КОММЕНТАРИИ К ПРЕДИСЛОВИЮ 4 глава

Андхой Меймене Альмар - - Фемгузар l Кале- Вели - Мургаб Калайи-Нау - - Каррух - - Итого Если к этому еще прибавить 20%, которые взимают с това­ров в Герате, томожно составить представление о продажной цене, которую назначает купец,чтобы вознаградить себя за все труды. * * *[195] XV* *Герат. - Его разоренное состояние. - Базар. - Бедственное поло­жениеавтора. - Сардар Мухаммед Якуб-хан. - Парад афган­ских войск. - Встреча ссардаром. - Поведение афганцев при штурме Герата. - Везир Назир Наим. -Финансовое положение. - Майор Тодд. - Мусалла, могила Султан Хусейн-мирзы. -Могила Ходжи Абдуллы Ансари и Дост Мухаммед-хана.* Путешественник, подъезжающий к Герату с севера, конечно, будет поражен,когда, обогнув гору Ходжа Абдулла Ансари, увидит перед собой прекраснуюнеобозримую равнину, назы­ваемую Джёлгей Герат, со множеством каналов ирассыпанных вокруг деревень. Хотя деревьев, главного украшения всякогопейзажа, здесь совсем нет, все же заметно, что ты достиг конца Туркестана,собственно Средней Азии. Герат с полным правом можно назвать воротамиСредней Азии или ключом к ней, и, не соглашаясь вполне с жителями Востока,которые называют его Дженнетсифат, т.е. "Похожий на рай", мы все же не можемне признать, что окрестные земли представляют собой прелестную плодороднуюместность. Благоприятные природные условия и важное политическое значениеГерата сделали его, к сожалению, яблоком раздора для соседних стран, и есливспомнить о вечной борьбе, которая здесь происходит, об осадах, которыедолжен был выдержать город, то поражаешься, как быстро заживают тут самыеглубокие раны. Только два месяца назад здесь хозяйни­чали дикие афганскиеорды, опустошая и разрушая все, и тем не менее пашни и виноградникивыглядели сейчас цветущими, а луга покрывала высокая трава, усеяннаяцветами. В городе, как в любом восточном городе, есть старые и новые развалины,и как везде, так и здесь первые прекраснее и вели­чественнее последних.Остатки архитектурных памятников на Мусалла (место молитв) напоминают руиныдревнего города Тимура; разрозненно стоящие круглые башни напоминаюткре­пости Исфахана, но город или сама крепость, в том состоянии, в котором яее видел, - это руины, какие даже на Востоке редко встретишь. Мы въехали через ворота Дарваза-Арак. Дома на пути к ним, привратныепостройки и сами ворота были похожи на груду мусора. Недалеко от воротвнутри города находится арк (цита­дель), из-за своей высоты он был главнойцелью афганской артиллерии и теперь сожжен и наполовину разрушен. Украденывсе двери и оконные рамы, так как во время осады не было топлива, и в пустыхпроемах каменных стен сидят теперь несколько голых афганцев или индийцев какдостойные стражи подобного места. По мере нашего продвижения мы на каждомшагу видели все большее разорение, целые кварталы стояли *[196] *пустые ипокинутые. Только базар (т.е. крытая куполом терри­тория, выдержавшая ужемного осад), несмотря на то что его новое население появилось здесь лишь тримесяца назад, пред­ставлял собой довольно интересный образчик жизни,характер которой еще отчетливее, чем на базаре в Бухаре, определяло смешениенародов Индии, Персии и Средней Азии. Настоящая сутолока была только научастке от караван-сарая Хаджи Pacyл до караван-сарая Но, и, хотя расстояниебыло невелико, в глаза резко бросалось разнообразие рас - афганцев,индийцев, татар, туркмен, персов и евреев. Одни афганцы выступают в своемнациональном костюме, который состоит из длинной рубахи, нижних штанов игрязного полотняного платка; другие одеты крайне небрежно, но по-военному,причем красный английский мундир, любимая одежда, с которой они обычно нерасстаются даже ночью, наброшен на рубаху; голову покрывает живописныйиндийско-афганский тюрбан. Третьи, уже цивилизованные, обыч­но носятполуперсидский костюм. Оружие есть у всех, любой афганец, штатский иливоенный, даже на базар очень редко ходит без меча и щита, и я видел, какмногие, чтобы выглядеть достаточно представительными, таскают с собой целыйарсенал, состоящий из двух пистолетов, меча, кинжала (ханджара), ружья ищита. С дикой живописностью афганца можно сравнить только похожего натуркмена джемшида, бедно одетый гератец, голый хазареец, тимури^128 изокрестных мест теряются рядом с ним, все смиренно проходят мимо него, иникогда властелин или завое­ватель не был так ненавистен, как афганецненавистен жителям Герата. Сам базар, который существует еще со времен султана Хусейн-мирзыпериода расцвета Герата и насчитывает, следо­вательно, уже примерно 400 лет,можно назвать прекрасным даже в развалинах; говорят, раньше он занимал целуюулицу, от Дарваза-Арак до Дарваза-Кандагар. (Изо всех ворот этоединственные, мало пострадавшие от осады. Гератцы утверждают, что ониникогда не могут быть разрушены, потому что их построи­ли англичане, которыекладут кирпич на кирпич по всем правилам, а не афганцы, которые замешиваютизвесть на слезах угнетенных.) Разумеется, теперь, осо­бенно после последнейосады и разграбления, лавки базара начинают открываться лишь мало-помалу,однако при граби­тельской системе пошлин, взимаемых афганцами, торговля ипромышленность не могут иметь большого будущего. Просто невероятно, какиеналоги берутся с продавцов и покупателей за каждый товар. К тому женалоговые ставки на базаре, по-види­мому, не отрегулированы. Например, запару сапог, которые стоят пять франков, платят полтора франка налога, зашапку, которая стоит два франка, - один франк, за шубу, которая стоит восемьфранков, - три франка налога и т.д. Каждый предмет, который ввозится иливывозится, должен штемпелеваться сбор­щиками пошлин, которые сидят в разныхчастях базара и города. * [197] *Коренные жители Герата - персы^129, принадлежащие к пле­мени,которое продвинулось от Систана к северо-востоку и заселило провинциюХорасан, в которой Герат вплоть до после­днего времени был столицей. Позжеиммиграция, поощряемая Чингисом и Тимуром, привела к смешению коренногонаселения с турецко-татарской кровью, и возникло общее название "ай­маки"или "чахар-аймак" для всего населения, которое делится на хазарейцев,джемшидов, фирузкухов, тайменейи или тимури - племена совершенно разногопроисхождения, и только с поли­тической точки зрения они могутрассматриваться как одна нация. Это о жителях Джёлгей Герата. Крепость населена большей частью персами, которые пере­брались сюда впоследнее столетие, чтобы вести пропаганду в пользу Персии. Это большейчастью ремесленники и купцы. Афганцев в Герате один на десять человек, ониуже наполовину стали персами и очень враждебно настроены против своихсоотечественников, особенно после последней осады; кабулец или какар изКандагара в роли поработителя для них так же чужд и ненавистен, как и длякоренных жителей Герата. Пестрая толпа, которую я встретил в Герате, произвела на меня приятноевпечатление. Афганские солдаты в английской военной форме и в фуражкахвоенного образца - головном уборе, который противоречит положениям ислама ивведение которого в турецкую армию считается невозможным, (Османыутверждают, что, согласно традиции, сипер (любой головной убор, которыйимеет кокарду) и зуннар (набедренный пояс монаха) строго запрещены каксимволы христианства. Султан Махмуд II, вводя в Турции первую европей­скуюмилицию, очень хотел заменить чрезвычайно бесполезную феску фуражкой илипохожим головным убором, но он, истребитель янычар, не осмелился на это, таккак был бы своими лучшими друзьями объявлен отступником.) - заставляли меняповерить, что я в стране, где мне больше не надо бояться исламскогофанатизма и где я могу постепенно отказаться от надоевшей маскировки. Да,оттого что я увидел разгуливавших вокруг солдат со сбритыми усами, что поисламу считается смертельным грехом и даже в Константинополе рассматриваетсякак отречение от религии, меня охватила радостная надежда, что, может быть,я встречу здесь английских офицеров. Как был бы я счастлив, если бы нашелздесь сына Британии, который при тогдашних политических обстоятельствахобладал бы, конечно, влиянием! Я забыл, что Восток никогда не бывает тем,чем он кажется, и разочарование мое было, к сожалению, очень горьким. Поскольку, как я уже говорил, моя касса почти совсем истощилась, поприбытии в Герат мне тотчас же пришлось продать осла. Бедное животное отпутешествия совсем исхудало, я получил за него только 26 кранов, из которыхдолжен был еще заплатить 5 кранов налога за продажу и еще другие маленькиедолги. Мое положение было критическим. С голодом еще можно было как-тосправиться, но ночи стали уже очень прохладные, и, несмотря на закалку, яочень страдал, когда вынужден был спать *[198] *в своей скудной одежде воткрытых всем ветрам развалинах на голой земле. Мысль, что Персия находитсяотсюда лишь в десяти днях езды, придавала мне надежду, но попасть тудаоказалось трудной задачей, так как идти одному было совершенно невоз­можно,а караван, который снаряжался в Мешхед, хотел дож­даться пополнения и болееблагоприятного момента, потому что туркмены не только дороги сделалиненадежными, но даже у ворот Герата брали людей в плен, грабили деревни икараваны. Через несколько дней по приезде я услышал, что персидский посолМохаммед Бакир-хан, которого принц-губернатор Хорасана послал в Герат, чтобыприветствовать молодого сардара, вскоре собирался вернуться в Мешхед. Ясразу нанес ему визит и попросил его взять меня с собой. Перс был оченьвежлив, но, хотя я несколько раз упоминал о том, что у меня нет средств, онне обращал на это никакого внимания и спрашивал у меня, ужаснообезображенного хаджи, не привез ли я с собой из Бухары хороших лошадей. Всеего слова, казалось, были направлены на то, чтобы раскрыть мое инкогнито; японял, что мне нечего от него ожидать, и ушел. Вскоре после этого он покинулГерат; вместе с ним уехало большинство хаджи, прибывших сюда со мной изСамарканда и Керки. Все меня покинули, только Молла Исхак, мой верныйтоварищ из Кунграда, верил моим словам, что в Тегеране меня ждет лучшаяучасть, и остался со мной. Добрый малый днем выпрашивал для нас пропитание итопливо, а вечером готовил ужин, который он соглашался съесть вместе со мнойиз одной миски лишь после настойчивых просьб. Впрочем, Молла Исхак играетодну из интереснейших ролей в моих приключениях, вместо Мекки он сейчасживет в Пеште, и мы еще упомянем о нем в последующих записях. В поисках источников помощи для дальнейшего путешествия в Мешхед япошел также к шестнадцатилетнему сыну тепереш­него короля Афганистана,правящему принцу сардару Мухаммед Якуб-хану, который был поставлен во главезавоеванной провин­ции, так как его отец сразу после восшествия на престолпоспе­шил в Кабул, чтобы пресечь попытки своих братьев оспаривать его правона корону. Молодой принц жил в Чарбаге, во дворце, который служил когда-томестом пребывания майора Тодда; хотя дворец сильно пострадал от осады, онвсе же был больше приспособлен для жилья, чем совершенно разрушеннаяцитадель. Часть четырехугольного двора, или сада, как его обычно на­зывают,хотя я видел в нем только несколько деревьев, служила для ночлега ему и егомногочисленным слугам, в противополож­ной части, в большом удлиненном покое,проводился в течение четырех-пяти часов арз (публичная аудиенция). Принц былвсегда в мундире с высоким стоячим воротником и сидел обычно в кресле уокна, а так как бесконечные просители, которых он должен был принять, вскореему надоедали, он приказывал маршировать перед своими окнами роте рисале,кадровым войскам афганцев, и, казалось, его очень забавляли повороты *[199]*колонны и громоподобные команды муштрующего офицера, который, впрочем,выкрикивал: "Right shoulder forward! Left shoulder forward!"^130 - с истинноанглийским произношением. Когда я в сопровождении Молла Исхака вошел в упомянутый двор, строеваяподготовка шла полным ходом. У солдат была очень хорошая выправка, гораздолучше, чем в оттоманской армии, муштруемой уже в течение 40 лет, их можнобыло бы принять за европейских солдат, если бы многие из них не надели прямона босые ноги красные остроносые кабульские башмаки и если бы короткие штаныс длинными штрипками не были натянуты таким образом, что грозили лопнуть влюбой момент. Посмотрев немного, я двинулся к двери приемного зала, возлекоторой толпилось множество слуг, солдат и просителей. Благо­даря большимтюрбанам, которые я и мой спутник надели на себя, и моему виду отшельника,который я приобрел вследствие трудного путешествия, все расступились ибеспрепятственно пропустили меня в зал. Я застал принца в том виде, как было описано выше, по правую руку отнего сидел его везир, а далее по порядку вдоль стен другие офицеры, муллы ижители Герата, среди них один перс, Имамверди-хан, который по причинекакого-то мошен­ничества бежал сюда из Мешхеда. Перед принцем стояли егомухрдар (хранитель печати) и четверо или пятеро других приближенных. Я вошелс приветствием, подобающим моему положению дервиша, направился, не обративна себя особого внимания общества, прямо к принцу и сел между ним и везиром,потребовав у этого довольно толстого офицера подвинуться, причем мнепришлось прибегнуть к помощи рук. Это вызвало смех, я же, ничуть не изменяясебе, сразу поднял руки, чтобы произнести сидячую молитву. (Это арабскаямолитва, и состоит она из следующих слов "Боже, Господь наш, дай занять намблагословенное место, так как истинно Ты даруешь нам жизнь".) Пока я этопроделывал, принц пристально смотрел на меня, и я заметил, что он былпоражен, а когда я сказал "аминь" и все присутствующие вместе со мнойпогладили бороды, принц приподнялся в своем кресле и восклик­нул, показываяна меня пальцем, полусмеясь, полуудивленно: "Валлахи, биллахи шума инглизхастид!" ("Ей богу, клянусь, вы англичанин!"). Громкий смех сопровождал странную выходку молодого принца, он же, неоставляя своей выдумки, вскочил с кресла, встал напротив меня и, хлопая владоши, как ребенок, которому пришла счастливая мысль, воскликнул: "Хаджикурбанет ("Пусть я буду твоей жертвой"), скажи мне, не правда ли, тыангличанин-табдил („инкогнито")?" Его поведение было таким наивным, что мне,право же, было жаль лишать мальчика радости; однако у меня было основаниебояться дикого фанатизма афганцев, и, сделав вид, что шутка оказаласьнемного грубоватой, я сказал:* [201] *"Сахиб мекун („Оставь"), ты ведьзнаешь слова: „Кто правовер­ного даже в шутку назовет неверным, сам станетневерным". Дай мне лучше что-нибудь за мои фатихи, чтобы я мог отправитьсядальше". Мой серьезный вид и хадис, который я произнес, привели молодогочеловека в замешательство, пристыженный, он сел и извинился, сказав, чтоникогда не видел хаджи из Бухары с такими чертами лица. Я ответил, что я неиз Бухары, а из Константинополя, и, когда я предъявил ему для доказательствасвой паспорт, а также рассказал о его кузене Джалал ад-Дин-хане, сынеАкбар-хана, который в 1860 г. побывал в Мекке и Константинополе и с которымсултан был особенно обходи­телен, он, казалось, изменил свое мнение. Паспортпередавали из рук в руки, все высказывали свое одобрение, принц дал мненесколько кранов и отпустил с приказанием посетить его еще несколько раз вовремя моего пребывания, что я и сделал. Впрочем, хоть эта шутка и прошла для меня удачно, для моего дальнейшегопребывания в Герате она имела неприятные последствия. После принца каждыйстарался обнаружить во мне замаскированного англичанина, и ко мне приходилиперсы, афганцы и гератцы, без сомнения, для того, чтобы проверитьсправедливость своих подозрений. Самым настырным был некий Хаджи ШейхМухаммед, старик, пользовавшийся славой вели­кого астролога и астронома. Идействительно, насколько я его узнал, он довольно много читал по-арабски ипо-персидски. Он рассказал мне, что путешествовал с Ханыковым и оказывал емув Герате много услуг, за что тот дал ему письмо к русскому послу в Тегеране,которое он хотел бы переслать теперь через меня. Тщетно я пытался доказатьдоброму старцу, что у меня нет ничего общего с русскими, но так и не смогпоколебать его уверенности. Удивительнее всех казались мне персы и афганцы.Они полагали, что видят во мне человека а la Эльдред Поттингер, которыйприбыл в Герат как торговец лошадьми, а позже правил городом. Мне говорили,что у меня здесь кредит в сотни и даже тысячи дукатов, и все же никто нехотел дать мне несколько кранов на хлеб. Как бесконечно долго тянулось время, которое мне пришлось прожить вГерате, дожидаясь каравана! Город имел мрачный, печальный вид, страх передзавоевателями был написан на лицах жителей, и предметом разговоров все ещебыла последняя осада, захват и разграбление. По свидетельству гератцев,которое, впрочем, совсем неверно, Дост Мухаммед-хан захватил город неблагодаря храбрости кабульцев, а из-за предательства гарнизона. По ихрассказам, любимый ими Султан Ахмед был отравлен, а его сын Шанаваз,которого гератцы почти обожествляют, только тогда получил известие опредательстве, когда большая часть палтана^131 уже проникла в крепость. Бой,который вел осажденный хан вместе со своими верными, истинно любящими егоподданными против озлобленного тестя^132 был одним из наиболее ожесточенных,описание ужасов сражения больно *[202] *слушать, а еще страшнее рассказы ограбеже, начавшемся через несколько дней после захвата, когда многие гератцысо своим имуществом вернулись в город: четыре тысячи афганских солдат,которые были выбраны для этого из разных племен и полков, по данному имзнаку набросились со всех сторон на незащищенные дома, и говорят, что они нетолько отнимали деньги, одежду, оружие, утварь и прочее имущество, что нипопадало им на глаза, но и заставляли каждого раздеваться почти донага, такчто жители остались полуголыми в совершенно разграбленных, опустошенныхдомах. Даже у больных отнимали постели и одежду, у грудных детей - ихколыбели и не имеющие никакой ценности пеленки. Один мулла, у которогоотняли все его книги, рассказывал мне, что он потерял около 60 прекраснейшихру­кописей. Больше всего он жалел, что вынужден был расстаться с Кораном,завещанным ему дедом. Он умолял грабившего афганца оставить ему этуединственную книгу, обещая молиться по ней за грабителя. "Не трудись, -сказал кабулец, - у меня есть дома маленький сын, он будет молиться за тебяпо этой книге. Давай - ка ее сюда". Те, кто знает алчность афганцев, легко может себе представить, как онивели себя во время грабежа. Город грабили один день, а окрестностиопустошались осаждающими войсками в течение нескольких месяцев. Впрочем, этоединственные последствия войны, которые встречаются даже в цивилизованныхстранах, и мы не будем очень упрекать афганцев. Жаль только, что из-заужасной политики, вместо того чтобы залечивать нанесенные ими раны, онистарались еще больше истощить завоеванные провинции, и в окрестностях, гдеони, бесспорно, могли бы играть важную роль, их так ненавидели, чтонаселение скорее было готово начать отчаянную борьбу, чем признать властьафганцев. Герат, которому предстоит теперь вернуться к жизни, отдан в рукидобродушного, но неопытного подростка. Его опекун, джемшидский хан, завелобщие дела с туркменами, против которых ему следует защищать страну, а тераспространяют сферу своих разбойничьих набегов на местности, лежащие внескольких часах езды от Герата, и не проходит ни одной недели, когда бы неграбили деревни и не уводили в плен жителей. Между прочим, везир принца поимени Назир Наим, человек, чьи грубые черты лица являются вывескойвоп­лощенной глупости, за два месяца так разбогател, что приобрел в Кабуледва дома с виноградниками. Так как внутренние дела города и провинциинаходятся в его руках, все свое служебное время он обычно окружен тяжущимисяи просителями мест. Он быстро устает от этого, и, поскольку с вопросами илипросьбами, адресованными новому правителю, всегда обращаются к нему, он,чтобы предотвратить скучные переговоры, дает стереотипный ответ: "Хар чи пишбуд!", т.е. "все, как было раньше". В рассеянности он обычно отвечает такдаже тогда, когда ему жалуются на убийство или кражу; пораженный просительхочет *[203] *изложить свое дело еще раз, но ему грозно повторяют: "Хар чипиш буд", и он вынужден удалиться. Блестящим доказательством большой путаницы во всех делах может быть тотфакт, что, несмотря на неслыханные поборы и вечные репрессии, молодой сардарне в состоянии покрыть из доходов провинции расходы на служащих и гарнизон,который состоит из 1400 человек. Мистер Иствик (Journal of a Diplomate'sThree Years Residence in Persia. II, 244.) сообщает, ссылаясь навысказывания принца - губернатора Хорасана, что доходы Гера­та составлялиежегодно 80 тыс. туманов (38 тыс. фунтов стерлин­гов), но на них надо былосодержать кроме корпуса гражданских служащих пять полков пехоты и около 4тысяч кавалеристов, для чего названной суммы, естественно, не хватало.Сегодняшний Герат при больших доходах имеет гораздо меньшие расходы,запуганный город легко держать в рамках, и только беспорядкам нужноприписать то, что для покрытия правительственных расходов необходимоприсылать из Кабула ежемесячное посо­бие. Если бы Дост Мухаммед прожил ещехоть один год, чтобы наладить дела во вновь завоеванной провинции, товключение Герата в состав Афганистана было бы возможно. Сегодня их связываеттолько страх, но достаточно нападения на Герат, неважно с чьей стороны, игератцы первыми возьмутся за оружие против афганцев. Не только жители-шииты,склоняющиеся, естественно, в сторону Персии, но даже ревностные суннитыпредпочли бы в Герате кызылбаша^133 теперешним угнетателям, и не будетпреувеличением, если я скажу, что они втайне больше всего хотели бы приходаангличан, чьи гуманность и любовь к справедливости заставляют забыть разницурелигий и на­циональностей. Во время правления майора Тодда гератцы видели вего усердии и готовности пожертвовать свои средства для выкупа рабов (ВГерате распространена легенда, будто Стоддарт был послан в Бухару, чтобывыкупить томящихся там в рабстве гератцев.) такую черту, которая им казаласьнеслыхан­ной при правлении их ханов. Они привыкли к тому, что их собственноеместное правительство грабит и убивает, но не щадит и не делает подарков. За два дня до моего отъезда один афганец уговорил меня совершитьпрогулку в лежащую неподалеку деревню Газергях, чтобы посмотреть там могилыХоджи Абдуллы Ансари и Дост Мухаммед-хана. По дороге туда я посетилпрекрасные руины Мусалла. Остатки мечети и надгробного памятника, которыйвеликий султан Хусейн-мирза велел построить для себя за десять лет до своейсмерти (901 г.х.)^134, как уже упоминалось, предста­вляют собой подражаниепамятникам Самарканда. (Особенно большое сходство памятник имеет снадгробием в усыпальни­це Тимура, хотя он значительно меньше. Украшения инадгробные надписи - это искуснейшие произведения скульптуры, какие себетолько можно представить. Некоторые камни имеют по три выбитые друг наддругом надписи, выполненные прекраснейшим почерком сульс; нижние, средние иверхние заключают стихи.) Время еще *[204] *надолго сохранило бы этипроизведения искусства, но в период последних двух персидских осад здесьбесстыдно бесчинствовали фанатики-шииты. Можно пожалеть, что европейскиеофицеры, например генерал Боровский и генерал Бюлер, первый - поляк, второй- эльзасец, участвовавшие в вышеназванных военных походах, не помешалиэтому. В самом Газергяхе, расположенном в часе пути от Герата, на довольновысоком холме и видимом поэтому уже из города есть много интересныхпамятников скульптуры и архитектуры времен Шахрух-мирзы, сына Тимура,которые подробно описал Феррье, (Caravan Journeys and Wanderings by J.P.Ferrier (1847), с. 177 и 178.) допустив, правда, одну ошибку, которую,конечно, можно простить путешествующему офицеру. Святого в Газергяхе зовутХоджа Абдулла Ансари, последняя часть имени показывает, что он был арабом иименно из того племени, которое вместе с пророком совершило хиджру(бегство). 600 лет назад он пришел из Багдада в Мерв и оттуда в Герат, гдеумер и где почитается как святой. Его теперь считают покровителем провинциии города. Дост Мухаммед-хан велел похоронить себя у него в ногах, чем такжеочень польстил своим землякам и озлобил врагов. На могиле, которая находитсямежду стеной ближайшего здания и надгробным камнем ходжи, еще не былоникаких украшений и даже никакого камня, когда я ее видел. Его сын ипреемник хотел сначала укрепить фунда­мент наследства, а затем украсить ужемогилу своего предшест­венника. Несмотря на это, афганцы с благоговениемсовершают сюда паломничество, и в ближайшее время святой будет отодви­нут втень своим могущественным соперником. И поделом ему: он, вероятно, был однимиз многих арабских мошенников, а Дост Мухаммед-хан - основоположникафганской нации. *XVI* *Автор присоединяется к каравану, идущему в Мешхед* 10 ноября 1863 года я выехал из Герата, ворот Средней Азии или Индии,как его обычно называют, чтобы с большим караваном, который шел в Мешхед,совершить последнюю часть моего путешествия. Караван насчитывал 2 тысячичеловек, половина из них были хазарейцы из Кабула, которые в бедности инужде, с женами и детьми предприняли паломничество к шиитским святыням. Хотямы составляли единое целое, все же мы делились на определенные группы. Яприсоединился к группе афганцев из Кандагара, которые вели в Персии торговлюиндиго или мехами из Кабула. Они случайно наняли того же джилодара, которыйраньше после моих уговоров разрешил мне сесть на легко нагруженного мула; яобещал расплатиться за это в Мешхеде, *[205] *как если бы я один пользовалсяим. Своими словами о том, что в Мешхеде я смогу избавиться от бедности, ясам вызвал первые сомнения относительно моего положения хаджи, но совсемснять маску я все же не решался, потому что афганцы, более фана­тичные,нежели бухарцы, конечно, начали бы мстить мне в до­роге. Впрочем, этонеопределенное положение делало более интересными отношения с моим ближайшимокружением, по­тому что если одни считали меня истинным турком, то другиепытались обнаружить во мне англичанина, партии ссорились между собой, и былозабавно наблюдать, как последние одер­живали победу над первыми, между темкак я по мере нашего приближения к Мешхеду все более освобождался от своегоуниженного положения дервиша и становился настоящим евро­пейцем. Некоторыеафганцы, агенты крупных фирм из Мултана и Шикарпура, торговавших индиго,казалось, вполне приспосо­бились к моему превращению; в то время как еще врайоне Герата они хвастались своим положением гази (борцов против англичан)и с великим бахвальством говорили о победе в Кабуле, вблизи Мешхеда онисообщили мне, что они якобы тоже анг­лийские подданные, и попросилипредставить их в Мешхеде векиль довлету (английскому консульскому агенту),так как его защита принесла бы им большую пользу в делах. Это они сказали,даже не покраснев. Житель Востока родился и умрет в маске, и искренности нети никогда не будет на Востоке. Наш путь шел через Нукре, Кале-Сефер-хан, Рузенек, Шебеш и Кохсан. УШебеша начинаются леса, они тянутся по берегу Герируда и служат убежищем дляподстерегающих добычу турк­мен. В Кохсане, где кончается территория Герата,нам пришлось на два дня задержаться, чтобы заплатить последнюю афганскуюпошлину. На второй день с башни караван-сарая мы заметили большое облакопыли, которое приближалось к деревне. "Турк­мены! Туркмены!" - раздалось совсех сторон, смятение в кара­ване и в деревне было неописуемое, наконецоблако пыли приблизилось, и мы увидели большое стадо диких ослов; они былиуже в нескольких сотнях шагов, но затем круто повернули и скрылись впустыне. Отсюда до персидской границы, которая начинается у Кахриса иТайбада, тянется та ничейная полоса земли, по которой текинцы, салоры исарыки посылают свои аламаны с севера в южную сторону до Хафа, Каина и дажеБирджана. Аламаны эти состоят из сотен всадников, которые нападают надеревни и уводят в плен жителей и стада. Наш караван, несмотря на его многочисленность, взял еще с собой всехвладеющих оружием людей из Кохсана в качестве эскорта. У Кафиркале мывстретили караван, шедший из Меш­хеда. Я узнал, что полковник Долмедж,английский офицер на персидской службе, с которым я был знаком раньше,находится в Мешхеде, и был очень рад этому. После Кафиркале мы прибыли вкараван-сарай Дагару. Здесь дорога разветвляется: одна идет через Кахрис иТурбати-Шейх-Джам по равнине; *[206] *другая - через Тайбад, Ризу, Шехрино,она очень гористая и поэ­тому, как говорят, менее опасна, чем первая,которую выбрала большая часть каравана, в то время как мы, в угоду афганцам,должны были идти по второй. Наш путь от Тайбада пролегал по пустынной покинутой местности, котораяносит название Бахарэ; здесь живут сунниты-хазарейцы, пришедшие сюда изКалайи-Нау. Надо мино­вать пять станций, прежде чем дойдешь до равниныКалендерабад. В Шехрино я встретил сертиба (генерала) Юсуф-хана, главухазарейцев, который получает жалованье от Персии, но является ее злейшимврагом. Его назначение на границу, с одной стороны, правильно, потому чтотолько хазарейцы могут ладить с туркменами, и туркмены боятся их; с другойстороны, не совсем благоразумно с политической точки зрения держать здесь вка­честве пограничной охраны врагов, имея в виду опасность, которая грозитПерсии со стороны афганцев. От Шехрино мы шли через Химметабад и Келлемунар (это слово обозначает"холм в виде черепа"); последняя станция лежит на вершине горы и состоит изодной-единственной башни, которая была построена для защиты от нападений. Мыочень страдали от сильного холода, но уже на следующий день дошли доФеримона, первой деревни с персидским населением на нашем пути, и там втеплом хлеву я смог позабыть свои многодневные страдания. Наконец надвенадцатый день после нашего отъезда из Герата сверкающие вдалипозолоченные купола мечети и над­гробного памятника имама Ризы убедили меняв том, что я достиг города, где мои страдания должны были окончиться и кудая так долго стремился. Чувства, обуревавшие меня с приближением к Мешхеду, были похожи на те,какие овладевают потерпевшим кораблекрушение, который долгими днями,уцепившись за бревно, плавает в гроз­ном бурном море и вот наконец попадаетна палубу спаси­тельного судна. В Мешхеде я вместе с маской тягостногоинког­нито мог сбросить обтрепанную одежду и угнетающую бедность и забытьмногочисленные страдания опасного приключения, продолжавшегося несколькомесяцев. Здесь мне предстояло встретить просвещенного принца, губернаторапровинции и дядю европеизированного, как казалось, шаха Ирана. Более того, уменя была надежда, что я смогу обнять старого знакомого, единственногоевропейца, который находился здесь, на далеком Востоке. Поэтомунеудивительно, что сияние золотых куполов, под которыми покоится имам Риза,(Имам Риза, сын имама Мусы, алид высокого происхождения, пробудил вследствиебольшой привязанности, которую питала к нему тогда еще тайная секта шиитов,ревность и зависть халифа Мамуна, сына Харун ар-Рашида, халиф сослал его вТуc, город вблизи сегодняшнего Мешхеда Так как имам и здесь был предметомвсеобщего почитания, халиф, как говорят, отравил его. Смерть имамарассматривается как мученичество, и город поэтому назван Мешхед, т.е. "Местомученичества".) своими расходящимися на *[207] *многие мили вдаль лучамипробудило в моей груди неизъяснимо радостное чувство, я разделял блаженствопаломников, тыся­чами стекающихся к гробу своего святого, пилигримов изТур­кестана, Афганистана и Индии, увидевших, что после утоми­тельногопутешествия они стоят у цели своих горячих желаний. Впервые увидев знаменитый Мешхед, благочестивые шииты начинают собиратькамешки, увешивать кусты пестрыми лос­кутками и отводят душу, запевая гимныи песни. Имам Риза, который завлек их сюда с далекой родины, - восьмой издве­надцати имамов. Он носит почетный титул "султан эль-гураба" ("князьчужеземцев") и является покровителем странствующих; так как он сам умер визгнании, я могу понять воодушевление, которое испытывают его приверженцы,когда, счастливо избежав нападения туркмен, прибывают в пределы егогорода.^135 Был один из тех прекрасных осенних дней, которыми так богат восточныйИран. Местность - голая равнина с немногими холмами - не очень романтична;но тем красивее возвышаю­щийся, словно оазис, город, окруженный садами,блистающий разноцветными куполами. Что происходило вокруг меня в ка­раване,я не видел, потому что радостными глазами неотрывно смотрел на массу домов.Не гробница имама, не останки вели­кого Харун ар-Рашида, которые покоилисьтут же, не гробницы ученого астролога Насреддина Туси, Газали или Низамаль-Мулька занимали меня, а моя судьба, которая оттесняла на задний план всеисторические достопримечательности, сладкое чувство, что долгая мука наконецокончилась и что с прибытием в этот город для меня начинается новая жизнь. Из своих мечтаний я пробудился лишь тогда, когда караван, пройдя черезДарваза-и Герат (Гератские ворота), двигался длинной широкой улицей ПайинХиабан (Нижняя аллея) в сто­рону Сахни Шериф (Святое преддверие). Широкийров, края которого засажены тенистыми деревьями, придает улицепри­влекательный вид и немало способствует тому, что она является одной изкрасивейших в Персии. Особенно поразительна колы­шущаяся толпа, котораябезостановочно течет во всех направ­лениях. Все одежды Персии, даже, можносказать, всей Вос­точной Азии представлены здесь. Это центр шиитского мира.Индийцы, хазарейцы, гератцы и бухарцы, которые на родине должны всегдаходить со склоненной головой из-за господства суннитов, здесь гордоподнимают голову и причудливо конт­растируют с туркменом или узбеком,который робко крадется вдоль стены. Он - суннит, следовательно, чужак, и ктому же еще ненавистный гость. Правда, в Иране он едва ли подвергнетсяжестокому обращению, но все-таки он чувствует себя здесь вдвойне под гнетомжестокости, которую в собственной стране проявляет по отношению ксторонникам Али, и он разыгрывает здесь скромность. Пустынными улицы Мешхеда бывают редко; но особенно полны и даже, я бысказал, забиты они в ясные осенние дни, *[208] *и если в эту пору, междудесятью и двенадцатью часами, взглянуть на пеструю сутолоку на всех улицах,то едва ли запомнишь точно хотя бы один из окружающих тебя сотен предметов -настолько ошеломляющее впечатление она произво­дит. Примерно в двухстахшагах от роскошной резиденции имама вниз по краям рва рядом со стоящими пообеим сторонам лавками снуют мелкие торговцы и старьевщики, которые носятсвои товары на руках, плечах и голове и производят своеобраз­ный шумраспевными выкриками, сопровождаемыми жестику­ляцией. Продавцы и покупателипричудливо перемешались, и часто невозможно пробиться через этот клубоклюдей. Тем не менее заторы на улицах случаются редко. Пешеходы, всадники,нагруженные верблюды, привязанные друг к другу мулы, на­вьюченные узлами стоварами, с кеджеве (корзины для путе­шествий), из которых кокетливовыглядывают наполовину скры­тые покрывалами благочестивые персидские дамы, -одни въез­жают в ворота святого места паломничества, другие выезжают оттуда.Вслед уезжающим отовсюду звучит "Зиарет кабул" ("Да будет твое паломничествоприятно!"), а навстречу прибываю­щему - "Ильтимази дуа!" ("Помолись заменя!"). В этом шуме, в этом хаосе голосов, в этой оглушающей суматохе нищимлишь необычайно громким криком все-таки удается выманить подая­ние у святыхпаломников. Многочисленные сейиды (потомки пророка) с большими зеленымитюрбанами даже здесь способны острым глазом наблюдателя разглядеть толькочто прибывшего; они протискиваются к нему, чтобы предложить свои услуги вкачестве чичероне в святых местах. Пение, крик, вой; вспыль­чивый ширазскийпогонщик мулов ругается и дико размахивает хлыстом, женщины и детивзвизгивают от страха; нашему европейскому глазу вся эта суетапредставляется все более и более ужасной, мы уже думаем, что приближаетсявеличайшая опасность, и тем не менее из этой массы все выпутывается вдолжном порядке, каждый спокойно движется к месту своего назначения, непретерпев никаких потерь, не имея оснований жаловаться на несчастье. Привыкнув к тяжелому, подавленному настроению в тур­кестанских городах,я был почти ошеломлен этой картиной. Я пошел в караван-сарай, вымылся ипривел в порядок свой изорванный костюм, намереваясь прежде всего разыскатьупо­мянутого ранее моего друга - европейца, полковника Долмеджа. Справлятьсяо человеке с европейским именем в священном городе Мешхед