(10) Когда консул Левин проходил мимо Капуи, его окружила толпа кампанцев и со слезами умоляла разрешить им идти в Рим и просить сенат – ужели сенаторы не умилосердятся! – спасти их от окончательной гибели, не позволить Квинту Флакку совсем уничтожить народ кампанцев. (11) Флакк отвечал, что личной вражды к кампанцам у него никакой нет, но он ненавидит и будет ненавидеть их, пока они так относятся к римскому народу. Нету‑де на земле племени, нет народа, более враждебного римлянам; (12) он поэтому и держит их взаперти в городе, а кому удается ускользнуть, тот бродит, как дикий зверь, терзает и убивает, что ни встретится; (13) одни перебежали к Ганнибалу, другие отправились поджигать Рим. Консул найдет на полусожженном форуме следы преступления кампанцев: (14) они посягнули на храм Весты, где горит вечный огонь, а во внутреннем покое хранится залог римской власти[2556]. Он, Флакк, считает небезопасным пускать кампанцев в Рим. (15) Левин велел кампанцам идти с ним в Рим после того, как Флакк заставил их поклясться, что, получив ответ от сената, они на пятый же день вернутся в Капую. (16) Окруженный толпой кампанцев и сицилийцами, вышедшими ему навстречу, чтобы сопровождать его в Рим, Левин, казалось, скорбел о гибели двух знаменитейших городов[2557]и вел с собой побежденных – обвинять славнейших мужей. Но сначала оба консула доложили сенату о положении государства и о распределении провинций.
28. (1) Левин рассказал о положении в Македонии, Греции, у этолийцев, акарнанцев и локридцев, о своих действиях на суше и на море: (2) Филиппа, собиравшегося воевать с этолийцами, он отогнал назад, заставил уйти в глубь царства; из Македонии можно вывести римский легион: флот и один не пустит царя в Италию. (3) Сообщив это о себе и о провинции, ему врученной, консул доложил обо всех провинциях. Сенаторы постановили: одному консулу оставаться в Италии и вести войну с Ганнибалом; другому получить флот, которым прежде командовал Тит Отацилий, и вместе с претором Луцием Цинцием ведать Сицилией; (4) им дано было два войска: одно из Этрурии, другое из Галлии, то есть четыре легиона. Два городских легиона предыдущего года отправить в Этрурию; два, которыми командовал консул Сульпиций, – в Галлию. (5) Галлию же и эти легионы поручить тому, кого назначит консул, в чьем ведении будет Италия. (6) В Этрурию был послан Гай Кальпурний, которому после претуры власть была продлена на год; Квинту Фульвию поручена Капуя и продлена на год власть; (7) велено было уменьшить войско, состоящее из граждан и союзников, из двух легионов составить один в пять тысяч пехотинцев и триста всадников, уволить солдат, служащих всех дольше; (8) союзников оставить семь тысяч пехотинцев и триста всадников и уволить старых солдат, так же учитывая годы их службы. (9) Гнею Фульвию, консулу прошлого года, оставить, ничего не меняя, и Апулию и войско, у него бывшее; власть продлить на год. Публию Сульпицию, его коллеге, велено распустить все войско, кроме моряков[2558]. (10) Войско, которым в Сицилии прежде командовал Марк Корнелий, велено было также распустить, как только туда прибудет консул. (11) Луций Цинций, претор, должен держать Сицилию в повиновении с помощью солдат, сражавшихся под Каннами, – их было легиона два. (12) Столько же легионов для Сардинии дано претору Публию Манлию Вольсону; ими в прошлом году в этой же провинции командовал Луций Корнелии. (13) При наборе городских легионов консулам велено не брать никого, кто служил в войсках Марка Клавдия, Марка Валерия и Квинта Фульвия. В этом году число римских легионов не должно быть больше двадцати одного.
29. (1) Когда эти сенатские постановления были составлены, консулы, приступили к жеребьевке провинций: (2) Марцеллу выпал жребий управлять Сицилией и командовать флотом, Левину – быть в Италии и воевать с Ганнибалом. Итог жеребьевки привел сицилийцев (они стояли на виду у консулов, ожидая, чем она кончится) в такое отчаяние, словно Сиракузы были взяты вторично. Все сразу обернулись на их вопли и жалобы – о них заговорили. (3) Сицилийцы в траурной одежде ходили по домам сенаторов и заявляли: если Марцелл вернется полновластным правителем, они и все их сограждане покинут не только родные города, но вообще Сицилию. (4) Он и раньше без всякой их вины был неумолимо жесток; что он будет творить в гневе, зная, что сицилийцы приходили в Рим жаловаться на него? Лучше их острову погибнуть от огней Этны или погрузиться в море, чем быть отдану на расправу врагу.
(5) Эти жалобы сицилийцев разносились и обсуждались в разговорах сначала в домах знатных людей, вызывая то сострадание к сицилийцам, то ненависть к Марцеллу, и наконец дошли до сената. (6) От консулов потребовали переговорить с сенатом об обмене провинциями. Марцелл сказал, что если бы сицилийцы уже были выслушаны сенатом, то он, может статься, говорил бы по‑другому; (7) теперь же он готов, если сотоварищ его согласится, обменяться провинциями: пусть не говорят, будто сицилийцы не могли свободно изложить свои жалобы, убоявшись того, в чьей власти скоро окажутся. (8) Но он просит избавить его от предрешающего суждения сената:[2559]ведь несправедливо было бы предоставить его сотоварищу свободный выбор жребия и тем более несправедливо, даже оскорбительно передать ему жребий Марцелла.
(9) Сенаторы ничего не постановили, но дали понять, чего желают; затем сенат был распущен. Консулы сами обменялись провинциями – судьба бросила Марцелла против Ганнибала. (10) И тот, кто после всех злоключений войны первым[2560]прославился выигранной битвой, тот и последним[2561]из римских полководцев погиб в его славу, как раз тогда, когда военное счастье было у римлян[2562].
30. (1) После обмена провинции сицилийцев привели в сенат. Они красно говорили о неизменной верности царя Гиерона римскому народу, ставя ее в заслугу своему государству. (2) Гиеронима же, говорили они, а потом тиранов Гиппократа и Эпикида все ненавидели, между прочим, и за их измену римлянам и переход к Ганнибалу. Поэтому Гиеронима и убили знатные юноши почти что с одобрения всего народа; (3) семьдесят[2563]знатнейших юношей сговорились убить Эпикида и Гиппократа, но Марцелл обманул их, промедлил и не подошел в намеченное время с войском к Сиракузам; на заговорщиков донесли, и тираны всех казнили. (4) Марцелл жестоко разграбил Леонтины[2564]и тем укрепил тиранию Гиппократа и Эпикида. (5) Первые в Сиракузах люди постоянно приходили к Марцеллу и обещали передать ему город, когда ему будет угодно, но он сначала пожелал взять его приступом; (6) когда же все попытки с суши и с моря оказались тщетными, он предпочел, чтобы город ему был передан медником Сосисом и испанцем Мериком, а не знатнейшими сиракузянами, которые по собственной воле неоднократно и напрасно предлагали сдать ему город. Так получил он более законный повод избивать и грабить старейших союзников римского народа. (7) Если бы не Гиероним перешел к Ганнибалу, а сиракузский народ и сенат, если бы не Гиппократ и Эпикид, тираны, утеснившие сиракузян, а сами сиракузяне по собственному решению закрыли перед Марцеллом городские ворота, (8) если бы сиракузяне воевали против римского народа с таким же озлоблением, как карфагеняне, то и тогда не смог бы Марцелл более жестоко наказать сиракузян – разве только уничтожив их город. (9) От города действительно остались только развалины городских стен, опустевшие дома, разграбленные храмы; даже сами боги были увезены, как и их украшения, – Сиракузам ничего не оставили. (10) У многих имущество отобрали;[2565]прокормить себя и свою семью с клочка голой земли остатками уцелевшего было невозможно. Они просят сенаторов распорядиться: пусть, если всего вернуть невозможно, хоть доступная опознанию часть имущества будет возвращена хозяевам. (11) Когда они изложили свои жалобы, Левин приказал им уйти из храма[2566], чтобы сенаторы могли обсудить их требования. (12) «Пусть останутся, – сказал Марцелл, – я отвечу при них же, (13) раз условия таковы, что мы воюем за вас, чтобы держать ответ перед побежденными, чтобы два города, взятых в этом году, обвиняли: Капуя – Фульвия, Марцелла – Сиракузы».
31. (1). Послов воротили в сенат, и Марцелл сказал: «Я не настолько забыл о величии римского народа и достоинстве власти, которою я облечен, чтобы, будучи консулом, оправдываться перед греками во взведенных на меня обвинениях. (2) Разобраться, однако, предстоит не в том, что сделал я, – защитой моим действиям право войны, – а в том, что надлежит претерпеть им. Если бы не были они врагами, то разгромил ли я Сиракузы при жизни Гиерона или сейчас, это все равно. (3) Но если они изменили римскому народу, если подняли руку на наших послов[2567]и грозили им тюрьмой и смертью, если заперли городские ворота и искали защиты от нас у карфагенского войска, то можно ли возмущаться, что с врагами и поступили по‑вражески. (4) Я‑де не принял предложение их знати сдать мне город и предпочел вверить столь важное Мерику, испанцу, и Сосису. Вы ведь не последние среди сиракузян, коль скоро попрекаете других их простым званием. (5) Кто из вас обещал мне открыть городские ворота, кто обещал впустить в город моих солдат? Вы ненавидите, вы проклинаете тех, кто это сделал, и даже тут не можете воздержаться от брани и поношений. (6) Вот как сами вы далеки от того, чтобы когда‑нибудь сделать такое. Отцы‑сенаторы, самое низкое звание тех людей, которым попрекают меня, лучше всего доказывает, что я не отверг никого, кто честно старался бы ради нашего государства.
(7) Прежде чем осадить Сиракузы, я пытался заключить мир: посылал послов, сам вступал в переговоры: у них хватило бесстыдства оскорбить послов и не дать мне ответа, когда я сам подошел к городским воротам[2568]. Я много потратил труда и на суше, и на море и взял Сиракузы силой оружия. (8) На свою судьбу жителям взятого города правильней было бы жаловаться Ганнибалу и побежденным карфагенянам, а не сенату народа‑победителя. (9) И если бы я, отцы‑сенаторы, хотел отрицать, что разграбил Сиракузы, то никогда не украсил бы Рим своей добычей[2569]. У кого‑то я, победитель, что‑то отнял, кому‑то что‑то дал – по праву войны, и, как я уверен, каждому по его заслугам. (10) Утвердите вы сделанное мной, отцы‑сенаторы, нет ли, это гораздо важнее для государства, чем для меня. Я свой долг выполнил, дело государства – не остудить пыл будущих военачальников отменой моих распоряжений. (11) Вы собственными ушами выслушали и меня и сицилийцев; мы вместе уйдем из храма: сенат без меня свободнее все обсудит». Сицилийцев отпустили, а Марцелл ушел на Капитолий производить воинский набор.
32. (1) Второй консул доложил сенату о желаниях сицилийцев. Спорили долго; значительная часть сенаторов согласилась с Титом Манлием Торкватом. (2) Они считали, что войну надо было вести с тиранами, врагами и сиракузян и римского народа; город – принять[2570], а не брать; приняв, восстановить в нем порядок старинными законами и свободой; измученных жалким рабством – не добивать войной. (3) Погиб прекрасный знаменитый город, который оказался наградой победителю в борьбе между римским военачальником и тиранами. А был он некогда и хлебным амбаром, и казначейством для римского народа, часто в трудные времена выручал своей щедростью наше государство – и даже в эту войну с пунийцами[2571]. (4) Если бы восстал из преисподней царь Гиерон, вернейший приверженец римского владычества, и увидел бы родной город, разграбленный, в развалинах, а в Риме – чуть что не при самом входе в город добычу из Сиракуз[2572], какими глазами взглянули бы вы на него? (5) Все это говорилось, чтобы внушить ненависть к консулу и сострадание к сицилийцам, (6) но сенат вынес решение более мягкое: меры Марка Марцелла, предпринятые им в ходе войны и после победы, одобрить, а на будущее сенату взять на себя заботу о сиракузянах, а консулу Левину поручить помочь городу, но не в ущерб государству. (7) Двух сенаторов послали на Капитолий за консулом; вновь ввели сицилийцев и прочли сенатское постановление; милостиво обратились к послам и отпустили их. (8) Послы упали к ногам Марцелла[2573], умоляя простить им слова, сказанные в надежде облегчить горькую беду; пусть примет их и Сиракузы под свою защиту как клиентов. Консул обещал сделать это, ласково поговорил с ними и отпустил их.
33. (1) Затем выступить перед сенатом дали кампанцам; речь их была жалобнее, а положение затруднительнее. (2) Отрицать, что наказание ими заслужено, они не могли: тиранов, чтобы свалить вину на них, не было. Однако кампанцы считали, что уже понесли достаточное наказание: столько сенаторов погибло от яда, столько казнено; мало уцелело знати – только те, кого сознание своей вины не толкнуло к самоубийству, и те, кого миновал гнев победителя. (3) Они просили свободы себе, своим и хотя бы доли своего имущества. С Римом многих связывало гражданство[2574], старинные узы – родственные и брачные.
(4) Кампанцев удалили из храма[2575]; некоторое время колебались, не пригласить ли из Капуи Квинта Фульвия Флакка (консул[2576]Клавдий умер после взятия Капуи), чтобы дело разбиралось перед командующим, ведшим военные действия, – как разбиралось между Марцеллом и сицилийцами. Но, увидав в сенате Марка Атилия и Гая Фульвия, брата Флакка, его легатов[2577], (5) а также Квинта Минуция и Луция Ветурия Филона, тоже легатов Клавдия, участвовавших во всех военных действиях, решили Фульвия из Капуи не отзывать и не откладывать дела кампанцев. (6) Спросили мнения Марка Атилия Регула: из бывших под Капуей он наиболее заслуживал доверия. (7) «Я,– сказал он,– присутствовал после взятия Капуи на совещании консулов; задали вопрос, нет ли среди кампанцев кого‑нибудь, оказавшего услугу нашему государству. (8) Дознались, что есть две женщины: Вестия Оппия из Ателл, проживавшая в Капуе, и Пакула Клувия, когда‑то промышлявшая своим телом. Одна ежедневно приносила жертвы о благоденствии и победе римского народа; другая тайком доставляла еду голодным пленным.
(9) Остальные кампанцы относятся к нам так же, как карфагеняне, и Квинт Фульвий казнил скорей самых знатных, чем самых виновных. (10) Я не считаю возможным, чтобы сенат занимался делами кампанцев, римских граждан, не будучи уполномочен на то народом. Так поступили и предки наши с отпавшими сатриканцами:[2578]Марк Антистий, народный трибун, запросил сначала народ: постановит ли он, чтобы сенату предоставлено было право вынести решение о сатриканцах. (11) Итак, я полагаю, надо обратиться к народным трибунам: пусть один из них или несколько запросят народ о нашем праве вынести приговор по делу кампанцев». (12) Луций Атилий, народный трибун, по распоряжению сената запросил народ в таких словах: «Обо всех кампанцах, ателланцах, калатийцах, сабатинцах, которые, сдавшись проконсулу Квинту Фульвию, (13) отдали себя во власть народу римскому и в распоряжение; обо всех, кого они отдали вместе с собой; обо всем, что они отдали вместе с собой, будь то земля и город, божеское и человеческое, утварь и все остальное, что ими отдано, – обо всем этом спрашиваю я вас, квириты, каково желание ваше: что с этим должно быть сделано?» (14) Народ приказал так: «Что сенат, присягнув, большинством присутствующих постановит, того мы желаем и это приказываем».
34. (1) В соответствии с этим народным решением сенат прежде всего постановил вернуть имущество и свободу Оппии и Клувии;[2579]если у них есть еще просьба к сенату, пусть придут в Рим. (2) О кампанцах были вынесены определения по отдельным семьям[2580]– перечислять все не стоит труда. (3) Было постановлено: у одних имущество отобрать в казну, а самих с их детьми и женами продать (кроме дочерей, которые до перехода во власть Рима вышли замуж в другие города); (4) других посадить в тюрьму и отложить решение их участи: об остальных рассудить, принимая в расчет сумму их ценза, отбирать ли в казну их имущество или нет;[2581](5) захваченный скот, кроме лошадей и рабов, кроме взрослых мужчин, и вообще все движимое имущество вернуть хозяевам. (6) Всем кампанцам, ателланцам, калатийцам, сабатинцам (кроме тех, кто сам или чьи родители были на стороне врагов[2582]) дали свободу, (7) но с тем, чтобы никто из них не был римским гражданином или латином и чтобы те из них, кто был в Капуе, пока длилась осада, не оставались в городе или в Кампании после определенного срока. (8) Для поселения им предоставляли место за Тибром, но не по берегу; тех же, кто на протяжении войны не был в Капуе, ни в другом, отпавшем от Рима кампанском городе, – по сю, считая от Рима, сторону реки Лирис, (9) перешедших на сторону Рима раньше, чем Ганнибал подошел к Капуе, переселили на сю сторону Вултурна, не дозволив ни строиться, ни иметь землю ближе чем в пятнадцати милях от моря[2583]. (10) Выселенным за Тибр, как самим, так и потомству их, позволили приобретать землю только в области Вей, Сутрина и Непете – с тем чтобы никто из них не имел больше пятидесяти югеров. (11) Имущество всех сенаторов и должностных лиц Капуи, Ателлы и Калатии продали в Капуе; свободных людей, присужденных к продаже, отправили в Рим и продали там. (12) Изображения и бронзовые статуи, которые считали взятыми у врагов, передали коллегии понтификов: пусть решают, какие из них священные, какие – нет. (13) Кампанцев отпустили; они были удручены этими постановлениями и ушли из Рима еще в большей печали, чем пришли. И жаловались они уже не на свирепство Квинта Фульвия, а на несправедливость богов, на свою горькую судьбу.
35. (1) Отпустив кампанцев и сицилийцев, произвели воинский набор. Когда войско было набрано, занялись пополнением состава гребцов. (2) Не хватало людей, платить было нечем – казна в ту пору была пуста. (3) Консулы издали указ: пусть частные лица соответственно своему состоянию и званию выставят гребцов, как это бывало и раньше[2584], выдав им жалованье и довольствие на тридцать дней. (4) Указ этот встретили таким ропотом, таким негодованием, что для мятежа недоставало только вождя. Твердили, что консулы, разорив сначала сицилийцев и кампанцев, взялись теперь и за римский простой народ: (5) плебеи истощены многолетней податью – у них нет ничего, кроме голой земли. Постройки сожгли враги; рабов‑пахарей свело государство: то покупало их за гроши для военной службы, то забирало в гребцы. (6) Если у кого что‑то еще и было, все ушло на жалованье гребцам и на ежегодные подати[2585]. Никакой силой, никакой властью нельзя их принудить дать то, чего у них нет. Пусть продают их имущество, пусть терзают тело – последнее их достояние, выкупиться им будет не на что.
(7) Все это говорилось не тайком, а открыто, на форуме, в лицо консулам, которых окружала огромная взволнованная толпа; (8) они не могли успокоить ее ни бранью, ни уговорами. Наконец они объявили, что дают людям три дня сроку одуматься, а сами воспользовались временем, чтобы все исследовать и распутать. (9) Созванный назавтра сенат обсуждал, как пополнить состав гребцов. Много говорили о том, почему прав простой народ, отказываясь выставить гребцов, но заключали всегда одинаково: правдой ли, неправдой ли, но бремя это придется возложить на частных лиц. (10) Иначе откуда еще взять моряков, если казна пуста? А как без флота удержать Сицилию, не пустить в Италию Филиппа, как вообще охранять италийское побережье?
36. (1) Положение было трудное, что делать – было неясно, все сидели в каком‑то оцепенении. (2) Тогда консул Левин сказал, что должностные лица должны подавать пример сенату, а сенат народу; этого требует более высокое их достоинство. (3) «Если,– сказал он,– ты требуешь чего‑то от нижестоящего, потребуй этого прежде всего от себя и своих близких – и все легче тебя послушаются: никакой расход не будет в тягость, если увидят, что любой именитый человек берет на себя еще больший. (4) Мы хотим, чтобы у римского народа был вполне исправный флот и частные лица не отказывались выставить гребцов? Отдадим этот приказ прежде всего себе самим: (5) мы, сенаторы, завтра же отдадим в казну все наше золото, серебро и медные деньги: пусть каждый оставит лишь по кольцу себе самому, жене и детям, да буллу[2586]сыну, да еще жене или дочери по унции[2587]золота; (6) те, кто занимал курульные должности[2588], пусть оставят себе серебряный конский убор[2589]и фунт серебра на солонку и блюдо для приношения богам. (7) Остальные сенаторы оставят себе только по фунту серебра да медных денег по пяти тысяч ассов на каждого отца семейства. (8) Все прочее золото, серебро и медные деньги отнесем сейчас же триумвирам, ведающим казной[2590], не дожидаясь сенатского постановления. Пусть добровольные пожертвования побудят соревноваться в помощи государству сперва всадников, а потом и остальной народ. (9) Мы, консулы, много толковали между собой – другого пути нет, с помощью богов мы и пойдем им. Будет государство цело, оно охранит и состояния частных лиц; пренебрежем государственным – не сбережем и своего».
(10) Решение было единодушным; консулов поблагодарили. (11) Сенаторы разошлись; все наперебой стали отдавать в казну золото, серебро, медь, каждый хотел видеть свое имя в официальных списках если не первым, то из первых: триумвиры не успевали принимать, а писцы записывать взносы. (12) Сенаторы были единодушны; за ними последовали всадники, за всадниками простой народ. Таким образом, без указов, без принуждения государство получило и недостающих гребцов, и деньги на жалованье им. Приготовив все нужное для войны, консулы отправились в свои провинции.
37. (1) Никогда за все время войны ни карфагеняне, ни римляне так не чувствовали, сколь переменчиво военное счастье – то страх, то надежда владели ими. (2) Так шли дела у римлян в провинциях: неудачи в Испании, удачи в Сицилии смешивали печаль с радостью. (3) В Италии тоже утрата Тарента была тяжелым ударом, но гарнизон удержал вопреки ожиданиям крепость – и это радовало. (4) Внезапный ужас вдруг охватил Рим, боялись, что Город будет осажден, но Капуя оказалась покорена спустя несколько дней, и страх сменило ликование. (5) Его умерили события за морем: Филипп в недобрый час стал врагом, но появились новые союзники: этолийцы и Аттал, царствовавший в Азии: судьба словно уже обещала римлянам господство над Востоком. (6) Карфагеняне также утратили Капую, зато взяли Тарент, хвалились, что беспрепятственно подошли к стенам Рима, (7) и досадовали, что тем и кончилось. Им было стыдно: в то самое время, когда они были у стен Рима, римское войско, не обращая на них никакого внимания, другими воротами уходило в Испанию. (8) В самой Испании тоже карфагеняне совсем было вознадеялись, что если два таких войска истреблены, вожди их[2591]убиты, то и война завершена, и римляне изгнаны. Тем сильнее было их раздражение тем, что одержанная победа оказалась напрасной, а лишил их ее плодов Луций Марций, в сумятице возглавивший римлян. (9) Судьба уравновесила для обеих сторон успех и неудачу: та же надежда, тот же и страх – как будто только еще начинается война.
38. (1) Ганнибал особенно тревожился потому, что судьба Капуи, которую римляне осаждали упорнее, чем он ее защищал, отвратила от него много италийских народов. (2) Он не мог управлять всеми, разместив всюду гарнизоны – дробить войско было совсем не ко времени; вывести гарнизоны он тоже не мог, не доверяя ни обнадеженным, ни перепуганным союзникам. (3) Потеряв голову от жадности и жестокости, он решил разграбить и разорить все, что не в силах был оберечь: пусть ничто не достанется врагу. (4) План был и задуман гнусно, и осуществлен гнусно. Отшатнулись от Ганнибала не только безвинно терпевшие, но и большинство тех, кому происходящее служило только примером. (5) Да и римский консул не пренебрегал никаким случаем, если была надежда соблазнить город сдаться.
(6) В Салапии[2592]начальствовали Дазий и Блатий. Дазий – друг Ганнибала; Блатий сочувствовал римлянам, но был осторожен: через тайных лазутчиков он обещал Марцеллу выдать город; однако без помощи Дазия ничего нельзя было сделать. (7) Блатий долго медлил, и наконец, не в надежде на успех, а просто не придумав ничего лучшего, пригласил Дазия; тому был противен и самый замысел, он ненавидел соперника по власти и все открыл Ганнибалу. (8) Ганнибал призвал обоих; он разбирал какое‑то дело, а потом собирался начать следствие над Блатием. Посторонних удалили; обвинитель и подсудимый стояли; тут Блатий обратился к Дазию, склоняя его к измене[2593], (9) тот, как о чем‑то очевидном, воскликнул: вот, мол, с ним прямо на глазах Ганнибала заговаривают об измене. Ганнибалу и всем присутствующим замысел показался слишком дерзким, чтобы быть вероятным: конечно, он выдуман из зависти и ненависти к сопернику. (10) Да и выдумать такое обвинение было тем легче, что иметь свидетеля обвинитель не мог. Обоих отпустили. (11) Блатий не отказался от дерзкого замысла, покуда, твердя и настаивая, не убедил соперника, что и для них самих, и для родного их города спасенье в одном: выдать Марцеллу пунийский гарнизон – пятьсот нумидийцев. (12) Выдать без жестокой сечи было невозможно: во всем карфагенском войске нумидийская конница была лучшей. И хотя схватка была неожиданной и от лошадей в городе толку не было, нумидийцы, в суматохе вооружившись, попытались прорваться; (13) уйти они не смогли и пали, сражаясь до конца. Враги захватили живыми не больше пятидесяти человек. (14) Для Ганнибала потеря этого конного отряда была тяжелей, чем потеря Салапии. И никогда потом Пуниец не был силен своей конницей, которой долго превосходил римлян.
39. (1) В это самое время в тарентинской крепости почти голодали; и римский гарнизон, и начальник гарнизона и крепости, Марк Ливий, всю надежду возлагали на подвоз из Сицилии. Флот, кораблей в двадцать, стоял в Регии, (2) выжидая, когда безопасно можно будет пройти вдоль берегов Италии. (3) Распоряжался флотом и перевозкой припасов Децим Квинкций, человек происхождения темного, но славный многими воинскими подвигами. (4) Марцелл сначала поручил ему пять кораблей, в том числе две большие триремы; Квинкций распоряжался дельно; Марцелл добавил еще три квинкверемы. (5) В конце концов Квинкций сам потребовал от союзных Регия, Велии и Пестума[2594]корабли, которые они по договору должны были дать (об этом говорилось раньше). (6) Он создал флот в двадцать судов. С этим флотом, вышедшим из Регия, и встретился милях в пятнадцати от Тарента Демократ, шедший к Саприпорту[2595]с таким же числом тарентских кораблей. (7) Римлянин шел под парусами, не ожидая сражения. Под Кротоном и Сибарисом[2596]он пополнил команду гребцов; большие суда у него были превосходно вооружены и снабжены всем, что положено. (8) Как раз в ту пору ветер совсем упал, враги оказались на виду один у другого; времени убрать снасти[2597]и приготовиться к предстоящему бою хватило и гребцам и солдатам. (9) Редко настоящие флоты сражались с таким пылом: бились ведь за нечто большее, чем своя жизнь: (10) тарентинцы стремились отвоевать у римлян свой город, которым те владели почти сто лет[2598], освободить крепость, чтобы отрезать подвоз продовольствия и, победив в морском сражении, стать хозяевами на море; (11) римляне же хотели удержать крепость и доказать, что Тарент отнят был у них не мечом и доблестью, а изменой и предательством.
(12) С обеих сторон был подан сигнал; корабли ударились носами и уже не могли расцепиться; корабль захватывали железным крюком[2599], и тут уже стрел не требовалось: сражались врукопашную. (13) Носы, сцепившись, не двигались; кормы приходили в круговое движение, сообщаемое им вражескими гребцами. Корабли на узком пространстве сбились в кучу; вряд ли хоть одно копье зря упало в море; корабли шли, как пехота, в лобовую атаку, и бойцы свободно переходили с корабля на корабль. (14) Замечательна была схватка двух кораблей, возглавлявших флоты. Римским кораблем командовал сам Квинкций, а Тарентским – Никон, по прозвищу Перкон, (15) ненавистный римлянам и ненавидевший их не просто как враг, но и как один из предателей, сдавший Тарент Ганнибалу. (16) Квинкций и сражался и ободрял своих солдат, но не остерегся, и Никон пронзил его копьем, и Квинкций, как был с оружием, упал за борт перед корабельным носом. (17) Команда, потеряв вождя, растерялась, победитель‑тарентинец быстро перешел на римский корабль, потеснил врагов и овладел носовой частью корабля; сбившиеся на корме римляне защищались плохо. Вдруг со стороны кормы появилась другая вражеская трирема; так с двух сторон и захватывают враги римский корабль. (18) Ужас обуял солдат, когда они увидели, что взят корабль военачальника; началось беспорядочное бегство: одни суда затонули в открытом море; другие, причалившие к берегу, вскоре стали добычей жителей Фурий и Метапонта. (19) Из грузовых судов, следовавших с провиантом, врагам достались немногие; другие, ставя паруса по ветру, ушли в открытое море.
(20) Совсем не так хорошо в те же дни шли дела у тарентинцев на суше. Около четырех тысяч человек вышли из города и разбрелись во все стороны, грабя поля. (21) Ливий, командовавший крепостью и римским гарнизоном и настороженно выжидавший счастливого случая, выслал из крепости Гая Персия, храброго солдата, во главе двух с половиной тысяч воинов. (22) Тот напал на разбредшихся повсюду людей. Долго длилась бойня; лишь немногих, опрометью бежавших, загнал Персий в городские полураскрытые ворота; и город едва не был тут же захвачен. (23) Так уравнялись успехи сторон под Тарентом: римляне победили на суше, тарентинцы – на море. И те и другие одинаково обманулись в расчетах на хлеб, который вот‑вот должен был им достаться.
40. (1) Тогда же консул Левин почти уже к концу года прибыл в Сицилию; старые и новые союзники его ожидали. Левин счел нужным прекратить неурядицу и привести все дела в порядок в замиренных незадолго до того Сиракузах. (2) Затем он повел легионы на Агригент – последний оплот войны, – где засел сильный карфагенский гарнизон. Фортуна благоприятствовала замыслу Левина. (3) Командующим у карфагенян был Ганнон, но вся надежда у них была на Муттина и нумидийцев. (4) Муттин бродил по всей Сицилии, грабя римских союзников; и ни силой, ни хитростью не удавалось отрезать его от Агригента, не дать прорваться, где бы ему ни захотелось. (5) Слава Муттина затмевала славу военачальника, который возненавидел его[2600]. Даже успехи были ему из‑за Муттина не в радость. (6) Под конец он назначил на место Муттина своего сына, рассчитывая, что, лишенный власти, Муттин лишится и влияния на нумидийцев.