Зверь или Враг, как его называли Туаты, был известен еще в древних королевствах Дивного Народа. Зверь короля фоморов, изгнанный из Верхнего Мира вслед за Балором, получил теперь возможность возродиться среди людей. Да какое дело было до этого Дунваллоку? Разве одна‑единственная женщина не стоила целого мира?
Потом король думнонов явился в дом Мэлгона требовать то, что принадлежало теперь ему по праву сильнейшего. Но он не хотел убивать друида. Он надеялся, что тот, осознав, насколько могуч Дунваллон, отдаст ему дочь добровольно. Дунваллон пытался убедить его:
– Мэлгон, давай решим все миром. Я не хочу быть убийцей отца своей жены. Неужели ты еще не понял, какой силой я обладаю?
Но Мэлгон не снизошел до простого кельтского короля:
– Я давно все понял, король Дунваллон. вступивший в сделку с фомором. Я не позволю использовать мою дочь для твоих темных дел.
Мэлгон первым нанес удар, Дунваллон только защищался. И как бы ни плакала над телом отца Меленасс, ее судьба была решена. Но умирающий друид послал вслед дунваллону проклятье, которое тогда рассмешило молодого короля. Горечь этого осуждения дано было понять Дунваллону лишь в старости.
Перед свадьбой Меленасс, рыдая, позабыв про свою гордость, на коленях умоляла Дунваллона отступиться от нее. Она не могла принять предложение короля думнонов, потому что ее сердце уже было отдано двоюродному брату, прелестному Туату, чьей невестой она была.
– Я заплатил за тебя слишком высокую цену, Меленасс, – ответил ей король.
Свадьба состоялась, Меленасс стала женой Дунваллона. Он окружил ее почетом и роскошью, сделал королевой своей страны, дал ей прекрасного сына, которого назвал в честь бога – Белином. Но она жила затворницей, ни с кем не разговаривала, всю жизнь смотрела на мужа затравленным зверем, каждый раз давая ему понять, насколько он низок и недостоин ее. А через двенадцать лет, прожитых в его доме, она сбежала от него. Ее так и не удалось найти. Дунваллону пришлось объявить жену погибшей, чтобы скрыть свой позор. Конечно, самые близкие подданные знали правду, но, слава богам, его окружали преданные люди, и они молчали.
Муки совести, ставшие особенно частыми гостями в последние дни, терзали душу старого короля. Но он не сожалел ни об убитых людях, ни о разрушенных храмах, ни о разоренных городах. Дунваллон молил богов о последнем свидании с единственной любимой женщиной, ставшей когда‑то его женой, но оставшейся по‑прежнему недоступной. Но боги не откликались на его молитвы…
Из ближайшего шатра донесся раскатистый смех его старшего сына Белина, визг женщины и плач ребенка. Детский плач больно резанул по сердцу. Детский плач, так часто сопровождавший его войны, навсегда покинул собственный дом короля. Он давно уже не слышал детского плача, равно как и смеха. Проклятие друида Мэлгона, вызвавшее когда‑то у короля насмешку, теперь вступало в свою силу. Подлый старик! Он наказал бездетностью не самого короля, справедливо рассудив, что тот, кто не имеет детей, неспособен оценить их великое значение. Друид наложил свое проклятие на его сыновей. Тогда Дунваллон, бездетный и беззаботный, насмехался над этим проклятьем, теперь же ему, старому человеку, так хотелось этого бесхитростного счастья сжимать в своей грубой руке маленькую мягкую ладошку, подбрасывать и ловить легкое тельце ребенка, слушать его заливистый смех. Но, увы, сыновья не подарили ему внуков. Они были лишены потомства. Конечно, они уже и сами заметили это. При той распутной жизни, которую они вели, их женщины отяжелялись крайне редко. Еще реже рождались живые младенцы, и ни один из них не дожил до года. Но молодость и беззаботность придавали этому мало значения, и переживал только старый король. У него самого много детей, но кому они оставят в наследство его трон, его королевство, кровью и потом сколоченное для них на человеческих костях?
После побега Меленасс Дунваллон женился на Конвенне, одной из своих рабынь, успевшей к тому времени родить ему сына Бренна. Дочь Поэннинского вождя была захвачена в качестве заложницы в одном из набегов на Хребтовину. Этот брак сделал Бренна законным наследником, а его мать новой королевой. По такому случаю между Поэннином и Думнонией был восстановлен мир. Вождь Поэннинского племени был рад породниться с могущественным Дунваллоном и простил ему прежние обиды. Были у Дунваллона и другие Сыновья от наложниц и рабынь. Гвидион, Рикк, Каэль и Ллеил должны были стать самыми преданными и верными товарищами своим королевским братьям. Дунваллон растил их вместе с принцами Белином и Бренном, стараясь внушить им любовь и преданность друг другу.
Когда Поэннинский вождь умер, не оставив иных наследников, кроме своей дочери Конвенны, принц Бренн сделал смелый вывод, что является единственным законным претендентом на власть в Поэннине, и направился в Хребтовину, чтобы доказать это ее жителям. Бренн явился сюда в сопровождении своих братьев и воинов, силой и отвагой он убедил вождей поэннинских племен в своем превосходстве, ни один из них не смог победить его в поединке. А тех, кого состязания не убедили, кто поднимал голос против молодого наглеца, явившегося захватить власть в их стране, поэннинцы больше никогда не видели.
Поэннинские племена во главе с принцем Бренном встали под знамена его отца короля Дунваллона и приняли участие в завоевании новых земель и дележе богатой добычи…
Дунваллон отвлекся от своих воспоминаний, привлеченный шумом у костра. В ожидании ужина воины хвастались друг перед другом своими победами и трофеями, весело обсуждали законченный бой с Племенем Копий. Быстрый бой, успешный, с малыми потерями. Каждый пытался доказать другим, что он был лучшим в сегодняшней битве, перебивая и не слушая друг друга, они восхваляли свои достоинства.
– Я нанес решаюIций удар по Копьям, убив их вождя, после этого они разбежались кто куда, – хвастливо говорил Каэль, потрясал отрубленной головой вождя Племени Копий.
– А скольких всего ты убил? – спросил Рикк.
– Мне некогда было считать, – буркнул Каэль. Смелый и отважный воин считать не умел.
– Зато я нашел их стадо, которое они прятали в болотах – веско добавил Рикк.
– Конечно, тебя ведь вело чувство голода! – язвительно заметил Каэль.
– Скажи спасибо, что Копья не успели сожрать свое стадо, – Рикк умел в любом событии находить положительные стороны, – после мучных лепешек мой живот взывает к моей совести и требует настоящей пищи.
– Кроме жратвы, Рикк, тебя сегодня будет интересовать что‑нибудь еще? – спросил Бренн. – Или мне одному придется заниматься пленниками и другими делами?
– Нет, Бренн, пока я не утолю главную свою страсть, ни о чем другом даже слышать не хочу, – прогнусавил в ответ Рикк, в нетерпении вдыхая ароматный запах жарящегося мяса.
Принц Бренн, по обыкновению, начал хвастать перед новичками своим мечом. достав его из ножен, Бренн рассекал клинком воздух и срубал чахлые деревца. Когда все деревья и кусты вокруг были превращены в пни, принц начал предлагать желающим подержать меч в руках. Тяжелый двуручный меч Бренна могли поднять далеко не все витязи, а уж сражаться им мог только его хозяин. Настоящие воины одобрительно цокали, ощупывая клинок, шириной с ладонь, изогнутую гарду, восхищались изысканной черненой рукоятью с навершием в виде человеческой головы. А те, кто мог его поднять, удивлялись отличной балансировке, странной для такого огромного меча.
Бренн пользовался невероятной популярностью среди племен поэннинцев и думнонов. Жестокий, своенравный, хитрый и безрассудно храбрый, он больше разумного и осторожного Белина подходил на роль короля. А то, как он ловко и быстро подчинил себе племена поэннинцев, только лишний раз доказывало это. Но Дунваллон уже объявил своим преемником Белина, и будущее спокойствие государства теперь зависело от того, признает ли Бренн старшего брата своим господином, сможет ли довольствоваться положением вождя в Поэннине, или его поманит призрачный блеск королевской короны, под властью которой находилось теперь множество племен, включая и его собственное. Если он не признает брата, если провозгласит себя королем, позовет за собой своих воинов, то вряд ли Белину удастся удержаться, даже несмотря на поддержку друидов. Дунваллон и сам знал по собственному опыту, что жречество встанет на сторону сильнейшего. друиды не захотят лишиться своего влияния.
К королю подошел его третий сын Гвидион, присел, тревожно заглянул в старческие глаза отца. Дунваллон в который раз поразился необычной выразительности взгляда Гвидиона. Его серые глаза умели быть ласковыми и нежными к отцу и любимым братьям, жестокими к врагам и холодными, как лед, ко всем остальным.
Гвидион, чьей матерью была пленная принцесса, родился в затяжном военном походе в пещере одного из многочисленных холмов Земли Рудаука. Женщина умерла сразу после родов, и расстроенный Дунваллон принес младенца в лагерь, отдав его на выхаживание друидам, сопровождающим войско.
Дунваллон безошибочно разглядел в маленьком мальчике острый ум и необычайную внутреннюю силу и сделал его своим преемником, но не в деле управления государством, а в более ценном искусстве – управлении людьми. Гвидион превзошел в магии отца, возможно потому, что обучался этому с детства у друидов, а, может быть, он унаследовав что‑то и от матери.
В детстве Гвидион мало чем отличался от братьев – резвился с другими детьми, объезжал пони, сражался на деревянных мечах и участвовал во всех шалостях, на которые только были способны избалованные мальчишки. Вопреки весьма распространенному мнению о магах и жрецах, Гвидион не был тщедушным и невзрачным юношей. Братья походили друг на друга врожденной богатырской статью, звериной грацией и присущей варварам необузданной дикостью. И все же он отличался от своих братьев, как лед от огня. В противовес их буйным характерам и вспыльчивости, ледяное спокойствие никогда не покидало Гвидиона ни в битве, ни на военных советах или хмельных пирушках. Ни горе, ни радость не оставляли на бесстрастном лице молодого жреца никаких отпечатков. Он всегда оставался уравновешенным невозмутимым и отстраненным от мира стеной равнодушия. Даже жрецы, среди которых он вырос, признали его превосходство.
Гвидион стал друидом и магом в том возрасте, в котором его сверстники ходили еще в учениках и не прошли освящение. Конечно, многие утверждали, что это произошло исключительно благодаря влиянию его отца короля, но вряд ли был на свете человек, который решился бы сказать это в лицо магу. Гвидиона боялись больше, чем грозного короля и властного Белина, и даже больше, чем безжалостного Бренна. Заняв почетное место Королевского Друида еще при жизни своего отца, Гвидион успешно справлялся со своими нелегкими обязанностями.
В битве с Племенем Копий Гвидион не участвовал. Он только что вернулся из путешествия на восточный континент и поспешил разыскать лагерь отца, чтобы поделиться впечатлениями. Король давно рассказал ему о друиде Мэлгоне в надежде, что молодой маг сможет найти способ, как снять изложенное проклятие. Самое сильное из всех проклятий, когда человек, умирая, направляет свои последние силы не на прощание с этим миром и вступление в новый, а на своего врага.
Гвидион обошел всех прорицателей на острове, но помощи у них не нашел. Впрочем, он сам был друидом и понимал, что никто не захочет помочь убийце жреца. Если бы Дунваллон не был всесильным королем и магом, его, возможно, и самого теперь не было бы в живых. Друиды не прощают таких преступлений.
Гвидион покинул Медовый Остров и отправился в далекую страну, где, по слухам, в некоем храме вещал оракул, чьи предсказания и советы были самыми верными в мире. И вот теперь он вернулся, чтобы передать отцу нерадостную новость. Оракул назвал цену за наследника для короля, и цена эта слишком высока. Гвидион сказал королю:
– По словам оракула, за одного‑единственного ребенка твоему сыну придется заплатить жизнью отца, матери и кого‑то из братьев, да еще и жениться на собственной сестре.
Король не сдержал разочарованного вздоха. Трудно осознать, что ты должен умереть, чтобы дать жизнь другому. Еще труднее заплатить за нее собственным сыном. Из жен и наложниц, давших ему детей, в живых осталась только королева Конвенна – его вторая жена и мать Бренна. Ею король безжалостно пожертвовал бы ради долгожданного наследника династии. Но неразрешимой задачей была дочь. Все девочки, родившиеся у него, отвозились в подземные чертоги Владыки фоморов. Было принято считать при дворе, что они становятся там жрицами в каком‑то храме, и лишь король и Гвидион знали о том, что ни одна из них не выжила. Они приносились в жертву по страшному соглашению с королем фоморов. Как мог он не догадаться, что за простыми условиями Балора скрывается такое коварство? Если бы он спрятал одну из дочерей, теперь еще можно было бы на что‑то надеяться. Но он искренне верил Балору и тщательно соблюдал условия договора. Дунваллон повесил голову, осознавая, что по его собственной вине стало невозможным исполнение предсказанного оракулом. Утомленный путешествием Гвидион ушел в свою палатку отдыхать.
От группы мужчин, окруживших костер, на котором жарили быка, отделились двое и, подойдя к королю, сели перед ним на корточки. Рикк и Бренн, его сыновья, принесли отцу ароматное мясо и эль, поставили перед ним угощение. Губы старика тронула улыбка, когда он поднял взгляд на размалеванные лица братьев. Раскрашивать себя синей краской, добываемой из листьев вайды, было принято в поэннинских племенах, но сыновья короля, хотя и происходили по отцу из думнонов, все равно делали это из озорства.
– Пленники уже убиты? – спросил король. Ему было все равно.
– Нет еще, – весело ответил Рикк, облизывая пальцы, перепачканные в мясном жире. – Мы хотели сначала поесть и отдохнуть.
На губах Бренна зазмеилась улыбка. Король всматривался в дорогие ему черты лица. Еще недавно это был красивый мальчик с золотыми, как у его матери, волосами. Но время исказило эти черты до неузнаваемости, превратив сына в злого и коварного воина, сильнейшего на всем острове, не знавшего себе равных ни по силе, ни по уму, ни по жестокости. Король жестом отпустил братьев. Они вернулись к галдящему и чавкающему сборищу вокруг костров.
Дунваллон снова углубился в свои безрадостные мысли. Шестьдесят пять лет – не так уж много для здорового, полного сил мужчины. Но не так уж и мало для того, кто жил в постоянной борьбе, не щадя себя. Дунваллону казалось, что он живет уже вечность. Да, пора, давно пора добровольно уступить власть более молодому и сильному, пока сыновья сами не захотели этого или вожди подчиненных королю племен не решили сменить старого и дряхлого владыку на молодого воина.
Король вздрогнул, почувствовав знакомый холодок, повеявший из‑за шатра. Как всегда, когда никого не было рядом, его окатывала эта волна холода. Король знал – это ожидание смерти – и не боялся ее, как не боялись ее воины, идущие в бой. Что такое смерть? Лишь переход в иную прекрасную и беззаботную жизнь на Яблочном Острове. Нет, не смерти страшился старый маг и король. Он боялся оставить детей одних, без своей защиты, беспутных и неустрашимых, проклятых самими богами. Смогут ли мальчишки удержать королевство? Смогут ли сами не передраться между собой за власть?
Дунваллон сознательно сближал их, хитростью и магией он заронил в их сердца любовь и преданность друг другу. Но долго ли поссорить братьев? Стоит только найтись предмету для раздора, как это уже было однажды, когда младший из сыновей Ллеил привез в Поэннинский замок пленницу из Кельтики. Синие глаза Альвики мало кого могли оставить равнодушным, а ее ослепительная красота, точеная фигура и длинные волосы цвета пшеницы свели молодого воина с ума. И сам Дунваллон был бы не прочь завладеть этим прелестным созданием. И ему не давали покоя скромно опущенные ресницы Альвики, ее нежный смех и высокий голос. Его раздражал возбужденный шепот и горящий взгляд Ллеила. Разве можно быть такими юными, такими счастливыми и влюбленными? Но старый мудрый король знал цену подобному влечению, а его сыновья еще не умели справляться со своими страстями. Даже Белин, такой рассудительный, имеющий неограниченный выбор женщин среди рабынь и благородных дам, смотрел на возлюбленную младшего брата посоловевшими, томными глазами.
Альвика жаловалась Ллеилу, что его братья ее преследуют. Дунваллон решил удалить Альвику из замка, пока она не стала причиной раздора между братьями. Альвика исчезла, но ссора все же произошла. Дунваллон вспомнил, как выбежал на шум в холл Поэннинского замка, увидел двух сражающихся братьев, опешил, потрясенный. Два его мальчика пытались лишить друг друга жизни. Бледный и заплаканный Ллеил набрасывался с мечом на рассвирепевшего, как бешеный бык, Бренна.
– Ну, давай же, убей меня, что же ты медлишь? – срывающимся голосом кричал Ллеил, слезы застилали ему глаза.
– Нужно было спрятать свое сокровище понадежнее, братец, – проревел Бренн, пытаясь выбить меч из рук Ллеила.
Дерущихся разняли, Бренн ушел. Ллеил рвался из рук братьев и, захлебываясь рыданиями, кричал вслед Бренну:
– Будь ты проклят! Когда‑нибудь ты тоже будешь страдать так же, как я. Когда‑нибудь вокруг тебя тоже рухнет весь мир.
После исчезновения Альвики король Дунваллон заставил всех своих сыновей жениться. Всех, кроме Гвидиона. Отдавать приказы Королевскому Друиду не мог даже его отец и король…
И вновь старик вернулся к реальности, точно пробудился от тягостного сна. Его внимание привлек нарастающий шум. Будь он помоложе, он давно бы вскочил, затрубил в боевой рог, поднял бы свое войско. Но все тот же холод сковал его члены, крик застыл в горле, старик сидел, не шевелясь. Топот конских копыт, крики бойцов, лязг железа – как порыв ветра налетело Племя Копий на расслабившийся лагерь.
– Фью‑и! фью‑и! – кричали всадники врагов. проносясь по лагерю. Их копья летели в растерявшихся поэннинцев и думнонов.
И когда только они успели собрать разбитые отряды? Племя Копий не рассчитывало победить, их было слишком мало. Образовав группу воинов‑мстителей, они хотели только умереть в бою с честью, унеся с собой как можно больше вражеских жизней.
Охмелевшие витязи Дунваллона не сразу оправились от неожиданного удара. Не понимая, что происходит, они искали впопыхах оружие, выбирались из палаток. Белин выскочил из своего шатра, бессмысленно затряс хмельной головой, пытаясь разглядеть происходящее. Глаза выхватывали отдельные эпизоды, которые никак не хотели складываться в общую картину. Белин видел надвигающийся на него бронзовый диск лошадиного нагрудника, летящие в разные стороны клочья пены, перекошенное гримасой ужаса детское лицо. Белин сосредоточенно пытался свести увиденное в единое целое, но не смог понять, что прямо на него мчится лошадь, неся на себе визжащего мальчишку. За мгновение до столкновения Рикк выдернул застывшего брата из‑под копыт лошади.
В этот же момент маленький наездник спрыгнул с лошади и покатился кубарем под ноги Белину. Лошадь врезалась в шатер, смяла его. Братья услышали жалобный крик оставленной в шатре женщины. Мальчишка вскочил и вцепился в ногу Белина зубами. Тот отшвырнул его и пригвоздил к земле копьем.
Пока Белин расправлялся с мальчишкой, поэннинцы, поднятые Бренном, успели уничтожить врага. Растерянно озирались братья по сторонам, кругом лежали убитые и раненые думноны и поэннинцы. Перед королевским шатром беспомощно лежал старик с торчащим из живота копьем. Король уже не надевал защитных доспехов, слишком тяжелы казались они для его дряхлого тела. Гвидион осторожно осмотрел рану отца и безнадежно покачал головой:
– Поздно. Его пронзили копьем в самом начале нападения, он потерял слишком много крови, чтобы выжить.
Король хрипел от боли и умоляюще смотрел на сыновей, жестом руки упрашивая их остановить мучительную агонию. Говорить старик уже не мог, изо рта хлынула кровь. Белин выхватил кинжал милосердия, которым кельты добивали врагов, если желали избавить их от мучительной смерти, и перерезал горло отцу, прекратив таким образом его страдания. Самый младший брат Ллеил начал всхлипывать и размазывать по грязным щекам слезы. Но лица братьев оставались невозмутимыми, и, устыдившись своей слабости, Ллеил взял себя в руки. Пленники были заживо погребены в наскоро сооруженном кургане вместе с королем думнонов, чтобы служить ему на том свете.
Новый король Белин вводил новые порядки. Его разумная военная политика принесла мир и спокойствие в окрестные земли. Он не уничтожал другие племена, не сжигал их города, не убивал их детей. Понимая, что жестокость и убийства порождают только ответную ненависть, Белин ослабил военный напор своей армии, ограничиваясь взятием заложников, назначением дани и воинской повинности для других племен своего острова. Он хотел создать крепкое государство привлечь вождей на свою сторону, чтобы мощное королевство Медового Острова могло противостоять Кельтике – стране, лежащей по ту сторону моря Удд на огромном восточном континенте. Белин придерживался старого правила: король должен заниматься королевством и не покидать свои земли, а завоевания для него пусть делают другие, преданные ему вожди.
Войска возглавил Бренн, еще при жизни отца проявивший себя как хитрый и умный предводитель, способный управлять этой необузданной, вспыльчивой и дикой ордой, которая называется армией. Но теперь костяк армии составляли поэннинцы. Проницательный и рассудительный Белин не мог не признавать за принцем его необыкновенных способностей вести войны. Бренн приносил королевству новые земли, рабов, богатую добычу. И хотя думноны и смотрели на поэннинцев с некоторым презрением, как на более дикий народ, но и они с радостью служили под началом Поэннинского вождя.
Прежний король оказался прав в своих ожиданиях относительно взаимоотношений между братьями. Король Белин видел в Бренне постоянную угрозу своему трону. Военная мощь, которая стояла за Бренном, всеобщее почитание и уважение, смешанное со страхом, несокрушимая вера в отвагу своего предводителя делали Бренна в глазах воинов достойным любого места, которого тот пожелает. Гвидиону пришлось стать своеобразным громоотводом между двумя братьями.
Белин и Бренн жили в относительном мире, поделив между собой функции в королевстве. Белин по совету Гвидиона старался найти Бренну какое‑нибудь занятие, желательно подальше от собственных земель. И войско поэннинцев под предводительством Бренна наводило ужас по всему острову, а затем и на континенте. Так было в теплые месяцы. Когда же наступала зима, Белин, как и его отец, перебирался в Поэннин – надежное укрытие. Тогда Поэннинская крепость превращалась в источник необузданных и жестоких страстей. Там, где собиралась вместе вся семья, атмосфера накалялась. Гвидион старался не покидать братьев, загнанных морозами в свое горное логово.
Бренн недолюбливал всю эту свору незаконнорожденных братьев. В отличие от Белина, давшего им всем приют, ему еще предстояло стать королем и доказать другим претендентам, что у него прав на трон больше, чем у них. И то, что его мать была пленницей, хотя позже отец и женился на ней, сделав ее королевой, играло не в его пользу. Только с Гвидионом Бренна связывали нежные братские чувства, они были погодками и с детства дружили обособленно от остальных братьев. Бренн чувствовал искренность мага и отвечал ему тем же. Возможно, это было связано еще и с тем, что Гвидион был единственным из братьев, в ком Бренн не видел конкурента на престол.
Во время боя, когда братья вставали против врага плечом к плечу, они представляли собой единую, могучую, непобедимую силу. Но в своем зимнем убежище, расслабившись от обжорства, пьянства и лени, они плели интриги и затевали мелкие склоки и споры. Бездействие не шло им на пользу, так же, как воинам, остававшимся в Поэннине в мирное время. Люди Поэннинского вождя затевали бесконечные ссоры и драки с королевскими отрядами думнонов. Белин уже понял свою неуместность в этом диком логове и занялся строительством надежных гарнизонов по южному берегу острова, куда он собирался перебраться в будущем. К тому же, в отличие от отца, он не любил Поэннин – мрачную пещерную крепость среди гор и озер.
Гвидион же, напротив, старался все свое время проводить в Поэннине. Где‑то поблизости в горах было святилище друидов куда он надолго удалялся. Гвидиону незнакомы были ни желание всесилия, терзавшее его отца, ни жадность и жестокость, свойственная Бренну, ни слабость Белива к плотским утехам. Лишь одна страсть горела в сердце Гвидиона – жажда знаний. Он стремился изучить и понять природу мироздания, постичь суть магии, узнать истину, стать равным богам. Ему открылись тайны Балора, Короля фоморов, сделавшие Гвидиона всемогущим, а его братьев непобедимыми.
Балор передал магу три дара. Первый – Камень Власти, открывающий проходы между странами и континентами, благодаря которым фоморы в прошлом держали в повиновении весь Мир. Древние каменные мегалиты, выстроенные особым образом и сориентированные по небесным светилам, искривляли пространство и позволяли перемещаться из одного места в другое за одно мгновение. Фоморы называли эти камни «Великий Путь». Они стояли на землях Племени Копий и думнонов, в горах Круитне и на многочисленных северных островах, на Эйре и в далекой Антилле, на восточном континенте и во многих других местах. Второй дар – кони фоморов, называемые угасами, значительно превосходившие обычных лошадей в скорости и выносливости. Их чешуя и когтистые широкие лапы наводили на мысль, что произошли они вовсе не от лошадей, а от более древних животных, в изобилии населявших наш мир в далеком прошлом, но ставших большой редкостью сегодня. Последним даром Балора был Меч Орну, одного из древних королей фоморов.
Гвидион, хотя и был неплохим воином, все же предпочитал оставаться в тылу и в бой вступал в исключительных случаях. Меч Орну Гвидион подарил любимому брату – Поэннинскому вождю Бренну.
Беззаботные братья упивались силой и властью, данной им фоморами, и только Гвидион слышал раскатистый смех каменного короля. Балор хохотал, когда смотрел на племена людей, пыжащихся и завоевывающих себе новые земли с помощью магии фоморов. Балору оставалось только ждать, когда Зверь, рожденный на земле с разрешения Дунваллона, вырастет и окрепнет, а затем победит того, кто дал ему жизнь, и, придя к власти, откроет фоморам дорогу в Верхний Мир. И тогда каменное изваяние оживет, облачась плотью, а Империя фоморов восстанет из мрака и снова будет править миром.
Глава 5
Антильская царевна
За долгие недели пути Морейн успела так утомиться однообразным видом бескрайних вод, что уже полдня стояла на палубе, рассматривая медленно приближающийся остров. Корабль вынужден был делать сложные маневры, чтобы не застрять в иле, покрывающем все подводное пространство вокруг Антиллы. Пока корабль заходил в гавань и разворачивался, чтобы причалить к пристани, принцесса с замирающим сердцем вглядывалась в сверкающий вдали Город Солнца.
Наконец корабль пришвартовался, матросы спрыгнули на берег, рабы раскатали по трапу дорогой ковер. На пристани вокруг большого помоста с троном, на котором восседала царица в высоком венце, толпились придворные в золотых одеждах, сверкающих на солнце.
Дорен, привезший принцессу в Антиллу, указал ей на стоявшего возле трона златовласого юношу в длинном роскошном одеянии.
– Это Ахетон, царевич Антиллы, твой будущий супруг, – сказал Дорен, а затем торжественно добавил: – Теперь тебя будут звать царевной, а не принцессой. Смотри, моя царевна, перед тобой – твоя новая страна Великая Антилла, самое могущественное, богатое и сильное государство в мире.
Главный Советник спустился по трапу первым и, распростершись перед троном, приветствовал свою госпожу. «Ну и порядки», – подумала Морейн, привыкшая лишь к легким поклонам, принятым в Эринире. Она приблизилась к помосту и слегка поклонилась. Юноша подошел к ней и ответил на поклон. Его белое раскрашенное лицо под золотыми завитками парика показалось Морейн маской. Щемящее чувство разочарования заползало в ее душу. Его по детски пухлые губы, резкие юношеские движения и некоторая неуклюжесть не оставляли сомнений. Слезы отчаяния подступили к глазам.
«Не он! Не он!» – кричало ее сердце.
Царевич несмело взял ее за руку. Когда Морейн почувствовала его влажную от волнения ладонь, ей стало противно. Никто не сказал принцессе, что ее выдают замуж за юнца. Она‑то воображала, что отдаст свою любовь сильному и зрелому воину. А этот юноша никогда не воцарится в ее сердце, навсегда отданному витязю из Видения. Принцессе пришлось справиться с подступившими слезами. Еще не хватало, чтобы эта надменная женщина, в чьей власти ей придется теперь жить, заметила ее недовольство.
А Гелиона тем временем с интересом рассматривала свою невестку. Необычная, запоминающаяся внешность принцессы несла в себе черты многих предков, но кровь Туатов, ради которой ее выбрали, угадывалась с трудом. Ни глаза, ни волосы, ни черты лица не выдали бы в ней потомка Дивного Народа, только что‑то неуловимое в походке, в жестах, в дерзком взгляде вызывало в людях щемящее чувство утраты. Может быть, слишком тоненькая с узкими плечиками фигурка и была единственным напоминанием о Туата де Дананн. Морейн стояла, покорно позволив царице изучать себя, как рабыню на рынке.
Гелиона была несколько разочарована внешностью принцессы, не унаследовавшей от своих родителей редкой красоты. Но одновременно с этим она испытывала внутренне торжество: наконец‑то выродилось это племя, больше не будут сходить с ума по ним мужчины, больше не будет опасных соперниц у женщин. Мать принцессы, выбирая Дар для дочери, отказала ей в красоте, принесшей ей самой много горя, и остановилась на другом. Даром Морейн был чудный голос, однажды услышав который Гелиона запретила ей петь навсегда.