Излив свою боль в мощном рыке, Сарпедон содрал с одного из раненых конскую попону, набросил ее на голову и плечи и шагнул через костер. С торчавшего из стены крюка свисала веревка, не замеченная ахейцами, которые слишком торопились столкнуть ликийцев вниз. Сарпедон ухватился за нее и потянул с поистине нечеловеческой силой — так велико было его горе. Дерево застонало и заскрипело, почерневшие бревна начали расходиться и ломаться; внезапно большой кусок стены рухнул прямо на нас. Троянцы, которые оказались под стеной, были раздавлены, ахейцы, стоявшие наверху, рухнули вместе с ней, и в считанные мгновения вся центральная часть моего строя обратилась в хаос. Сквозь проем я увидел высокие каменные дома и бараки, позади них — ряды кораблей и серые воды Геллеспонта. Потом Сарпедон заслонил мне вид; он отбросил попону в сторону, схватил меч и щит и ринулся в лагерь ахейцев с воплем, предвещавшим врагу смерть.
Ахейцы бежали от нас, а мы все наступали, все больше и больше воинов проходило сквозь брешь в стене, пока наконец воины Эллады не смогли собраться с духом и повернуться к нам лицом. Аякс был там, поддерживая сопротивление, но в таком месиве о поединке нечего было и думать. Линия фронта не двигалась ни на йоту, ни назад ни вперед; Идоменей с Мерионом подтянули критян, и брат мой Алкаф упал. Я стер с глаз слезы и проклял свою слабость, хотя в ней было больше ярости, чем печали. Это лишь заставило меня лучше сражаться.
Появлялись и исчезали знакомые лица: Эней, Идоменей, Мерион, Менесфей, Аякс, Сарпедон. Среди ликийцев и дарданцев попадалось все больше троянцев; взглянув назад, я увидел, что проем в стене намного расширился. Только пурпурные гребни мешали нам убивать своих, такая была давка, такая жаркая была битва. Мужи погибали без счета, бессмысленно и храбро; мои подошвы скользили на настиле из человеческих тел, местами напор с обеих сторон был так силен, что мертвые оставались стоять с открытыми ртами, с истекающими кровью ранами. Мои руки и грудь были в чужой крови.
|
|
Рядом, словно из ниоткуда, возник Полидамант.
— Гектор, ты нам нужен. Мы прорываемся сквозь брешь, но ахейцы не уступают. Скорее к Симоису, поторопись!
Мне понадобилось время, чтобы выбраться из схватки, не создавая паники, но в конце концов мне удалось протиснуться вдоль ахейской стены, подбадривая воинов по пути, напоминая им, что мы окончательно победим тогда, когда сожжем эту тысячу вражеских кораблей и лишим ахейцев надежды уплыть восвояси.
Кто-то подставил мне ногу — и почти поплатился за это своей головой. Но, занося меч, я взглянул на него — он сидел на земле и глупо посмеивался.
— Почему ты не смотришь, куда идешь? — спросил Парис.
Словно громом пораженный, я уставился на него.
— Парис, ты никогда не перестанешь меня удивлять. Вокруг гибнут воины, а ты сидишь в укрытии как ни в чем не бывало. И даже находишь время развлекаться, ставя мне подножки.
Даже это не стерло улыбку с его лица.
— Гм, если ты думаешь, будто я стану просить у тебя прощения, Гектор, то ты ошибаешься! Признай, если бы не я, тебя бы здесь не было. Чьи стрелы сбили тех ахейских царьков, а? Кто заставил Диомеда покинуть битву, а?
Я схватил его за длинные черные кудри и рывком поставил на ноги.
— Тогда сбей еще кого-нибудь! Аякса, например, а?
|
|
Бросив на меня взгляд, полный ненависти, Парис ускользнул прочь, а я обнаружил, что наши ряды, к которым я направлялся, были атакованы Аяксом и большим отрядом саламинцев.
Битва шла уже по другую сторону насыпи. Теперь мы дрались среди домов — задача сложная и опасная, ибо каждый дом служил ахейцам прикрытием. Но те, кто сражался на открытом месте, постепенно отступали к берегу и кораблям. Аякс услышал мой боевой клич и ответил на него своим: «Эй! Эй! Враг! Враг!» Мы протискивались навстречу друг другу сквозь людской прибой, я держал копье наготове. И тут, когда я уже почти добрался до него, он внезапно нагнулся и выпрямился, держа обеими руками валун, до этого служивший подпоркой кораблю, вытащенному на берег. Мое копье было бесполезно. Я отбросил его и вытащил меч, рассчитывая на то, что успею ударить первым. Он швырнул в меня камень со всей силы. Мою грудь разорвала боль, и я упал.
Из гудящей темноты к свету, полному мучительной боли: вкус крови во рту, меня рвет, я открываю глаза, вижу рядом с собой на земле почерневшую кровь и снова лишаюсь чувств. Когда я прихожу в себя во второй раз, боль уже не так мучительна; один из наших лекарей стоит на коленях, склонившись надо мной. Я с усилием попытался сесть, он помог мне.
— Царевич Гектор, у тебя сильный ушиб ребер и несколько разорванных вен, но больше ничего серьезного.
— Боги сегодня на нашей стороне, — вздохнул я и поднялся на ноги, опираясь на него.
Чем больше я двигался, тем меньше была боль; я продолжал двигаться. Несколько моих воинов вынесли меня за симоисскую насыпь и положили рядом с моей колесницей. Кебрион улыбался мне во весь рот.
|
|
— Мы думали, ты умер.
— Отвези меня обратно, — велел я, залезая в колесницу.
Отсутствие необходимости передвигаться на ногах целый день было счастьем, но, доехав до толчеи, я вынужден был спешиться. Считая меня погибшим, моя армия потеряла уверенность, но как только воины узнали, что я жив и возвращаюсь в битву, они сразу воспряли духом. Должно быть, для ахейцев мое появление стало жестоким ударом. Они сломали строй и побежали между домами, пока неизвестному мне вождю не удалось остановить их у носа корабля, одиноко стоявшего, подобно полководцу, впереди первого, бесконечного с виду ряда кораблей. Мы с боем заставили ахейцев сдаться, ибо они отказались отступать дальше; не покорились только Аякс, Мерион и несколько критян.
Над моей головой навис нос одинокого корабля; когда Аякс уперся ногами в землю напротив меня и поднял свой меч — мой меч, который я ему подарил, я увидел победу на расстоянии вытянутой руки. Я сделал выпад, и он уверенно его отбил; мы вернулись к своему поединку, но на этот раз за нами не наблюдала ни одна пара глаз — вокруг все дрались с такой же свирепостью.
— Чей… корабль? — выдохнул я.
— Принадлежал… Протесилаю, — тяжело дыша, ответил он.
— Я… его… сожгу!
— Сначала… сгоришь… сам!
Ахейцы бросились защищать судно, которое, очевидно, было их талисманом, — нас с Аяксом разделил их внезапный натиск. Но со мной были воины из царской стражи, а ахейцы, вставшие против нас, были не чета саламинцам. Отнимая одну жизнь за другой, мы продвигались вперед. Я снова увидел Аякса, но на этот раз он не пытался заставить нас отступить. Несколькими мощными рывками он подтянулся на палубу корабля Протесилая, быстрый и гибкий, как гимнаст. Там он схватил длинный шест и начал лениво размахивать им по кругу, сшибая моих воинов с палубы в тот самый момент, когда они на нее залезали.
Когда последний из ахейцев, противостоящий мне, пал мертвым, я взобрался на плечи троянских воинов и принялся карабкаться вверх, пока не ухватился за корабельный нос. Оттуда до палубы был один прыжок. Аякс стоял передо мной, переминаясь с ноги на ногу, так и не побежденный. Мы обменялись оценивающими взглядами, одновременно почувствовав невероятную усталость от такой долгой битвы. Медленно качая головой, словно пытаясь убедить себя в том, что я не существую, он размахнулся шестом. Я выставил перед собой меч и, встретив его клинком, рассек вдоль на две части. От внезапной потери равновесия Аякс едва не упал навзничь; но он выпрямился и схватился за меч. Я рванул вперед, уверенный, что с ним покончено, но он снова показал мне, каким он был великим воином. Вместо того чтобы сразиться со мной, он побежал к корме, напряг мускулы и перепрыгнул с корабля Протесилая на другой, стоявший как раз позади него в середине первого ряда.
Я не стал его преследовать. Я любил этого человека, как и он, конечно же, любил меня. Будь мы друзьями или врагами, но наша взаимная привязанность крепла. Я знал, боги не хотят, чтобы мы убили друг друга: ведь мы обменялись подарками.
Я перегнулся за поручни и посмотрел на пурпурное море троянских гребней.
— Дайте мне факел!
Кто-то швырнул мне факел. Я поймал его, подошел к голой мачте, опутанной канатами, и позволил огню ласково облизать потрескавшееся сухое дерево. Аякс смотрел с соседнего корабля, его руки неловко повисли вдоль туловища, по лицу катились слезы. Огонь вспыхнул; полотнище пламени развернулось от основания мачты до ее верхушки, палуба засочилась струйками дыма от других факелов, заброшенных снизу в весельные проемы. Я побежал обратно на нос.
— Мы победили! Корабли горят!
Мои воины подхватили крик и бросились на ахейцев, сгрудившихся перед кораблями, стоявшими позади своего талисмана — корабля Протесилая.
Глава двадцать седьмая,
Рассказанная Ахиллом
Большую часть времени я проводил, стоя на крыше самой высокой мирмидонской казармы и глядя с ее высоты через стену, за которой лежала равнина. Я видел, как армия дрогнула и обратилась в бегство; я видел, как Сарпедон пробил брешь в стене; я видел, как воины Гектора хлынули в лагерь. Слушать, как Одиссей рассказывает о своем плане, было одно. Видеть, чем этот план обернулся, — невыносимо. Я тяжело побрел к дому.
На скамье снаружи сидел Патрокл, с лицом, мокрым от слез. Увидев меня, он отвернулся.
— Ступай найди Нестора. Я видел, как он недавно принес Махаона. Узнай у него новости про Агамемнона.
Пустая просьба. И так было ясно, каковы будут новости. Но по крайней мере, мне не придется смотреть на Патрокла или слушать, как он умоляет меня изменить решение. Шум битвы, бушевавшей по другую сторону укрепленной ограды, которая отрезала моих фессалийцев от остального лагеря, был почти не слышен; основной бой шел со стороны Симоиса. Я сел на скамью и дождался возвращения Патрокла.
— Что сказал Нестор?
Его лицо было перекошено презрением.
— Мы разбиты. После десяти лет страданий и боли мы — разбиты! И только по твоей вине! С Нестором и Махаоном был Еврипил. Наш рок ужасен, Гектор обезумел. Даже Аякс не в силах отразить его натиск. Они сожгут корабли.
Он перевел дыхание.
— Если бы ты не поссорился с Агамемноном, ничего этого не случилось бы! Ты пожертвовал Элладой ради страсти к презренной женщине!
— Патрокл, почему ты не веришь в меня? Почему ты против меня? Из-за ревности к Брисеиде?
— Нет. Я разочарован, Ахилл. Ты просто не тот человек, которым я тебя считал. Дело не в любви. Дело в гордости.
Я не сказал того, что мог бы сказать, ибо раздался ужасный крик. Мы оба помчались к защитной стене и взбежали по ступеням, чтобы заглянуть за нее. В небо поднимался столб дыма — это горел корабль Протесилая. Все уже случилось. Я мог выступать. Но как сказать Патроклу, что это ему, а не мне следует повести за собой фессалийцев и мирмидонян?
Когда мы спустились, Патрокл упал передо мной на колени.
— Ахилл, корабли сгорят! Если ты не хочешь, то позволь мне повести войска! Ты же видел, как им ненавистно сидеть здесь, пока остальные воины Эллады гибнут! Или ты замахнулся на микенский трон? Ты хочешь вернуться в земли, которые не смогут противостоять твоему нашествию?
Мое лицо окаменело, но я сумел ответить ровным голосом:
— Я не собираюсь занимать трон Агамемнона.
— Тогда позволь мне сейчас же возглавить воинов! Позволь мне вывести их к кораблям, пока Гектор не сжег их все!
Я сурово кивнул:
— Хорошо, веди их. Я понимаю тебя, Патрокл. Принимай командование.
Но, сказав это, я увидел, как можно улучшить план, и поднял Патрокла на ноги.
— Но с одним условием. Ты наденешь мои доспехи и заставишь троянцев думать, будто к ним вышел Ахилл.
— Надень их сам и иди с нами!
— Я не могу этого сделать.
Я привел его в свою оружейную и надел на него золотые латы из сундука Миноса, подаренные мне отцом. Они были ему велики, но я постарался их подогнать, укрепив пластины кирасы внахлест и положив в шлем подкладку. Наголенники доходили ему до бедер, давая больше зашиты, чем обычно. Пожалуй, если смотреть с не очень близкого расстояния, он сойдет за Ахилла. Посчитает ли это Одиссей нарушением клятвы? А Агамемнон? Что ж, будет жаль, если так. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить своего старинного друга — любовника — от беды.
Протрубил рог; мирмидоняне и фессалийцы собрались в мгновение ока, и стало очевидно, что они давно были готовы броситься в схватку. Вместе с Патроклом я вышел на площадку для сборищ, пока Автомедонт побежал запрягать мою колесницу; пусть толку от нее в лагере будет мало, было нужно, чтобы все увидели, что пришел Ахилл — вышвырнуть троянцев прочь. В золотых доспехах, которые я надевал только в редких случаях, каждый признает Ахилла.
Но как же так? Воины приветствовали меня так же оглушительно, смотрели на меня с той же любовью, какую выказывали мне всегда. Как такое возможно, если от меня отвернулся даже Патрокл? Я поднес руку к глазам и взглянул на солнце — еще немного, и оно сядет за горизонт. Хорошо. Не нужно, чтобы обман длился долго. С Патроклом все будет в порядке.
Автомедонт был готов. Патрокл вскочил на колесницу.
— Дорогой брат. — Я положил руку ему на плечо. — Выгони Гектора из лагеря, но не больше. Что бы ты ни делал, не преследуй его на равнине. Приказ понятен?
— Абсолютно. — Дернув плечом, он стряхнул мою руку.
Автомедонт прищелкнул языком, упряжка двинулась к воротам, отделявшим наш лагерь от основного, пока я поднимался на крышу казармы.
Теперь сражение кипело перед первым рядом кораблей; Гектор казался непобедимым. Но расстановка сил изменилась в одно мгновение, когда на троянцев со стороны Скамандра вышли пятнадцать тысяч свежих воинов, во главе которых был некто в золотых доспехах, на золотой колеснице, заряженной тремя белыми конями.
— Ахилл! Ахилл!
Я слышал, как обе стороны выкрикивают мое имя, — это было настолько же странно, насколько неловко. Но этого было достаточно. Стоило троянцам увидеть фигуру на колеснице и услышать мое имя, как они обратились из победителей в побежденных. Они побежали. Мои мирмидоняне жаждали крови и налетали на отстававших, не жалея сил, безжалостно кромсая их на куски, пока «я» выкрикивал свой военный клич и поддерживал их.
Армия Гектора повалила наружу через симоисскую насыпь. Я поклялся, что никогда больше нога троянца не ступит внутрь нашего лагеря. Никакая, самая хитрая уловка Одиссея не сможет меня убедить. Я обнаружил, что плачу, и не знал, по кому именно — по себе, по Патроклу или по всем погибшим ахейским воинам. Одиссею удалось выманить Гектора за ворота, но какой страшной ценой. Я мог только молить богов, чтобы потери Гектора сравнялись с нашими.
Ах! Патрокл преследовал троянцев по равнине. Когда я увидел, что он задумал, у меня дрогнуло сердце. Внутри лагеря толпа не давала никому приблизиться к нему достаточно близко, чтобы обман раскрылся, но на равнине — о, на равнине было возможно все! Гектор соберется с духом, и Эней еще в битве. Эней знает меня. Меня, а не мои доспехи.
Внезапно я понял, что лучше ничего не знать. Я ушел с крыши и сел на скамью у своего дома, ожидая, пока кто-нибудь придет. Солнце скоро сядет, сражение прекратится. Он останется жив. Он должен остаться жив.
Раздались шаги — младший сын Нестора, Антилох. Он рыдал и заламывал руки — все было ясно. Я попытался заговорить, но мой язык прилип к нёбу; с усилием я выдавил из себя вопрос:
— Патрокл мертв?
Антилох зарыдал в голос.
— Ахилл, его бедное нагое тело лежит на равнине среди троянского войска. Гектор расхаживает в твоих доспехах и смеется нам в лицо! Мирмидоняне убиты горем, но они не позволяют Гектору приблизиться к телу, хотя тот и поклялся бросить Патрокла на корм троянским псам.
Я вскочил, но колени мои подогнулись, — я упал в пыль, туда, где стоял на коленях Патрокл, умоляя меня вступить в бой. Неправда, неправда. Но это было правдой. Я знал, что это случится. На мгновение я ощутил в себе силу моей матери и услышал плеск и рокот моря. Опять она наслала на меня морок. Я с ненавистью выкрикнул ее имя.
Антилох положил мою голову к себе на колени, его теплые слезы падали мне на плечо, его пальцы растирали мне затылок.
— Он не хотел понять, — бормотал я. — Он отказывался понимать. Я никогда об этом не думал. Чтобы из всех именно он поверил, будто я могу оставить тех, кого люблю? Я дал им клятву. Он умер, считая мою гордыню сильнее гордыни Зевса. Презирая меня. И я уже ничего не смогу объяснить. Одиссей, Одиссей!
Антилох перестал рыдать.
— При чем здесь Одиссей?
И тут я вспомнил, покачал головой и поднялся на ноги. Мы вместе пошли к воротам в защитной стене.
— Ты думал, что я покончу с собой?
— Недолго.
— Кто это сделал, Гектор?
— Гектор надел его доспехи, но кто именно его убил — неясно. Когда троянцы приняли бой на равнине, Патрокл сошел с колесницы. И споткнулся.
— Его убили доспехи. Они были ему слишком велики.
— Мы этого никогда не узнаем. На него напали трое. Последний удар нанес Гектор, но тогда он мог быть уже мертв. Но он успел пустить им кровь. Убил Сарпедона. Когда на помощь подоспел Эней, то обман раскрылся. Троянцы были в ярости от нашей уловки, но воспряли духом. Потом Патрокл убил Кебриона, возницу Гектора. Вскоре после этого он спустился с колесницы и споткнулся. Не успел он встать, как они набросились на него, словно шакалы, — у него не было возможности защититься. Гектор сорвал с него доспехи, но прежде, чем он успел увезти тело, подоспели мирмидоняне. Аякс с Менелаем до сих пор сражаются, защищая его.
— Я должен помочь им.
— Ахилл, ты не сможешь! Солнце садится. Пока ты туда доберешься, все будет уже кончено.
— Я должен помочь!
— Предоставь это Аяксу и Менелаю.
Он положил руку мне на плечо:
— Я должен попросить у тебя прощения.
— За что?
— Я в тебе усомнился. Мне нужно было понять, что это все Одиссей.
Я проклинал свой длинный язык. Даже в мороке я был связан клятвой.
— Ты никому не должен этого говорить, Антилох, ты слышишь?
— Да.
Мы поднялись на крышу и посмотрели туда, где равнина была запружена людьми. Я заметил Аякса и увидел, что он крепко держит свежие силы фессалийцев на занятой позиции, в то время как Менелай выносит из битвы нагое тело, высоко подняв его на щите. Они возвращали Патрокла назад. Троянские псы не отведают его плоти.
— Патрокл! — закричал я. — Патрокл!
Некоторые услышали крик и посмотрели в мою сторону. Я выкрикивал его имя снова и снова. Все войско хранило молчание. Потом рог долгим, протяжным воем возвестил о приходе вечера. Гектор, сверкая моими золотыми доспехами в последних лучах красного заката, уводил свою армию к троянским стенам.
Патрокла уложили на самодельный помост в центре огромной площади для собраний перед домом Агамемнона. Менелай с Мерионом, покрытые запекшейся кровью и грязью, были настолько измучены, что едва держались на ногах. Потом, ковыляя, подошел Аякс. Когда из его обессилевших пальцев выпал шлем, у него не было сил нагнуться и поднять его. Я сделал это за него, отдал шлем Антилоху и крепко обнял своего двоюродного брата — это был способ поддержать его, не дав ему уронить своей чести, ибо он был повержен.
Собрались цари, окружив Патрокла и разглядывая его тело. Все раны были от подлых ударов: один нанесли под плечо, в зазор между кирасой и телом, другой — в спину, и еще один — в живот, куда копье вошло так глубоко, что, выходя, потянуло за собой кишки. Я узнал удар Гектора, но подумал, что умер Патрокл от удара в спину, кто бы его ни нанес.
Его рука свесилась с края помоста. Я взял ее в свою и опустился рядом с ним на землю.
— Ахилл, уйди, — произнес Автомедонт.
— Нет, мое место здесь. Позаботься вместо меня об Аяксе и пошли за женщинами, чтобы обмыть Патрокла и одеть его в саван. Он останется здесь до тех пор, пока я не убью Гектора. Вот моя клятва: я положу тела Гектора и двенадцати знатных троянских юношей ему в ноги в могиле. Их кровью он заплатит Харону, чтобы тот переправил его через реку Стикс в царство мертвых.[23]
Вскоре пришли женщины и смыли с Патрокла грязь. Они вымыли его спутанные волосы, забальзамировали раны сладко пахнущей мазью, стерли мягкой губкой следы от слез вокруг его крепко закрытых глаз. Только за это я мог благодарить судьбу: когда его принесли в лагерь, его веки уже опустились.
Всю ночь я держал его руку в своей, не чувствуя ничего, кроме отчаяния человека, чье последнее воспоминание о любимом было наполнено ненавистью. Уже две тени жаждали отмщения: Ифигения и Патрокл.
С первыми лучами солнца пришел Одиссей и принес две чаши разбавленного вина и тарелку ячменного хлеба.
— Поешь и попей.
— Только после того, как выполню то, в чем поклялся Патроклу.
— Он не знает о том, что ты делаешь, и ему все равно. Если ты поклялся убить Гектора, то тебе нужны силы.
— Я справлюсь.
Внезапно я уставился на него, только теперь осознав, что в лагере не было слышно признаков пробуждения.
— В чем дело? Почему все до сих пор спят?
— У Гектора вчера тоже был трудный день. На рассвете пришел гонец и попросил день перемирия, чтобы оплакать и похоронить мертвых. Битва продолжится только завтра.
— Если продолжится! — огрызнулся я. — Гектор вернулся в город, больше он оттуда не выйдет.
— Ты ошибаешься. — Глаза Одиссея сверкнули. — А я прав. Гектор считает, будто взял нас за горло, а Приам не поверит, что ты вернешься на поле боя. Уловка с Патроклом сработала. Поэтому Гектор с армией все еще на равнине, а не за стенами.
— Завтра я убью его.
— Завтра.
Он с любопытством посмотрел на меня:
— В полдень Агамемнон собирает совет. Воины слишком устали, чтобы помнить о ваших с ним отношениях, — ты придешь?
Я сжал пальцами холодную руку друга:
— Да.
Мое место рядом с телом Патрокла занял Автомедонт, а я отправился на совет, по-прежнему одетый в старую набедренную повязку из кожи и покрытый грязью. Усевшись рядом с Нестором, я задал ему немой вопрос: среди нас были Антилох и Мерион.
— Антилох догадался по тому, что ты вчера сказал ему, — прошептал старик. — Мерион догадался, слушая ругань Идоменея во время битвы. Мы решили, лучше уж полностью им довериться и связать их такой же клятвой.
— А Аякс? Он догадался?
— Нет.
Агамемнон был обеспокоен.
— Наши потери ужасны, — мрачно заявил он. — Насколько я знаю, с начала битвы с Гектором мы потеряли пятнадцать тысяч мертвыми или ранеными.
Нестор покачал седой головой, пропустив сквозь пальцы блестящую бороду:
— Ужасны — это не то слово! О, если бы только с нами были Геракл, Тесей, Пелей с Теламоном, Тилей, Атрей и Кадм! Говорю вам, теперь воины уже не те. С мирмидонянами или без, но Геракл с Тесеем смели бы на своем пути все.
Он вытер глаза пальцами, унизанными перстнями. Бедный старик. Он потерял в битве двух сыновей.
И тут Одиссей разозлился. Вскочил на ноги.
— Я вас предупреждал! Я говорил вам прямо и честно, что нас ждет, прежде чем нам улыбнется удача! Нестор, Агамемнон, к чему ваши жалобы? На наши пятнадцать тысяч Гектор потерял двадцать одну! Прекратите витать в облаках! Никто из ваших легендарных героев не сделал бы и половины того, что сделал Аякс, что сделал каждый из вас! Да, троянцы хорошо сражались! А вы ожидали другого? Но только Гектор держит их вместе. Если Гектор умрет, умрет и их дух. И где же их подкрепление? Где Пентесилея? Где Мемнон? Завтра Гектор не сможет бросить в битву свежие силы, а у нас будет почти пятнадцать тысяч фессалийцев, включая семь тысяч мирмидонян. Завтра мы сломаем троянцам хребет. Может, нам и не прорваться в город, но мы полностью деморализуем их войско. Завтра Гектор будет на равнине, и Ахилл получит возможность убить его.
Он самодовольно взглянул на меня:
— Ставлю на тебя, Ахилл.
— Еще бы! — едко сказал Антилох. — Я понял твой замысел, но услышал о нем не от тебя. Мне рассказал отец.
Одиссей внезапно насторожился, закрыв глаза.
— Твой план был основан на смерти Патрокла. Почему ты так настаивал, чтобы Ахилл не возвращался в битву даже после того, как это будет позволено мирмидонянам? Только ли для того, чтобы заставить Приама поверить, будто Ахилл никогда не смягчится? Или для того, чтобы унизить Гектора, заставив его сразиться с недостойным его противником? Патрокл погиб в тот момент, как получил командование. Гектор сразился бы с ним, даже и сомневаться не стоило. И он сразился. Патрокл умер. Именно такую участь ты ему и готовил.
Я вскочил на ноги, от слов Антилоха у меня будто череп раскололся. Мои руки потянулись к Одиссею с намерением свернуть ему шею. Но упали на полпути. Я безвольно сел обратно. Одиссей не предлагал одеть Патрокла в мои доспехи. Это предложил я. И кто знает, что случилось бы, пойди Патрокл в бой под своей личиной? Как я мог винить Одиссея? Виноват был только я сам.
— Ты и прав, и не прав, Антилох, — произнес Одиссей, притворившись, будто не заметил, как я вскочил с места. — Как я мог знать, что Патрокл погибнет? Судьба мужа в битве не в наших руках. Она — в руках богов. Почему он споткнулся? Может быть, один из богов, которые стоят за троянцев, подставил ему подножку? Я простой смертный. И не могу предсказывать будущее.
Агамемнон встал:
— Хочу вам всем напомнить, что вы дали клятву выполнить план Одиссея. Ахилл знал, на что он идет. И я тоже. И мы все. Нас не заставили силой, не завлекли обманом, не одурачили. Мы решили сделать так, как предложил Одиссей, ибо никто не смог предложить нам ничего лучше. И мы сами не могли ничего придумать. Неужели вы забыли, как мы бранились и раздражались, видя, что Гектор укрылся за стенами? Неужели вы забыли, что Троей правит Приам, а не Гектор? Все это было придумано в первую очередь для Приама. Мы знали цену. И решили ее заплатить. Больше сказать нечего.
Он сурово посмотрел на меня:
— Готовьтесь к завтрашней битве. Я созову общее собрание и перед всеми вождями верну тебе Брисеиду, Ахилл. И я поклянусь, что не спал с ней. Все ясно?
Каким старым он выглядел, каким уставшим. Волосы, которые десять лет назад были редко присыпаны сединой, сейчас перемежались широкими серебристыми лентами, по обеим сторонам бороды свисала снежно-белая прядь. Я устало поднялся, обняв все еще дрожащей рукой Антилоха, и вернулся к Патроклу.
Усевшись в пыль рядом с помостом, я взял у Автомедонта окоченевшую руку друга. День протек, словно вода, которая капля за каплей падает в колодец времен. Мое горе смягчилось, но вина — нет. Горе естественно, вину мы навлекаем на себя сами. Горе излечивается временем, но только смерть может смыть вину. Я никогда раньше об этом не думал.
Солнце становилось розовым и водянистым, прячась за дальний берег Геллеспонта, когда ко мне подошел Одиссей. На его лицо легли тени, глаза запали, руки безвольно висели по сторонам. С тяжелым вздохом он присел рядом со мной на корточки, сомкнув руки вокруг колен, и так и остался сидеть. Мы долго молчали; его волосы пламенели в последних лучах солнца, а профиль на фоне сумерек был словно выточенным из прозрачного янтаря. Он казался богом.
— Какие доспехи ты завтра наденешь?
— Бронзовые с золотой отделкой.
— Хороший выбор, но я бы дал тебе лучше.
Повернув голову, он серьезно посмотрел на меня:
— Какие чувства ты ко мне испытываешь? После слов того мальчика на совете ты хотел свернуть мне шею, но потом передумал.
— Те же, что и обычно. Только потомки смогут рассудить, кто ты есть, Одиссей. Ты не принадлежишь нашему времени.
Он склонил голову, что-то рисуя пальцем в пыли.
— Из-за меня ты потерял драгоценные доспехи. Гектор будет с удовольствием их носить, надеясь затмить тебя. Но у меня есть золотые доспехи, которые будут тебе впору. Они принадлежали Миносу. Ты примешь их?
Я посмотрел на него с любопытством:
— Откуда они у тебя?
Он рисовал в пыли каракули; над одной он нарисовал дом, над другой — лошадь, над третьей — человека.
— Списки покупок. У Нестора есть для них специальные символы.
Он нахмурился и стер рисунки ладонью.
— Нет, символов недостаточно. Нам нужно еще что-то, что может передавать идеи, мысли, у которых нет формы, они летят на крыльях разума… Ты слышал сказки, которые рассказывают про меня? Будто Лаэрт мне не отец? Что меня зачал Сизиф, с которым моя мать ему изменяла?
— Да, слышал.
— Это правда. И к лучшему! Будь я сыном Лаэрта, Эллада была бы беднее. Я не признаю своего происхождения открыто лишь потому, что, если я это сделаю, мои подданные сбросят меня с итакского трона, не успею я и глазом моргнуть. Но я увлекся. Я только хотел, чтобы ты понял, что эти доспехи были добыты нечестным путем. Сизиф украл их у Девкалиона, царя Крита, и отдал моей матери в знак любви. Ты наденешь то, что было добыто нечестно?
— С радостью.
— Тогда на рассвете я их принесу. Еще одно.
— Что?
— Не говори, что получил их от меня. Скажи всем, будто это дар богов, якобы твоя мать попросила Гефеста выковать их за ночь в своем небесном горне, чтобы ты смог надеть их на битву, как подобает сыну богини.
— Если ты хочешь, я так и скажу.
Я немного поспал, опустившись на колени и привалившись к помосту, тревожно, преследуемый сновидениями. Одиссей разбудил меня перед рассветом и повел к себе в дом, где на столе лежал огромный сверток, обернутый льняной тканью. Я невесело развернул его, ожидая увидеть добротные, искусно сделанные доспехи — конечно, отделанные золотом, но ничуть не похожие на те, которые теперь носил Гектор. Мы с отцом всегда считали, что они были лучшими из принадлежавших Миносу.