— Ты решил продать дневник им? — спросила Билл.
— Если они не пойдут на попятную. Все-таки пятьдесят тысяч — приличная сумма. Кругленькая.
Билл согласилась.
— Очень приличная. И очень кругленькая. Я бы за эту цену уступила. Возьми у них чек, отложи пять тысяч для Фиппса, отстегни нам с Джо двадцать — и ты свободен.
Смидли, скорыми шагами человека, для которого время — деньги, направлявшийся к двери на террасу, притормозил. Его явно что-то поразило.
— Тебе с Джо? Двадцать тысяч? Это ты о чем?
— На наше литературное агентство.
— Какое еще агентство?
— Ты сам говорил, что вложишь в него деньги, — пояснил Джо. Смидли всплеснул руками.
— Я говорил, что вложу деньги в какое-то литературное агентство? Когда?
— Позавчера вечером. Когда мы гуляли в «Могамбо».
— Впервые слышу.
— Как? Мы же несколько часов это обсуждали. Неужели не помнишь?
Билл помрачнела.
— Я так и знала, что этим кончится, Джо. У Смидли дырявая память.
Смидли обиженно засопел.
— Память у меня прекрасная, — буркнул он. — Я действительно ни малейшего представления не имею о каком-то там литературном агентстве. Что это за агентство?
— То самое, которое мы с Билл собираемся приобрести.
— И из какого-то случайно оброненного мной замечания вы сделали вывод, что я готов ссудить вам денег?
— Какое, к черту, случайное замечание? Мы полтора часа мусолили это дело. Ты хлопал меня по плечу и твердил, что…
Смидли покачал головой.
— Ошибка какая-то. Абсурд. Я бы нипочем не вложил деньги в литературное агентство. Слишком рискованный бизнес. Я собираюсь вернуться в Нью-Йорк и заняться продюсерским делом. Открою контору и сделаю объявление, что готов рассматривать сценарии. С Божьей помощью все будет как в старые времена. Ну ладно, что зря болтать. Увидимся, пока, — заключил Смидли.
Он вышел, а Джо и Кей после минутного молчания очнулись и последовали за ним. Их голоса затихли где-то в саду, и Билл снова села за диктофон.
— Ах, Голливуд, Голливуд, — начала она. — Прибежище пустой славы и ожесточенной борьбы, где неугасимое пламя обжигает крылышки беспечного мотылька, где тротуары омывают горькие слезы обманутых дев…
Дверь отворилась.
— А, Алела! — радушно воскликнула Билл. — Я тебя ждала. Йо-хо-хо! Ты как нельзя более кстати.
ГЛАВА XX
Адела выглядела более внушительно, чем когда-либо, и голос ее, зазвучавший после того, как она некоторое время молча разглядывала Билл, гремел как раскаты грома. — Вот ты где, Вильгельмина.
Билл — не из тех, кого можно запугать громом — кивнула сестре с неподдельной сердечностью.
— Да, я здесь, как всегда в трудах. Записывала твои впечатления от Голливуда в то время, когда студия «Биоскоп» не хотела брать тебя на работу.
Адела просверлила сестру взглядом.
— Оставим мои впечатления от Голливуда. Вильгельмина, мне нужно сказать тебе словечко.
— Хоть тысячу.
— Довольно будет и пяти. Вильгельмина, где дневник? Билл наморщила лоб.
— Дневник? Какой дневник? — Лицо ее прояснилось. — А, ты, наверное, имеешь в виду дневник, о котором спрашивала у Смидли? Разве его нет в сейфе?
— Ты прекрасно знаешь, что нет.
— А я думала, ты его туда положила.
— Я положила, но его там больше нет. Даю тебе две минуты на размышление.
— Мне?
— После этого я умываю руки и передаю дело в руки закона.
Билл подняла руку.
— Подожди-ка. Это что-то знакомое. Помнится, я читала этот текст в субтитрах твоего фильма «Золотые грешники». Припоминаешь? Ты еще застала свою сестру за взломом сейфа.
— Как и нынешней ночью.
— Не понимаю.
Это для Аделы было уже слишком. Она схватила с подноса стакан с коктейлем и швырнула его об стену.
— Ах ты, артишок иерусалимский! Ты что, слов не понимаешь? Хорошо, скажу яснее. Может, тогда до тебя дойдет. Ты украла мой дневник!
Повисла пауза.
Потом Билл тоже схватила стакан для коктейля, но совсем с другим намерением. Она размеренными движениями принялась сбивать коктейль. Только плеск жидкости в стакане нарушал тишину. Адела сжимала и разжимала кулаки. Лицо ее окаменело. Однажды ее покойный муж, Альфред Корк, застал ее в таком состоянии, когда всю ночь играл в покер, и даже не собрав вещей, немедленно отбыл в Мексику. На Билл поведение сестры произвело гораздо меньшее впечатление. Она закончила сбивать коктейль, осушила стакан и крякнула с видимым удовольствием.
— Ну? — вопросила Адела. — Ты и теперь будешь отпираться?
Билл явно забавлялась ситуацией. Она снова наполнила стакан, молча отдавая должное мастерству отсутствующего Фиппса. Джимми Фиппс, конечно, не самая приятная особа из тех, что дышат чистым воздухом Беверли-Хиллз, его моральный кодекс вполне соответствует нормам, принятым в тюрьме, но коктейли он сбивает классно.
— Дорогая моя Адела, я не умею взламывать сейфы.
— Зато у тебя есть друзья, которые это умеют. Твои дружки — жулики из жуликов, на ходу подметки режут.
— Единственный мой друг на этой территории — Джо Де-венпорт, а его вряд ли можно причислить к взломщикам. С таким же успехом можно заподозрить Фиппса. Нет, — сказала Билл, почтительно отхлебывая мастерское творение дворецкого, — на мой взгляд, здесь работал кто-то со стороны.
— Со стороны!
— Вот именно. Может быть, работала международная банда. Эти международные банды знают свое дело. Хочешь выпить?
— Я не пью коктейли.
— Много теряешь.
Уважение Билл к Фиппсу углубилось. Как щедро одарила природа этого человека! Он не только гениально смешивает мартини, но еще и красноречив беспримерно. Он сравнил Аделу с удавом, глядящим на кролика, и сейчас она как нельзя больше напоминала такого удава. В критические моменты Смидли одолевала крупная дрожь, но он явно уступил бы сейчас пальму первенства по этой части Аделе Шэннон-Корк.
— Ты, стало быть, хочешь меня уверить, — сказала Адела, борясь со своими чувствами, — что по чистой случайности сейф обворовали именно в ту ночь, когда в нем лежал дневник?
— Конечно, по чистой случайности.
— Хорошенькая случайность!
— Боюсь, крайне неудачная. Для тебя. Адела окрысилась.
— Что ты хочешь этим сказать? Билл пожала плечами.
— По-моему, и так ясно.
— Мне — нет.
Билл стала серьезнее. Она пожалела сестру и замялась, не желая сообщать Аделе неприятные новости.
— Смотри сама, — сказала она. — Смидли получил предложение продать дневник за пятьдесят тысяч долларов. Он хотел придержать его у себя, а ты выманила его и спрятала в сейфе. Другими словами, ты добровольно приняла на себя всю ответственность за него.
— Ерунда.
— Ты не станешь считать это ерундой, когда Смидли вчинит тебе через суд иск на пятьдесят тысяч.
— Что?
— Не забудь, что он может выставить трех свидетелей, которые подтвердят, что ты отняла дневник, несмотря на его протесты. Ни одно жюри присяжных в целой Америке не вынесет вердикт в твою пользу.
— Чушь собачья.
— Можешь повторять, что это чушь, если тебе так спокойней. Я только констатирую факты. Любое здравомыслящее жюри без колебаний решит дело в его пользу, и ты заплатишь не только пятьдесят тысяч, но еще и кругленькую сумму в возмещение судебных издержек. Хорошо еще, что ты миллионерша, на бобах не останешься. Правда, ты из тех женщин, которые вообще не любят раскошеливаться. Тогда дело другое.
Адела, спотыкаясь, добрела до дивана и без сил упала на него.
— Но… но…
— Говорила тебе, выпей коктейль.
— Но это же абсурд.
— А вот и не абсурд. Вполне реальная угроза. Здесь тебе не поможет даже самый блестящий адвокат. Смидли выиграет дело, как пить дать.
Адела вынула из кармана платок и нервно комкала его. Она волновалась, и сил у нее почти не осталось. Когда она заговорила, в голосе ее звучали льстивые нотки.
— Но, Вильгельмина…
— Что, Адела?
— Вильгельмина, неужели ты не уладишь дело со Смидли миром?
Билл допила коктейль и удовлетворенно вздохнула.
— Наконец-то слышу голос разума. Теперь с тобой можно говорить по существу. Признаться, я уже все уладила с ним полюбовно.
— Уже?
— Да, он только что тут был, весь пылал яростью. Никогда ничего подобного не видела. Кремень, а не человек. Настаивал на том, чтобы ты отдала ему всю сумму. Видела бы ты, как он тут метался! Поистине, как тигр в клетке. Я сперва и не верила, что мне удастся с ним договориться. Но я нашла лазейку. Намекнула, как выматывают судебные тяжбы, и он стал податливей. В конце концов, рада тебе сообщить, что я сбила цену до тридцати тысяч.
— Тридцати тысяч!
— Я знала, что ты обрадуешься, — сказала Билл и недоверчиво посмотрела на сестру. — Или ты не обрадовалась?
— Это натуральный грабеж, — сдавленно ответила Адела. Билл не согласилась с этим мнением.
— А по-моему, это самая обыкновенная сделка. Смидли из-за тебя лишился верных пятидесяти тысяч. Но благородно соглашается принять тридцать. Просто верх благородства, что и говорить. Если ты не согласна, что ж, начинай судиться. Предпочитаешь выложить пятьдесят вместо тридцати — дело твое. На мой взгляд, это выглядит несколько эксцентрично.
— Но, Вильгельмина…
Билл поспешила выдвинуть другой аргумент.
— Конечно, в этом случае не избежать огласки. Боюсь, ты будешь выглядеть на суде не в лучшем свете. У общественности создастся впечатление, что ты способна подобрать все, что плохо лежит. Друзья при твоем приближении будут прятать ценные вещи по сундукам и сидеть на них, пока ты не скроешься из виду. Ни Луэлла Парсонс, ни Хедда Хоппер не преминут позлословить на твой счет во всех газетах и журналах. «Голливудский репортер» обязательно поместит твой портрет на первой странице. Но, повторяю, — заключила Билл, — ты вольна решать, как лучше поступить.
Картина, которую нарисовала сестра, решила дело. Адела поднялась с дивана.
— Ну ладно, — помедлив, сказала она, подавляя острое желание завопить и пошвырять об стенку все стаканы с коктейлями. — Это грабеж, но… ну ладно.
Билл одобрительно кивнула. Каждому приятно видеть в близком человека разумного.
— Хорошо, — сказала она. — Я рада, что ты сделала правильный выбор. Иди в свой будуар и выпиши чек. Отдай его мне. Смидли назначил меня своим доверенным в делах. — Она проводила Аделу до двери. — Ах, какая гора у тебя, должно быть, свалилась с плеч! Тебе, наверное, просто танцевать хочется. Или летать.
Вошел Фиппс.
— Констебли прибыли, мадам.
— К черту констеблей, — отозвалась Адела и выплыла из комнаты. Билл серьезно посмотрела на дворецкого.
— Ты должен извинить миссис Корк, Фиппс, если она кажется тебе несколько странной. Она понесла тяжелую утрату.
— Весьма сожалею, мадам.
— Я тоже. Наверное, испытания посылаются нам недаром. Они делают нас более духовными.
— Вполне вероятно, мадам.
— Ты тоже выглядишь более духовным, Фиппс.
— Спасибо, мадам.
— Не за что. Приведи сюда полицейских.
— Слушаюсь, мадам.
Со стороны веранды вошли Кей и Джо. Вид у них был печальный.
— Ну? — спросила Билл.
— Никакого успеха, — ответил Джо.
— Даже слушать не хочет, — подтвердила Кей. Билл не выказала ни малейшего удивления.
— Смидли вообще не умеет слушать. Он напоминает глухого аспида, с которым мучаются заклинатели. Но не вешай носа, Джо. Все хорошо. Джо передернулся.
— Все — что?
— Все отлично.
— Кто сказал?
— Я сказала.
— Констебли, мадам, — провозгласил Фиппс.
Вошел сержант Уорд в сопровождении патрульного Мор-хауса. Билл приветствовала их с преувеличенным удовольствием.
— Как же приятно вновь видеть вас, джентльмены! — воскликнула она.
— Доброе утро, мэм.
— А я как раз думала, как было бы хорошо, если б вы заскочили к нам на огонек. Часто в этом мире встречаешь новое лицо и говоришь себе: «Может, я обрел друга?». Ну точно, друга. Ей-богу, я в самом деле нашла друга, и — бац! — лицо это исчезло.
Она внимательно посмотрела на полицейских.
— Вы какие-то необыкновенно радостные, — сказала она. — Вам привалила удача?
Сержант заулыбался. Патрульный тоже.
— По-моему, да, — сказал патрульный. — Скажи ей, сержант.
— Да, мэм, — ответил сержант, и его лицо прямо расплылось в улыбке. — Вот оно, счастье-то.
— То есть?
— Да, мэм. Нам утром позвонили со студии «Медулла-Облонгата-Глутц», из отдела кадров. Завтра начинаем.
— Вот так. Удача не заставила себя долго ждать.
— Да, мэм. Само собой, пока что мы будем сниматься в массовке.
— Пока что в массовке, — сказал патрульный Морхаус.
— Естественно, — добавил сержант Уорд. — Но это пока. Мы ждем повышения по службе.
— И дождетесь, — сказала Билл. — Вас ждет головокружительная карьера. Сначала массовка, потом эпизод, потом маленькие роли, потом большие, потом еще больше, а там и в звезды выйдете.
— В настоящие звезды, — сказал сержант.
— Самые настоящие, — сказал патрульный.
— Вы будете знаменитей Гэри Купера.
— Как пить дать, — сказал сержант. — Ну кто такой Гэри Купер, в конце концов!
Вошла Адела. В руке она держала клочок бумаги, и ничто в ней не указывало на то, что она испытывала радость. Она подошла к Билл и протянула ей бумагу с выражением человека, у которого откачали несколько литров крови.
— Вот, — сказала она.
— Спасибо, Адела.
— Я глубоко сожалею, что не задушила тебя в колыбели. Сержант отдал честь.
— Вы нас вызывали, мэм?
— Да, — ответила за нее Билл, — но по ошибке. Сестре показалось, что ночью взломали ее сейф. А оказалось — нет.
— Вот оно как! — протянул сержант.
— До свиданья, — сказала Адела.
— До свиданья, мэм, — отозвался сержант.
— Ой, — воскликнул патрульный, — простите, леди, нельзя ли попросить у вас автограф?
Адела задержалась в дверях. Прежде чем ответить, ей пришлось проглотить ком в горле.
— Нельзя, — ответила она. — Если кто-нибудь из вас еще раз заикнется про автографы или какие другие подписи, я вам головки поотрываю. До свиданья.
Дверь с грохотом захлопнулась за ее спиной. Сержант посмотрел на патрульного. Патрульный — на сержанта.
— Вот они, женщины, — сказал сержант.
— Да, женщины, — сказал патрульный.
— Так и хочется поучить чуток, — сказал сержант.
— Порою — да, не мешало бы, — согласилась Билл. — Но понять женщину может только женщина. Причем очень, очень умная. Вроде меня. На, Джо, — добавила она, протянув ему чек.
Он недоумевающе взглянул на нее.
— Билл, — хрипло выговорил он. — Господи, Билл! Билл хлопнула себя в грудь.
— Старая, Верная! А куда Смидли подевался? Мне надо с ним потолковать.
ГЛАВА XXI
Дом Луллабелль Махафис, чьи сады были вручены заботам мексиканского джентльмена, с которым отправился беседовать Смидли, находился в двухстах ярдах вниз по дороге от усадьбы Кармен Флорес, так что Билл быстро одолела эту дистанцию. Приближаясь к воротам, она увидела выходящего из них Смидли и двинулась ему наперерез. Он что-то насвистывал, и в походке его чувствовалась уверенность, которая успокоила Билл.
— Ну что? — спросила она. — Виделся с ним?
— А, Билл, привет, — отозвался Смидли. — Нет, его нет дома. У него выходной. Но ничего. Я как раз шел домой, чтобы одолжить у тебя твою колымагу. Хочу пока съездить повидаться с ребятами из «Колоссал-Эксвизит». Господи, — прибавил он, подняв глаза к небесам, — какой славный денек!
— Для тебя.
Смидли не относился к числу чувствительных натур, но даже он смог понять, что денек, который принес ему такую удачу, по отношению к некоторым другим оказался не столь благословенным. Ему вдруг припомнилось, что, беседуя с племянницей Кей и этим молодым человеком, он довольно равнодушно отнесся к проявлениям отчаяния с их стороны.
— Кстати, а что за чепуху молол этот молодой Девенпорт насчет какого-то литературного агентства? — спросил он. — Он, кажется, был очень озабочен, но мне некогда было выслушивать.
— Мы с Джо собирались купить агентство.
— Ты? И ты с ним заодно?
— Правильно. Что тебе и старались объяснить. Ты как будто зритель на утреннем спектакле в первый день нового года. До тебя мало что доходит.
Смидли сконфуженно засопел.
— Ну прости, Билл.
— Уже простила.
— Такая разумница, как ты, конечно же поймет, в какое положение вы меня ставите. Я не могу позволить себе транжирить деньги на какие-то литературные агентства.
— Ты предпочитаешь вкладывать деньги в нечто более надежное и стабильное, вроде бродвейских шоу?
— Там крутятся бешеные бабки, — попытался оправдаться Смидли. — Знаешь, сколько можно сделать, к примеру, на «Оклахоме»?[26]
— Или на «Южном Тихоокеанском».[27]
— Или на «Мышьяке и старых кружевах».[28]
— Или на «Прошу вас, леди», — ввернула Билл, напомнив Смидли про французский водевиль, на котором он потерял последние несколько тысяч своего стремительно таявшего капитала.
Краска бросилась ему в лицо. Он не любил, чтобы кто-то заговаривал про эту пьесу.
— Меня постигла неудача.
— Это так теперь называется?
— Это никогда не повторится. Я возвращаюсь в бизнес, обогащенный опытом и способностью здраво взвешивать все «за» и «против».
— Как ты сказал? Здраво взвешивать?
— Здраво взвешивать.
— Понятно. Здраво взвешивать. Благослови тебя Господь, Смидли, — сказала Билл, глядя на него с нежностью матери, радующейся своему сыну-идиоту. Не в первый раз она чувствовала, что оставлять друга без женской поддержки равносильно преступлению. Где-нибудь в дебрях Америки, сказала она про себя, может, и сыщешь более выдающегося тупицу, чем тот, кого она так долго любила, но на розыски ушло бы слишком много времени.
Позади них раздался гудок клаксона. Если автомобильный гудок может звучать уважительно или почтительно, то это был он. Они обернулись и увидели приближающийся к ним драндулет, за рулем которого сидел Фиппс. В Беверли-Хиллз надо быть очень неудачливым дворецким, чтобы не иметь своего драндулетика.
При ближайшем рассмотрении Билл заметила на заднем сиденье чемоданы. Было похоже, что Фиппс сматывается.
— Привет, наш смелый и находчивый друг, — сказала она. — Отбываешь?
— Да, мадам.
— Навсегда покидаешь нас?
— Да, мадам.
— Так внезапно?
— Да, мадам. Строго говоря, срок обговоренного пребывания на службе истекает только послезавтра, но мне случилось встретиться с миссис Корк, и она выразила пожелание, чтобы я сократил свой визит.
— Она велела тебе убираться?
— В сущности, смысл ее слов сводился примерно к этому утверждению, мадам. Миссис Корк показалась мне несколько взволнованной.
— Я же сказала тебе, что она понесла тяжелую потерю.
— Да, мадам.
— Значит, расстаемся?
— Да, мадам.
Билл смахнула с глаз невидимую слезу.
— Приятно было познакомиться.
— Благодарю вас, мадам.
— Должна сказать, братец Фиппс, с тобой не соскучишься. Надеюсь, ты не станешь поминать нас лихом?
— В связи с чем, мадам?
— В связи с дневником.
— О нет, мадам. Ни в коем случае.
— Я рада встретить в тебе такое великодушие.
— Признаюсь, мне это довольно легко, мадам, потому что тетрадь, которую я передал мистеру Смидли в конце нашей краткой беседы, не была дневником покойной мисс Флорес.
Смидли, который глубокомысленно смотрел куда-то вдаль, всем своим видом демонстрируя пренебрежение присутствием того, кого он почитал и всегда почитал бы первостатейным жуликом, вдруг утратил все напускное равнодушие и отстраненность. Он перевел взор на дворецкого и выпучил глаза, что у него означало крайнюю степень заинтересованности.
— Что?
— Ничего, сэр.
— Что вы сейчас сказали?
— Это была тетрадка, которую я одолжил у кухарки, сэр.
— Но там же по-испански написано!
— Я думаю, вы изменили бы мнение, если бы посмотрели повнимательней.
Смидли вытащил из кармана пухлую тетрадь, быстро пролистал и бросил на дворецкого победоносный взгляд.
— Испанский!
— Вы ошибаетесь, сэр.
— Черт побери, вот, глядите! Фиппс почтительно взял тетрадь.
— Да, сэр, я ошибался. — Он положил тетрадь себе в карман. — Вы были совершенно правы, сэр. Писано по-испански. До свидания, сэр. До свидания, мадам. — И он нажал на газ.
— Эй! — закричал Смидли.
Ответа не последовало. Фиппс уже сказал свое слово. Машина набрала скорость. И завернула за угол, за которым открывалась дорога на Беверли-Хиллз. Подобно прекрасному сну, растаявшему с наступлением зари, Джеймс Фиппс навсегда исчез из их жизни.
Все, что Смидли хотел, но не мог облечь в слова, отразилось на его лице и в фигуре. И вместо того, чтобы терять даром время на словоизвержение, он каким-то странным галопом кинулся в погоню. Но даже старый драндулет догнать непросто, тем более, если это пытается сделать пожилой джентльмен, обремененный дурными привычками. Если бы Смидли был способен показать скорость четверть мили за сорок пять секунд, он бы мог рассчитывать на успех, но его пределом был рывок на десять ярдов, и то не слишком прыткий.
Отдуваясь и вытирая платком обильно струящийся по лицу пот, он вернулся к Билл, которая смотрела на него с нескрываемым изумлением.
— Если бы я не видела это собственными глазами, ни за что не поверила бы, — сказала Билл. — Ты отдал ему дневник. Собственными руками. Даже если бы ты преподнес ему тетрадку на блюде, обложенном жареным луком, ты не смог бы сделать для него больше.
Смидли поник, раздавленный ее презрением.
— Да откуда мне было знать, что он затеял!
— Разумеется, ты не мог этого знать, — сказала Билл. — После того, как точно такой трюк проделала с тобой Адела, ты не мог ожидать ничего подобного. И разве у тебя была хоть малейшая причина подозревать, что такой человек, как Фиппс, способен на жульничество? Весь твой опыт общения с ним говорил, что перед тобой беспримерной правдивости и кристальной души экземпляр с незапятнанной совестью. По чести сказать, Смидли, по тебе плачет одно богоугодное заведение.
— Но я…
— Остается одно: жениться.
Смидли задрожал так, будто это простое слово было острой стрелой, вонзившейся ему прямо в беззащитную плоть. Он бросил на Билл робкий взгляд и решительное выражение ее усталого лица ему не понравилось.
— Да, — сказала она, — вот что тебе нужно — жениться. Тебе нужен кто-то, чтобы стоять преградой между тобой и внешним миром, и по счастливой случайности я знаю женщину, которая как нельзя лучше справится с этим. Смидли, я целых двадцать лет — сама не знаю почему — сходила по тебе с ума…
— Билл, пожалуйста!
— Ежели ты об этом не подозревал, то по той простой причине, что я никогда не открывала перед тобой сердца, но тайна эта, словно червь в бутоне,[29]румянец на щеках моих точила. В глубокой меланхолии проводила я одну бессонную ночь задругой…
— Билл, умоляю, не надо!
— … и являла собой воплощенную аллегорию Терпения, улыбаясь, когда нестерпимая боль терзала мне нутро. Но теперь пришла пора изменить тактику и я, как Адела, не намерена терпеть глупости. Я не могу обещать тебе роскоши, Смидли. Все, что я могу бросить к твоим ногам — литературное агентство, в которое Адела вложила тридцать тысяч долларов.
Смидли никак не предполагал, что есть на свете сила, которая могла бы отвлечь его мысли от ужасного видения грозящего ему брака, вызванного словами Билл, но такая сила нашлась.
— Адела? — переспросил он. — Она дала тридцать тысяч?
— С веселой улыбкой на устах. Завтра мы с Джо едем в Нью-Йорк и берем быка за рога. Дело предстоит нелегкое, и нам, конечно, было бы неплохо заручиться твоей поддержкой. Я уверена, Смидли, что литературное агентство — это твоя стезя. У тебя очень выразительная внешность, которая произведет выгодное впечатление на клиентов. Я просто воочию вижу, как ты с ними общаешься. И с ними, и с издателями. Твой вид римского императора просто положит их на лопатки. Я понимаю, почему ты колеблешься. Тебе неохота оставлять шикарную жизнь под Аделиной крышей, где йогурт течет рекой, и в любую минуту можно приятно побеседовать с хозяйкой… Кстати, я удивляюсь, как ты собираешься иметь с ней теперь дело. После всего, что случилось, у нее на тебя зуб, а уж если Адела заимеет на кого-нибудь зуб, она не станет этого скрывать. Смидли побледнел.
— Господи!
— Боюсь, ваши беседы станут не такими приятными, так что уж лучше тебе жениться на мне, Смидли.
— Но, Билл…
— Это в твоих интересах.
— Но, Билл… брак…
— Что плохого в браке? Это же прекрасно, посмотри только на мужчин, которые, раз попробовав, уже не могут остановиться и женятся на каждой встречной. Вспомни Бригема Янга.[30]Вспомни Генриха Восьмого. Вспомни царя Соломона. Эти ребята знали толк в хорошей жизни.
В окутавшей Смидли непроглядной ночной мгле блеснул тоненький лучик света. В голове забрезжило нечто вроде надежды. Он взвесил все сказанное Билл.
Генрих Восьмой и царь Соломон — авторитетные люди, на их суждения о жизни можно положиться. Жениться им нравилось, как заметила Билл, они даже сделали себе из этого хобби. Может быть, это служит более или менее веским доказательством того, что брак — не смертный приговор, как принято считать, и даже имеет свои положительные стороны.
От Билл не укрылась перемена в его лице Она взяла его руку в свою и крепко сжала.
— Согласен ли ты, Смидли, взять в жены Вильгельмину?
— Да, — ответил Смидли тихим, но твердым голосом. Билл нежно поцеловала его.
— Так-то лучше, — сказала она. — После обеда мы сядем в мою колымагу и поедем, приценимся, сколько берут священники.
Анонимные холостяки
Перевод с английского Н.Трауберг
ГЛАВА I
Мистер Эфраим Траут из юридической конторы «Траут, Уопшот и Эдельштейн» провожал на самолет Айвора Льюэллина,[31]возглавлявшего студию «Суперба-Лльюэлин» (Льюэллин-сити, Голливуд). Они были давними друзьями. Именно мистер Траут вел все пять разводов Лльюэлина, включая последний, с Грейс, вдовой Орландо Маллигена, блиставшего во многих вестернах. Ничто не сближает юриста и клиента сильнее, чем хороший развод. Им есть о чем потолковать.
— Я буду скучать по вас, Айвор, — говорил мистер Траут. — Все как-то опустеет. Однако вы правы, вам пора поехать в Лондон.
Мистер Лльюэлин это знал. Он всегда все обдумывал — все, кроме браков.
— Надо их там подстегнуть, — сказал он. — Подложить взрывчатки под зад, а то мечтают, мечтают… Им же лучше.
— Я думал не столько о них, — заметил мистер Траут, — сколько о вас.
— Да, в Лондоне хороший бифштекс.
— Не в том дело. Калифорнийское солнце плохо влияет на вас. Это сплошное сверкание будоражит дух, и вы женитесь.
При слове «женитесь» мистер Лльюэлин задрожал, как бланманже на ветру.
— Никогда! — воскликнул он. — С этим покончено.
— Это вы так говорите.
— Я уверен. Вы знаете Грейс.
— Еще бы!
— Она со мной обращалась, как с этими, как их, мексиканскими… нет, не кактус, вроде пиона.
— Пеон?
— Именно. Держала на диете. Вы ели диетический хлеб?
— Нет, не ел, — отвечал мистер Траут. Собственно говоря, он был почти бесплотен, а на диете стал бы невидим.
— И не ешьте. Чистая промокашка. Я жутко страдал. Если бы не моя секретарша (сейчас она миссис Монтроз Бодкин), я бы вообще умер. Подкармливала с опасностью для жизни. После развода я — как взломщик после тюрьмы.
— Приятное чувство.
— Зверски приятное. Будет он снова взламывать сейф?
— Если умен, не будет.
— Что ж, я умен.
— Но слабы.
— Слаб? Это кто, я? Спросите на студии.
— С дамами, только с дамами.
— А, с дамами!
— Непременно делаете предложение. Я бы так сказал, ре-флекторно. Вы добрый, широкий человек…
— А главное, не знаю, о чем с ними говорить. Нельзя же сидеть просто так!
— Воспользуюсь случаем и дам вам совет. Наверное, вы думали, почему, живя здесь двадцать с лишним лет, я не женился.
Лльюэлин об этом не думал, а если бы подумал, решил бы, что друг его, при всем своем уме, немного суховат. Собственно говоря, скорее он был какой-то сушеный и уж никак не сверкал. Такие мужчины привлекают мягких, уютных женщин, но в Голливуде их мало.
— Причина в том, — сказал мистер Траут, — что я принадлежу к небольшому сообществу убежденных холостяков. Именуется оно АХ, «Анонимные холостяки». Идею отцам-основателям подали Анонимные Алкоголики. Когда кто-нибудь из нас, поддавшись слабости, хочет пригласить даму в ресторан, он созывает собрание, и все его уговаривают. Они приводят доводы, рисуют страшные картины, пока он не одумается. Так возвращается разум на свой престол, наступает мир, уходит блажь. Он покидает друзей, снова став собою, и твердо отвергает впредь надушенные письма, не отвечает на звонки, а завидев знакомую даму, ныряет в переулок. Вы слушаете, Айвор?
— Слушаю, — ответил потрясенный Лльюэлин. За двадцать лет друг его обрел редкостный дар убеждения.
— Поистине жаль, — продолжал Траут, — что в Лондоне нет отделения АХ, иначе я дал бы вам письмо. Немедленно по приезде свяжитесь со здравым, спокойным человеком, которому можно доверять. Хороший юрист без труда его подыщет. На Бедфорд-роу есть контора «Николз, Эрридж и Трубшоу», с которой я часто веду дела. Они охотно вам помогут. Конечно, один человек — не то, что сообщество, но придется им ограничиться. Солнце светит и в Англии, рестораны там есть, словом — надо себя охранить. «Николз, Эрридж и Трубшоу». Не забудьте.