Немало людей поняли бы его чувства. Очень осторожный и осмотрительный молодой человек, сказали бы они, трезво мыслящий. Но Адела придерживалась другого мнения. Она что-то негодующе пробормотала и заметалась по комнате, как львица в клетке. И тут она обнаружила, что дверь на террасу отворена.
— Лорд Тофем!
— Ну что еще?
— Дверь открыта.
— Дверь?
— Вот эта дверь.
— Открыта?
— Да.
Даже не совсем стряхнувший дремоту лорд Тофем ухватил суть. Повторяя «Дверь? Какая дверь? Вот эта дверь?», он посмотрел в указанном направлении.
— Да, — признал он. — Точно. Правильно. Я понимаю, что вы имеете в виду. Это о чем-то свидетельствует. Вы говорили, что в доме грабители?
— Да.
— Тогда помяните мои слова — они пробрались в дом через эту дверь, — сказал лорд Тофем и заснул.
— В холле кто-то ходит! — вскричала Адела. — Лорд Тофем! ЛОРД ТОФЕМ!
— А? Что там еще?
— Я слышу шаги в холле.
— Неужто? Надо же…
Адела схватила с подноса бутылку и сунула в руки компаньона. Он воззрился на нее с видом человека, впервые увидевшего перед собой такой предмет.
— Это зачем?
— Вам нужно оружие.
— Кому, мне?
— Да.
— Оружие?
— Да.
— Зачем?
— Как только он войдет, бейте по голове.
— Кого?
— Того, кто в холле.
— У меня нет ни малейшей охоты лупить кого-то бутылками.
Дверь отворилась, и в проеме появилась внушительная фигура, при виде которой все бурлившие в Аделе страсти единым потоком выплеснулись наружу.
— Смидли! — вскричала она.
— Уф! — выдохнул Смидли.
— Мне бить? — осведомился лорд Тофем.
— Какого черта, — сказала Адела, — какого черта ты шляешься по дому среди ночи?
Смидли стоял в дверях, с трудом сглатывая подступивший к горлу ком и безуспешно пытаясь совладать с самым тяжелым ударом из тех, что сыпались на его голову в эту ужаснейшую из ночей. Не очень-то приятно для чувствительного мужчины, входящего в комнату, чтобы сбить коктейль, обнаружить там золовку, которая и при более благоприятных условиях вызывает у него ощущения кролика перед удавом.
Он так и не справился с комком в горле. С бледных губ его срывались какие-то нечленораздельные звуки. Его сходство со смертельно побледневшим римским императором, могущественным Гаем Юлием Цезарем, попавшим под удары кинжалов, достигло невероятной близости, хотя лорду Тофему, незнакомому с пьесой, в которой фигурирует этот великий образ, Смидли скорее напоминал нашкодившего кота, ожидающего хозяйского гнева. В детстве у лорда Тофема была черепаха, которая часто огорчала все семейство своим поведением, похожим на поведение Смидли в данную минуту.
Чтобы снять напряженность, он повторил свой вопрос:
— Так мне бить или не бить?
— Нет.
— Не надо?
— Нет.
— Ну и ладно, — мирно ответил лорд Тофем. — Мое дело спросить.
Адела пылала возмущением.
— Ну, Смидли?
Смидли наконец обрел дар речи.,
— Мне… мне не спится. А ты почему здесь?
— Я услышала шум в доме. Шаги, чье-то пыхтенье. Я разбудила лорда Тофема, мы спустились сюда и нашли эти бутылки.
Смидли, которому еще трудно давались слова, с усилием поддержал беседу.
— Бутылки?
— Бутылки.
— Ах, да. Бутылки. Их, наверное, Фиппс здесь оставил, — сказал Смидли, бросив испуганный взгляд на потолок.
Адела издала неопределенный звук. Она никогда не была высокого мнения об умственных способностях деверя, но сейчас ей открылись неизведанные глубины его идиотизма.
— За каким же чертом понадобилось Фиппсу приносить сюда пятьсот пятьдесят семь бутылок?
— Дворецкие расставляют бутылки по всему дому, — отважно предположил Смидли.
Лорд Тофем поддержал это утверждение. В его жизни дворецкие занимали очень большое место, и он хорошо знал их привычки.
— Абсолютно верно. Он прав. Они ведь что, они этим и знамениты. Бутылки, всюду бутылки, мало ли кому и когда захочется сделать глоток.
Адела фыркнула. В ее глазах лорд Тофем мгновенно уравнялся по уму со Смидли.
— Наверное, это Фиппс шумит сейчас в просмотровой? — ехидно спросила она.
Смидли издал предсмертный крик. Он настолько привык к опрокидыванию табуреток или чего ни попадя, что ему в голову не пришло связывать шум, о котором говорила Адела, с собственной неуклюжестью. Ему показалось, что если речь зашла о шуме, то Адела сию секунду поднимется наверх и выяснит причину. Что же тогда будет?..
Он стоял, судорожно кривя губы, моргая и совершенно не представляя себе, где искать выход из создавшейся ситуации. Но тут у него отлегло от сердца. В дверь с террасы входила Билл — как всегда спокойная и уверенная, олицетворение самой надежды. Обстоятельства осложнились до такой степени, что справиться с ними уже не представлялось возможным, и если кто-то на земле мог пролить масло на эти бушующие волны, это была старая верная Билл.
Адела встретила сестру с заметно меньшим удовольствием.
— Вильгельмина!
— А, привет, Адела. Привет, Смидли. Приветик, лорд То-фем.
— И вам приветик, мисс Шэннон. Мне ее бить? — спросил он, потому что ему казалось нелепым держать в руках бутылку, орудие для битья, и не применять его на деле.
— Помолчите лучше, — оборвала его Адела. — Что ты здесь делаешь, Вильгельмина?
— Гуляю. У меня бессонница. А ты что?
— Я услышала шум.
— Игра воображения.
— Нет, воображение тут ни при чем. В просмотровой комнате кто-то есть.
Билл напряглась. Дело принимало плохой оборот. Она справедливо заподозрила, что Смидли, должно быть, грохнулся сам или грохнул что-нибудь, перебудив весь дом. Фиппс, настоящий виртуоз, работает беззвучно.
— В просмотровой?
— Я слышала, как скрипят половицы.
— Мыши, наверное.
— Какие к черту мыши! Это грабитель.
— Ты подымалась наверх?
— Нет, конечно. Не хватало еще, чтобы мне башку снесли!
— Вот и я про то же, — подхватил лорд Тофем. — Я объяснял нашей любезной хозяюшке, что как раз перед отъездом из Англии поссорился с Милашкой, и написал ей тщательно продуманное авиаписьмо, на которое жду ответа с минуты на минуту. Вот почему мне не хочется получать по кумполу от ночных визитеров, не прочитав ответной весточки — надеюсь, благоприятной. Конечно, когда мы расставались, бедняжка позволила себе очень резкие выражения, рвала мои фотографии и топтала их каблуками, но, как я всегда говорю, время — великий целитель…
— Да замолчите вы!
— Бедный лорд Тофем, — сказала Билл. — В этом доме у вас столько же возможностей высказаться, как у попугая Таллулы Бэнкхед. Значит, вы поссорились с девушкой?
— Очень крупно. Это было сражение века. Все началось из-за новой шляпки, которая, как я сказал — мне сейчас понятно, что несправедливо, — придает ей сходство…
— Лорд Тофем!
— Да?
Адела сцепила зубы.
— Я не желаю больше слышать про вашу Милашку.
— А разве она моя? Это вопрос спорный.
— Да черт бы вас подрал вместе с вашей драной Милашкой! — заорала Адела, переходя, как всегда в минуты откровенности, на язык улицы времен немого кино, когда девушке, желавшей чего-то добиться, следовало себя подать. Остатки спокойствия улетучились. Молодой пэр не навлек бы на себя большей ярости, даже если бы, как говорят киношники, украл у нее эпизод. — Прекратите ваш дурацкий треп про эту жалкую шепелявую дрянь с крашеными волосами, с которой вы шлялись по подворотням! Меня сейчас интересует только тот тип в просмотровой.
Билл покачала головой.
— В просмотровой никого нет.
— А я говорю, есть.
— Может, мне пойти проверить?
— Что с тебя проку? Нет уж, подождем полицию. Смидли рухнул на диван. Конец.
— П-п-полицию?
— Я позвонила из спальни. Не пойму, почему их до сих пор нет. Пешком, что ли, идут. Послали, наверное, каких-нибудь придурков с Беверли-Хиллз… А! Вот они, голубчики.
С террасы в комнату вошли сержант и патрульный.
ГЛАВА XVI
Сержант был крутым, грозным сержантом, будто высеченным из камня. Патрульный тоже был крутым, грозным патрульным, производившим точно такое же впечатление. Они вошли с достоинством людей, уверенных в своей способности защитить закон и порядок и поставить на колени самого матерого преступника.
— Добрый вечер, мэм, — сказал сержант.
Алела не решила, как ей следует реагировать. Женщины в таком состоянии привыкли к тому, что их желания выполняются немедленно.
— Добрый, — ответила она. — Что-то долгонько вас не было. Чем это вы занимались? В канасту дулись?
Сержант обиделся.
— Как смогли, так и пришли. Вы заявляли о грабеже? Адела решила поставить его на место.
— А вам там в участке разве не сообщили? Я подробно объяснила по телефону, что в доме грабители. Они наверху, в просмотровой комнате.
— Где конкретно?
— В комнате непосредственно над этой. Смидли, проводите полицейских в просмотровую.
Смидли задрожал всем телом, как римский император, заслышавший голос предводителя мятежников, ворвавшихся в его резиденцию: «А вот и мы, Гальба» или «Вителлий», или «Калигула» (ненужное зачеркнуть). Он бросил умоляющий взгляд на Билл, словно прося не оставлять его в беде.
Билл, как всегда, оказалась на высоте.
— Абсурд. Никаких грабителей там нет.
— Ничего не абсурд. Я собственными ушами слышала странные звуки.
Билл встретилась глазами с сержантом и подмигнула ему.
— Слышала странные звуки! Ха-ха! Ох уж эта женская впечатлительность. Бедные мы, бедные, робкие, трепетные существа!..
— Послушайте, уж ежели я и затрепещу…
— Наша сестра — комок нервов, а, сержант?
— Да, мадам. У меня жена такая.
— И у меня, — добавил патрульный.
— Все женщины одинаковы, — сказала Билл. — Это у нас из-за строения черепа.
Сержант с ней согласился. Патрульный сказал, что тут собака и зарыта. Его жена, сказал патрульный, свято верит во всякие знамения, ее нипочем не заставишь, к примеру, пройти под лестницей; а его жена, сказал сержант, первого числа каждого месяца приговаривает: «Кролики, кролики, кролики», потому что кто-то ей вбил в голову, что если говорить каждого первого числа «кролики, кролики, кролики», то непременно получишь подарок. Чушь, конечно, а вот поди ж ты!..
— Послушайте… — прервала их Адела, обнаруживая признаки нетерпения.
— Погоди, Адела, — не дала ей сказать Билл. — А вы присядьте, — обратилась она к блюстителям закона, — и расскажите нам про ваших жен поподробнее.
Это было очень соблазнительное предложение, и какую-то долю секунды сержант взвешивал его. Но строгий ангел-хранитель полицейских сил Беверли-Хиллз всегда на страже, и сержант остался непреклонен.
— Не сейчас, мэм, — сказал он. — Нам все же надо осмотреть просмотровую комнату в соответствии с пожеланием хозяйки.
— Напрасная трата времени, — рассудительно откомментировала Билл.
— Да, — с лихорадочной искренностью добавил Смидли. — И вообще, вам там не понравится.
— Да и спешки никакой нет, — сказала Билл. — У нас еще вся ночь впереди. Присядьте-ка и давайте выпьем.
Случайный прохожий, оказавшийся в этот момент свидетелем событий, решил бы, что неподалеку взорвался склад горючего. Но то была Адела.
— Елки-палки! — Адела трагически воздела руки. — Присядьте! Выпьем! У нас тут что, встреча выпускников средней школы?
Сержант сокрушенно покачал головой. Поднос с бутылками не ускользнул от его взгляда, полицейские — народ наблюдательный, и глаз его заинтересованно блеснул, когда предложили продегустировать их содержимое. Как жаль, подумалось ему, что эта превосходная женщина, похожая на немецкого боксера, — не самая главная. У этой, все думал он, головка — что надо. Но заправляет тут, видно, другая дама, чье лицо он вроде где-то видел, а направление мысли — не одобряет.
— Нет, спасибо, мэм, — мужественно ответил он той, что посимпатичней. — На службе нельзя. Пошли, Билл.
— Вас зовут Билл? — спросила Билл.
Патрульный ответил «да», и Билл сказала «так-так-так».
— И меня тоже, — добавила она. — Какое приятное совпадение! Давайте присядем вот тут на диванчике и поговорим как Билл с Биллом.
— Попозже, мэм, — сказал сержант. Он взглянул на потолок, и лицо его приняло то напряженное выражение, которое используют полицейские при исполнении. — Сдается мне, там какой-то шум. Скрипит вроде что-то.
— В старых домах всегда по ночам скрипит, — сказала Билл. — Этот дом, насколько мне известно, построили в эпоху раннего Сесиля де Милля.[18]
— По-моему, — сказал патрульный, — звук какой-то такой… Будто скребется кто.
Билл навострила уши.
— А, понятно, — нашлась она. — Я знаю, кто это. Пудель моей сестры. У него ужасно чувствительная шкурка, он все время чешется. Прямо как в стишке: «Одна юная дама из Далласа почему-то всегда чесалася». А вы любите собак, сержант?
— Да, мэм. Я держу дома собаку.
— Какой породы?
— Скотч-терьер, мэм.
— Самая лучшая порода. Умнейшие животные, эти скотчи.
— Умные? Не сказал бы.
— Зато послушные, — сказал патрульный, которому нетерпелось поговорить про своего бостонского терьера.
— Хватит, наслушалась, — оборвала его Адела, которая никак не могла взять в толк, что происходит. — Эй вы, полицейские из комедии! Вы собираетесь заниматься своими прямыми обязанностями?
— Конечно, мэм, конечно, — успокоил ее сержант. — Пошли, Билл.
Они направились к двери, и Смидли сопроводил их отчаянным стоном обреченного. Ноги у него подкосились, он упал прямо на сержанта, который упал на Аделу, которая спросила, что это он изображает — игру в футбол или сцену из фильма «Почтальон всегда звонит дважды»?
— Простите, мэм, — галантно произнес сержант. — Меня уронил на вас этот джентльмен. — Тут его осенило. — А вы, часом, не Адела Шэннон?
— Она самая.
— Разрази меня Бог! То-то я смотрю, лицо знакомое. Я видел вас в немом кино. Билл, помнишь Аделу Шэннон?
— Ясно, помню, — ответил патрульный. — Она была Владычицей Вулкана Страстей.
— И осталась, — сказала Билл. — А вы киноман, сержант?
— Да, мэм. Вы тоже связаны с кино?
— Уже нет. Я работала в «Суперба-Лльюэлин», но меня вышибли.
— Жаль. Что ж, дело житейское.
— Да, житейское. Патрульный горько рассмеялся.
— Вот он, Голливуд-то. Смех и грех.
Билл с интересом взглянула на него. Потом обернулась к сержанту.
— Похоже, ему Голливуд не по душе.
— Это правда, мэм.
Адела заскрипела зубами, сжала кулаки и заговорила подчеркнуто ровным тоном человека, из последних сил сдерживающего ярость, которая, если вырвется наружу, натворит много бед. Как и Смидли, пребывавший в полуобморочном состоянии, она чувствовала себя не в своей тарелке. Ненавязчиво усердные полицейские воздействовали на нее как один венский режиссер, памятный ей по старым временам, на голову которого она, в интересах искусства, обрушила бутафорский меч из фильма «Приветствуем тебя, Цезарь!»
— Можно на минуточку занять ваше внимание? — сказала она. — Намерены ли вы в ближайшее время предпринять какие-то действия или эта конференция продлится вечно? Вы зачем сюда пришли — преступников арестовывать или про собак болтать? Ответьте, если не трудно, — закончила она с очаровательной улыбкой.
Билл мягко, но решительно охладила ее пыл.
— Потерпи немножко, Адела. У нас целая ночь впереди. Так почему ваш приятель не любит Голливуд?
Чело сержанта омрачилось.
— На прошлой неделе он попытался определиться на работу на студию «Медула-Облонгата-Глутц», и его не взяли. Ему хотелось сниматься в комедии положений, а он им не показался.
— Шутите!
— Нет, мэм, так они и сказали.
— Странно. На мой взгляд, он идеально подходит для комедии положений.
— Конечно, подхожу, — сказал патрульный. — Но они все одна шайка-лейка. Не хотят дать дорогу новому таланту.
— Да, с этим туго, — сказала Билл.
— Вы правы, — согласился сержант. — Жестокий мир. Знаете, когда я пробовался на роль Суперколосса, они имели наглость заявить, что мне не хватает драматизма.
— Невероятно.
Тяжкий вздох вырвался из груди Аделы, из самой глубины сердца. Дух ее был сломлен.
— Господи, дай мне силы! — простонала она. — Звоню в полицию, а мне присылают актеров-неудачников. Пойду прилягу. Лорд Тофем! ЛОРД ТОФЕМ!
Лорд Тофем, моргая, вскочил с места.
— А? Что? Это Милашка? Адела откликнулась не сразу.
— Нет, — наконец проговорила она. — Это не Милашка. Лорд Тофем, вы мне как заноза в заднице. Я вас не слишком обременю, если попрошу пойти со мной в спальню?
— Пойти с вами в спа…
— Когда дом кишит бандитами и сумасшедшими, я не рискну одна подняться по лестнице.
Лорд Тофем вздохнул с видимым облегчением.
— Ах да, конечно, конечно, — сказал он. — Я было подумал… Ха-ха, вот дурак! Абсолютно. Да, да. Я понимаю.
— Захватите эту бутылку.
— А? О, нашу дорогую бутылочку! Дело. Дело.
— Когда вы кончите обсуждать свои актерские неудачи, — обратилась Адела к сержанту, — в просмотровой обнаружите грабителей. Я им крикну через дверь, попрошу подождать. Пошли, лорд Тофем.
— Только после вас, — галантно произнес лорд Тофем.
— Чтобы мне первой глаз вышибли? — возразила Адела. — А если они в холле шныряют?
Лорд Тофем вышел первым, за ним Адела. Сержант, которого насторожили ее последние слова, засуетился.
— Нам тоже надо идти.
— Да не торопитесь, — попросил Смидли.
— Простите, сэр, долг зовет.
— Мне хочется дослушать про комедию положений, — остановила их Билл. — Прошу вас, сядьте и выпейте чего-нибудь.
— Спасибо, мэм, нет.
— Ну, если захотите, скажете.
— Хорошо, — ответил сержант.
— А вам?
— Нет, спасибо, мэм.
— Захотите — скажите.
— Хорошо, — ответил патрульный.
— Так-то лучше, — сказала Билл. — Сядем рядком, поговорим ладком. Почему же на студии «Медула-Облонгата-Глутц» решили, что вы не годитесь для комедии положений?
— Вот взгляните на меня, — грустно сказал патрульный.
— Чем я хуже Кларка Гейбла?[19]Чего мне не хватает?
— Усов, десяти миллионов долларов и леди Сильвии Эшли.[20]Сержант почувствовал, что его товарища не поняли.
— Он в смысле таланта, мэм.
— Ах, таланта!
— Да, таланта, — согласился патрульный. — У меня талант. Я знаю. Вот этим местом чую, — хлопнул он себя по груди.
Билл перевела глаза на сержанта.
— А у вас тоже талант?
— Еще какой! — ответил сержант. — Это у меня драматизма мало? Во, послушайте. Бросай пушку, ты, крыса! Ты меня знаешь. Я крутой Том Хеннеси, фараон, кого хошь достану. Ах, ты так? Бах-бах! Тут я стреляю и укладываю его на месте,
— пояснил сержант. — Там еще дальше есть, но я только для примера.
— Волшебно, — сказала Билл. — Острая, волнующая картина реальной жизни, вызывающая ужас и сострадание.
Сержант скромно потупился, вычерчивая огромной ножищей круги на ковре.
— Спасибо, мэм.
— Не за что.
— Если захотите, загляните как-нибудь в участок, я вам еще покажу.
— С нетерпением буду ждать случая.
— Вот я какой, мэм. А они меня завернули.
— Голливуд!
— Голливуд!..
— То-то и оно, Голливуд, — поддержал их патрульный. — Вот, глядите, мэм. Это что?
Он ухмыльнулся.
— Радость? — догадалась Билл.
— Точняк, радость. А это? Он сжал губы.
— Печаль!
— Печаль, в аккурат. А это? Он поднял брови.
— Ужас?
— Опять в точку, ужас. Я еще и ненависть могу. Но лучше всего мне дается комедия положений. Вроде того, как парень встречает девушку и начинает дурить ей голову. Да разве этим ослам чего докажешь? Ни в жисть. Завернули они меня.
— Голливуд! — сказала Билл.
— Голливуд, — сказал сержант.
— Да уж, Голливуд, — сказал патрульный.
— Блеск и слезы, — подытожила Билл. — А вот и Фиппс. В комнату проскользнул дворецкий. Если он и удивился или испугался, увидев полицейских, то ничем себя не выдал. У него был обычный невозмутимый вид.
— Я пришел узнать, не требуется ли вам чего, мадам.
— Нет, спасибо, — ответила Билл.
— Это ктой-то? — спросил сержант.
— Дворецкий моей сестры. А это сержант…
— Уорд, мэм. И патрульный Морхаус.
— Спасибо. Мистер Фиппс — сержант Уорд и патрульный Морхаус.
— Здравствуйте, — сказал Фиппс.
— Приятно познакомиться, — сказал сержант.
— Привет! — сказал патрульный, всем видом выражая радость.
Билл проявила заботу по отношению к дворецкому.
— Уже поздно, Фиппс. Вам что, тоже не спится?
— Да, мадам. Я страдаю бессонницей. Со мной такое часто бывает.
— Овечек не пробовали считать?
— Пробовал, мадам, но безуспешно. В конце концов позволил себе вольность пройти в просмотровую и посмотреть «Вечно твоя, Эмбер».
Сержант не сдержал возгласа удивления:
— Как? Так это вы были в просмотровой?
— Да, сэр.
Сержант понял все. Его тренированный ум ухватил самую суть.
— Значит, это вы были. Вот тайна и разъяснилась. Все ясно, как белый день. А хозяйка подумала, там грабители.
— Речь идет о миссис Корк, — пояснила Билл. — Она только что нас покинула. Услыхала шум и встревожилась.
— Сожалею, мадам. Я старался приглушить звук.
— Не сомневаюсь.
Сержант облизал губы и поднялся.
— Ну, тогда мы пойдем. Спокойной ночи, мэм.
— Спокойной ночи. Берегите ваш талант.
— Сберегу, мэм.
— И успеха в творчестве.
— Спасибо, мэм. Как-то начинаешь терять в себя веру. Находишься по пробам, наслушаешься всякого…
— Голливуд!
— Голливуд…
— Он самый, Голливуд, — сказал патрульный. — Фальшивый город, где притворные улыбки скрывают трагедию и…
— Ладно уж, пошли, — прервал его сержант.
Билл затворила за ними дверь, и Смидли наконец вздохнул спокойно.
— Билл, — сказал он, — ты чудо.
— Спасибо, Смидли.
— Чудо, — повторил Смидли. Он обернулся к Фиппсу. — Эти типы намеревались подняться в просмотровую, а она их заговорила и удержала здесь.
— В самом деле, сэр? Должно быть, все это доставило вам много хлопот, мадам.
— Да, пришлось поволноваться. К счастью, они помешаны на кино.
С террасы вошли Джо и Кей.
— Джо полегчало, — объявила Кей.
— Прекрасно. И ты выглядишь неплохо.
— Еще бы, — сказал Джо. — Она выходит замуж за меня.
— Значит, все уладилось. Я в тебя верила. Кей, прими благословение тетки.
— Спасибо тебе, Билл.
— Отличная работа. Ты, верно, разделяешь мое мнение, Смидли?
Смидли пустился в пляс. Это могло означать радость, но, возможно, и раздражение. Ему недоставало драматической точности патрульного Морхауса.
— Да! Да! Да! — вскричал он. — Но мне теперь недосуг про это думать. Фиппс, вы его достали?
— Сэр?
— Дневник.
— Ах, да, сэр. Без проблем.
— Молодец, Фиппс, — похвалил Джо.
— Спасибо, сэр.
— Великолепно, Фиппс, — сказала Кей.
— Спасибо, мисс.
— Давайте сюда, — попросил Смидли.
Лицо дворецкого выразило почтительное сожаление.
— Простите, сэр, но вы просите о невозможном. Смидли опешил.
— То есть как? Вы же сказали, что достали его.
— Да, сэр. И хотел бы оставить при себе.
— Что?
— Да, сэр. Будут еще распоряжения, сэр? Благодарю вас, сэр. Спокойной ночи.
Он выскользнул за дверь, оставив позади себя тягостное молчание.
Билл первой нарушила его.
— Боже! Опять похитили! — Она умолкла, пытаясь совладать с чувствами. — Дай волю словам, Смидли, — сказала она наконец. — Скажи за нас за всех. Я все-таки дама.
ГЛАВА XVII
Как известно, существует много способов измерения времени, и с незапамятных времен ученый люд вел горячие споры, защищая ту или иную систему, причем, как ни прискорбно признать, немало остро разящих стрел выпустили противники друг в друга.
Иппарх Родосский, например, имевший собственные представления о том, как следует измерять время, назвал однажды Марина Тирского, придерживавшегося другого мнения, Марином Подтирским, что остроумно, но обидно. Когда же Пурбах и Региомонтан услыхали о воззрениях Ахмеда ибн Абдуллы из Багдада, то рассмеялись, и бесцеремонный Пурбах заметил, что Ахмед ибн Абдулла разбирается в измерении времени не лучше, чем кот его бабки, преглупейшее животное, а после того как мягкий сердцем Региомонтан со свойственной ему терпимостью напомнил, что Ахмед ибн еще молод, только ступает на тропу поисков истины и не следует судить его со всей суровостью, Пурбах спросил: «Неужели?», и Региомонтан ответил: «Да», и Пурбах переспросил: «Да??», и Региомонтан вновь ответил: «Да», и тогда Пурбах сказал, что его тошнит от Региомонтана. Это была их первая ссора.
Тихо Браге,[21]выдающийся датчанин, измерял время с помощью альтметров, квадрантов, азимутов, парапегм, армиллярной сферы и правил параллакса, и, по всеобщему мнению, способствовал ухудшению климата в Дании. В 1863 году Доллен выпустил в свет трактат «Измерение времени по Полярной звезде», ставший бестселлером, впоследствии известным как мюзикл Роджерса и Хаммерстайна под более броским названием «Северная Атлантика», где доказывалось, что Тихо Браге, после ежегодного сбора выпускников Копенгагенского университета, спутал азимут с армиллярной сферой, отчего все его выкладки полетели к чертям собачьим.
Истина же — в том, что время измерить нельзя. Смидли, бессильно лежавшему в кресле на террасе, в то утро казалось, что время остановилось. Меланхолия поставила на нем свой роковой знак, и каждое мгновение тянулось для него мучительно долго. Напротив, Фиппсу, оживленно сновавшему по кладовой, казалось, что златые минуты мчатся, как кони. «Тра-ля-ля», напевал Фиппс, и «Тидли-пом-пом». Во всем Беверли-Хиллз не найти было в то утро более веселого дворецкого. Лорд Тофем описал предыдущий день как самый безумный и веселый день[22]радостного нового года, а Фиппсу казалось, что нынешний может занять второе место. Бог на небе,[23]и все хорошо на свете. В одном кармане — контракт с «Медула-Облонгата-Глутц», в другом — дневник на пятьдесят тысяч долларов. Чего еще желать?
После вчерашней ночи ему настоятельно требовался коктейль из брома с сельтерской. Он встал с постели и смешал себе порцию. Прихлебывая целительную смесь, он, напевая между глотками, взглянул на часы. Неужели полдень? Пора подавать йогурт.
Когда дворецкий появился на террасе, Смидли полулежал с закрытыми глазами и не слышал его шагов. Фиппс обратился к хозяину.
— Доброе утро, сэр, — сказал дворецкий, и Смидли от неожиданности подпрыгнул на месте.
— Уф, — выдохнул он. — Вы меня напугали.
— Хорошее средство от похмелья, сэр.
— Я не страдаю от похмелья.
— Прошу прощения, сэр. Не знал.
Смидли, пробужденный от грез, наконец осознал, что голос, нарушивший мир его мечты, принадлежал самому вероломному субъекту во всей Южной Калифорнии. Вероломному из вероломных.
— Ну что, вероломный, — сказал он, вкладывая в свои слова ненависть и отвращение, а во взгляд — презрение и гадливость, однозначность которых восхитила бы патрульного Морхауса, специалиста по этой части.
— Сэр?
— Я сказал — вероломный.
— Очень хорошо, сэр. Ваш йогурт, сэр.
— Уберите эту дрянь.
На террасу вошли Джо и Кей. Они погуляли по розарию, обсудили то да се. С точки зрения Кей, только любовь имела в их общей судьбе какое-то значение. Ей достаточно, говорила Кей, стать женой Джо, потому что Джо — просто агнец. Джо, допуская, что он агнец, и признавая всю значимость любви, утверждал, что для жизни не помешает кое-что еще, а с этого пункта разговор естественным образом перешел на Фиппса, который предательски вырвал у них из-под носа лакомый кусок. Надо бы, заметил Джо, сказать этому Фиппсу словечко-другое. Придя на террасу и застав его там, Джо воспользовался случаем.
— Ха! — воскликнул он. — А вот и наш трухлявый друган, туфтовый ловчила, культяпистый отверточник!
— Доброе утро, сэр. Кей тоже не смолчала.
— Как вы только смеете смотреть нам в глаза, Фиппс!
Дворецкий сокрушенно вздохнул. Его галантная душа была уязвлена обидой, которую ему пришлось нанести Юности и Красоте.
— Сожалею, что вынужден доставить вам неудобство, мисс, но, как говорит в таких случаях мисс Шэннон, это вызвано стратегической необходимостью. Нельзя приготовить омлет, не разбив яиц.
Он слегка поморщился. Ночная попойка привела его к состоянию, в котором о яйцах лучше не вспоминать. В это утро завтрак Фиппса состоял из ломтика хрустящего хлебца и трех кружек черного кофе, причем даже хрустящий хлебец пришлось съесть через силу.
Джо пришла на ум другая поговорка:
— Волк в овечьей шкуре!
— Да, сэр. Точно так, сэр, — почтительно сказал Фиппс и обернулся к Смидли. — Если вы настаиваете, сэр, я вынужден поставить об этом в известность миссис Корк.
Смидли, как всегда — неудачно, попытался щелкнуть пальцами.
— Очень напугали!
— Хорошо, сэр.
— Отправляйтесь к своей миссис Корк и поцелуйте ее в зад.
— Очень хорошо, сэр. Я в точности исполню ваше приказание.
Дворецкий удалился, сопровождаемый буравящими взглядами шести глаз. Эмоции вырвались наружу, материализовавшись в словах.