КОММЕНТАРИИ К ПРЕДИСЛОВИЮ 2 глава

*Отъезд из Гёмюштепе. - Характер нашего бывшего хозяина. -Туркменскиенасыпи, или могильники. - Приключение с каба­нами. - Плато на севере отГёмюштепе. - Обычаи кочевников. - Туркменское гостеприимство. - Последняякоза. - Персидский раб. - Начало пустыни. - Туркменская жена и раба. -Этрек. - Персидские рабы. - Русский матрос-раб. - Предполагаемый союзйомудов и теке. - Встреча с керванбаши. - Племя кем. - Прощание с Этреком. -Афганец накликает беду. - Описание каравана.* На следующий день в полуденное время я со своими верными спутникамивыехал из Гёмюштепе. Нас провожали Ханджан и все мои друзья; они шли за намипочти целый час, как это принято у кочевников, когда они провожают оченьдорогого гостя. Я несколько раз просил Ханджана вернуться, но напрасно: онхотел в точности соблюсти все правила туркменского гостеприимства, чтобы вбудущем я на него не обижался. Действительно, у меня было тяжело на сердце,когда он обнял меня в последний раз, потому что я нашел в нем исключительноблагородного человека, который, не преследуя корыстных целей, не тольконадолго приютил меня и еще пять человек вместе со мною, но и давал мневсевозможные разъяснения, что бы я ни захотел узнать. Мне было жаль, что яне могу отплатить ему за его доброту, тем более что из-за принятой на себяроли мне пришлось ввести в обман такого прямодушного человека. Наш путь лежал на северо-восток, все дальше и дальше от моря, внаправлении двух больших валов, один из которых называется Кёресофи, другой- Алтын-Токмак. Кроме этих воз­вышений тут и там виднелось еще множествойоска, т.е. турк­менских могильных холмиков, в остальном же вся местностьявляла собою необозримую равнину. Вскоре, приблизительно на расстояниичетверти часа езды от Гёмюштепе, мы оказались среди буйно цветущих лугов,где благоухающая, высотой по колено трава засыхает без всякой пользы, потомучто жители *[63] *Гёмюштепе - чомуры, т.е. нескотоводы. Как много селениймогло бы процветать на этой хорошо орошаемой земле, какая кипучая жизньмогла бы царить здесь вместо мертвой тишины! Наш маленький караван,состоявший из верблюдов Ильяса и шести лошадей, держался как можно ближедруг к другу, потому что Кульхан сказал, что здесь были каракчи, которые неподчинялись его приказаниям и напали бы даже на него, будь они достаточносильны для этого. На этот раз Ильяс захотел избавить меня от езды наверблюде и взял у Кульхана одну из украденных лошадей, на которой мне ипредстояло доехать до Этрека. На мое несчастье, присоединившийся к нашему каравану Эмир Мухаммед,афганец из Каратепе, употреблявший опиум, остался пешим. Всякий раз как мыпереходили большую лужу или иное сырое место, мне надо было брать его вседло; при этом он так крепко хватался за мою одежду, что я боялся, как быон не стащил меня с лошади. Серьезной опасности я подвергся из-за совместнойезды, когда мы пересекали огромные тростниковые болота, буквально кишевшиенеобозримыми стадами кабанов. Кульхан и Ильяс ехали впереди, отыскиваяокольные пути, чтобы избежать столкновения с сотнями этих бестий, близостькоторых была очевидна по хрюканью, а особенно по треску, который онипроизводили, пробираясь через тростниковые заросли. Весь уйдя в слух, яосторожно продвигался вперед, как вдруг моя лошадь чего-то испугалась, резкошарахнулась в сторону, и я, не успев разобрать, в чем дело, вместе со своимтоварищем распластался на земле. К громкому смеху моих спутников, ехавших нарасстоянии нескольких шагов, примешивался какой-то странный вой; я обернулсяи увидел, что упал на двух совсем еще маленьких кабанчиков, их мамаша инапугала мою лошадь; теперь же она, разъяренная воем своих сосунков, оскаливзубы, остановилась неподалеку и наверняка кинулась бы на нас, если быШирджан, двоюродный брат Ильяса, вовремя не заметил этого и не преградил ейпуть копьем. То ли испуганная храбростью юного туркмена, то ли успокоеннаямолчанием своих поросят, выбравшихся из затруднительного положения,рассвирепевшая мамаша отступила, поспешив к своему логову, а мы, в своюочередь, со всей поспешностью поехали прочь от этого места. Между тем сынКульхана поймал ускакавшую лошадь и возвратил ее мне, заметив, что я долженбыть счастлив, ибо даже если самый благочестивый мусульманин умирает от ран,нанесенных кабаном, он попадает на тот свет "неджис", т.е. "нечистым", и егоне может очистить пятисотлетнее пребывание в чистилище. Проехав около четырех часов в том же направлении по лугам и болотам, язаметил, что мы находимся у окончания плато, простирающегося к северу отГёмюштепе, так как начали исчезать не только возвышения, но и горы наперсидской границе. На большом расстоянии виднелись разрозненные группы*[65] *кибиток с пасущимися возле них верблюдами, и, хотя велико­лепнейшаязелень ласкала глаз со всех четырех сторон, местность на востоке, которую япосетил с Кызыл Ахундом, была населена намного гуще. Причина заключается втом, что Герген здесь не протекает и воды в источниках хватает людям лишь дотех пор, пока они откармливают овец на тучных пастбищах. Поэтому юрты можновстретить здесь только в мае и июне. В одной такой группе юрт, где жили людиКульхана, мы нашли приют на ночь, потому что до Этрека оставалось еще шестьмиль - целый день пути для наших тяжело нагруженных верблюдов. Здесь ужезаранее знали о нашем прибытии, и мои голодные спутники - хаджи сочлиподнимавшийся дымок предвестником хорошего ужина. Хотя Гемюштепе всего вчетырех милях отсюда, мы находились в пути восемь часов, и первый переездпорядком утомил и нас, и наших животных. Шагах в десяти от кибиток нас встретил молодой племянник КульханаТаджибай. Ильяса и афганца пригласил к себе в гости Кульхан, а я состальными хаджи разместился в тесной юрте Алла Назара. Этот уже старый,крайне бедный туркмен был вне себя от радости, что небо послало ему гостей,и у меня навсегда останется в памяти трогательная сцена, когда он, вопрекивсем нашим уговорам, зарезал свою единственную козу, чтобы угостить нас. Ковторому обеду, которым он угощал нас на следующий день, он раздобыл еще ихлеба, которого неделями не видели в его доме, когда мы принялись за мясноеблюдо, он сел напротив нас со своей дражайшей половиной и в буквальномсмысле слова проливал слезы радости. Алла Назар не захотел ничего оставитьсебе от пожертвованной ради нас козы, рога и копыта были сожжены, а пепел онпередал нашему Ильясу для присыпания потертостей у верблюдов, как этопринято делать, из шкуры же, содранной одним куском, он определил сделатьмех для хранения воды и отдал ее мне, предварительно приказав как следуетнатереть ее солью и высушить на солнце. Прибытие раба, одного из тех пяти, коих столь предательски заманили вловушку, задержало здесь Кульхана и нас вместе с ним еще на один день. Этогобедного перса в наказание отправили нашему покровителю Кульхану,пользовавшемуся славой человека, который лучше всех умеет выжать изпленного, есть ли у того достаточно средств, чтобы родственники еговыкупили, или же он одинок и беден и его следует отправить в Хиву. Туркменамбольше нравится первый вариант, потому что в этом случае они могутпотребовать любую сумму. Так как перс остается лукавым даже в несчастье ивсегда старается скрыть свое истинное положение, то, вымогая как можно болеевысокий выкуп, его истязают до тех пор, пока он не начнет слать жалобыдомойю Второй случай хуже для обеих стороню Разбойник получает тогда послезначительных издержек цену, принятую на невольничьем рынке, а несчастногоперса отправляют за нес­колько сот миль от родины, которую он вряд ли ещеувидит. *[66] *У Кульхана, как уже говорилось, был большой опыт в этом деле;его новая жертва прибыла к вечеру, и на следующий день мы продолжали нашепутешествие, после того как славный Алла Назар, такой же туркмен, как иКульхан, сердечно обнял меня. В этот день я впервые ехал на верблюде, сидя в своей деревяннойкорзине; противовесом мне служили несколько мешков с мукой, потому что наэтот раз Хаджи Билал отказался от подобного удовольствия. Наш путьпо-прежнему лежал на север; не прошло и двух часов, как зелени вокруг нестало, и мы впервые очутились в мрачной пустыне с сильно пахучей за­соленнойпочвой. То, что предстало нашим глазам, могло считаться настоящей пустыней.Невысокое предгорье, называе­мые Кара Сенгер (Черный Вал), возвышалосьприблизительно в восьми милях к северу от Гёмюштепе. Чем ближе мы к немуподъезжали, тем более зыбкой становилась почва; у самого его подножия мыпопали в настоящее болото; езда по этому месиву была сопряжена с величайшимитрудностями, и верблюды, поскальзываясь на каждом шагу на своих губчатыхстопах, грозили сбросить меня в грязь вместе с корзинами. Поэтому япредпочел слезть добровольно и, прошагав полтора часа по болотной хляби,добрался до Кара Сенгер, а вскоре показалась и ова Кульхана. По прибытии туда меня поразило, что Кульхан сразу же провел меня в своююрту и убедительно просил никуда не выходить, пока он меня не позовет. Я уженачал подозревать самое худшее, услышав, как он обрушивал проклятия на своихженщин за то, что они опять куда-то убрали цепи, и велел побыстрее принестиих. Сумрачно озираясь по сторонам, он несколько раз заходил в кибитку, но сомной не разговаривал; я все более утверждался в своих подозрениях, особенностранным было то, что Хаджи Билал, очень редко оставлявший меня одного, непоявлялся. Погрузившись в тревожные мысли, я не сразу услышал приближавшеесябряцание цепей и увидел вскоре, что в юрту вошел перс, волоча за собойтяжелые цепи на израненных ногах; это его имел в виду Кульхан, разыскиваяцепи. Вслед за персом пришел Кульхан и велел поскорее принести чай. Когда мынапились чаю, он попросил меня встать и перейти в другую юрту, которую успелза это время поставить. Он хотел сделать мне сюрприз, и этим объяснялось егостранное поведе­ние. Тем не менее я никогда не мог относиться к нему хорошо.Насколько велика разница между ним и Ханджаном, видно лучше всего из того,что за все десять дней, когда я гостил у него, этот чай был единственнымугощением, которым я обязан его гостеприимству. Впоследствии мне сообщили оего предатель­ских планах, которые он не преминул бы привести в исполнение,если бы Кызыл Ахунд, которого он особенно боялся, строго-настрого неприказал ему обращаться со мной возможно почтительнее. *[67] *Юрта, в которой я теперь жил в компании с десятью другимитоварищами по путешествию, принадлежала не Кульхану, а другому туркмену,который присоединился к нам для того, чтобы вместе со своей женой, бывшейрабыней, украденной из племени каракалпак, отправиться в Хиву; его жена,захваченная ночью во время разбойничьего нападения и привезенная сюда,хотела узнать, остался ли в живых ее бывший муж, которого она покинулатяжелораненным, и кто купил их детей, и где они теперь живут. Особенно ейхотелось узнать, что сталось с ее двенадцатилетней дочерью, о красотекоторой она рассказывала со слезами на глазах. Бедная женщина своейверностью и необычайным трудолюбием сумела настолько привязать к себе своегонового повелителя, что он вместе с нею отправился на поиски. Я все спрашивалего, что он будет делать, если найдется первый муж, однако это его малобеспокоило, так как закон гарантировал ему его собственность. "Насиб(судьбе), - говорил он, - угодно было послать мне Хейдгул (СобственноЭйдгуль, т. е "праздничная роза"^42) (так звали его жену), и люди не могутей противиться". Среди вновь присоединивших­ся к нам спутников, которыехотели совершить путешествие под началом Ильяса, был, кроме того, дервиш поимени Хаджи Сиддик, необычайно искусный обманщик; он ходил полуголый и впути через пустыню взялся сторожить верблюдов, а при этом, как мы узналилишь в Бухаре, у него в тряпье было зашито 60 дукатов. Вся эта компания обитала совместно в одной юрте, ожидая, что ханскийкерванбаши в скором времени прибудет и тогда начнется наше путешествие черезпустыню. Ожидание было мучительным для всех нас. Меня больше всегобеспокоило уменьшение моих запасов муки, и я уже стал уменьшать свою дневнуюпорцию на две пригоршни; к тому же я предпочитал теперь печь хлеб беззакваски, в горячей золе, потому что, испеченный таким образом, он тяжелеепереваривается, дольше остается в желудке и голод не так скоро дает себячувствовать. К счастью, у нас была возможность совершать небольшие вылазкиза подаянием, и мы никоим образом не могли по­жаловаться на отсутствиеблаготворительности у этрекских туркмен. Здесь же, в Этреке, в юрте знатного туркмена по имени Кочак-хан явстретил одного русского, бывшего матроса из Ашуры. Мы зашли отдохнуть кКочак-хану, и, как только меня отрекомендовали как руми (османа), хозяинсказал: "Сейчас я доставлю тебе удовольствие. Я знаю ваше отношение крус­ским, и сейчас ты увидишь одного из твоих заклятых врагов в цепях". Мнепришлось сделать вид, будто я очень обрадовался. Привели бедного русского втяжелых цепях, его больной, очень печальный вид глубоко растрогал меня, и яопасался, что не сумею скрыть этого чувства и выдам себя. "Что бы ты сделал*[68] *с этим эфенди, если бы встретил его в России? - спросил Кочак-хан. -А теперь ступай и поцелуй ему ноги". Бедный русский хотел уже было подойтико мне, но я запретил ему это, сказав, что только что совершил мой гусл(великое омовение) и не хочу, чтобы неверный осквернил меня своимприкосновением, и вообще мне было бы намного приятнее, если бы мои глаза невидели его, потому что терпеть не могу этот народ. Ему дали знак, онпристально посмотрел на меня и удалился. Позже я узнал, что это был один издвух русских матросов военного флота, попавших несколько лет назад в рукикаракчи во время ночного аламана. Другой умер в плену около года назад.Правительство хотело их выкупить, но туркмены потребовали непомерную сумму(500 дукатов за каждого), а так как во время переговоров Черкез-бай^43,брат Кочак-хана, был сослан в Сибирь и там умер, дело с освобождениемнесчастных христиан еще более осложнилось, и вскоре этому матросу, так жекак и его товарищу, придется принять смерть в суровом плену за возлюбленногоцаря и отечество. (Впоследствии, когда я обратил внимание русских на этотслучай, они попытались оправдаться тем, что русское правительство не хотелоприучать туркмен к большим выкупам, иначе отважные разбойники день и ночьбудут заниматься разбоем.) Таковы постоянно меняющиеся впечатления, которые произ­водитгостеприимство номадов на путешественника, со всеми вытекающими отсюдадобродетелями и неслыханным коварст­вом. Осыпанный благодеяниями, вкуснопоев, я часто приходил домой и уже собирался воздать хвалу всевышнему, когдараб Кульхана, перс, о котором я уже говорил, просил несколько капель воды,потому что вот уже два дня, как рассказал он однажды, ему давали вместохлеба сушеную соленую рыбу и, хотя он целый день работал на бахче, где рослидыни, от­казывали даже в капле воды. К счастью, я был один в юрте, видгорько плачущего бородатого мужчины заставил меня забыть о всякой опасности,я подал ему свой мех с водою и, пока он утолял жажду, стоял в дверях.Сердечно поблагодарив меня, он поспешил выйти. Все в доме мучили этогонесчастного, но больше всего ему доставалось от второй жены Кульхана, бывшейрабыни-персиянки, которая особенно старалась доказать свое рвение в новойсекте. Эти сцены жестокости опостылели мне еще в Гёмюштепе; как же возмущалосьтеперь все мое существо, если Гёмюштепе в сравнении с Этреком следовалосчитать местом, где процветали гуманность и цивилизация. Юрта и ее обитателисделались мне ненавистны, я хотел бы очутиться в пустыне, на лоневели­чественной, внушающей страх природы. Известий о прибытии керванбаши все еще не поступало, хотя все желавшиеприсоединиться к нашему каравану были уже в сборе. Скоро всеперезнакомились, и я часто слышал, как *[69] *обсуждали вопрос, какой путьвыберет керванбаши. Мы как раз вели подобный разговор, когда один туркмен изЭтрека принес нам радостную весть, что теке, чьих враждебных действийкараваны боялись почти на всем пути в Хиву, послали вестника мира к йомутамс предложением заключить мир и объединен­ными силами напасть на персов,своих общих врагов. К этим политическим соглашениям мы еще вернемся вовтором разделе этого произведения, пока же достаточно заметить, что этаслучайность была нам очень полезна. Из Гёмюштепе в Хиву, как мне объяснили, ведут три разных пути, и выборзависит от численности каравана. Дороги эти следующие. 1. Первая идет заБольшим Балханом вдоль берега Каспийского моря; от названных гор следуют всеверном направлении еще два дня и лишь спустя шесть дней пово­рачивают красположенной на востоке Хиве. Этот путь годится только для малочисленныхкараванов, так как здесь мало воды, но зато и опасность нападений меньше,разве что вследствие особых событий казахи^44 (киргизы) или каракалпакинаправляли сюда аламанщиков. 2. Средняя дорога ведет в северном на­правлениитолько до бывшего русла Оксуса (Аму-Дарьи), затем проходит между Большим иМалым Балханом и поворачивает на северо-восток к Хиве. 3. Третья дорогапрямая и самая короткая, так как если по первому пути надо ехать 24 дня, повторому - 20, то по последнему можно доехать за 14 дней. Сразу за Этрекомнаправляются на северо-восток мимо гёклен и туркмен-теке, причем на каждойстанции здесь есть колодцы с хорошей питьевой водой. Конечно, караван долженлибо быть в добрых отношениях с этими племенами, либо насчитывать 2-3 тысячичеловек, иначе идти этой дорогой нельзя. Радость моя была велика, когда однажды вечером посыльный от Атабаяпринес известие, что на следующее утро керванбаши выступает из своего лагеряи в полдень рассчитывает встретиться с нами на противоположном берегуЭтрека, откуда мы сразу же все вместе тронемся в долгий путь через пустыню.Ильяс приказал нам немедля готовиться к выступлению. Поэтому мы в тот жевечер напекли хлеба, еще раз просолили большие куски верблюжатины,полученные нами от кочевников за розданные благословения, и не было человекасчастливее меня, когда на другое утро я вместе с Хаджи Билалом взобрался вкеджеве и в этом скрипучем сооружении медленно выехал из Этрека, покачиваясьв такт волнообразному шагу верблюда. Для безопасности Кульхан счел нужнымпроводить нас, так как, хотя мы насчитывали 15-20 человек, вооруженныхфитильными ружьями, разбойники могли напасть на нас значительнопре­восходящими силами, и в таком случае присутствие Кульхана оказалось быочень полезным, потому что он был духовным руководителем большей частиэтрекских бандитов и они слепо повиновались ему. Я совсем забыл сказать, чтонаш Кульхан был знаменит не только как седобородый среди каракчи, но и как*[70] *суфи (аскет). Это звание он отразил на своей печати и немало гордилсяим. Зачинщик многих гнусных преступлений, Кульхан являл собою яркий образецбесстыдного лицемера, когда он, сидя среди своих учеников, чьи жестокие рукиуспели уже разрушить счастье многих семей, излагал им предписанияритуального омовения или правила короткого подстригания усов. И учитель, иученики казались одинаково воодушевлен­ными, и многие из этих разбойников,сознавая свою набожность, мечтали о сладких наградах рая. В обход болот, образованных разливами Этрека, наш путь шел то насеверо-запад, то на северо-восток в основном по песчаной равнине, гдевиднелись отдельные юрты. На краю ее стояло около 150 юрт туркменскогоплемени кем. Мне рас­сказывали, что это племя в незапамятные временаотделилось от туркмен-йомутов, к которым оно, собственно говоря, ипри­надлежит, и поселилось на краю пустыни. Из-за сильной приверженностиэтих туркмен к воровству все остальные относятся к ним враждебно и ведут сними войну, так что число их не возрастает. Вблизи их стана мы встретилинескольких человек, отбившихся от нашего каравана; они не осмеливались идтидальше без нас. По всей вероятности, туркмены напали бы на нас, если бы неувидели во главе нашего каравана Кульхана, это всесильное пугало. Проехав с четверть часа на север от лагеря, мы переправились черезузкий рукав Этрека, вода которого была уже очень солона на вкус, - признактого, что вскоре он совсем пересохнет. На противоположном берегу, вплоть довторого, еще более узкого рукава, солончаковая почва сменилась раскинувшимсяпочти на целый час езды великолепным лугом, густо поросшим волошскимукропом. Переход через узкий, похожий на ров ручей из-за глинистых береговбыл очень затруднителен, несколько верб­людов со всем грузом упали в воду.Хотя ручей был мелкий, тюки намокли и стали намного тяжелее, так что мы сбольшим трудом взобрались на возвышающийся по другую сторону холм, которыйназывался Делили-Бурун. В общей сложности с раннего утра до двух часовпополудни мы проехали всего четыре мили; несмотря на это, было решеносделать здесь стоянку, потому что встреча с керванбаши должна была произойтитолько завтра в полдень на другом берегу Этрека. С упомянутого мною холма, представляющего собой своего рода предгорьедлинной, но невысокой горной цепи, прости­рающейся к юго-востоку,открывается широкий и очень краси­вый вид. На западе, подобно синему облаку,виднеется Каспий­ское море, можно различить и персидские горы, но особенноинтересен вид лежащей к югу необозримой равнины, где местами рассыпаныгруппы кибиток, напоминающие холмики возле кротовых нор. Виден почти весьЭтрек с рекою, а места, где она широко разливается, издали предстают взорукак ряд озер. Так как мы были вблизи стана кем, Кульхан, намеревавшийся*[71] *остаться с нами этой ночью, посоветовал нам быть крайне осторожными;к вечеру мы расставили повсюду караульных, которые, сменяя друг друга, досамого утра следили за всяким передвижением вокруг нас. Поскольку я слышал, что эта станция - форпост Великой пустыни, яупотребил послеобеденное время, пока мои товарищи спали, для написаниянескольких писем, чтобы отправить их с туркменами, которые сопровождаликараван и отсюда воз­вращались домой. Кроме маленьких кусочков бумаги длязаметок, тщательно спрятанных в моей бухарской одежде, у меня еще было двалистка чистой бумаги в Коране, который я носил в небольшом мешочке, на них яи написал два письма: од­но - Хайдар-эфенди в Тегеран, а другое - Ханджану,с просьбой отправить первое. (По возвращении я нашел в турецком посольствеэто письмо, уведомлявшее моих друзей о начале путешествия через пустыню, атакже другие, которые я отправлял из Гёмюштепе. Добрый Ханджан со всемусердием позаботился об их доставке.) Каково было у меня на душе, когда явспоминал о Тегеране, ближайшем и все-таки таком далеком островкеевропейской жизни, легко можно себе представить, если подумать об опасности,грозившей мне у кочевников, догадайся они только о моем инкогнито, и еслиучесть те первые впе­чатления, которые остались у меня от пятинедельногопребы­вания среди туркмен, главные земли которых мне теперь предстоялопосетить. На следующее утро нам понадобилось всего четыре часа, чтобы добратьсядо основного русла Этрека. Много времени мы потратили на поиски самогомелкого места для переправы через реку. Это оказалось весьма нелегко, таккак, хотя обычная ширина реки всего 12-15 шагов, теперь она была в два разашире из-за размытых недавним наводнением берегов, ее вязкое гли­нистое днобыло истинной мукой для верблюдов, так что медлительность наших туркмен былавполне извинительна. Течение, правда, было не очень сильное, однако водадоходила нашим верблюдам до самого брюха, и при вихляющем из стороны всторону шаге этих животных, с трудом отыскивавших брод, наше кеджеве тослева, то справа окуналось в мутные воды Этрека; один неверный шаг, и мнепришлось бы искупаться в грязи и иле и с немалым риском вплавь добираться допротивоположного берега. К счастью, все обошлось благопо­лучно, и как толькомы прибыли на место, показался долгождан­ный караван керванбаши, во главекоторого вышагивали три буйвола (две коровы и один бык); их прибытия,предвещающего здоровье, больной повелитель Хивы едва ли дожидался с большимнетерпением, чем мы. Читатель помнит, что в Гёмюштепе Хаджи Билалу, Хаджи Юсуфу, мне и ещенескольким пешим странникам пришлось отделиться от основной группы, потомучто они не смогли так *[72] *скоро нанять верблюдов. Так как в Этреке мы неполучали от них известий, мы очень боялись, что им так и не удастся ехатьдальше с нами. Поэтому мы очень обрадовались, увидев, что все ониблагополучно прибыли с этим караваном. Мы сердечно обнялись и расцеловались,словно братья, свидевшиеся после многолетней разлуки. Я был глубокорастроган, увидев подле себя Хаджи Салиха, Султан Махмуда и всех остальныхсвоих нищих то­варищей, потому что, хотя я и считал Хаджи Билала своимближайшим другом, тем не менее должен признать, что был одинаково искреннерасположен ко всем, без всякого различия. Поскольку мутные воды Этрека былидля нас последним источ­ником пресной воды и, вероятно, нам могло прийтисьтуго за 20 дней пути до берегов Оксуса, я предложил не упустить случай и впоследний раз напиться чаю досыта. Мы выставили самую вместительную чайнуюпосуду, я потчевал всех свежеиспеченным хлебом, и потом мы еще долговспоминали о роскоши и изобилии праздника, устроенного в честь нашегосвидания. Тем временем приехал керванбаши, наш вождь и защитник в пустыне. Таккак мне было очень важно предстать перед ним в должном свете, вскоре яотправился к нему в сопровождении Хаджи Салиха и Хаджи Масуда, которые подороге сюда уже рассказывали ему обо мне. Представьте себе мое удивление идаже замешательство, когда Амандурды (так его звали), дородный добродушныйтуркмен, оказал моим друзьям вся­ческие знаки внимания, меня же встретилнеобычайно холодно. Чем больше старался Хаджи Салих повернуть разговор наменя, тем равнодушнее он становился; на все его старания он коротко отвечал:"Я уже знаю этого хаджи". Я взял себя в руки, чтобы справиться с сильнымзамешательством, и уже хотел было уйти, но заметил, что Ильяс бросаетгневные взгляды на сидевшего рядом с ним Эмир Мухаммеда, небезызвестногопожирателя опиума, давая понять тем самым, что считает его виновникомслучившегося. Мы ушли, и, как только Хаджи Билал узнал об этой сцене, онстрашно рассердился и вскричал: "Этот гнусный свихнувшийся афганец еще вЭтреке болтал, что наш Хаджи Решид, который мог бы поучить его Корану иарабскому языку, - просто переодетый френги (при этих словах он триждыпроизнес "Астафаулла!", т. е. "Прости, господи, мои прегре­шения!"), и,несмотря на мои уверения, что мы приняли его из рук посланника нашеговеликого султана и что у него было проездное свидетельство (паспорт) спечатью халифа, (Наследник Мухаммеда, т е.* *константинопольский султан.) онвсе-таки не верит и упорствует в злословии. Я вижу, что он успел затуманитьголову керванбаши, но он горько раскается, когда мы прибудем в Хиву, потомучто там, где есть кади и улемы, мы покажем ему, что значит выдаватьправоверного мусульманина за неверного". *[73] *Теперь тайна начала раскрываться передо мною. Эмир Мухаммед,уроженец Кандагара, вынужденный из-за какого-то преступления бежать изродного города после захвата его англичанами, часто имел там возможностьвидеть европейцев, и он признал во мне европейца по чертам лица. Он с первойминуты принял меня за тайного эмиссара, путешествующего инкогнито внищенском одеянии со спрятанными сокровищами, которыми он собирался во чтобы то ни стало овладеть, запугав меня страшной угрозой - доносом. Он частоуговаривал меня отделаться от этих нищих и идти в компании с ним. На это яотвечал, что дервиш и купец, будучи элементами разнород­ными, не подойду кдруг другу и что речь о настоящей дружбе может идти только в том случае,если он откажется от пагубного порока употреблять опиум, совершит ритуаломовения и прочитает молитвы. Мое упорное сопротивление - ничего дру­гого неоставалось делать - приводило его в бешенство, но, так как хаджи ненавиделиего за безбожную греховность, я принимал его открытую враждебность какособое счастье. Часа через два после этого инцидента керванбаши, при­нявший теперь насебя управление караваном, приказал нам наполнить наши меха водой, так какдо следующего колодца мы доедем только через три дня. Поэтому я взял своюкозью шкуру и вместе со всеми пошел к реке, но, поскольку до сих пор мне неприходилось испытывать мук жажды, я наполнил свой мех довольно небрежно. Моитоварищи указали мне на ошибку, заметив, что каждая капля воды в пустынестоит жизни и что мех, этот источник жизни, каждый должен беречь как зеницуока. По окончании приготовлений мы навьючили верблюдов, керван­баши велелвсех пересчитать, и оказалось, что караван состоит из 80 верблюдов и 40путников, из них 26 - безоружные хаджи, остальные - довольно хорошовооруженные туркмены из пле­мени йомут, а также один узбек и один афганец.Таким образом, мы составляли один из тех небольших караванов, которыеотправлялись в путь, полагаясь, по истинно восточному обычаю, на волюслучая. Усевшись на свои места, мы распрощались с провожатыми - туркменами,которые ехали с нами до самого края пустыни. Прощальную фатиху затянул содной стороны Хаджи Билал, с другой - Кульхан, и мне стало жутко, когда яподумал, что все надежды на благополучный исход нашего опасного предприятиявозлагаются на их благословение. После заключительного "аминь" и неизбежноговслед за тем погла­живания бород обе партии разъехались в разные стороны.Переправившись через Этрек и потеряв нас из виду, наши бывшие провожатыепослали нам привет, несколько раз выстре­лив в воздух. Отсюда мы поехалипрямо на север. *[74]** **VII* *Керванбаши настаивает на прекращении моих записей. - Клятва Мухаммедаи благородное поведение его брата. - Вожак сби­вается с пути. - Кёрен-таги,старые, очевидно греческие, раз­валины. - Большой и Малый Балхан. - Староерусло Оксуса. - Кровавая месть. - Муки жажды.* 13 мая 1863 г. Наш караван шел на север без всякой дороги, не было ни малейшегопризнака следов верблюдов или других животных, мы ориентировались днем посолнцу, ночью - по Полярной звезде, которую туркмены за ее неподвижностьназывают Демир Газык, т.е. "Железный кол". Верблюдов, связанных один сдругим в длинную цепь, вел пеший проводник, и, хотя не существовало никакогопочетного места, считалось особой честью находиться вблизи керванбаши. Частьпути за Этреком, образующую как бы преддверие Великой пустыни, называютБогдайла [Бугдайли]. После захода солнца мы шли около двух часов по песчанойпочве, которая была не очень рыхлой и лишь слегка приподнималась волнами.Постепенно пески кончились, и около полуночи под нами оказался такой твердыйи гладкий грунт, что мерные шаги верблюдов звучали издалека в ночной тишинекак отбивание такта. Туркмены называют такие места такырами, и, посколькуземля, по которой мы шли, была красноватого цвета, она носила названиеКызыл-Такыр. Мы двигались без остановки почти до рассвета, однако прошлилишь около 6 миль, так как не хотели переутомлять верблюдов в начале пути, ав основном из-за того, что главными дейст­вующими лицами в нашейстранствующей компании были буйволы, из которых одна буйволица была к томуже в интересном положении; их неуклюжие тела никак не могли приноровитьсядаже к шагу верблюдов. Поэтому привал за­тянулся до 8 часов утра 14 мая, и,пока верблюды насыщались колючками и другими растениями, у нас было время неспеша съесть свой завтрак, в этот день еще роскошный, потому что в нашихмехах было достаточно пресной воды и мы могли позволить себе вдовользапивать наш тяжелый пресный хлеб. Так как мы расположились недалеко друг от друга, я заметил, каккерванбаши, все время глядя на меня, переговаривался с Ильясом ипредводителями моих спутников. Я не мог догадаться о предмете их беседы,однако сделал вид, что ничего не замечаю и, с усердием полистав Коран,поднялся с места, намереваясь принять участие в разговоре. Когда я сделалнесколько шагов, добрый Ильяс и Хаджи Салих направились ко мне, отозвалименя в сторону и сказали, что керванбаши не хочет, чтобы я шел с ними доХивы, так как моя наружность кажется ему очень подозрительной; особенно онопасается *[75] *ханского гнева, потому что несколько лет назад он будто быпривез в Хиву посланника - френги, который в течение этого единственногопутешествия нанес на карту весь путь и с дьявольской ловкостью не пропустилна бумаге ни одного колодца и даже ни одного пригорка. И будто бы ханпоэтому был очень рассержен, повелел повесить двоих гонцов, а он,кер­ванбаши, смог спасти свою жизнь только благодаря влиятель­номузаступничеству. "После долгих споров и возражений, что мы не можем оставитьтебя в пустыне, - сказали мои друзья, - нам удалось уговорить его взять тебяпри условии, что, во-первых, ты дашь себя обыскать, нет ли у тебя с собойрисунков и деревянных перьев (карандашей), которые обычно есть у френги, и,во-вторых, если ты пообещаешь не делать тайком записи о горах и дорогах; впротивном случае тебе придется тут же остаться посреди пустыни". Я терпеливо выслушал все это, однако, когда они кончили говорить,притворился крайне возмущенным и обратился к Хаджи Салиху, сказав ему такгромко, что это слышал сам керванбаши: "Хаджи, ты видел меня в Тегеране, тызнаешь, кто я, скажи Амандурды (так звали предводителя нашего каравана), чтоему, как честному человеку, вовсе не подобает обращать внимание на речипьяного бинамаза (человека, не совершающего молитв) вроде этого афганца. Срелигией не шутят, он не должен более касаться этого опасного вопроса,потому что в Хиве он узнает, с кем имеет дело". Я выкрикнул последние словатак громко, что они были услышаны по всему каравану; мои товарищи, те, чтопобеднее, начали горячиться и, не удержи я их, бросились бы все на ЭмираМухаммеда, злонамеренного аф­ганца. Более всех был охвачен пылом самкерванбаши, и я слышал, как на сыпавшиеся со всех сторон замечания он всевремя отвечал: "Худаим билья", т.е. "Бог ведает!". Он был очень честныйдоброжелательный человек, но, как истинный житель Востока, не столько позлобе, сколько из любви к таинственности со всей силой хотел разоблачить вомне переодетого чужака, хотя в некоторых вопросах религии (меселе) он брал уменя уроки и еще в Гёмюштепе слышал, что я прочел много книг. На этот раз, как я уже заметил, опасность для меня уменьшилась, но, квеликому моему сожалению, я видел, что подозрение с каждым шагом возрастаети мне будет стоить больших усилий делать даже краткие заметки. Меня оченьогорчало что я не мог узнавать названия станции. В пустыне, как бы великаона ни была, каждому месту, каждому холму и каждой долине номады, населяющиеотдельные оазисы, дали особое имя, так что я получив точное указание, смогбы обозначить каждую точку на карте Средней Азии. Против хитрости можно былоупотребить только хитрость, и скудные заметки, собранные мною об этихдорогах, есть бедный плод той уловки, описанием которой я не хочу докучатьчитателю. Как горько бывает путешественнику, когда он после долгой борьбы ивеликих *[76] *опасностей достиг желанною источника и все же не можетосвежить свою изнемогающую от жажды душу! Через восемь часов мы снова пустились в путь, но шаги наши последвухчасовою непрерывного движения становились все медленнее. Несколькотуркмен спешились и очень тщательно осмотрели холмы справа и слева. Как яузнал впоследствии, один из моих спутников, Aит Мухаммед, хотел отыскатьмогилу своего брата, убитого в одной из битв в прошлом году; он даже привезс собой гроб, чтобы забрать труп в Хиву. Было около 2 часов пополудни, когдамы остановились и собрались вскрыть отыскавшуюся, к счастью, могилу. Послетого как были про­читаны соответствующие молитвы и отрывки из Корана, в чемя вынужден был принять живейшее участие, полуистлевший труп положили в гроби укутали войлоком, затем один из очевидцев поведал нам подробности боя.Этим он хотел возвеличить покойного, что ему и в самом деле удалось, так каквос­хваляемый поступок заслуживал самого высокого одобрения. "В нашемкараване, - начал рассказчик, - было много персов, иду­щих из Хивы вАстрабад, и среди них был очень богатый купец по имени Молла Касым изАстрабада, который много лет вел торговлю между Персией и Хивой и не толькобыл гостем покойного в Хиве, но и в пути находился под его защитой. Судьбебыло угодно, чтобы Молла Касым в прошлом году отправился на родину с большойсуммой денег; и хотя он был одет по-туркменски и хорошо знал наш язык, всеже харамзаде (негодяи^45) из Этрека узнали его. Они вышли навстречукаравану и напали на нас. Противники значительно превосходили нас числом;несмотря на это, мы сражались восемь часов, и, когда мы убили двоих из них,они крик