«26 августа, в первый день битвы при Дрездене, — пишет Рошешуар, — атака опять началась слишком поздно и недостаточно энергично. Все-таки союзная армия захватила два редута, расположенные между воротами фрейбургскими, диппотисвальденскими и пирнскими… Вместо посылки время от времени подкреплений, только поддерживавших сражение, не приводя ни к какому результату, необходимо было произвести сразу атаку по всей линии, всеми наличными силами. Фельдмаршал Моро, видя безплодность таких усилий, сказал царю: “Что такое делается? Отчего не наступают? Судя по вялости обороны, Наполеона здесь нет, и мы имеем дело только с частью его армии”.
Император Александр, пораженный справедливостью замечания, провел Моро к генералиссимусу, чтобы тот повторил ему свои слова. Австрийский генерал стал приводить очень слабые возражения в оправдание медлительности своих действий, объясняя ее благоразумием; наконец, прижатый к стене, заявил: “Мы не хотим разрушать Дрезден!” — “Ах, вот как! — воскликнул победитель при Гогенлиндене. — Однако, князь, когда ведется война, это делается не для того, чтобы щадить врага, а чтобы причинить ему как можно больше вреда. Зачем было в таком случае подступать к городу? Надо было избрать другое поле сражения. — Разгорячившись, видя равнодушие, с каким принимались его советы, он воскликнул, бросив об землю шляпу: “Ах, черт возьми, князь, теперь я уж не удивляюсь, что семнадцать лет подряд вас везде бьют!” Мы все слышали эти слова. Можно себе представить произведенное ими впечатление. Император постарался успокоить Моро, отвести в сторону, а он, отходя, добавил следующее предсказание: “Государь, этот человек погубит все дело!”»
26 августа утром австрийцы одновременно атаковали Дрезден и Пирну, однако крепкие стены Дрездена извергали смертельный огонь, который заставил их остановиться, а Пирна, на короткое время захваченная австрийцами, вскоре вновь перешла в руки французов благодаря штыковой атаке Старой гвардии.
Вот как описывает ее командан Анри Лашук в своей книге «Наполеон и Императорская Гвардия»: «Ворота открываются перед Дюмутье, Тиндалем, Камброном, Жуаном и их идущими в атаку вольтижерами. Огонь со стен прикрывает их выход. У Пирнской заставы дивизия Дюмутье устремляется на врага, но при выходе из-за палисадов барабанщики 3-го полка тиральеров перестают выбивать сигнал атаки. Кто скомандовал “Стой”? Никто — просто очередной шквал картечи разбил все барабаны. Дивизия Барруа беглым шагом захватывает русские позиции, находящиеся перед Пирнскими воротами, и занимает Гроссгартен».
Свита царя вела наблюдение за Дрезденом с Ракницких высот. Когда из города послышались грозные крики Vive L’Empereur!, стало ясно, что Наполеон прибыл в Дрезден. Царь считал необходимым немедленно отменить операцию в соответствии с принятым соглашением уклоняться от боев лично с Наполеоном. Австрийский император отказался высказать свое мнение, а прусский король, проявивший свою некомпетентность еще в 1806 году, высказался за немедленное продолжение сражения с Наполеоном при таком замечательном численном превосходстве, которое имели армии союзников. Но царь настоял на своем, и приказ был отдан Шварценбергу отложить главную атаку. Дэвид Чандлер пишет в этой связи: «…прохождение приказов вниз по иерархической лестнице было медленным, и, прежде чем успели передать на места это новое решение, послышался тройной залп — сигнал к началу штурма; массы союзнических армий пришли в движение, пока их пришедшие в ужас командующие, не веря своим глазам, смотрели в подзорные трубы и ругались на чем свет стоит».
Уже цитированный нами Анри Лашук в другой своей книге «Наполеон. Двадцать лет кампаний» продолжает: «…было около четырех часов пополудни… войска Шварценберга двинулись к городу пятью колоннами. На правом фланге 1-я колонна графа Витгенштейна повела демонстративную атаку со стороны Блазевица и Штризена, далее 2-я колонна Кляйста из II прусского армейского корпуса также производила демонстрацию, наступая от Штрелена на Гроссгартен и дальше к внешней границе города между Пирнскими воротами и Донауской заставой. В центре, наступая от Ракницких высот вдоль дороги из Диппольдисвальде, атаковала 3-я колонна генерала Коллоредо, а левее ее, двигаясь через селение Плауэн, — 4-я колонна генерала маркиза де Шателера, состоявшая из отборных австрийских гренадеров 1-й резервной дивизии… На левом крыле союзников, через селение Лебтау, наступала 5-я колонна графа Дьюалаи».
Сражение разгоралось по мере того, как к Наполеону подходили все новые и новые подкрепления. С обеих сторон слаженно работала артиллерия. Через час город запылал от разрыва бомб, выпущенных из гаубиц.
Весь день 26 августа Моро провел в седле, держась рядом с императором Александром I и королем прусским, постоянно совершая рекогносцировки местности, следя за движениями корпусов и выбирая пункты атаки. План Наполеона состоял в охвате своим левым и правым флангом всей Богемской армии. С этой целью он направил корпус Вандамма в Петерсвальд с задачей опрокинуть правое крыло Богемской армии, а корпус Мюрата — в Мариенберг с приказом атаковать левое крыло союзников. Затем Наполеон сосредоточил большую часть своей артиллерии прямо напротив центра Богемской армии.
В ночь на 27 августа наступило некоторое затишье, но с рассветом, несмотря на сильный дождь, который продолжался трое суток без перерыва и о котором не забудут все участники Дрезденской битвы, взаимные атаки возобновились с удвоенной силой. План союзников на этот день состоял в сосредоточении в центре двух третей своих сил. Генералы Бианки и Витгенштейн примерно с 25 000 солдат у каждого должны были остаться для удержания левого и правого флангов.
* * *
Однако ожидалось, что прибытие корпуса Кленау усилит левый фланг к северу от реки Вайсериц. Со своей стороны, Наполеон спланировал сдерживающее действие в центре и двойной обход флангов противника, причем обход левого фланга союзников должен был быть тесно связан с более широким наступлением Вандамма, который должен был перерезать их коммуникационные линии и в районе Петерсвальде. «Для этой цели, — пишет Дэвид Чандлер, — был использован буквально каждый солдат. Мюрат с 35-тысячным корпусом (Виктора и Латур-Мобура) был поставлен на правом фланге французов; Мармон и Сен-Сир имели приказ удерживать центр силами 50 000 человек, поддерживаемых единственным французским резервом — пехотой Старой гвардии; Ней и Мортье, при поддержке кавалерии Нансути, сосредоточили 35 000 оставшихся на левом фланге войск, большей частью принадлежавших к гвардии».
Атака французов против правого фланга союзников началась в 6 часов утра. Мортье и Нансути, при поддержке Нея, быстро вытеснили промокших и упавших духом солдат Витгенштейна из леса Блазевица и начали теснить назад правый фланг линии союзников.
Анри Лашук пишет: «Утром дождь настолько сильный, что невозможно зарядить ружье. Теперь слово пушкам, а дело — саблям. Мюрат со своей кавалерией, поддержанной кавалерийскими частями гвардии, опрокидывает левый фланг неприятеля к Штаделю и Корбицу; в центре армейские корпуса подаются вперед. На левом фланге французов бой возобновляется благодаря гвардейской артиллерии, которая успешно поддерживает огнем наступательное движение».
С 7 до 10 часов утра обе стороны ограничивались артиллерийской подготовкой. В одиннадцатом часу в атаку пошла Молодая гвардия. Зайдниц был взят гвардейскими вольтижерами в 11.15 утра. Сам Наполеон прибыл к этому пункту. Но по пути туда он едва не погиб от вражеского ядра, упавшего у ног его лошади. «Этот случай, — пишет Анри Лашук, — только поднял настроение императору, видевшему, что войскам его левого крыла сопутствует успех».
Богиня победы в тот дождливый день была явно благосклонна к французскому оружию, особенно на правом фланге армии Наполеона, где, собственно, и решился исход сражения. В двенадцатом часу дня Виктор пошел в атаку западнее высот Лёбау и атаковал первую линию австрийцев. Три батареи конной артиллерии, прикрытые тиральерами, находились впереди атакующих колонн корпуса Виктора и картечным огнем расчищали им путь. К атаке готовились кавалерия Латур-Мобура и кирасиры Бордесуля.
У городской черты фасом на юг Наполеон сосредоточил свыше 100 орудий, которые с самого утра вели интенсивный обстрел позиций союзников, совершая минимум по 2 выстрела в минуту. Им, как могли, отвечали австрийские, русские и прусские пушки Богемской армии.
С самого утра этого злополучного дня Моро в сопровождении Рапателя и Шевенена, «в высокой форменной шляпе, в сапогах со шпорами и плаще, накинутом поверх темно-синего фрака», не обращая внимания на дождь, который продолжал лить как из ведра, находился на различных пунктах позиции союзной армии. Ближе к полудню он стал искать царя, чтобы сообщить ему о сделанных им наблюдениях. Моро нашел его чуть поодаль от прусской батареи, которая попала под интенсивный огонь французской артиллерии. Царя сопровождали сэр Катхарт и сэр Роберт Вильсон, а также дежурный эскадрон казаков. Вокруг них чугунным дождем падали французские ядра, разбрызгивая липкую грязь во все стороны и сея смерть среди прусских артиллеристов.
— Ваше Величество, — заметил ему Моро, — вы напрасно подвергаете себя опасности.
— Пожалуй, вы правы, — ответил царь и, не торопясь развернув своего коня, направился в тыл за англичанами, а казачий эскорт повернулся кругом и последовал за государем.
Напрасно Моро тревожился о царе. Смерть поджидала не Александра. Так сложилось, что французские ядра не задели ни одного иностранца из свиты царя. Их жертвой стал единственный француз в окружении Александра I. И этим французом оказался Моро. В момент, когда генерал почти догнал свиту царя, французское ядро, летевшее навесом сверху, попало в левую ногу и, раздробив колено, прошло сквозь грудь лошади, оторвав на вылете икру правой ноги Моро.
Падая, Моро воскликнул: «Это смерть!»
Услышав встревоженные крики офицеров свиты, Александр обернулся:
«Моро ранен!» — воскликнул он.
* * *
Оставаясь на довольно значительном расстоянии от российского императора, Рапатель и Шевенен, тем не менее, увидели падающего Моро и пробитую насквозь его лошадь. Они галопом помчались к своему генералу. Моро лежал на земле без сознания, наполовину придавленный мертвым животным. По приказу Александра казаки эскорта спешились, освободили раненого и уложили его на импровизированные носилки из пик, чтобы доставить его к ближайшему укрытию.
Вот как эта сцена описана у Рошешуара: «Мы начали знаменитое отступление, вскоре превратившееся в общее бегство. Император Александр, окруженный слишком многочисленным штабом, привлекал на себя внимание неприятеля; около часу французская батарея сделала по нас несколько залпов, произведших среди нас большое смятение; маршал Моро сказал царю: “Государь, в вас стреляют, ваша особа слишком полезна, чтобы рисковать собой, в особенности теперь, когда приходится отступать благодаря ошибкам, совершенным вчера, сегодня ночью и даже сегодня утром. Умоляю ваше величество избегать опасности, совершенно безславной и способной привести к последствиям, который погрузят в отчаяние ваших подданных и союзников”. Император понял, что делать нечего, повернул лошадь и сказал: “Едем, фельдмаршал”. В эту минуту ядро, выпущенное с очень близкой французской батареи, поразило Моро в левое колено, пронзило лошадь и оторвало икру правой ноги. Рапатель, беседовавший со мной, бросился поднимать своего старого генерала; я также подошел и услыхал его слова: “Умираю! Умираю!” Потом он потерял сознание. Император стоял неподвижно, пораженный сильным горем; пять или шесть ядер снова упали среди нас; тогда мы увлекли государя вместе с раненым за небольшой пригорок в нескольких шагах… Наскоро устроили носилки из ветвей и плащами прикрыли раненого от проливного дождя».
Пока его несли, генерал пришел в себя и сказал Рапателю, который шагал рядом:
— Друг мой, я погиб.
Через разорванные сапоги потоком лила кровь. В крестьянской избе, куда его принесли, наскоро перевязали страшные раны. Это убежище не было очень надежным, так как и сюда долетали французские ядра.
— Моро нельзя здесь лечить, — заявил царь, — отправьте его в мою штаб-квартиру.
Так и было сделано. Одновременно царь приказал послать за главным хирургом — доктором сэром Джеймсом Виллие, тем самым, который в 1801 году подписал лживый документ, извещавший о смерти Павла I от апоплексического удара.
Когда принесли раненого, все уже было готово к его приему.
Доктор внимательно осмотрел раны. Услышав, что ему собираются ампутировать левую ногу выше колена, Моро сказал:
— Дайте мне сигару.
Ему принесли. Он закурил и сделал несколько глубоких затяжек.
— Я готов, — произнес генерал.
Скальпель разрезал мышцы и сухожилия, затем по кости заскрежетала медицинская пила, мало чем отличавшаяся от современной ножовки.
Ногу отняли. Наложили бандаж и повязку на культю. Моро курил молча, бледный, крупные капли пота стекали по его лбу. Страшная боль. Никакой анестезии. Ему предлагали водки перед операцией, но он отказался.
Доктор Виллие осмотрел еще раз другую ногу. Немного подумав, он нахмурил брови.
Моро посмотрел на врача.
— Вы хотите ампутировать и эту? — воскликнул он. — Что ж, давайте, только быстро.
Вторая нога упала. Моро постоянно курил, бледнея с каждой минутой.
Подошел растроганный царь, наклонился над ним, и Моро произнес:
— Ваше Величество, осталось только туловище, но в нем сердце, и оно принадлежит вам.
Дождь не переставая стучал по окнам. Наступала ночь, дул сильный ветер, и на небе не было звезд. С передовой были получены плохие новости. Александру доложили, что, видя угрозу обхода армии с флангов и потеряв связь с Силезской армией, князь Шварценберг дал приказ об отступлении. Придется снова уйти за Рудные горы по размокшим плохим дорогам, покинув Саксонию.
Что делать с раненым? Оставить здесь — значит отдать его Наполеону. «Мы возьмем Моро с собой», — решил царь. Быстро соорудили крытые носилки из полотняной ткани и положили на них раненого. Были назначены 40 хорватских солдат, которые понесут Моро через горы, сменяя друг друга, а также им был придан кавалерийский эскорт из 10 казаков. И вот на рассвете следующего дня печальный кортеж тронулся в путь. Им командовал полковник Орлов.
29 августа ставка Александра I находилась в Альтенберге, откуда он написал наследному принцу шведскому:
«…обстоятельства, связанные с Австрией, не позволили мне реализовать намерения, которые вы предложили мне сами. Эти же обстоятельства не позволили мне воспользоваться замечательными талантами генерала Моро, которые могли быть так полезны нашему делу.
Ваше Высочество хорошо знает, как я хотел иметь рядом с собой человека, столь уважаемого во всех отношениях. Не сомневаюсь, вы сможете понять ту боль, причиненную мне ужасным несчастием, которое произошло: он был рядом со мной, когда пушечное ядро оторвало ему обе ноги. Он стойко перенес ампутацию с присущим ему хладнокровием, которое характеризует всю его жизнь. Я не оставляю надежды, что жизнь его будет спасена».
В тот же день, прибыв накануне в Диппольдсвальд, кортеж утром покинул этот город и прибыл в Теплиц. Солдаты, которые несли Моро, были заменены на прусских гвардейцев, но состав эскорта остался без изменений — под начальством полковника Орлова.
Переход через горы был трудным. Под проливным дождем нужно было то подниматься на склоны, то спускаться с них, скользя в грязи по раскисшим дорогам.
Моро в своем медицинском гробу сгорал в лихорадке. Рапатель и Шевенен следовали рядом: один слева, другой справа и время от времени давали генералу флягу с водой. Он с жадностью прикасался к ней потрескавшимися губами. Наконец, подошли к Теплицу. Однако весь город был объят пламенем после недавнего сражения с Вандаммом. Пришлось обойти город стороной и идти на Духцов, где остановился штаб союзной армии. Только в 11 вечера конвой вошел в город.
Доктор Виллие пришел осмотреть раны Моро. Их состояние он счел удовлетворительным. Но монархам на их нетерпеливые вопросы, будет ли Моро жить, ответил, что очень редко кому удается выжить при подобных ранениях.
Утром 30 августа кортеж вновь отправился в путь. Моро испытывал жестокие страдания. Лицо его было мертвенно бледным, щеки ввалились; пот выступал крупными каплями на лбу и стекал мелкими ручейками на седеющие волосы. Но ни слова мольбы не сорвалось с его уст. Когда он заговаривал, то лишь для того, чтобы узнать новости из армии. Около полудня достигли небольшого городка Лаун (сейчас Луни). Французского преследования не было. Лишь корпус Вандамма перешел через Рудные горы. Богемская армия была спасена.
Более того, по армии объявили, что Блюхер одержал важную победу над Корпусом Макдональда при Лигнице. Теперь Моро мог отдохнуть в Лауне в полном покое. Можно было не опасаться нового отступления.
Газета «Санкт-Петербургские Ведомости» № 80 от вторника, октября 7-го дня 1813 года сообщала:
«Лейпциг, 21 сентября нового стиля.
Пушечное ядро попало в генерала Моро, по словам его камердинера, из окопов при Дрездене.
27 августа около 5 часов пополудни принесли его в Ретлиц, где отняли ему обе ноги выше колена. После операции потребовал он, чтобы дали ему чего-нибудь покушать и чаю. Тотчас поданы были яйца и чай. Но он съел только несколько яиц. Около 6 часов положили его на носилки, на коих российские солдаты принесли его в Пассендорф. Здесь провел он ночь в сельском доме оберфорштмейстера Трипшлера, выпил чашку чая и весьма жаловался на мучительную боль.
28-го поутру в 4 часа российские солдаты отнесли его в Диппольдисвальду в каретном кузове. Там у хлебника Вотца съел он немного белого хлеба и выпил стакан лимонаду. Спустя час после того он был отнесен ближе к богемской границе».
Вечером того же дня раненого Моро посетил герцог Кумберлендский. Он произнес:
— Мне хотелось познакомиться с вами на поле боя… Затем ему нанес визит князь Меттерних, но пребывание его было коротким, так как раненый очень устал.
Смеркалось. Наступила ночь. Моро захотел написать своей жене. Он начал его такими словами:
«Моя дорогая подруга,
В сражении под Дрезденом, три дня тому назад, пушечное ядро оторвало мне обе ноги. Этому негодяю Бонапарту по-прежнему везет. Наша армия отошла, но не для того, чтобы отступить, а чтобы приблизиться к генералу Блюхеру…»
На этом месте перо Моро остановилось, и он попросил Рапателя:
— Друг мой, продолжайте, я не могу больше.
И все-таки он нашел в себе силы, чтобы написать еще пару строк:
«Прости мои каракули. Я люблю тебя и обнимаю всем сердцем. Прошу Рапателя закончить…»
Это было все, что Моро смог написать самостоятельно.
Рапатель, подавляя в себе эмоции, продолжал письмо:
«Мадам,
Генерал разрешил мне продолжить на том же листе бумаги, на котором он написал несколько строк для вас. Вы не представляете, как я опечален и огорчен тем, что он вам сообщил. С первого мгновенья после ранения я не оставлял его ни на минуту и не покину до тех пор, пока он полностью не вылечится. Мы очень надеемся, что сможем его спасти. После первой перевязки его раны находятся в хорошем состоянии. Сейчас у него лишь слабая лихорадка вследствие большой потери крови. Но сейчас она уменьшилась. Простите мне описание этих подробностей, но они для меня не менее печальны, чем они покажутся и вам… Не волнуйтесь…
При первой же возможности я напишу вам снова. Сейчас врач меня уверяет, что если дела пойдут на поправку, то через пять недель генерал сможет передвигаться в инвалидной коляске.
Прощайте, мадам. Я очень несчастен.
Поцелуйте бедную Изабель.
Ваш преданный и покорный слуга,
Рапатель».
Около полуночи, в ночь с 31 августа на 1 сентября, состояние Моро ухудшилось. Началась икота, переходящая в рвоту. Рапатель, полагая, что генерал умирает, не отправил письмо, которое написал накануне.
Однако на следующий день тревожные симптомы исчезли, и Рапатель отправил письмо, добавив лишь следующий постскриптум: «1 сентября. Все идет хорошо. Он спокоен».
Но это спокойствие оказалось как относительным, так и временным.
— Я чувствую себя лучше, — говорил Моро, — но страдания мои выше человеческих. Ампутация — очень болезненная штука, а двойная — это уже слишком.
Затем его охватило нетерпение.
— Прошу вас, — сказал он хирургам, которые пришли делать перевязку, — отправьте меня в Прагу. Там мне будет лучше, чем здесь.
Ему ответили, что сейчас это невозможно, что он еще очень слаб, что артиллерия оставила воронки на дорогах, что путь до Праги не близкий…
— Можно ли меня перевезти туда по воде? — спросил он. — Река Лаба протекает не так далеко от Лауна. Я буду в лодке, как у себя в кровати.
Чтобы убедить их в том, что его идея выполнима, он попросил принести ему карту Богемии. Он начал ее изучать, как вдруг в городе начался какой-то переполох.
— Что происходит? — спросил Моро и попросил Рапателя и Шевенена пойти узнать, в чем дело. Это оказались громкие крики и улюлюкания жителей Лауна, освиставших пленного генерала Вандамма, которого везли в открытой коляске, а за ним шли пленные французы. Рапатель и Шевенен подошли поближе и услышали, как Вандамм, разговаривая с русскими офицерами, проклинал Бонапарта, который бросил его корпус на произвол судьбы, что привело к полной катастрофе в ущельях Богемии.
Когда Шевенен и Рапатель вернулись и рассказали о случившемся, Моро, зная жестокость Вандамма, заявил:
— Давно пора вывести его из игры. Теперь он больше не навредит никому.
Ближе к вечеру, когда состояние здоровья Моро вновь ухудшилось, адъютанты забеспокоились и сочли своим долгом открыть ему всю тяжесть его положения.
Моро спокойно отнесся к их предостережению и сказал:
— Мое сознание ясно, и я совершенно спокоен.
В течение всей ночи с 1 на 2 сентября мучения генерала продолжались. Это его беспокоило, и он постоянно заводил будильник на своих часах, отсчитывая долгие и мучительные моменты страданий.
Время от времени он что-то говорил, обращаясь то к Рапателю, то к Шевенену, то к полковнику Орлову. Все трое постоянно находились рядом с ним.
— Я знаю, что нахожусь в страшной опасности, и, если мне не суждено увидеть мою жену и мою дорогую дочь, передайте им, да и всем французам, которые будут вам говорить обо мне, что я хотел еще послужить своей родине… Я хотел избавить мою страну от ужасного ига, которое ее подавляло. Я считаю, и всегда считал, что для того чтобы одолеть Бонапарта — все средства хороши…
— Я посвятил на благо человечества те небольшие таланты, которыми обладал, но мое сердце всегда принадлежало Франции. Не плачьте, друзья мои. Так угодно судьбе. Надо покориться ей.
От фразы к фразе, от слова к слову голос его угасал.
Теперь он говорил почти шепотом.
На восходе нового дня, 2 сентября, он сделал знак Шевенену, чтобы тот подошел ближе, и продиктовал ему следующие слова, адресованные царю: «Государь, умираю с теми же чувствами уважения, восхищения и признательности, которые Ваше Величество оказывало мне с первого момента нашей встречи».
Затем, после паузы, как если бы он говорил с самим собой, Моро прошептал:
— Мне не в чем себя упрекнуть.
В 6.50 утра, держа руку Рапателя в своей руке, Моро отошел в мир иной.
* * *
Через некоторое время полковник Орлов отправил царю письмо с известием о смерти генерала Моро. Передав последние слова Моро, Орлов писал:
«В связи с печальным стечением обстоятельств, этот выдающийся человек, которого вы прежде не знали, решил посвятить Вашему Величеству свои последние дела, последние слова… и сражался за вас до последней капли крови…»
Во французской армии существовала легенда: будто бы когда Наполеон посмотрел в свою подзорную трубу на неприятельские позиции, то узнал Моро в свите Александра I, лично навел орудие и произвел выстрел, убив предателя.
«Какими же серьезными должны быть изменения в морали, порожденные империей, чтобы столь знаменательная жизнь нашла свой столь бесславный конец?» — вопрошал по этому поводу французский историк Анри Мартен.
Вот что рассказывал об этом сам Наполеон, находясь на о. Св. Елены:
«В битве при Дрездене я приказал атаковать войска союзников, находившиеся по обоим флангам моей армии. В ходе выполнения этой операции центр моей армии оставался на месте. На расстоянии примерно в 500 ярдов я заметил группу всадников, собравшихся вместе. Сделав вывод, что они пытаются проследить маневры моей армии, я принял решение нарушить их планы и вызвал артиллерийского капитана, командовавшего батареей из восемнадцати или двадцати пушек: “Немедленно обстреляйте эту группу людей; возможно, среди них есть несколько младших генералов”. Приказ был выполнен незамедлительно. Одно из пушечных ядер попало в Моро, оторвало ему обе ноги и пронзило насквозь лошадь. Я думаю, те, кто стояли рядом с ним, были убиты или ранены. Минутой раньше с ним беседовал Александр. Обе ноги Моро были ампутированы недалеко от места ранения. Одна из них, обутая в сапог, которую хирург бросил на землю, была принесена королю Саксонии крестьянином, рассказавшим, что какой-то высокопоставленный офицер был ранен пушечным ядром. Король, поняв, что имя раненого офицера может быть выяснено благодаря сапогу, послал сапог мне. Сапог осмотрели в моем штабе, но всё, что можно было установить, это то, что сапог не был английского или французского производства. На следующий день нам сообщили, что это была нога Моро.
Ничего удивительного не было в том, — продолжал Наполеон, — что через некоторое время я приказал во время военной операции тому же артиллерийскому офицеру с теми же пушками и при схожих обстоятельствах дать залп одновременно из восемнадцати или двадцати орудий в группу офицеров, собравшихся вместе. В результате генерал Сен-При, ещё один француз, предатель, но человек не без таланта, занимавший командную должность в русской армии, был убит вместе со многими другими. Ничто, — продолжал император, — не является более губительным, чем одновременный залп из дюжины и более пушек в группу противника. От выстрела одной или двух пушек можно спастись, но от одновременного залпа нескольких орудий это почти невозможно». Напомним читателю, что в то время пушечное ядро, представлявшее собой кусок чугуна сферической формы и диаметром с небольшой арбуз, обладало огромной кинетической энергией и пробивало насквозь 36 человек, построенных в затылок друг другу. А картечь, применяемая в ближнем бою, в основном против пехоты, была еще более смертоносной, т.к. являла собой металлический каркас, набитый картечными пулями, каждая из которых в зависимости от калибра достигала величины куриного яйца. Залп картечи мог положить на месте сразу 60 человек. Причем солдат убивали не только пули и ядра, но и элементы обмундирования, разбитые тесаки, эфесы шпаг, сломанные штыки и даже оторванные конечности своих товарищей, которые при соприкосновении с поражающим элементом разлетались в стороны с огромной скоростью. Поисковики до сих пор находят на полях сражений эти страшные орудия убийства… Современные кинорежиссеры, снимая исторические фильмы о войне двухсотлетней давности, не всегда задумываются о достоверности батальных сцен и, стремясь к максимальной зрелищности эпизода, зачастую показывают зрителю много огня от взрывпакетов и другой пиротехники, вместо того чтобы продемонстрировать летящее ядро, причем с рикошетом, благо современные компьютерные технологии это позволяют.
* * *
Кстати, судя по траектории полета, Моро, вероятно, был смертельно ранен именно рикошетирующим ядром либо ядром на излёте. Впрочем, имеется и другая версия о том, что генерала поразил большой кусок разорвавшейся гранаты. Эта версия, в частности, подтверждается золотым кольцом, изготовленным специально для мадам Моро, в котором вместо камня был вставлен миниатюрный жук-скарабей, выполненный из осколка гранаты, убившей ее мужа. Причем на золотом брюшке скарабея было выгравировано изображение разрывающейся гранаты и дата ранения. У древних считалось, что этот маленький жук повторяет путь Солнца, которое воскресает, возвращаясь из мира теней.
Известно, что Наполеон по своей военной специальности был артиллеристом и очень хорошо знал свое дело. Однако у главнокомандующих и уж тем более у монархов по соображениям чести было не принято стрелять друг в друга во время сражений. Тем не менее во французской армии ходила легенда, что когда Наполеон узнал Моро в свите Александра I, то лично навел орудие и произвел смертоносный выстрел, погубивший своего давнего соперника. Правда это или нет — доподлинно неизвестно, однако Наполеон ничего не сделал, для того чтобы прекратить хождение этой легенды.
* * *
Много легенд ходило и в связи с эпизодом, связанным с собакой Моро, которая находилась с генералом во время Дрезденского сражения.
Так, уже цитированная нами Ирина Данченко пишет: «Под вечер, когда кровопролитное сражение закончилось, два гренадера привели в главную квартиру русских прекрасную породистую собаку. Они нашли ее среди раскиданных по полю трупов. Собака стояла над сапогом и жалобно выла. Она пошла за гренадерами только тогда, когда они унесли с собой этот сапог. Сапог был иностранным, с золотым шнурком и золотой кистью. Внутри было написано имя и адрес нью-йоркского сапожника. А на ошейнике собаки выгравировано: “Я принадлежу генералу Моро”».