридцать пятая

 

Гитлеровская империя трещит по всем швам и распадается на куски, как идущий ко дну старый пароход. Вести о победоносном наступлении советских войск передаются из уст в уста, волнуют весь Бухенвальд. У фашистов дела плохи. В Германии объявлена очередная тотальная мобилизация. Большинство подразделений эсэсовской дивизии «Мертвая голова» по приказанию имперской канцелярии сняты с охраны Бухенвальда и брошены на Восток – там прорван фронт. Их место заняли солдаты последних призывов, среди которых немало участников первой империалистической войны. Новые охранники ведут себя проще, не зверствуют. Но зато оставшиеся эсэсовские палачи «трудятся» не покладая рук. Чувствуя, что скоро наступит час расплаты и им несдобровать, они стремятся как можно больше людей отправить в крематорий.

Известие о втором фронте, о высадке союзнических войск взбудоражило заключенных. Новость облетела все бараки, объединяя в одну семью всех антифашистов.

Двадцать пятого августа после обеда к Андрею заглянул француз Поль Рэнуар, тот самый, который не раз вместе с Шарлем был судьей на ринге. Он принес подарок от французских патриотов – маленькую плитку шоколада и кусочек копченого окорока.

– Мой друг получил посылку от Красного Креста, – объяснил на французском языке.

Видя, что Бурзенко не понимает, Поль гвоздем начертил на столе флаг и на нем крест и полумесяц. Андрей закивал головой.

– Спасибо, друг. Скоро Гитлер капут! Рот Фронт!

– Фронт, фронт, – утвердительно кивнул Поль Рэнуар, – цвей фронт!

И тут же нарисовал очертания Франции, Англии, провел жирные стрелы, самолет и написал цифру «1500000».

– О! – многозначительно произнес Поль. – Цвей фронт! Цвей фронт!

– Сервус! – ответил Андрей французу словом, которое обозначало в Бухенвальде солидарность, дружбу, совместную борьбу. – Сервус, друг, сервус!

В это время раздался рев сирены. Узники переглянулись. Что это значит? Тревога днем? Неужели побег? Но это предположение не оправдалось.

– Лагерь, слушай! Воздушная тревога! Воздушная тревога! Воздушная тревога!

Как бы в подтверждение этих слов в эсэсовском городке заговорили скорострельные пушки.

– Зенитки, – определил Андрей. – Зенитки, понимаешь?

Поль широко улыбался и кивал головой.

Над Бухенвальдом показалась эскадрилья боевых машин.

Рев сирены, выстрелы зениток, гул бомбардировщиков вселяли в душу узников не страх, а надежду, радости, восторг. Первая воздушная тревога! Бейте, незнакомые друзья! Жгите проклятый лагерь! Уничтожайте военные заводы!

Над Бухенвальдом, случалось, и прежде пролетали соединения английских и американских бомбардировщиков. Узники глядели на них, закинув головы, и гадали: какой город идут бомбить?

И сегодня самолеты с ревом устремились на Бухенвальд. Вот ведущий заходит в пике. От серебристых крыльев самолета отрываются черные точки. Они летят, оставляя за собой белый хвост дыма.

В поселке эсэсовцев раздался оглушительный взрыв. За ним второй, третий… Там, где находился подземный завод, в воздух поднялись фонтаны земли и дыма. Вверх взлетели железобетонные глыбы, деревья, кирпичи.

Андрей потянул француза на крышу блока.

– Скорей, скорей!

Забывая об опасности, Бурзенко ликовал. Он снял свой колпак и размахивает им.

– Давай! Еще! Сыпь!

Поль, впервые попавший под бомбежку, побледнев и широко раскрыв глаза, смотрел на земляные фонтаны взрывов, пылающие стены.

Вдруг он вытянул руку, показывая на горящую эсэсовскую казарму:

– Новак! Чех Новак!

Из пылающего здания неслись крики недобитых эсэсовцев. И в это здание, охваченное пламенем, бросился человек. Андрей заметил, что одет он в синюю униформу, какую носили заключенные, работавшие в канцелярии. Закрывая лицо рукой, Новак бросился внутрь горящего здания.

– Шкура! – выругался Андрей. – Нашел, кого спасать… Выслужиться хочет, гадина!

Через несколько минут Новак выскочил из казармы. Он тащил какой-то тяжелый ящик. Чех остановился, передохнул. Потом рывком поднял ящик на плечо и, сгибаясь под тяжестью, побежал.

У Андрея невольно вырвалось радостное восклицание. В таких плоских ящиках обычно хранят патроны или гранаты. Так вот зачем Новак, рискуя жизнью, бросился в охваченную пламенем казарму! Молодчина!

Вокруг смельчака свистели пули. Он попал под двойной обстрел. Самолеты на бреющем полете поливали свинцом эсэсовские казармы, и в то же время по герою открыли стрельбу нацисты, засевшие на сторожевых вышках. До спасительного поворота, до канцелярии оставались считанные метры. Еще немного, и чех окажется в безопасности. Несколько заключенных, пренебрегая обстрелом, спешили ему навстречу.

Но донести ящик, добежать до укрытия Новаку не удалось. Рядом с ним разорвалась авиабомба. Бурзенко увидал, как на плечах храбреца вспыхнуло ярко-оранжевое пламя. Раздался оглушительный взрыв.

Так геройски погиб чешский патриот, член подпольной организации Новак.

Самолеты улетели. В Бухенвальде воцарилась напряженная тишина. Над военным заводом стоит столб черного дыма: пылают оружейные цехи, склад горючего. Дым окутал и эсэсовский городок. Одна казарма разрушена, другая горит. Пострадали отдельные виллы. Из укрытий и убежищ, озираясь, вылазят эсэсовцы. Перепачканные глиной, злые, напуганные.

В эсэсовском городке, куда Андрей попал с командой для расчистки завалов, пожарники из числа заключенных неторопливо поливали горящую казарму из шлангов. Слева от центральной аллеи тлела огромная гора старых деревянных башмаков. Черный дым застилал дорогу, ел глаза.

– Сюда, пожалуйста! Сюда, пожалуйста, – навстречу команде спешил растрепанный и растерянный Ле-Клайре.

Андрей сразу узнал мордастого начальника гестапо. Того самого, который его допрашивал, и усмехнулся: что, гадюка, не нравится!

– Сюда, пожалуйста! – у Ле-Клайре дрожат руки. – Пожалуйста, что-нибудь… хоть фотографии.

У гестаповца погибла вся семья: жена, двое детей.

Узники не спеша стали разбирать груду кирпича – все, что осталось от дома одного из главных палачей Бухенвальда.

– Андрей, ну-ка, попробуй вареньица, – Григорий Екимов протягивает ему открытую помятую железную банку. Губы Григория в липкой сладости. Ел без ложки.

Бурзенко отхлебывает прямо из банки. И немцы умеют варить хорошее вишневое варенье!

А другая группа заключенных у казармы грузит на автомашину трупы погибших эсэсовцев. Грузят с удовольствием: убитых много. Комендант велел трупы отвозить в крематорий. Сейчас не до почестей.

Андрей вернулся в лагерь поздно, к вечерней проверке. Он выложил на стол найденные продукты: банку сгущенного молока, несколько кусочков грязного сахара, пачку сигарет.

– Закуривай, ребята!

Пачку сразу же опустошили.

У других участников спасательных работ «улов» оказался богаче: кусок соленого свиного сала, часть окорока, полголовки сыра, мятая пачка галет. Староста блока Альфред Бунцоль разделил продукты на равные части и раскланялся.

– Прошу к столу!

Алексей Мищенко, отправляя свою порцию сала в рот, блаженно улыбается.

– За упокой души паразитов… Дай боже – завтра тоже!

Узники в отличном настроении. Бомбардировка Бухенвальда принесла им радость. Теперь каждый из них почувствовал близость свободы, близость избавления. То, что годами казалось несбыточной мечтою, превращалось в реальную возможность. И это наполняло души пленников солнечным светом. Люди снова почувствовали себя людьми!

Узники собираются группами вокруг русских. Тема разговора одна: война, борьба. Пленники вдруг явственно почувствовали и поняли: немцев можно победить!

Григорий Екимов, участник боев под Сталинградом, вспоминает, как зимой брали в плен командующего немецкой армией.

– Вылазит чучело, закутанное в платки пуховые, и машет куском белой простыни. Сдается, значит. А за ним из подвала «Гастронома» выползают тощие полковники да генералы. Приветствуют нас поднятыми руками…

Григорий рассказывает эту историю в тысячный раз, но сегодня она звучит по-новому.

До глубокой ночи барак не спал. То там, то здесь слышался жаркий шепот, приглушенный разговор.

А когда сон начал клонить к жестким подушкам разгоряченные головы, в бараке неожиданно появился Альфред Бунцоль. В такое позднее время он обычно никогда не заходил. Андрей поднял голову, взглянул на старосту и по его лицу понял, что стряслась какая-то беда.

Бунцоль торопливо подошел к выключателю и погасил свет. В ту же секунду раздался чей-то властный голос:

– Товарищи! Внимание!

Бурзенко приподнялся на локтях. Голос очень знаком. Где он его слышал? Андрей напряг память. Ах, вот где он его слышал! В седьмом бараке, ночью, когда готовились подавлять вылазку зеленых. Это был голос Николая Кюнга.

– Товарищи! Сегодня во время бомбежки нам удалось узнать о новом чудовищном преступлении фашистов. По секретному приказу Гиммлера неделю тому назад здесь, в Бухенвальде, во дворе крематория был зверски убит вождь немецкого пролетариата, председатель Коммунистической партии Германии товарищ Эрнст Тельман.

Барак словно качнуло. Узники вскочили с постелей.

– Тельман?

– Неужели?

Покрывая гул, снова зазвучал голос Кюнга:

– Товарищи! Почтим память нашего дорогого товарища Эрнста Тельмана минутным молчанием.

В блоке наступила траурная тишина. Склонив голову, Андрей вспомнил о том, что учился в школе, носящей имя несгибаемого коммуниста. Огромный портрет Тельмана вывешивали над парадным подъездом по праздничным дням, вспомнил школьные вечера, посвященные мужественному борцу международного пролетариата.

Прощай, дорогой товарищ Тельман…

Когда староста вновь включил свет, Кюнга в блоке уже не было. Бунцоль медленно обвел пленных невидящими глазами и, согнувшись, пошел к выходу. Ему было особенно тяжело. Тельмана он знал лично. Вместе с ним он принимал участие в организации забастовок гамбургских рабочих…

 

Глава тридцать шестая

 

Весть об убийстве Тельмана, потрясшая десятки тысяч узников Бухенвальда, сплотила всех антифашистов. Опасаясь массового бунта, комендант приказал удвоить наряды солдат на сторожевых вышках. Эсэсовцы, ответственные за отдельные блоки, получили строгое предписание следить за настроением своих подопечных и в случае чего патронов не жалеть. Сотни провокаторов и предателей рыскали по лагерю. В помощь потерявшим влияние зеленым была брошена большая банда уголовников из концлагеря Дахау.

Атмосфера в Бухенвальде накалялась. Борьба между зелеными и политическими вспыхнула с новой силой.

После очередной победы Андрея Бурзенко на ринге группа отборных головорезов с криками кинулась на русского спортсмена, когда тот перелезал через веревки. Но на их пути выросли несколько крепких и плечистых русских. Вспыхнувшая потасовка быстро переросла в массовую драку. В нее втягивались новые и новые узники. В скором времени на поляне шло настоящее рукопашное сражение, в котором с обеих сторон участвовало более тысячи человек. Эсэсовцы, наблюдавшие драку со сторожевых вышек, направили на узников пулемет и ждали результата. Когда, к их разочарованию, явно обозначился перевес политических, с вышек полоснули из пулемета. Пули засвистели над головами. Узники стали разбегаться. Эсэсовцы спасали зеленых от разгрома.

Гестаповцы знали, что их злодеяние так или иначе станет известным мировой общественности. Но как сообщить о подлом убийстве? Даже самые тупоголовые фашистские палачи во главе с рейхскомиссаром Гиммлером понимали, что стандартному вранью – «Покончил жизнь самоубийством» или «Убит при попытке к бегству» – никто не поверит. Гестаповцы трусили, пытаясь вначале замазать следы преступного убийства. И лишь 14 сентября 1944 года, чуть ли не через месяц, фашистская пропаганда решилась сообщить о смерти Тельмана. Вечером, когда на площади Бухенвальда узники выстроились для вечерней проверки, они услышали, как берлинское радио передало специальное сообщение:

«При налете англо-американской авиации на окрестности Веймара 28 августа многочисленные фугасные бомбы попали в концентрационный лагерь Бухенвальд. Среди убитых заключенных находятся также бывшие депутаты рейхстага Брейтшейд и Тельман».

Наглая ложь была очевидна всякому. 28 августа ни Веймар, ни Бухенвальд не бомбили. Бомбардировка была на три дня раньше, 25 августа. Кроме того – это все узники знали – ни одна фугасная бомба на территорию концлагеря не упала. Видимо, гестаповцы впопыхах не смогли договориться с министерством пропаганды и более правдоподобно подобрать дату убийства.

По рядам пленных прокатилась волна негодования. Дежурный рапортфюрер выключил репродукторы и разразился бранью: почему в рядах узников нет должного порядка? Блокфюреры, размахивая палками, бросились наводить «порядок».

А ночью подпольщики приняли специальное сообщение московского радио: «Сегодня немецкое телеграфное агентство сообщило, что при налете авиации союзников якобы погибло много заключенных концентрационного лагеря Бухенвальд. Среди погибших будто бы находятся председатель Коммунистической партии Германии депутат рейхстага Эрнст Тельман и депутат рейхстага от социал-демократической партии Брейтшейд. Как подтверждает командование союзных войск, 28 августа не только на Бухенвальд, но и вообще на Германию никаких авиационных налетов не производилось. Следовательно, смерть Тельмана и Брейтшейда – дело рук самих гитлеровцев. Это очевидно и из того, что Гитлер начал уничтожать вождей оппозиционных партий. Гиммлер дал приказ арестовать всех бывших депутатов рейхстага, которые не являются членами гитлеровской национал-социалистической партии…» Аналогичное сообщение передало и лондонское радио…

Утром это известие передавалось из уст в уста. Все понимали, что огненное кольцо фронтов сомкнулось вокруг фашистского логова и с каждым днем сжимается все теснее. И в этом кругу, словно скорпионы, мечутся нацистские вожди. Предчувствуя свою неминуемую гибель, они торопятся обезглавить пролетариат, убить всех возможных руководителей будущей Германии.

Спустя три дня геббельсовское министерство пропаганды передало «уточнение»:

«В ответ на утверждение противника немецкая сторона категорически констатирует факт, что авиационные соединения союзников 24 августа сбросили на лагерь Бухенвальд около тысячи фугасных и несколько зажигательных бомб, в результате чего в лагере была учинена настоящая кровавая баня».

Неуклюжее вранье выдавало нацистов с головой.

Подпольный радиоприемник принял следующее заявление лондонского радио:

«14 сентября официальное немецкое телеграфное агентство сообщило, что 28 августа в результате налета британской авиации на концентрационный лагерь Бухенвальд погибли Эрнст Тельман, Рудольф Брейтшейд и многие другие заключенные. Спусти три дня, 17 сентября, немецкое информационное бюро опубликовало новый вариант своей сказки, по которому налет авиации союзников имел место 24 августа. Этим налетом британские и американские авиасоединения якобы учинили в концентрационном лагере кровавую баню. Недолго думая, нацисты на четыре дня назад перенесли дату налета, причем они двадцать дней размышляли, прежде чем решились сообщить общественности о событиях в Бухенвальде.

По имеющимся у нас данным, в июле – августе в Бухенвальде зверски было убито семь тысяч узников, в том числе Тельман и Брейтшейд. Эти убийства являются новой попыткой нацистов устранить всех вождей оппозиции в Германии и Австрии».

Подпольный интернациональный антифашистский центр вынес решение провести в бараках вечера памяти Тельмана и организовать общелагерный траурный митинг. На этот митинг каждая из девятнадцати подпольных организаций должна прислать своих представителей по два человека от каждого барака. Местом для проведения митинга выбрали подвал дезинфекционного барака. Он был большой и имел два выхода.

После вечерней проверки Альфред Бунцоль вызвал Андрея и Григория Екимова.

– Пора.

Осторожно обходя полицейские посты, они направились к дезинфекционному блоку. Перед низким каменным бараком расхаживала ночная охрана: лагерные полицейские, специально назначенные старостой лагеря из числа политических. Проникнуть в блок, минуя их, было невозможно. Лагершутце чех Владек узнал их и пропустил:

– Быстрее входите.

Андрей, Бунцоль и Екимов спустились по каменной лестнице в глубокий подвальный зал. Низкий каменный потолок, запах сырости и дезинфекционного раствора. Глаза постепенно привыкают к полутьме, электрический свет проникает сверху, через небольшие окошки.

Когда глаза освоились с полутьмой, Андрей стал различать лица узников, пришедших, как и он, на траурный митинг. Он узнал Валентина Логунова, командовавшего группой во время подавления зеленых, обменялся крепким рукопожатием с Левшенковым и Симаковым, перебросился парой слов с бельгийцем Анри Глинером, поздоровался с Гельмутом Тиманом, начальником операционного отдела. Тиман беседовал с французом Полем Марселем, о котором Андрею много рассказывали как о бесстрашном коммунисте.

Гарри Миттельдорп подвинулся, освобождая место рядом с собой, и шепотом позвал:

– Андрэ, иди к нам.

Миттельдорп познакомил Андрея с двумя товарищами – голландцем и норвежцем. Норвежец говорил по-немецки, он долго тряс руку Андрея.

– Гут, боксмайстер! Гут!

Гарри Миттельдорп объяснил Андрею, что на митинг собрались профессиональные революционеры, коммунисты. Многим из них неоднократно приходилось встречаться с Тельманом.

На стоявший у стены ящик поднялся Вальтер Бартель, руководитель центра подпольной интернациональной антифашистской организации.

– Товарищи, траурный митинг, посвященный Эрнсту Тельману, считаю открытым.

Кто-то чиркнул спичкой и зажег два сальных огарка, установленных на перевернутых кадках. Их дрожащий свет озарил небольшой портрет Тельмана. Этот портрет, как потом узнал Андрей, нарисовал куском древесного угля русский художник – заключенный Роман Ефименко. На родине, в Донбассе, ему неоднократно приходилось писать портреты Тельмана с фотографий. А этот рисунок Роман сделал по памяти. И участники траурного митинга увидели хорошо знакомое им мужественное лицо вождя немецкого пролетариата, его упрямо сжатые губы и пристальный взгляд из-под козырька фуражки, взгляд, выражавший ум, суровость бойца и теплоту большой человеческой души.

Первым взял слово пожилой седовласый заключенный в полосатой куртке, с красной полоской над номером. Такой знак обозначал, что узник находится в заключении более десяти лет. Андрей узнал оратора. Это был старейший немецкий коммунист Роберт Зиверт.

– Накануне плебисцита в Саарской области наша рабочая делегация прибыла в Берлин на свидание с товарищем Тельманом, – говорит Роберт Зиверт. – Нацисты не посмели отказать и открыли перед нами двери Моабитской тюрьмы. Один из наших товарищей, горняк, спросил Тельмана, не издеваются ли над ним. Помню, в глубоком волнении Эрнст ответил: «Да, издеваются!» И рассказал, что в первые месяцы заключения в камеру являлся сам уголовный комиссар Геринг и приводил с собой гестаповских громил. Они стремились побоями вырвать у Тельмана «признания». Но долго нам беседовать не дали. Как только Тельман стал рассказывать об издевательствах, гестаповцы запретили продолжать беседу. Они грубо вытолкали делегацию из камеры. Товарищ Тельман крикнул нам: «Расскажите об этом саарским рабочим!»

Один за другим выступают ораторы. Воспоминаниями о встречах с Тельманом в Москве поделился Иван Иванович Смирнов. Альфред Бунцоль рассказал о том, как гиммлеровские молодчики издевались над Тельманом в Ганноверской тюрьме. В тот день, когда ему исполнилось пятьдесят два года, они конфисковали многочисленные письма, открытки и телеграммы, пришедшие на имя Тельмана. Обнаглевший гестаповский чиновник язвительно сказал Тельману, что его уже забыли, что он никому не нужен и его никто не помнит. Тельман ничего на это не ответил. Он отвернулся от гестаповца, давая понять, что не желает с такой гадиной разговаривать. Но тот не уходил. Немного помедля, он предложил Тельману написать брошюру, в которой он отрекается от коммунистического мировоззрения и порывает навсегда с красной Россией.

Тельман резко повернулся к гестаповцу и сказал: «Запомните, вы, как вас там, господин тюремщик, что Советский Союз существует уже двадцать лет. Ваша третья империя столько не просуществует!»

Андрея, как и всех участников митинга, потрясло выступление поляка Мариана Згода, который оказался невольным свидетелем неслыханного злодеяния, совершенного в Бухенвальде.

– В тот роковой день, восемнадцатого августа, – взволнованно говорил Мариан Згода, – меня заставили перевозить трупы из двора крематория к печам. После обеда во двор крематория въехала крытая гестаповская машина, вы знаете ее. Заключенных из команды крематория не выпустили во двор. Старший фельдфебель Гельбер, этот зверь, погрозил нам кулаком: «Сидите как крысы и не высовывайте поганого носа!» Мы забились в отдельную комнату. Я пробрался к окошку. Через открытую форточку мне было все слышно и видно. Из черной машины вывели человека. Высокий, плотный, широколобый, с ясными глазами. Он прошел в пяти шагах от меня. Лицо его показалось мне очень знакомым, но я не знал, товарищи, что это был Тельман. Гестаповцы повели его вниз, в подвал крематория. Позади шли двое, с пистолетами в руках. Одного из конвойных я знал, это был Вилли – помощник палача. Только они спустились в подвал, я услышал выстрел. Потом, немного погодя, раздались еще два… Через несколько минут оба гестаповца вышли из подвала. Один сказал: «С Тельманом покончили!» Вот как это было…

В подвале повисла тягостная тишина.

– Товарищи! Геноссе!



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-07-14 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: