Смидли виновато улыбнулся. Фиппс, осмелев, повысил голос.
— Эй, Смидли!
Билл сказала «Шшш!», Джо сказал «Шшш!», Смидли подпрыгнул, как ужаленный.
Фиппс огорчился еще сильнее. Ему казалось, что эти люди явно переборщили с унижением его достоинства. Он сказал «эй!», а они ему — «шшш», а этот старый дурень Смидли, на вид такой паинька, даже не озаботился ответить, когда к нему по-человечески обратились. Такие вещи спускать нельзя, подумал Фиппс.
— Почему он не ответил мне «Эй!», когда я ему сказал «Эй!»? Когда джентльмен говорит другому джентльмену «Эй!», он вправе рассчитывать, что ему ответят.
Смидли поспешил исправить промашку.
— Эй! — враждебно сказал он.
— Эй — кто?
— Эй, мистер Фиппс.
Дворецкий нахмурился. Его настроение резко омрачилось. Дружественная теплота и расположение, с которыми он вошел в эту комнату, улетучились, и он стал меньше любить человечество. В поведении Смидли ему увиделись формальность и отсутствие сердечности, а это не могло вызвать одобрения. Как будто он по-приятельски хлопнул по плечу бонвивана старой закалки, а тот развернулся да и дал ему по носу.
— Ладно, — сказал он. — К черту условности. Скажи: эй, Джимми!
— Эй, Джимми.
Одержимый манией совершенства, Фиппс не удовлетворился.
— Ну-ка, еще разок, понежнее.
— Эй, Джимми.
Фиппс откинулся на подушки. Интонация Смидли еще была далека от мелодичности попугая-неразлучника, обращающегося к своей подружке, но ближе к идеалу.
— Уже лучше. Вам, светским мотылькам, не следует проявлять пренебрежения к малым сим.
— А ты что, не любишь светских мотыльков? — поинтересовалась Билл.
Фиппс решительно тряхнул головой.
— Нет. Не одобряю их. Вот придет революция — висеть им всем на фонарях. Система прогнила насквозь. Я что, не человек? А, Смидли?
Смидли опять подпрыгнул.
— Конечно, конечно, человек, Джимми.
— Я что — не джентльмен?
— Конечно, конечно, джентльмен, Джимми.
— Тогда принеси мне подушку под голову, забулдыга старый. И поторопись. Мне требуется уход.
Смидли взял подушку и подложил Фиппсу под голову.
— Удобно, Джимми? — сквозь зубы процедил он. Дворецкий окинул его ледяным взглядом.
— Это кого ты называешь Джимми? Обращайся ко мне «мистер Фиппс».
— Виноват, мистер Фиппс.
— Это ты правильно сказал. Знаю я вашу породу. Очень хорошо знаю. Бедняков готовы с лица земли стереть, последний кусок хлеба отнимете у вдовы и сироты. Вот придет революция, польется кровушка рекой по Парк-авеню и Сатто-плейс, а я попляшу на ваших трупах.
Смидли отвел Билл в сторонку.
— Если это безобразие будет продолжаться, — прошептал он, — я за себя не отвечаю, Билл. У меня давление.
— Вот придет революция, — напомнила ему Билл, — никакого давления не будет. Вся кровь вытечет на Парк-авеню.
— Пойду послушаю возле дверей Аделы. Надо убедиться, что она спит. А пока уберем выпивку из-под носа этого сукина… — Он перехватил взгляд Фиппса, подавился словом и вымученно улыбнулся. — Эй, мистер Фиппс!
Глаза дворецкого были слишком замутнены, чтобы сквозь них сверкнул огонь, но по лицу стало видно, что он обиделся.
— Сколько раз надо повторять, чтобы называл меня Джимми?
— Виноват, Джимми.
— Мистер Фиппс, если не возражаете, — сурово ответствовал дворецкий.
Смидли, не в силах справиться с интеллектуальным напряжением, которого требовала от него завязавшаяся беседа, поспешил выйти. Билл, которой его присутствие связывало руки, взяла деловой тон.
— Ну, мистер Фиппс, — начала она, — пора вернуться к нашим баранам. Если вы достаточно отдохнули, можно возобновить попытку с сейфом.
— Да, — подхватил Джо. — Нельзя больше терять время.
Он сделал ошибку. Дворецкий опять напыжился. Почему-то, возможно — из-за ранее допущенной фамильярности, он невзлюбил Джо; и метнул в него неприязненный взгляд.
— А тебе-то что, осмелюсь спросить?
— Как это — что? Вы разве забыли, что все мы — мистер Смидли…
— Ты имеешь в виду этого забулдыгу?
— Да. Забулдыга Смидли вместе с мисс Шэннон…
— Ты имеешь в виду эту тупорылую старуху?
— Да. Забулдыга Смидли с тупорылой старухой Билл и я в одной упряжке. Мы хотим получить деньги.
— Какие деньги?
— Деньги, которые он выручит, получив дневник.
— Какой дневник?
— Дневник из сейфа.
— Какого сейфа? — оживился Фиппс, как следователь, допытывающийся у заведомого жулика, где он находился пятнадцатого июня ночью.
Джо посмотрел на Билл. Как и Смидли, он находил затруднительным вести беседу с Фиппсом.
— Тот сейф, который вы собирались вскрыть, мистер Фиппс.
— Кто сказал, что я собираюсь вскрывать какие-то сейфы?
— Только не я, — вмешалась Билл, пытаясь потихоньку гнуть свою линию. — Я как раз говорила, что ты бы ни за что не взялся за это дело.
— Какое дело?
— Взламывание сейфа.
Фиппс помолчал, усваивая полученную информацию,
— Вы думаете, я бы не открыл сейф?
— Да. Тут даже говорить не о чем. Четыре года назад ты бы еще с этим справился, а сейчас об этом смешно и заикаться. Мы все пришли к этому выводу.
— К какому?
— Что в свое время ты был замечательным специалистом, но утратил свое умение. Мы уже обсуждали этот вопрос, если помнишь, и выяснили, что рука — уже не та. Как профессионал ты ничего не стоишь.
— Ха!
— Как ни жаль, но факты — упрямая вещь. Тут нет твоей вины, просто обстоятельства сложились неблагоприятным образом. Ресурс исчерпан. Конечно, тебя ждет блестящая карьера на экране, но сейф ты открыть не можешь и с этим не поспоришь.
Красное (а в случае с Фиппсом, который пил мятный ликер, зеленое) вино жалило его, как змея, и как змеиный яд действовала на него критика его профессиональных достоинств. В результате его жалили две змеи одновременно, и по лицу стало видно, какую боль он ощущает.
— Ха! Не могу открыть сейф! Не могу открыть вшивый сейф! Да только чтобы не слышать таких слов, я его одним пальцем открою!
Джо бросил на Билл короткий взгляд, преисполненный глубочайшего уважения. Вот что значит Старая, Верная, выражал этот взгляд. Она каждого видит насквозь.
— Спасибо, Фиппс, — сказал он.
— Вам спасибо, сэр, — машинально ответил дворецкий. — То есть, — поправил он сам себя, — за что это вы меня благодарите?
— Я уже объяснял. Вы обещаете открыть сейф. Если вы его откроете, у нас будут деньги.
— А! Вот оно что! А когда разживетесь денежками, небось надеетесь жениться на этой девчушке, на Кей? Зря надеетесь. У вас ни малейшего шанса, любезный вы мой. Я слыхал, как она вас нынче в розарии отшила.
Джо передернуло.
— Что?
— Что слышали.
Щеки у Джо загорелись. Он не подозревал, что сцена в саду разыгрывалась на публике.
— Вас там не было.
— Очень даже было.
— Я вас не видел.
— А меня никто никогда не видит.
— Его называют Тенью, — пояснила Билл.
— И я скажу вам, что меня особенно поразило в этом эпизоде, — продолжил Фиппс, позеленевший от ликера. — Вы выбрали неправильную тактику. Уж больно вы несерьезны, прямо шут гороховый. Сердце чувствительной девушки грубыми шутками не завоюешь. Вам бы прижать ее покрепче да поцеловать.
— Он не решается, — сказала Билл, — это небезопасно. Он раз чмокнул одну девушку в Париже, а та от избытка чувств взлетела на верхушку Эйфелевой башни.
— Как это?
— Очень просто. Впала в экстаз, закрыла глаза и с легким стоном устремилась ввысь.
Для иллюстрации Билл пошевелила растопыренными пальцами. Дворецкий неодобрительно покосился на этот жест.
— Вы так не делайте, — резко заметил он. — Мне это пауков напоминает.
— Извини. Не любишь пауков?
— А кто их любит? — мрачно ответил Фиппс. — Я бы вам о них порассказал. Если захотите чего узнать про пауков, спросите меня.
— Вот придет революция, и побегут пауки по Парк-авеню.
— А-а, — неопределенно протянул Фиппс, видимо, считая эту перспективу вполне вероятной. Он зевнул и подобрал ноги, расположив их на диване. — Кому что, — сказал он, — а мне баиньки. Надо малость вздремнуть. Всем спокойной ночи. Отбываю к Храповицкому.
Глаза его закрылись. Он сделал пару глотков и заснул в обнимку с бутылкой.
ГЛАВА XIII
Джо в отчаянии посмотрел на Билл. Уж на что он привык ничему не удивляться в этом мире, но такой поворот событий поставил его в тупик. Вот сюрприз так сюрприз.
— Что теперь? — спросил он.
На Билл, однако, очередной зигзаг в ходе операции не произвел почти никакого впечатления. Она посмотрела на тело дворецкого, распростертое на диване, с нежностью матери, склонившейся над колыбелькой дитяти, и заботливо поправила сбившуюся подушку.
— Все к лучшему, — ответила она. — Краткий отдых ему на пользу, дальше пойдет веселее. Ты когда-нибудь видел пьяного взломщика?
— Не приходилось.
— Мне тоже. Пускай просохнет. Когда через час или около того холодный свет зари вползет в наши окна, мы с тобой будем свежи, как маргаритки, а вот насчет Джимми Фиппса есть сомнения. Наутро после такого загула естество человеческое идет вразнос. Придется провести курс лечения бромом и сельтерской. Но не будем отвлекаться. Хоть и не всегда четко и не всегда последовательно формулируя, герой этой ночи сделал одно точное и крайне важное замечание насчет стратегии и тактики твоего ухаживания. Ты не пропустил мимо ушей?
— Нет.
— Он был прав, знаешь ли. Угодил в самую точку. Твой метод ни к черту не годится. Я говорила с Кей. Она тебя любит, Джо.
— Что?
— Она сама мне сказала, совершенно однозначно. Формулировку я, конечно, не помню, но смысл высказывания заключался в том, что в твоем присутствии она не чувствует земного притяжения. Если это не любовь, то что?
Джо засуетился.
— Билл, если ты меня дурачишь…
— С какой стати! Зачем мне это надо? Она тебя любит, уверяю. Ты — сливкив ее кофе, ты — соль в ее жарком.[12]Но она опасается… не решается… Словом, она тебе не доверяет.
— Почему?
— Потому что ты все время дурака валяешь.
— Это от робости.
— Я тоже ей так сказала, но она не поверила. Она считает тебя беспечным мотыльком, порхающим с цветка на цветок и пьющим нектар. Ты пьешь нектар?
— Нет, не пью.
— С девушками не гуляешь?
— Конечно, нет.
— А зачем тогда тебе красная записная книжка с номерами телефонов?
Если бы она вдруг залепила Джо пощечину, та не произвела бы большего эффекта, чем последний вопрос. Когда человек получает внезапную пощечину, он морщится, широко раскрывает глаза, краснеет, разевает рот и остается с отвисшей челюстью. Все это произошло с Джо.
— Красная книжка? — пролепетал он.
— Красная книжка.
— Маленькая красная книжка?
— Маленькая красная книжка.
— Маленькая красная книжка с номерами телефонов?
— Маленькая красная книжка с номерами телефонов. Ощущения человека, получившего неожиданный удар, развеялись. Джо пришел в негодование. В нем заговорила оскорбленная добродетель.
— Что за свистопляска вокруг моей красной телефонной книжки? — с жаром спросил он. — У каждого нормального мужчины есть такая книжка. Их теперь начинают заводить еще с детского сада. Кей все прекрасно известно про эту несчастную книжку. Когда мы с ней последний раз сидели в ресторане, я подробно объяснил, что не надо придавать тому существенного значения. Я сказал, что это следы бурно прошедшей молодости, ничего больше. Я уж и имена-то перезабыл по большей части. Они ничего для меня не значат, ничего.
— Меньше, чем пыль под колесами твоего кабриолета?
— Гораздо меньше. Я бы не стал звонить ни одной из них, даже выполняя последнюю волю умирающей бабушки. Это призраки. Тени. Фантомы.
— Эфир.
— Да, эфир. Послушай, Билл. В целом мире для меня не существует никого, кроме Кей. Она — нечто совершенно особое. Пусть передо мной продефилируют в купальниках Елена Троянская, Клеопатра, Хеди Ламар[13]и La Belle Dame sans Merci, я даже не свистну им в след.
Безыскусное красноречие тронуло Билл до глубины души.
— Ну что ж, звучит убедительно. Подводя итог сказанному, можно заключить, что ты невинен, как ягненок.
— Или еще более.
— Хорошо. В таком случае тебе остается только одно — изменить манеру общения. Сам видишь, шутовство не проходит. Сведи репертуар Боба Хоупа до минимума. Есть два способа завоевать девичье сердце. Первый — изображать патриархального мужчину, пещерного человека и брать ее сердце грубым натиском. В качестве иллюстрации могу привести образ, который я создала для журнала «Страсть». Это такой охотник, всадник, стрелок, который в припадке страсти хватал свою подругу за волосы и таскал по комнате, скрежеща зубами. Вот один пример.
— Я не смогу таскать Кей за волосы по комнате.
— Однако это изысканная форма внимания. Она могла бы произвести переворот в ваших отношениях. Девушке в моем рассказе это нравилось. «Джеральд, Джеральд, — повторяла она, — ты сводишь меня с ума!»
— Нет, не годится.
— Ладно, с волосами оставим. Впрочем, ты мог бы хватать ее за плечи и трясти как грушу.
— Нет, и это не по мне.
— Да почему?
— Потому что.
— С тобой не сговоришься, — вздохнула Билл. — Ты не хочешь идти на компромисс. Забыл, наверное, лозунг «Суперба-Лльюэлин»: «Служи и сотрудничай».
Она достала из кармана пакетик «Микки Финна» и задумчиво подбросила на ладони.
— Что это у тебя? — спросил Джо.
— Лекарство. От бессонницы. Ну, если не желаешь быть пещерным человеком, давай испробуем второй способ — не силу, а слабость. Мы растопим ее сердце. Ты должен вызвать сочувствие и жалость.
— Уточни, пожалуйста.
— Все очень просто… Горло пересохло от бесконечных разговоров. Давай освежимся.
— Неплохая мысль. Шампанского?
— Пожалуй. Средство испытанное.
Билл направилась к подносу, наполнила бокалы и незаметно бросила в тот, что предназначался Джо, подарок приятеля-бармена с Третьей авеню.
— Значит, надо устроить так, чтобы она тебя пожалела.
— Как же?
— Проще простого.
— Это ты уже говорила.
— Повторение — мать учения. Помнишь стишок: «В те дни, когда в доме родимом я рос…
— …безмолвный, печальный и робкий до слез». Помню, декламировал в детстве.
— У тебя, наверное, здорово получалось. У меня почему-то жалостливые стихи плохо звучат. Раз ты это все помнишь, значит, знаешь, как отзывчиво женское сердце на чужое страдание. Немножко боли, капля страдания — и девушка на глазах превращается в ангела. Хрестоматийный сюжет.
— Ну так что?
— В данном случае в ангела следует превратить Кей. Я уверена, что если та, которая сейчас режет в кухне бутерброды, вернувшись сюда, застанет тебя распростертым на полу без чувств, сердце ее растает, как сахар в чашке чая. Она бросится на твое бездыханное тело и оросит неподвижное лицо горючими слезами. Вот что сделала бы Кей, если бы, придя сюда, нашла тебя распростертым без чувств на полу.
— А с чего вдруг я бы распростерся без чувств на полу? Билл понимающе кивнула. Рыбка клюнула.
— Надо подумать. Допустим, Фиппс в припадке пьяной ярости двинул тебя той бутылкой, которую он прижимает к груди, как мать — младенца.
— Но он же не двинул!
— Правда. Тогда допустим, что я бросила тебе в бокал порошок.
— Но ты же не бросила!
— Тоже правда. Я просто думаю вслух. Выпьем за удачу!
— За удачу!
Они осушили бокалы.
— Чудное название — «Микки Финн», — задумчиво произнесла Билл. — Откуда они их берут?
— Может, был такой бармен по имени Микки Финн, который составил рецептуру?
— Менкен[14]говорил, что нет, а он, наверное, в курсе. Менкен вообще в курсе всего. А ты знаешь, как действует этот порошок?
— Как ни странно, да. Он проходил у нас в одной картине перед тем, как меня вышибли. Поначалу ничего особенного не чувствуешь. А потом, если тряхнуть головой — вот так…
Билл, которая была начеку, успела вовремя подхватить падающего Джо. Она уложила его получше, придала вид, способный с гарантией вызвать сострадание, а сама подошла к дивану и потрясла Фиппса за плечо.
Непросто пробудить ото сна дворецкого в состоянии тяжелого опьянения после двух коктейлей Вильгельмины Шэннон и бутылки мятного ликера. Временами казалось, что ее усилия никогда не увенчаются успехом. Но постепенно в членах бесчувственного тела стали появляться признаки жизни. Фиппс засопел, зашевелился, задвигался, жизнь начинала бурлить в нем. Он хрюкнул и сел, моргая глазами.
— Привет, — сказал он хриплым шепотом, как дух на спиритическом сеансе. — В чем дело?
ГЛАВА XIV
— Простите, что нарушаю ваш сон, мистер Фиппс, — извиняющимся тоном произнесла Билл, — но мне одной с ним не справиться.
Билл жестом указала на тело, лежащее на полу.
— Может, вы мне пособите? Ум хорошо, а два лучше. Фиппс шатаясь поднялся с дивана. Его затуманенному взору предстало неподвижное тело — картина, столь часто описываемая в любимых им детективах. Ни в одном из них не обходилось без обнаружения трупа на ковре. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что к рисунку ковра он отношения не имеет. Фиппс зажмурился в надежде, что это обман зрения. Но, открыв глаза, увидел труп на том же месте.
— Что с ним? — запинаясь, спросил он. — Зачем он тут лежит?
Билл удивленно подняла брови.
— Вы, конечно, припоминаете, как, руководствуясь, видимо, самыми лучшими намерениями, трахнули его бутылкой по голове?
— Господи! Я?
— Не могли же вы забыть!
— Я вообще ничего не помню, — ответил дворецкий бесцветным голосом. — А что случилось?
— Началось с того, что вы заспорили о претензиях Абиссинской церкви на апостольское преемство.[15]
— На что?
— Вы и про Абиссинскую церковь забыли?
— Никогда не слыхал про такую.
— Это такая церковь в государстве Абиссинском, и Джо Дэвенпорт заговорил о ее притязаниях на апостольское преемство. Он одной точки зрения придерживался, вы — другой. Вы так говорите, он эдак. Слово за слово. Страсти разгорелись, и дошло до того, что вы стукнули его пузырем по темечку. Хрясь — и парнишка готов.
— Но не совсем же… готов?
— Это я для красного словца. Преувеличила.
— То-то же, — сказал Фиппс, проводя ладонью по пепельно-бледному лбу. Он бессильно упал на стул и горестно запыхтел. Так и застали его вошедшие вскоре Смидли и Кей, которая внесла огромное блюдо с бутербродами. Билл одобрительно посмотрела на плоды ее рук. У нее как раз проснулось чувство голода.
— Адела, должно быть, спит, — объявил Смидли. — Я довольно долго стоял возле ее двери, слушал-слушал — тишина. Батюшки, — встрепенулся он, упав взглядом на тело Джо. — Это еще что такое?
— Несчастный случай, — быстро ответила Билл. — Фиппс треснул его бутылкой. Мы как раз вспоминали обстоятельства этого события, когда вы вошли.
Глаза Кей стали квадратными. Кровь отхлынула от лица. Она стояла, уставившись на тело, блюдо крупно дрожало в ее руках. Билл предусмотрительно приняла его. И тут Кей с криком бросилась на грудь распростертого Джо.
— О, Джо, Джо! — причитала она.
Билл, пряча довольную улыбку, откусила бутерброд. Сердечной женщине всегда приятно видеть, что она преуспела в соединении юных сердец. Доев бутерброд, Билл взялась за второй. С сардинкой, удовлетворенно отметила она. Билл любила бутерброды с сардинами.
— Треснул его бутылкой? — переспросил Смидли.
— Сгоряча, — пояснила Билл. — Фиппсу присуща горячность.
— Господи милостивый!
— Да, неприятно. Можно сказать, подпортил вечеринку. Но нет худа без добра. Клиент протрезвел.
— Разве? Тогда послушай-ка…
— Кажется, он мертв, — сказала Кей, подняв побелевшее лицо.
— Не думаю, — возразил Смидли и тут же оставил эту тему, перейдя к той, которая волновала его гораздо больше. — Так ты говоришь, он протрезвел?
— Вполне. Рассуждает здраво.
— Значит, пора ему приняться за дело. Хватит дурака валять. Фиппс!
— Сэр? — отозвался тот, приняв свой обычный почтительный тон.
— Надо работать.
— Да, сэр.
— Хватит чудить.
— Да, сэр.
— Все вернулось на круги своя, — прокомментировала Билл, выбирая третий бутерброд.
Она с удовлетворением отметила, что Кей осыпала неподвижное лицо Джо жаркими поцелуями и орошала горючими слезами. Именно так, насколько ей помнилось, она себе и представляла развитие событий. Все шло по плану. Она чувствовала себя режиссером, группа которого действует в соответствии с указаниями.
— О, Джо! Дорогой Джо! — рыдала Кей. — Ой, он жив! — вскричала она, опять подняв лицо.
— В самом деле?
— Он шевельнулся.
— Прекрасно, — сказала Билл. — Отличная новость. Ну, Фиппс, на этот раз ты избежал электрического стула.
— Рад слышать, мадам.
— Но, может, он от тебя не уйдет.
— Что-что, мадам?
В глазах Кей сверкнули молнии. Раньше она относилась к Фиппсу с симпатией, но теперь для нее не было на свете человека, более ненавистного, чем он.
— Вы могли его убить, — сказала она. Слова ее звучали жестко. Она произносила их со скрежетом зубовным, как охотник, всадник и стрелок из рассказа Билл, и приправляла злым шипеньем.
Фиппс, не теряя почтительности, оспорил это утверждение.
— Я бы не смог зайти так далеко, мисс. Просто слегка шлепнул его по голове, это часто случается в религиозных диспутах. Но если позволительно будет сказать, я глубоко скорблю, что дал себе волю. Глубочайшим образом скорблю, мисс…
Смидли нетерпеливо прервал его. Он был не в настроении слушать, как дворецкий упражняется в красноречии.
— Хватит речей. Сегодня не Четвертое июля.
— Ваша правда, сэр.
— За дело, дружище, за дело.
— Да, сэр.
— Следуйте за мной.
— Слушаюсь, сэр.
Дверь закрылась за ними. Билл по-матерински улыбнулась Кей и присоединилась к ней у изголовья больного. Она внимательно посмотрела на страждущего, который подавал явные признаки жизни, понемногу выходя из комы.
— Через минуту очухается, — уверенно констатировала Билл. — Ставлю десять центов за то, что первыми его словами будут: «Где я?»
Джо открыл глаза.
— Где я? — спросил он.
— Прошу мои десять центов, — сказала Билл. Джо сел.
— Черт! — прохрипел он.
— О, Джо! — сказала Кей.
— Ой, моя голова! — простонал Джо.
— Головка бо-бо, — сказала Билл. — Тебе нужно на свежий воздух. Мы тебя выведем в сад. Помоги мне, Кей.
— Я сделаю тебе компресс, дорогой, — нежно проворковала Кей.
Джо моргнул.
— Это ты сказала «дорогой»?
— Конечно, я. Джо опять моргнул.
— И еще… Был то дивный сон или ты вправду меня поцеловала?
— Конечно же, она тебя поцеловала, — подтвердила Билл. — и почему бы ей тебя не целовать? Ты разве забыл? Я ведь говорила, что она тебя любит. Двигаться можешь?
— Думаю, могу.
— Тогда мы тебя выведем и мокнем головой в драгоценный Аделин бассейн.
Джо моргнул в третий раз. Даже от такого минимального мускульного усилия у него из глаз посыпались огненные искры, но физическая боль показалась ему чепухой по сравнению с неземным счастьем, которое вошло в его сердце. В ушах его зазвучала небесная музыка. Знакомые предметы обрели свежую прелесть. Даже грубоватое лицо Билл, которое добрые люди сравнивали с физиономией немецкого боксера, засияло девичьей красотой, заставившей бы самого разборчивого джентльмена вспомнить о своей заветной красной книжице с номерами телефонов.
Что же касается Кей, то, казалось Джо, если бы ей добавить парочку крыльев, она бы смело могла войти в сонм серафимов и херувимов, и никто не усомнился бы, что она из их числа. Он зачарованно смотрел на нее.
— Ты меня любишь?
— Ясно, любит, — ответила за нее Билл. — Сколько раз можно повторять? Обожает. Боготворит. Она бы жизнь отдала за одну розу из твоей прически. Но у тебя будет возможность обсудить детали, когда она станет окунать тебя головой в бассейн. Так что — вперед без страха и упрека. Ты, наверное, чувствуешь себя киногероем, который невзначай огорчил Эррола Флинна.[16]
Поддерживая болящего под руки, женщины вывели его в сад. Едва успели они выйти из комнаты, туда вошла Адела в сопровождении сонного лорда Тофема, который, спотыкаясь, плелся за ней. Насколько бодра и жизнедеятельна была Адела, настолько сомнамбуличен был ее кавалер. Нащупав кресло, он упал в него и закрыл глаза.
ГЛАВА XV
Есть одна тонкость в таком деликатном деле, как стояние под дверью золовки с целью убедиться в том, что она спит: при этом надо самому не сопеть, дабы не нарушить ее сон. Не отдавая себе в том отчета, Смидли во время недавнего визита в окрестности спальных апартаментов Аделы дышал чрезвычайно шумно. Тому способствовало и волнение от предстоящего взлома, и эмоциональное возбуждение, спровоцированное словами Фиппса о старом пьянице. От всего этого он пыхтел, как жеребец на финише национальных скачек.
Кроме того, он громко скрипел половицами, а один раз, не удержав равновесия, проехался кулаком по двери спальни. Собственно, единственное, что ему оставалось — прозвенеть над ухом Аделы будильником. Так или иначе, через полторы минуты после его приближения Адела проснулась, села на постели, а при ударе по двери встала. С видом амазонки, надевающей доспехи, собираясь на битву, она надела халат и прислушалась.
Звуки за дверью прекратились. Осторожно выглянув в щелку, она никого не увидела. Но следы постороннего присутствия были для нее очевидны. Поэтому она решила произвести тщательное расследование. В чем-в чем, а в недостатке храбрости Аделу Шэннон-Корк никто не мог бы упрекнуть. Включая дюжину режиссеров немого кино и трех покойных мужей. Как уже было сказано, она терпеть не могла всяких глупостей, а под глупостями подразумевала и незаконное вторжение в собственные владения между часом и двумя ночи.
Но даже самая неустрашимая из женщин нуждается в такие минуты в твердой опоре, и потому, по недолгом размышлении, Адела проследовала в комнату лорда Тофема, где ей пришлось приложить больше усилий, чтобы хоть ненадолго обратить его к деятельности, нежели потребовалось Смидли, чтобы разбудить ее самое.
Лорд Тофем капитально настроился на ночной отдых, но Адела не стала церемониться.
— Лорд Тофем!
Ответом ей стало ровное спокойное дыхание. Лорд Тофем если и не напоминал Наполеона Бонапарта по другим статьям, имел с ним одно общее свойство — отключаться в тот самый момент, когда голова его касалась подушки или, как в данном случае, спинки кресла.
Адела повысила голос.
— Лорд Тофем!
Этот настоятельный зов поднял бы ото сна любого. Заокеанский гость открыл глаза. Сам Наполеон в сходных обстоятельствах открыл бы глаза. Голосу Аделы недоставало громоподобия, но когда волнение заставляло его повысить, он звучал с редкой убедительностью.
— А?
— Проснитесь.
— Я разве спал?
— Да, спали.
Лорд Тофем вспомнил только, что минуту назад он отплясывал румбу на Пиккадилли, и согласно кивнул.
— Правильно. Спал. Мне снилась Милашка.
— Кто?
— Одна девушка из Лондона. Мне снилось, как мы с ней гуляем по Пиккадилли Серкус. И заходим в разные места. Интересно, — улыбнулся он, — что бы это значило, гулять во сне по Пиккадилли Серкус?
Адела не относилась к числу психоаналитиков-любителей, с готовностью выслушивающих чужие сны и с удовольствием их толкующих. Она не проявила никакого интереса к истории с Милашкой и только нетерпеливо шмыгнула носом. И тут же издала громкий крик. Ее блуждавший по комнате взгляд уперся в поднос с бутылками.
— Смотрите!
Лорд Тофем мечтательно вздохнул.
— Я вам расскажу про Милашку. Я ее обожаю, но как раз накануне моего отъезда в Америку мы повздорили. Она прелестная девчушка…
— Вы только посмотрите на эти бутылки!
— … и ужасно трогательная.
— Кто их сюда принес?
— Жутко трогательная. Пикантная такая, а трогательная. Невероятно.
— КТО ПРИНЕС СЮДА ЭТИ БУТЫЛКИ? Я не ошиблась. В доме взломщики.
Лорд Тофем снова вздохнул. Ему показалось, что сейчас самое время открыть душу ближнему и рассказать о трагедии, которая ее омрачала.
— Она во всех отношениях сущий ангел, вот только страшно обидчива. Вы не поверите, но из-за того только, что я сказал, будто в новой шляпке она похожа на Бориса Карлова,[17]она надавала мне по шее и заявила, что не хочет больше видеть меня ни на этом свете, ни на том. Но я же мужчина, у меня тоже гордость есть, я, конечно, в долгу не остался…
— Замолчите вы. Слушайте!
Адела подняла глаза к потолку. Из располагавшейся наверху просмотровой комнаты раздался какой-то странный звук. Это Смидли, преисполненный желания быть полезным, вспомнил, что кое-какие необходимые для работы материалы остались внизу, и, кинувшись к двери, опрокинул по пути табуретку.
— В просмотровой кто-то есть. Лорд Тофем! ЛОРД ТОФЕМ!
Лорд Тофем как заколдованный принц очнулся от грез. Ему начинало казаться, что ночь выдалась какая-то неспокойная.
— А?
— Пошли.
— Куда?
— Наверх.
— Зачем?
— В просмотровой грабители.
— В таком случае будь я проклят, если туда пойду, — сказал лорд Тофем. — Я не успел вам доложить, что позавчера послал Милашке авиаписьмо, где в тщательно выбранных выражениях признал свою вину и просил помириться. Только осел на моем месте отправился бы сейчас, когда я с минуты на минуту ожидаю ответа, на встречу с бандитами. Понимаете? Я телеграмму жду!