Именно в этом месте его раздумий послышался звонок и Лльюэлин пошел к телефону, подкрепляя себя мыслью, что, услышав голос Веры, он может бросить трубку.
— Алло! — сказал он.
— Здравствуйте, Айвор, — сказал Эфраим Траут. Мистер Лльюэлин затрясся от лысины до подметок. Прямой ответ на молитву часто действует именно так.
— Эфф! — закричал он. — Это вы!
— А кто ж еще?
— Где вы, Эф?!
— В Лондоне, отель «Дорчестер». Вызвали по делу, и я звоню вам. Спешу узнать, как вы справляетесь. Пошли к Николзу, Эрриджу и Трубшоу?
— Конечно, сразу, — сказал Лльюэлин, считая излишним рассказ о Вере Далримпл. — Видел младшего партнера, тоже Николза.
— Душехранителя он дал?
— Вот об этом я и хочу поговорить.
— Когда именно?
— То есть как «когда»?! Сейчас.
— Я собирался зайти к Сотби, на выставку первых изданий.
— К черту! Какие Сотби? Какие издания? Через двадцать минут вы здесь. Иначе уйду к Джонсу, Джуксу, Дженкинсу и Джернингему.
— Хорошо, Айвор, — сказал Траут, и через семнадцать минут сидел в кресле, а его друг говорил: «Так вот», — намереваясь очистить сердце от непосильнейших сердечных тягот, как выразилась бы училка, хотя могла бы знать, что приличные люди не суют в одну фразу «сердце» и «сердечных».
— Так вот, — сказал Лльюэлин, — у нас тут проблема. Мистер Траут всполошился.
— Сделали предложение?
— Конечно, нет.
Слово «конечно» могли бы счесть излишним, но Траут удержался.
— Ну, слава Богу, — сказал он. — А то я видел сон…
— К черту! Какие сны?
— …такой сон, будто вы выходите из церкви с шестой женой, а режиссеры держат над вами арку из сценариев. Значит, все в порядке.
— Нет. С Пикерингом плохо.
— А кто это?
— Душехранитель.
— И вы за него страдаете? Вы его так полюбили?
|
|
— Да, полюбил.
— Но работает он плохо?
— Очень хорошо. Дело не в том.
— А в чем?
— Он влюбился.
— Да, не ко времени. Может вам внушить всякие мысли.
— Вот тут вы не правы, Эф. Дело не во мне, а в нем. —. Он что, ваш утраченный сын?
— Он мне вообще не родственник, но я его люблю, как сына. Подружились с первого взгляда. Я не могу смотреть, как он себя губит. Ему всего двадцать пять, нельзя так рано жениться.
— В шестьдесят пять тоже рано.
— Поговорите с ним!
— Это можно.
— У вас такой опыт!
— Да уж, опыт у меня есть. Мы только и возимся в АХ с этими Ромео.
— Они к вам ходят?
— Нет, это мы к ним ходим. Услышим, что молодой кретин собирается жениться, и говорим: «Наш случай». Обычно успеваем вовремя. Хотя, бывает… Знаете Отиса Бьюстриджа?
— Нет.
— Наследник картофельных чипсов. Мы пытались его уговорить, чтобы он не женился на четвертой певичке, а он дал в ухо нашему представителю. Болезнь далеко зашла, патологический случай. У Пикеринга еще не так?
— Почти так. Не глаза, говорит, а звезды.
— Ай-яй, — яй-яй!..
— Голос — колокольчики на лугу.
— Ах ты, Господи!
— Ямочка какая-то…
— Мне это очень не нравится. Кроме того, есть опасность инфекции. Нет, нет, не спорьте! Словом, поговорить надо. Кто там пришел, не он?
Действительно, молодой голос пел за дверью что-то веселое, и не успел Лльюэлин сказать: «Он», — как вошел Джо, похожий на кабатчика из комической оперы в старом стиле.
— О, простите! — сказал он, увидев гостя. — Я не ждал, что вы заняты.
— Ничего, ничего, — сказал Лльюэлин, — это мой друг Траут.
Любой друг Лльюэлина немедленно становился другом и Джо, который воскликнул с превеликим радушием:
|
|
— Здравствуйте. Какой мир, а? Красота, а не мир. Мистер Траут суховато кашлянул, как бы намекая, что он видывал миры получше, но Джо не унялся.
— Полон света, — сообщил он. — Радости, света и смеха. Поневоле запоешь.
Мистер Траут кашлянул снова, показывая этим, что он не совсем согласен.
— Схожу к парикмахеру. Нельзя вести ее в ресторан, когда ты просто шотландская овчарка, — заметил Джо, после чего исчез, озарив комнату улыбкой.
Его проводило тяжкое молчание.
— Видите? — сказал наконец мистер Лльюэлин.
— Вижу, как не видеть, — серьезно отвечал мистер Траут. — Редко встречал такие безошибочные симптомы. Ведет в ресторан.
— То-то и оно!
— Сперва идет к парикмахеру.
— Это опасно?
— Еще бы! Самый явный симптом. Парикмахер? Значит, дело серьезно. Перед рестораном, заметьте. Конечно, главную роль играет обед.
— Помню, делал я предложение Грейс… — сказал Лльюэлин, мрачнея от одного воспоминания. — По-моему, главное, что свет притушен.
— А музыка?
— Да, и еще шампанское. Непременно закажет, гад!
— Надо его остановить. Созовем срочное собрание…
— Они же все в Калифорнии.
— Да, забыл.
— Поговорите с ним сами.
— Это уже не то. Тут нужно массовое воздействие. Ах, если бы наши люди были здесь!
— Что поделаешь! Он же ведет ее к «Баррибо».
— Ну и что?
— Там этот чертов скрипач! Подойдет к столику, и пилит, и пилит. Под такую музыку девушка согласится выйти хоть за графин.
Траут резко поднял голову.
— Что ж, дело ясно! — сказал он. — Остается метод Б.
— Метод Б?
— Я его не очень люблю, но в особенно сложных, хирургических случаях — приходится. Наркоз, только наркоз. Мы дадим ему снотворное.
|
|
Мистер Лльюэлин одобрил этот метод. Он вообще легко радовался.
— Правильно, — одобрил он. — Помню, один тип в баре подсыпал мне снотворного. Отключился на несколько часов, да и потом не мигнул бы, пройди передо мной все нью-йоркские красотки. Как-то не до них.
Тут лицо его померкло.
— Но снотворного у нас нет.
— Почему? — возразил Траут, извлекая из жилетного кармана белый пакетик. — Мы без него и не выходим. Мало ли что… Только метод Б удержал юного Бьюстриджа от парикмахера и ресторана. Сурово, но мы, члены АХ, ставим долг превыше всего. Точнее, священную миссию.
Вернувшись, Джо сообщил, что заодно вымыл голову и сделал маникюр.
— Я говорил, — прибавил он, — о том, что этот мир прекрасен. Мало того, он кишит превосходнейшими людьми. Куда ни пойди, какие-то ангелы. Возьмем парикмахера. Казалось бы, с чужим человеком можно быть сдержанным, сухим, а он — сама приветливость. Рассказал мне замечательный фильм — не из ваших, а? Там такое дело…
— Выпейте сперва, — предложил Лльюэлин.
— Хорошая мысль, — обрадовался Джо.
Сейчас смешаю коктейль, — сказал мистер Траут.
Салли сидела в вестибюле и очень страдала. Миллионеры и магараджи не замечали ничего, держалась она стойко, но чувствовала себя так, словно выпила что-то очень тошнотворное, а извергнуть — не смеет. Теперь она видела Пикеринга таким, каким он был, а это приведет в отчаяние любую девушку, тем более ту, которая имела неосторожность его полюбить.
Пришла она ровно в половине восьмого и немного удивилась, что его еще нет, но не испугалась. Мало ли что может задержать человека! Через двадцать минут она стала думать о несчастном случае. Много позже какой-то бес наконец шепнул ей страшную правду: это — месть.
Трудно поверить в такую низость, но что же еще. Вот, смотрите: если он задержался, мог позвонить; если он в больнице, позвонила бы сестра. Словом, он мстит. Именно тогда, когда тошнота сменилась яростью, Салли услышала: «Салли!», — подняла взор и увидела Джеклина.
Баронет часто заглядывал в этот вестибюль, поскольку сюда неуклонно ходили его знакомые, преуспевшие больше, чем он. Надеялся он и сейчас, что, умягчившись от коктейлей, кто-нибудь его угостит, — но никого не было. Зато была Салли, и он устремился к ней, естественно интересуясь ее реакцией на пресловутое письмо.
— Салли! — сказал он. — Привет. Ты одна?
— Привет, — безжизненно откликнулась Салли. — Да, одна.
— Понимаешь, вышел без денег…
— Я не хочу есть. Проводи меня домой. Я переехала, живу на Фаунтин-корт.
— Да, мне кто-то говорил.
— Вместе с одной девушкой.
— Так мне и сказали. Ты не ее ждешь?
— Нет. Она пошла к каким-то школьным подругам. Джеклину стало легче. Все ж неприятно оказаться сразу с двумя девушками, которым ты сделал предложение. Сперва они шли молча, потом он произнес:
— Салли.
— Да?
— Э-э-э…
Ему не очень понравилось, как она на него посмотрела. Как будто взвесила, что ли; а приятно ли, когда тебя взвешивают?
Он не ошибся; слово «э…» она прекрасно поняла, и вывела отсюда, что может перевести стрелку до старых, сельских времен. Случись это раньше, чем Джо Пикеринг явил себя во всей своей низости, она без малейших колебаний остудила бы его порыв; раньше… а теперь?
— Я получила письмо, Джеклин, — сказала она.
— Э?
— Я согласна. Если хочешь, мы поженимся.
— Если!.. — вскричал он и стал подыскивать фразу. Песенка слишком популярна, нельзя просто сказать: «Я дам тебе только любовь».
— Мы будем очень бедны, — сказал он, — но что с того? Бедность — большое благо. Когда ты беден, все становится приключением. Разве знает богатый жертвы, планы, мечты? Разве знает он блаженную жизнь на чердаке, где у кровати горит свеча, и ты можешь думать, что потолок расписан купидонами, а на окнах — изысканные занавеси?
Он прикинул, не перейти ли к корочке хлеба, но решил, что это слишком, тем более что Салли и так слушала без особого пыла.
— Такое блаженство нас не ждет, — сказала она со свойственной ей прозаичностью. — У меня есть двадцать пять тысяч. И квартира.
Джеклин застыл на месте, он был буквально потрясен; но сказал так:
— Что такое деньги в конце концов? Любовь, вот что главное.
Дафна Долби пришла в очень хорошем настроении.
— Где вы учились, Салли? — спросила она.
— Дома.
— Когда-то я пожалела бы, что мне меньше повезло, а теперь не знаю. Самые грымзы — совсем не такие страшные, остальные — просто душечки. Завтра веду их в ресторан. Пойдете с нами?
— Очень жаль, но я не могу. Должна поехать к няне.
— Да, это не подарок. Моя, слава Богу, живет в Эдинбурге. Она… Эй! Вы курили?
— Не я. Мой жених.
— У вас есть жених?
— Да.
— Однако и скрытная вы! С каких же пор?
— Часов с восьми.
— Кто это?
— Такой Джеклин Уорнер. Дафна немного помолчала.
— Вот как?
— Да. Вы его знаете?
— Так, встречала.
Они помолчали вместе.
— Конечно, про деньги он не слышал? — осведомилась Дафна.
— Нет.
— Вы ему сказали?
— Да. Он говорил, какие мы будем бедные. Хотела его утешить.
— Он удивился?
— Очень.
— Обрадовался?
— Не особенно. Деньги ему не слишком важны.
— Да, он такой духовный, — сказала Дафна.
Утром, закончив завтрак, Джеклин с некоторым удивлением услышал знакомый свист. Выглянув в окно, он увидел машину, а в ней — незнакомца, примерно того типа, к которому относится деревенский кузнец. Красотой он не блистал. Лицо у него было такое, словно на него опустился слон. Приличный человек не отвернется от ближнего, если тот не очень красив; но дело усугублялось тем угрюмым взглядом, каким обычно смотрят гангстеры. Короче (быть может, случайно), незнакомец производил угрожающее впечатление. Держал он букет белых роз.
— Проедемся, Джеклин, — радостно сказала Дафна. — Ты совсем закис без воздуха.
— С удовольствием, — ответил он. — А это что за морда?
— Сирил Пембертон, наш служащий. Он тоже прогуляется.
— Зачем?
— Понимаешь, нужен свидетель. Ах ты, не сказала! Едем мы в регистратуру. Надо, наконец, пожениться.
— Что?!
— Совсем замоталась с этим бюро, все некогда.
— Но, Дафна…
— Не спорь, дорогой. Сирил так давно ждет. Специально купил розы. У него трудный характер. Просто не знаю, что он сделает, если его огорчить.
Джеклин его не огорчил.
ГЛАВА IX
Заботясь о здоровье, мистер Траут любил в хорошую погоду пройтись после еды. На следующий день погода была неплохая, и, спустившись по Парк-лейн, он дошел до Фаунтин-корт, где увидел, что навстречу идет молодой Пикеринг.
— А, Пикеринг! — сказал он так приветливо, что окончательно загрустивший Джо ответил: «А, мистер Траут!» голосом замогильным, но вполне сердечным.
— Хорошая погода, — заметил Траут, ничуть не смущаясь. Члены АХ никогда не смущались, встретив спасенных пациентов, — смутится ли врач, прописавший больному одно из тех снадобий, которые, чуть не взорвав голову, все-таки вылечат? — Рад, что вам лучше. Мы очень беспокоились. Что вы тут делаете?
Будь мистер Траут менее приветлив, Джо не раскрыл бы души, но он пребывал в том состоянии, когда приветливость вызывает признания с такой же легкостью, с какой извлекает фокусник кроликов из шляпы. Сообщение о том, что он заходил к одной девушке, не обрадовало Траута. Он хмыкнул, как бы намекая, что лучше бы почитать хорошую книжку, и спросил:
— К той барышне, о которой мы вчера говорили?
— Да.
— Надеюсь, вы нашли ее в добром здравии?
Джо вскрикнул, словно грешник в аду, которому другой грешник наступил на ногу. Ирония вопроса задела обнаженный нерв.
— Нашел! Я ее не видел.
— Да? Почему же?
— Не хочет видеть меня.
— Вот как?
— Помните, я собирался с ней в ресторан?
— А, да! Еще пошли к парикмахеру. Помню, помню. И тут — этот приступ. Вероятно, она вас ждала в ресторане, а вы не явились.
— Вот именно. Я хотел все объяснить, пошел к ней — она мне дала адрес, а они дали другой, она переехала. Пошел туда…
— И вас не приняли?
— Вот именно.
— Благодарите Бога, мой друг, — сказал мистер Траут. — Да, Пикеринг, благодарите, вы спаслись от большой опасности. Вы когда-нибудь думали о том, что такое брак? Не будем говорить об этом жутком обряде, с епископами, и певчими, и подружками, и родней, которого вы удачно избежали, — возьмем то, что бывает дальше. Здесь я тоже имею в виду не мерзкий завтрак, это все недолго, сильный человек может выдержать, но другие завтраки, каждый Божий день, и обеды, и ужины, когда какая-то женщина подходит к вам сзади, закрывает вам руками глаза и спрашивает: «Угадай, кто тут!» Судя по тому, что вы говорили, барышня ваша привлекательна. Допустим; но умеет ли она водить машину? Будет делать покупки, пока вы играете в гольф? Вести семейную переписку? Кто гарантирует, что она не разошлет родственникам открытки? Как многие молодые люди, — продолжал Траут, — вы пленились хорошеньким личиком, не думая о том, сможет ли ваша избранница заполнить налоговые бумаги и расчистить снег, пока вы сидите у камина с добрым детективом. Да, — совсем умилился он, — вы счастливо отделались. Другой бы на вашем месте плясал…
— Господи! — воскликнул Джо.
Воскликнул он так потому, что увидел такси, а в нем девушку, то есть Салли, направлявшуюся в Вэлли-Филдз. Дотуда, как известно, шесть миль, обычно она ездила поездом, но когда у тебя двадцать пять тысяч, можно многое себе позволить.
Такси остановилось, подзастряв в пробке, что и позволило Джо очнуться от транса, вскочить в другую машину и крикнуть шоферу в ухо знакомые всем слова:
— За ними!
Шофер (толстый и усатый, хотя это не важно) любил конкретные инструкции.
— За кем? — спросил он.
— Вон за тем такси.
— За тем?
— Нет, за черным.
— А, за черным!
— Ну, езжайте!
За время этих переговоров в машину сел и мистер Траут, сказавший еще не все, и первым делом спросил:
— Куда мы едем?
— Не знаю, — отвечал Джо.
Мистер Траут, судя по всему, пощелкал языком, но разве услышишь в таком шуме!
— Может быть, — осведомился он, — лучше бы сперва узнать адрес?
Чувства Джо к мистеру Трауту немного поугасли, но он любезно объяснил:
— Помните, я вам говорил про девушку? Она в том такси. Мистер Траут поздравил себя с тем, что чутье подсказало ему сесть в машину.
— Хотите ее догнать?
— Вот именно.
Это уже было обидно. При всей своей скромности, он знал, что его считают непревзойденным мастером убеждения. Так говорил Фред Бассет, говорил и Джонни Рансибл, а уж тем более Г. Дж. Фланнери. Легко ли в таком случае убедиться, что доводы твои не принесли никаких плодов?
— Значит, я зря старался? — спросил он.
— Что вы делали?
— Старался. Уговаривал вас бросить мысли о женитьбе.
— Да?
— Да.
— Простите, не расслышал.
— Вот как?
— Задумался.
— О?
— Знаете, бывает…
— Знаю, — отвечал мистер Траут.
Поистине, дальше было некуда. Мистер Траут не привык разговаривать с глухими аспидами.[39]Отис Бьюстридж взбесился, но он хоть слушал. А этот… В конце концов, пусть летит с крутизны, как гадаринская свинья.
Но неугасимый дух Анонимных Холостяков не сдается так быстро.
— Разрешите продолжить? — сказал мистер Траут. — Так вот, я хотел бы напомнить вам об одной немалой опасности. У многих есть семьи. Маловероятно, чтобы вам досталась сирота, у которой нет ни сестер и братьев, ни теток и дядей. Вот вы говорите, ямочка. А знаете ли вы, что, судя по статистике, у 86,6 % молодых особ есть братья, которых надо подкармливать? У прочих есть дяди. Практически в каждом доме есть дядя Джордж или дядя Вилли, который выпить любит, а работать — нет. Человек, попавший в ловушку брака, находит там не столько счастливый приют, сколько богадельню.
— Нет, куда она едет? — сказал Джо.
Они уже миновали и Клапам, и Херн-хилл, а сейчас выезжали в тот оазис, где обитала на склоне лет небезызвестная няня. Вместе с тремя кошками она жила в хорошеньком коттедже, называвшемся «Лавры», половина которого, с отдельным видом и отдельным садиком, принадлежала женщине с собакой. Собака эта, по имени Перси, не любила кошек, что приводило к прискорбным распрям. Когда няня не принимала Салли, она читала Библию, размышляя о том, как уесть соседку. Распри бывают даже в земном раю предместья.
Первое такси было прытче, благодаря чему Салли удалось войти и закрыть дверь раньше, чем усатый шофер доехал до «Лавров». Когда он затормозил, Джо немедленно выскочил и, пронесясь через садик, позвонил в дверь. Открыла ее очень высокая, очень худая женщина с очень твердым взглядом, похожая на леди Макбет, а отчасти — и на зловещих женщин из готического романа.
Джо вспомнил свою няню, нередко бившую его головной щеткой; но не дрогнул. До воспоминаний ли тут?
— Здравствуйте, — сказал он. Няня не ответила.
— Разрешите войти?
— Что?
— Вы не возражаете, если я загляну на минутку?
— Зачем?
— Мне срочно надо видеть вашу гостью. Собственно говоря, няня могла оказаться доброй душой, которая рада помочь влюбленному человеку; могла — но не оказалась. Мужчинам она не верила. Взгляд ее, без того твердый, потвердел еще.
— Что вам от нее нужно? — сказала она. — Я знаю таких, как вы. Вы ищете, кого бы пожрать. Покайтесь! Царствие — при дверях. Отринь похоть плоти, воинствующую против духа, не то Господь поразит тебя, гроб повапленный.[40]
С этими словами она захлопнула дверь, а Джо побрел к такси. Траут стоял у машины. Он не расслышал беседы, но общий тон уловил.
— Не пустила? — проверил он.
— Да. Садитесь, поехали.
— Езжайте, я побуду здесь. Место очень приятное. Пройдусь, а потом сяду в поезд.
Место и впрямь понравилось мистеру Трауту. Ему понравились тенистые улицы, аккуратные газоны, а главное — цветы. Известно, что именно в этом лондонском предместье сеют больше всего семян, покупают больше всего патентованных удобрений и губят больше всего зеленой тли. Летом здешние цветы поистине прекрасны.
А вот насчет прогулки мистер Траут покривил душой. Он собирался зайти в дом, повидать Салли и проверить, идет ли речь о небольшой размолвке, которую можно устранить коробкою шоколада, или дело серьезней. Кроме того, ему хотелось увидеть, что за девушка произвела такое впечатление на Джо Пикеринга.
Как только машина скрылась, он, пройдя через садик, позвонил в дверь. Открыла ее хозяйка, которая поглядела на него тем взглядом, каким Джек Демпси глядел на своего противника.
Не зная, что кротость в данном случае не поможет, мистер Траут кротко сказал:
— Здравствуйте. Она не ответила.
— Не мог бы я повидать вашу гостью? — спросил он.
Вопрос был неудачен. Только что хозяйка «Лавров» полагала, что перед ней — еще один из тех назойливых людей, которые спрашивают, каким она пользуется мылом или сколько тратит в месяц; но тут ей стало ясно, что это распутник, который намного старше, а значит — хуже первого.
— Не могли бы, — отвечала она. — Стыдитесь! Она вам годится в дочери.
— Вы меня не поняли, — поспешил сказать он. — Я просто хотел бы…
— Ничего не выйдет.
— Нет, я…
— Отойди от меня, сатана.
Многие решили бы, что дальше говорить не о чем; многие — но не Траут. Долгий опыт подсказывал ему, что у всякого своя цена. Вынув бумажник, он извлек оттуда фунтовую бумажку и, мягко улыбаясь, ее протянул.
Хозяйка «Лавров» посмотрела на нее с омерзением. Жалела она о том, что не прихватила зонтика, а отчасти — и о том, что из бумажки не получится хороший снаряд. Купюра упала к ногам мистера Траута. Он наклонился, чтобы ее поднять, но внезапный ветер унес ее на крыльях голубки. Она закружилась над газоном, словно королева мая, танцующая вокруг шеста.
Наконец ветер утих. Добыча лежала на траве, почти у дверей. Радуясь счастливому исходу, мистер Траут протянул руку, наклонился — но услышал, что кто-то вроде бы полощет зубы у него за спиной. Оглянувшись, он увидел собаку. Он посмотрел на нее с упреком; она на него — с подозрением.
Пес по имени Перси, как мы уже говорили, гонял соседских кошек; однако он не был узким специалистом. Почтальоны бледнели, завидев его, равно как назойливые люди. Правилом он поставил: «Двигается — кусай!», — и мы огорчимся, узнав, что мистер Траут задвигался. Оставив ту позу, в которой вас можно принять за куст, он протянул дрожащую руку и сказал:
— У-тю-тю. Тю-тю-тю-тю. Ш-ш, ш-ш…
Перси убедился, что подозрения его не напрасны. Как он был прав, как прав! Это — вор. «У-тю-тю» звучало зловеще, «тю-тю» — еще хуже, «ш-ш» — совсем ужасно. Незнакомец был явственно опасней трех соседских кошек, которые тоже отнюдь не подарок.
Разделяя с Наполеоном мнение, что атака — лучшая защита, Перси вцепился в дрожащую руку, а мистер Траут завыл, словно десять кошек, которым одновременно наступили на хвост. Перси так испугался, что кинулся прочь со скоростью пятидесяти футов в минуту, и тут из дома вышла незнакомая женщина.
То была Амелия Бингем, вдова, владелица другой части домика. Глядя сквозь мглу непролитых слез, мистер Траут не смог бы ее описать, но мы скажем, что была она приветливой и уютной. Склонность к полноте помешала бы ей стать мисс Британией, мисс Лондон и даже мисс Вэлли-Филдз, но уют в ней был, ничего не попишешь, она им просто светилась. Однажды мистер Траут забрел куда-то в холодный ненастный вечер и вдруг увидел, что сквозь мглу сияют окна кабачка, обещая тепло и отдых. Именно это чувство он испытал теперь.
Обычно Амелия Бингем приветливо улыбалась; обычно — но не в такую минуту. Она знала Перси, слышала крики и боялась худшего.
— О, Господи! — сказала она. — Рана большая? — И кинулась к гостю, который исполнял пируэты, прижимая руку к губам.
— Да, — отвечал он, на мгновенье отнимая руку.
— Наверное, он принял вас за почтальона.
— Если он не может отличить меня от почтальона, — сказал мистер Траут, способный при случае к горчайшему сарказму, — сводите его к доктору.
Именно тут Амелия Бингем пригласила его зайти в дом, где она обработает рану. Он согласился. Ярость еще владела им, но ее подмывали какие-то другие чувства. Общение с этой женщиной умягчало всех. Сейчас она заметила, что Перси — нехорошая собака, и мистер Траут отвечал, что это очевидно.
— Вы из Америки, да? — спросила Амелия. — Так я и думала. Понимаете, мы говорим «к врачу». Если больно, не скрывайте, — прибавила она, обрабатывая рану йодом.
Мистер Траут добродушно заверил, что никакой боли нет, и похвалил ее проворство, а она сказала, что у нее большая практика.
— Бинтуете почтальонов?
— Да нет, он им рвет штаны. Я служу в больнице.
— А, понятно!
— Сегодня у меня отгул. Один день в неделю мы друг друга отпускаем. Где вы в Америке живете?
— В Калифорнии, — отвечал гость, — в Голливуде.
— Вы артист?
— Нет, юрист. Амелия радостно охнула.
— Тогда вы скажете, имеет ли право соседка перебрасывать ко мне улиток.
— Ни в коей мере. Перед законом улитка — дикое животное.
— Что ж мне делать?
— Перебрасывать их обратно.
— Спасибо вам большое.
— Рад служить.
Отношения становились сердечней с каждой минутой.
— Хорошо там? — спросила Амелия.
— Где?
— В Калифорнии.
— Очень хорошо. Ее называют жемчужиной наших Штатов. Я сказал бы так: омытая солнцем, овеваемая тихим ветром, она являет собой то идеальное место, где только могут жить отважные мужи и прекрасные дамы. Чего там только нет! Кинотеатры, апельсиновые рощи…
— А землетрясения?
Мистер Траут, плавно помававший рукой, застыл, словно актер на съемке, услышавший: «Стоп!» Он не верил своим ушам.
— Простите?
— Разве у вас их нет? Вот, недавно…
— Вы спутали. Это пожар в Сан-Франциско.
— Да?
— Да. Пожар. Землетрясение в Калифорнии! Нет, поистине!..
— Вечно я все путаю. Ну вот. Продержится долго, если не будете махать рукой. А теперь я вас чаем напою. Хотите чаю?
— Конечно, — сказал мистер Траут. — Очень хочу, он освежает.
За чаем он и заметил, что с ним происходит что-то странное. Он испытывал незнакомые чувства. Все стало иным — глядя на хозяйку и на пышные булочки, которые, кстати, испекла она сама, он думал о том, что последние двадцать лет нередко заблуждался. К примеру, ему казалось, что холостяцкая жизнь — идеальна; а это не так. Разумному человеку нужна жена, нужен и дом, где для тебя пекут такие булочки. Словом, подобно Ромео, Джо Пикерингу и многим другим известным лицам, он влюбился с первого взгляда, и если мысль о Фреде Бассете, Джонни Рансибле и Г. Дж. Фланнери коснулась его сознания, он ее отогнал.
По-видимому, среди законов природы есть и такой: убежденный холостяк влюбляется с той неслыханной силой, которую прочие люди растрачивают с малых лет. Правда, на девятом году мистер Траут поцеловал под омелой шестилетнюю красавицу, но на этом его любовная жизнь кончилась, и сорок лет крядуон копил чувства, прорвавшие теперь плотину. Он ощутил, что рухнули все его принципы. Златоуст, обличавший любовь, глава и гордость АХ, стремился к Амелии, как, судя по слухам, стремится олень на источники вод. Если бы ангел принес ветку омелы, он бы немедленно повторил свой давний поступок.
— Как вкусно! — сказал он, доедая последнюю булочку. — Неужели сами пекли?
— А кто ж еще? И варенье сварила.
— Поразительно! Разрешите мне проведать вас снова. А вы не можете пойти в ресторан?
— Могу, спасибо.
— Я остановился в отеле «Дорчестер». Приезжайте туда к половине восьмого!
— С огромным удовольствием.
— Только без собаки, — сказал мистер Траут и прибавил для верности: — Ха-ха.
— Ха-ха! — отозвалась Амелия.
— Хо-хо! — завершил беседу гость, думая при этом, что надо бы сходить к парикмахеру.
ГЛАВА Х
Вечер того дня, когда любовь настигла мистера Траута, не принес огорчений его другу. Своим лондонским представителям взрывчатки под зад он подложил, кухарка оказалась истинным мастером, международный разговор убедил его, что дела идут неплохо, а от Веры Далримпл не было никаких вестей. Словом, Промысел Божий просто из кожи лез ради хорошего человека.
Особенно умилял магната последний из его даров. Два раза злосчастный Айвор был на волосок от гибели, и спасся поистине чудом. В первый раз к столику вовремя подошел ее знакомый, а во второй — на него напала икота, и он смог поразмыслить, пока официант бил его по спине.
Однако нельзя искушать Господа; а потому он особенно радовался, что Веры просто нет. За последним обедом он как раз заметил удивительное сходство с Грэйс, и мысль о том, что опасность миновала, приносила истинное блаженство.
Именно об этом он думал, когда позвонили в дверь. Открывать он пошел, потому что ждал Траута, тот ему звонил: но боялся — ужасно. Траута он очень ждал. Вот кто разбирается в таких делах, и всегда надежней, чтобы тебя лишний раз поддержали.
Он ждал — и дождался, но Траут был совсем иным. Траут сиял, он сверкал, он приплясывал. Даже опустившись в кресло, он топал по ковру, словно нервный конь или танцор, исполняющий под волынку особый шаркающий танец, популярный некогда в американском водевиле.
Лльюэлин не обратил на все это должного внимания. Трудно опознать любовь извне, если ты занят только собою. Траут — угасший ли, светящийся ли — был для своего друга просто Траутом. Окажись тут Шерлок Холмс, он сделал бы выводы; но Айвор Лльюэлин их не сделал. Если он вообще об этом подумал, он решил, что друг его простудился.