Но известно, что невеста Вульфа Катарина Лолер передала ему экземпляр стихотворных произведений Грея непосредственно перед отправлением из Англии.
По общему мнению, эта история, вероятно, правдива в основных чертах. Но ирония заключается в том, что Грей так никогда и не узнал, что один из великих военных героев Британии сделал такую честь его самому известному стихотворному произведению.
Унылый и подавленный поражением при Монморанси Вульф размышлял над вероятностью того, что ему придется отправиться в Луисбург, Галифакс или даже Лондон, оставляя весной 1760 г. свои сковывающие войска на Иль-о-Кодре до своего возвращения с другой армией. Но его злоба на французов нашла выражение в третьей листовке, выпущенной в начале августа (первая издана 27 июня). Из нее ясно следовало: неприятель отвергает его раннее предложение амнистии, поэтому теперь на него обрушится вся ярость войны. Канадцы, утверждал командующий, «отплатили такой неблагодарностью, проявив самое нехристианское варварство по отношению к войскам» при каждом удобном случае, что он больше не может отказать себе в себе и своей армии в воздаянии должного, карая их так, как они того заслуживают.
Но особенно взбесило Вульфа поведение индейцев Монкальма — в частности, племен оттава и микмаков. Например, их обычай снимать скальпы и наносить увечья военнопленным и часовым, которых они часто превосходили в силе в полной темноте на дальних британских передовых постах. Возникали подозрения, что и сами франко-канадцы снимали скальпы и наносили увечья, а затем выдавали это за работу своих невежественных союзников-индейцев, которых «к сожалению» не могли проконтролировать.
|
|
Когда Вульф официально выразил протест Водрейлю, губернатор быстро отделался от него. В связи с тем, что обе стороны всегда использовали индейцев в качестве союзников в борьбе за господство в Северной Америке, поднимать этот вопрос теперь было бы сущим вздором только потому, что у Вульфа в его армии вряд ли часто можно было встретиться с туземцем.
Зверства индейцев, о которых можно только сожалеть, стали частью «превратностей войны», которые приходилось испытывать обеим сторонам, перенося их стоически в этом ожесточенном вооруженном столкновении.
Возможно, индейцы пришли на ум Вульфу в рассматриваемом случае по ассоциации с другим противником. К началу августа его отношения с Таунсхендом опасно осложнились. Но последний пополнил свой портфель портретами, создав первое законченное изображение воина племени оттава в полном боевом снаряжении. В начале ночи 8 августа 1759 г. этот бравый воин переправился вплавь по броду ниже водопада Монморанси и вышел на берег там, где надеялся подстрелить ничего не подозревающего британского часового. Однако удача оказалась против него: индеец племени оттава обнаружил, что он сам смотрит в дуло мушкета «красного мундира».
Через несколько минут лазутчик предстал перед бригадиром Таунсхендом. Индеец делал вид, что он не понимает ни слова из всего, что ему говорили, хотя многие в военном лагере понимали язык племени оттава.
Таунсхенд, обращаясь с аристократическим высокомерием к «дикарю самого варварского вида, совершенно обнаженному, если не считать набедренной повязки», быстро набросал эскиз своего пленника.
|
|
Этот первоначальный эскиз из серии акварелей, написанных Таунсхендом во время весенней военной кампании, бесценен тем, что стал единственным известным изображением индейцев Северной Америки, созданным очевидцем событий Семилетней войны.
Несостоявшегося мастера снятия скальпов заковали в кандалы и погрузили на борт британского боевого корабля с намерением доставить в Англию в качестве подарка Георгу II. Но ловкий индеец оттава через несколько ночей избавился от своих цепей и исчез в темных водах реки Св. Лаврентия. На поиски отправили специальные отряды, но те не обнаружили даже следов беглеца. Естественно, англичане сделали вывод, что этот бесстрашный пловец смог благополучно добраться до французской линии фронта.
Согласно интерпретации законов войны Вульфом, бесконтрольное использование французами индейцев и маскировка своих собственных зверств, которые выдаются за действия раскрашенных дикарей, предоставляет ему все права расправляться огнем и мечом с жителями района реки Св. Лаврентия. Это оправдывает все его действия.
Хотя Вульф предоставил канадцам время до 10 августа для изменения своего отношения, он решил для начала подвергнуть их репрессиям. 4 августа командующий направил подразделение рейнджеров, чтобы предать огню поселение в бухте Сент-Поль на том основании, что его жители сожгли британские лодки.
Человеком, которого он выбрал в качестве руководителя группы, был один из рейнджеров Роджерса по имени Джозеф Горхем. Этот дуэлянт, ненавидевший индейцев, приступил к работе с осознанием того, что Вульф, вероятно, выбрал его, узнав о том, как он провел свое время в Шотландии с Камберлендом и «Висельником Холи». Постоянно действующий приказ Вульфа от 27 июля запрещал снятие рейнджерами скальпов. (Это один из обычаев индейцев, который они восприняли с жадностью, если противник не включал в личный состав индейцев или канадцев, переодетых таковыми). Но рейнджеры просто снимали скальпы со всех, кто им «нравился», а затем утверждали, будто противник «замаскировался» под индейцев племени оттава.
|
|
Спустя два дня Вульф сказал Монктону: если по его лодкам снова откроют огонь, то он сожжет все дома в деревне Сент-Иоаким до единого, хотя и пощадят церкви: «Я косвенно уведомил Водрейля, что таковы мои намерения».
Политика выжженной земли стала мерой отчаяния Вульфа. Он твердо надеялся на то, что господство террора заставит французов выбраться со своих укрепленных позиций для защиты собственных родственников и близких. Мирные жители в районе реки Св. Лаврентия оказались перед ужасной дилеммой: Водрейль уже предупредил их, что если они станут сотрудничать с противником, он натравит на них своих индейцев. Теперь Вульф предупреждал: если они не будут сотрудничать, он сожжет их очаги и дома — вместе с ними.
После уничтожения поселения в бухте Сент-Поль, Горхем и его мародеры направились в бухту Маль (Мюррей), где он сжег сорок домов и амбаров. Затем отряд переправился через реку в поселение Сент-Анн-де-Ла-Покатье, где сжег еще пятьдесят построек. В течение всего августа небо над рекой Св. Лаврентия было темным, словно разгорелся огромный пожар в лесу. Это дым от горящих фермерских домов застилал солнце.
На обоих берегах реки воцарилась настоящая преисподняя, когда рейнджеры Горхема сжигали любой признак человеческой цивилизации. К середине месяца они закончили разрушение всех домов, ферм и амбаров между рекой Этчемин и Ла-Шодье.
23 августа наступила очередь деревень на северном берегу между Монморанси и Сент-Иоакимом, выбранных поджигателями Вульфа согласно своему вкусу к пиромании. Остров Орлеан тоже был предан огню.
В начале сентября майор подразделение регулярных войск, а также рейнджеров и матросов под командованием майора Джорджа Скотта, направилось вниз по течению реки, приступив к уничтожению всех строений, домашних животных на пастбищах и урожая на южном берегу. Так выполнялась угроза Вульфа «выжечь всю территорию от Камараска до высот Пуэнт-Леви». На расстоянии пятидесяти двух миль, которые прошли Скотт и его разрушители, они сожгли 908 строений (Скотт вел точный учет), взяли пятнадцать пленных и убили пять канадцев за потерю двоих и горстку раненых в своих рядах.
Общим итогом разрушений в террористической кампании Вульфа стало более 1 400 фермерских домов. На их восстановление, как злорадно сообщала «Нью-Ингланд газетт», потребовалось бы полстолетия. Но это было еще не все. Британские источники обходили молчанием сопровождающие зверства. Однако тогдашний историк Фред Андерсен сделал немногословный вывод: «Никогда и никто не подсчитывал количество актов насилия, снятия скальпов, воровства и непреднамеренных убийств, произошедших в ходе этого месяца кровавого террора».
Вероятно, террористическая тактика принесла противоположные плоды, так как решила за канадцев дилемму, стоявшую перед ними. Неизбежным результатом оказалась вспышка ожесточеннейшей партизанской войны. Особенно яростные бои велись на северном берегу ниже Монморанси. Главным вождем партизан стал священник, которого звали Портнёф. Но в источниках его называют по-разному: аббат де Бопре или кюре Сент-Иоакима. Отец Портнёф, очевидно, был доверенным лицом Водрейля. Он старался сократить ужасающие зверства в партизанской войне, обращаясь с британскими офицерами, борющимися с ним, цивилизованным образом. Но офицеры, повиновавшиеся приказу Вульфа вести беспощадную войну, наотрез отвергали благородство и вежливость.
Вульф, чьи надежды не оправдывались в результате мощной обороны отрядов священника, направил на северный берег пополнение. 23 августа на арену действий прибыли свежие войска, численность которых составляла 300 солдат, а также полевая артиллерия. Непрерывный и ожесточенный сплошной огонь артиллерии по позициям Портнёфа в деревне Сент-Анн заставил защитников выйти на открытое пространство. Там они были безжалостно уничтожены. Убили и сняли скальпы у тридцати партизан и у самого Портнёфа.
Британцы воспользовались неудачной отговоркой, что защитники были переодеты индейцами. Пощады не давали никому, пленных не брали. Прапорщик Малькольм Фрэзер из Хайлендерского полка пообещал сохранить жизнь двум партизанам, но это обещание не позволил выполнить кровожадный полевой командир капитан Александр Монтгомери. Он приказал действовать хладнокровно и уничтожить всех пленных.
Монтгомери отпраздновал массовое убийство партизан Портнёфа уничтожением всех домов в деревне Сент-Анн и необоснованно испепелил Шато-Рише.
Вульф еще раз доказал, что является верным последователем Камберленда. Выражаясь словами Тацита, он создал пустыню и назвал это миром. Даже Таунсхенд, не отличавшийся состраданием, был возмущен. Он писал своей жене: «Никогда не приходилось мне служить в такой отвратительной военной кампании, как эта. Наши неравноценные вооруженные силы превратили операции в арену перестрелок, жестокости и опустошения. Это самый неприятный вид войны — бои, в которых мне совершенно не хотелось бы принимать участие. И в будущем, поверь мне, моя дорогая Шарлотта, я буду стремиться к тому, что противоположно этому».
Апологеты Вульфа, начиная с интеллектуально бесчестного Паркмена, утверждают: его политика выжженной земли и массовых убийств была лишь справедливым и равноценным возмездием за значительно более страшные военные преступления, совершенные Водрейлем, Монкальмом и их союзниками. Вряд ли это звучит убедительно. Зверства, совершенные французской стороной (например, в форте Уильям-Генри в 1757 г. и в других местах), являлись следствием того, что французы не были способны проконтролировать своих индейских союзников. А от них они зависели из-за огромного численного превосходства британцев. Приказа об общей войне на уничтожение, аналогичного тому, который отдал Вульф в августе, с французской стороны не было. Поэтому совершенно понятно: его инструкции воспринимались как вопиюще несправедливые или принимались с сильным удивлением.
Помимо отвращения, испытанного такими солдатами, как Малькольм Фрэзер и Таунсхенд, существует вопрос, поднятый Монктоном относительно драконовских инструкций Вульфа, а также цензура британским правительством депеши Вульфа, направленной Питту по этому вопросу. Самое большее, что можно сказать в оправдание командующего, заключается в том, что война в Северной Америке в восемнадцатом столетии всегда была отвратительным и варварским делом. Но из этого нельзя сделать логического вывода, позволяющего (как полагают многие сторонники и защитники Вульфа) принять его жестокость и варварство, дабы поднять их на новые высоты. Если индейцы были невежественными дикарями, то чем можно оправдать предположительно цивилизованных европейских офицеров, которые вели себя с равноценной жестокостью?
Более того, как гласит известное высказывание убийцы герцога д'Энгьена, подосланного Наполеоном, это хуже чем преступление. Это — ошибка.
Зверства Вульфа не сделали ничего, чтобы приблизить его к конечной цели, поскольку население Квебека более не могло переносить страдания соотечественников, как и «стратегические бомбардировки» своего прекрасного города.
Пока продолжалось жестокое опустошение районов, расположенных далеко от Квебека, Вульф старался захватить плацдарм или площадку для своей базы в районе реки Св. Лаврентия выше города, пытаясь также установить контакт с Амхёрстом и отрезать линии коммуникаций Монкальма. Бригадир Мюррей командовал этими операциями и игрой в кошки-мышки с французами.
Британцы временно задерживались в различных пунктах, а французы упорно преследовали их по берегу. Зверства прекратились, когда Мюррей направился вверх по течению реки. Это объясняется тем, что после того, как 8 августа Бугенвиль отразил атаку на северном берегу, которая унесла с собой 140 британских солдат убитыми и ранеными, английский бригадир переключился на поселение Сент-Антуан на южном берегу. Здесь он пригрозил жителям, что сравняет с землей все жилые дома, если они откроют по нему огонь. Он вновь погрузился на суда 18 августа, предоставляя Бугенвилю возможность уйти, затем высадился на северном берегу выше по течению реки в Дешамбо и уничтожил запасное военное имущество и снаряжение Монкальма.
Этот рейд вызвал беспокойство французского командующего и заставил его временно покинуть Квебек. Опасаясь, что его линии коммуникаций будут отрезаны, он поспешил на помощь Бугенвилю, но узнал только то, что британцы уже ушли.
Монкальм признался себе, что почувствовал облегчение. Ведь если бы Мюррей захватил крупными силами плацдарм в Дешамбо, то у французов не хватило бы войск, чтобы вытеснить его. Но его беспокоила возможность появления подобных вещей в будущем. Зато твердоголовый Водрейль не видел смысла в вылазке Монкальма, считая ее просто проявлением паники.
Августовские вылазки в верховьях реки закончились тупиковым положением: Монкальм вернулся в Бопорт, а Мюррей — на высоты Леви. Его отозвал обратно с особой поспешностью совершенно нетерпеливый Вульф.
Но Мюррей вернулся обратно с тем, что имело огромное значение: с известиями о том, что форт Ниагара пал. Оказалась ликвидированной опасность возможной контратаки французов. Когда разведка доложили об этом Монкальму, то, естественно, он был крайне обеспокоен, направив шевалье де Леви и войска численностью в 800 солдат для подкрепления разрушающегося западного театра военных действий. Ему с трудом удалось выделить людей для этого, так как они обороняли фронт, проходящий от водопада Монморанси до северного берега река Св. Лаврентия в верхнем ее течении от Квебека. Он находился в крайне тяжелом положении и был почти на грани краха еще до того, как снарядил отряд под командованием Леви.
Вульф, не предполагая, что у Монкальма появились такие проблемы, в августе сам испытывал кризис. Возможно, мы сможем понять зверства в том месяце, как фанатичные действия человека, который, в сущности, утратил видение своей цели. Перед командующим стояла двойная проблема: он болел и не ладил со своими бригадирами.
В течение большей части августа Вульф с трудом поднимался с постели. Едва придя в себя после страшного приступа лихорадки, он мучился от участившихся приступов туберкулезного кашля и ослаб от постоянных кровопусканий, которым подвергали пациента врачи.
Принимая большие дозы опиума и других болеутоляющих средств, Вульф часто не мог даже помочиться без приступов ужасной боли. Находясь в таком положении, он совершенно не справлялся с нарастающей враждебностью со стороны всех трех своих бригадиров.
Вульф совершенно испортил отношения с Таунсхендом (что, как полагают, несложно было сделать). Зашифрованная запись в дневнике от 7 июля свидетельствует о крупном скандале между тщеславным аристократом и его командующим, причем Таунсхенд угрожал направить «запрос в парламент» относительно поведения вышестоящего офицера. В течение остальной части июля напряжение увеличивалось.
Кажется, становится понятным, что Вульф в течение этого периода постепенно настраивал против себя Мюррея. Командующий в значительной мере потерял уважение к себе из-за фиаско при Монморанси 31 июля. После этого события он обнаружил, что заместитель квартирмейстера генерал Гай Чарлтон, прежний фаворит Вульфа, присоединился к его недоброжелателям.
В середине августа Вульф, ко всему прочему, испортил отношения с Монктоном. Подробности неизвестны, но 15 августа выясняется, что командующий приносил «теплые извинения» за непреднамеренно причиненную обиду, когда он отозвал солдат с постов Монктона и тем самым ослабил их.
Вульф снова написал Монктону 16 августа, почти умоляя его: «Всей душой прошу простить меня…»
Капитан Томас Белл, чей дневник является важным источников сведений о военной кампании в Квебеке, пишет: Вульф уничтожил свои записи за период после августа. Но в этом уничтоженном разделе «содержалось подробное описание позорного поведения офицеров по отношению к нему по поводу парламентского запроса».
27 августа (перед тем, как Вульф почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы собрать заседание военного совета с тремя бригадирами), командующий столкнулся с одним из серьезных выступлений против себя.
Почти наверняка Вульф не был высокого мнения о стратегических способностях своих подчиненных, но консультировался с ними. Отчасти это происходило из-за того, что таковы были культурные нормы в военной жизни восемнадцатого столетия. Частично консультации проводились потому, что позднее (возможно, в парламентском запросе?) командующего окажется невозможным обвинить в том, что он действовал своевольно и авторитарным образом.
Совет произошел место 28 августа. Вульф начал с того, что изложил краткий план возможных вариантов действий. Все они включали атаку на линии фронта в Бопорте. Основная мысль заключалась в том, чтобы захватить французские войска между двух огней, переходя на них во фронтальную атаку в этих двух пунктах, а также ударить с тыла крупными силами. Последние должны переправиться через реку Монморанси по верхнему броду.
Вторая идея, по существу, была повтором операций, выполненных 31 июля. Но чтобы вновь попытаться взять верхний редут, войска Таунсхенда должны занять прибрежный плацдарм, а силы Монктона — переправиться с высот Леви для нанесения окончательного удара.
Третий вариант представлял, по существу, комбинацию первого и второго сценариев. Все предложенные боевые действия — просто варианты прежней стратегии, которая так бесславно провалилась 31 июля.
Апологеты Вульфа, стараясь спасти его от очевидного обвинения в банкротстве идей, утверждают: командующий просто «запустил пробный шар». Якобы он уже принял решение об альтернативной стратегии, но хотел заставить своих бригадиров собственноручно подписать окончательный отказ от всех атак на линии фронта в Бопорте.
Альтернативным и более правдоподобным объяснением является то, что у Вульфа просто не было никаких соображений о том, что делать дальше. Но какими бы не оказались причины для его удивительно прозаического меморандума, определенно лишь одно: бригадиры решительно отказались от него. Вместо этого они предложили Вульфу оставить его идею форсировать линии фронта Бопорт — Монморанси, а вместо этого сосредоточиться на поисках участка в верхнем течении реки для нанесения следующего удара. Такие действия создали бы угрозу для линий снабжения продовольствием Монкальма с запада, а в конечном счете заставили бы его покинуть свои укрепленные позиции в Квебеке.
Дополнительное преимущество высадки в каком-нибудь месте выше Квебека заключается в том, что британская армия сможет сосредоточиться. Она не оставалась бы уязвимой (как это предполагалось до тех пор) для локального численного превосходства французов.
Но самое важное заключается в том, что если Монкальм будет разбит в Квебеке, у него не окажется возможности отступить на запад и продолжать там борьбу. Битва за Квебек, таким образом, в условиях новых диспозиций окончательно решит борьбу за господство в Северной Америке.
К началу сентября британцы смогли собрать грозное военно-морское соединение на реке выше Квебека. 28 августа фрегат «Лоуштофт», шлюп «Хантер» и менее крупные суда смогли пройти мимо французских береговых батарей и соединиться с горсткой кораблей, которые уже находились в верховьях реки.
Ночью с 31 августа на 1 сентября еще пять кораблей, включая фрегат «Сихорс», форсировали проход к судам, находившимся выше Квебека. Поэтому у Вульфа появилась прикрывающая артиллерия для любых вооруженных сил, которые он попытается высадить к юго-западу от города (т. е. в верховьях реки).
Теперь британским бригадирам предстояло провести умелую эвакуацию из лагеря Монморанси и перебросить войска — прежде всего, на остров Орлеан. Оставляя удерживающее подразделение на этом острове для защиты базового лагеря, госпиталя и запасов, а также еще один мощный гарнизон на высотах Леви, где уже находилась вся самая тяжелая артиллерия, британским командирам следовало перебросить всю осаждающую армию в устье реки Этчемин на южный берег (к юго-западу от высот Леви). Там их силы должны быть готовы для последнего похода в верховья.
Эвакуация оказалась еще одним крупным успехом амфибийных (десантных) операций. Монктон должен быть совершить ложный маневр в направлении правой части французских оборонительных сооружений около устья реки Сен-Шарль в то время, когда Вульф закончит последний отвод своих солдат из района Монморанси. Там оставили пять батальонов до 3 сентября в надежде, что можно спровоцировать французского командующего на поспешную вылазку.
Но Монкальма спровоцировать было невозможно. Многие наблюдатели с обеих сторон полагали, что он упустил прекрасную возможность посеять хаос во время сложного процесса посадки на борт кораблей.
Оба командующих столкнулись с проблемами. Вульф не испытывал оптимизма по поводу результата новой стратегии. Он признавался Питту, что молчаливо согласился с ней, притом — с огромными сомнениями. Из его последнего письма матери, написанного 31 августа, видно, что настроение Вульфа остается столь же пессимистичным: «Мой противник мудро спрятался в непреступных оборонительных сооружениях так, что мне не добраться до него, не пролив потоков крови. А в этом, возможно, нет смысла. Маркиз де Монкальм возглавляет огромное количество плохих солдат. Я стою во главе небольшого количества хороших воинов, которые мечтают только о том, чтобы сразиться с ним. Но многие старые бывалые осторожные солдаты избегают боевых действий, сомневаясь в поведении его армии».
В своем письме Питту, датированным 2 сентября, Вульф жаловался на трудности ведения военной кампании в Канаде, где сама местность против него, а река Св. Лаврентия усиливает превосходство неприятеля по личному составу и по военным материалам. Он также подчеркивает, что список потерь растет. С конца июня Вульф потерял 850 человек убитыми и ранеными, включая двух полковников, двух майоров, девятнадцать капитанов и тридцать четыре младших офицера. Теперь же появились признаки того, что болезни тоже возьмут свое. Это приведет к дальнейшему сокращению эффективного личного состава.
Вульф сообщал, что он крайне неохотно принял план бригадных генералов отрезать линии коммуникаций Монкальма между рекой Жак-Картье и Кап-Руж. Подтекст всех его последних донесений свидетельствовал о человеке, готовящемся к окончательному разгрому, принимающим на себя половину ответственности за это, но желающим возложить вторую половину ответственности на других. Правда, ради справедливости следует заметить: когда он попытался обвинить военно-морские силы в некоторых недостатках, а адмирал Сондерс громогласно возражал, Вульф согласился взять свои оскорбительные слова обратно.
По поводу разгрома 31 июля Вульф проявил даже великодушие, так как письмо к Сондерсу заявил следующее: «Я вполне отдаю себе отчет в своих собственных ошибках, допущенных в ходе военной кампании. Мне ясно видно, в чем я ошибался. Думаю о той вине, которая должна обязательно сокрушить человека — с вытекающими последствиями или без оных».
Водрейль, рассматривая то, что британцы покинули лагерь Монморанси и перебросили свои силы вверх по реке, учитывая то, что это происходит очень поздно для сезона, решил: ситуация означает, что Вульф наконец-то принял поражение. 1 сентября губернатор писал Бурламаку следующее: «Все свидетельствует о том, что грандиозный замысел британцев провалился».
Монкальм не был столь оптимистично настроен по многим причинам. Во-первых, Квебек продолжали обстреливать до 4 сентября. Английские батареи снова вызвали пожары в Нижнем городе, за одну ночь сгорело 167 зданий. В генеральном госпитале, который, к счастью, оказался не на прямой линии огня из больших пушек на высотах Леви, каждое место оказалось заполненным больными, ранеными, женщинами детьми, бежавшими из города, не говоря уже о группе монахинь-урсулинок.
Во-вторых, и население Квебека, и войска на линиях фронта в Бопорте сидели на голодном пайке. Только везение (урожай в Монреале оказался ранним) позволило им дожить до этого дня. Французы уже ели хлеб из пшеницы нового урожая. Темп дезертирства ежедневно увеличивался, вызывая беспокойство. Многим солдатам было все равно, кто окажется победителем и что произойдет дальше, лишь бы им наполнить свои желудки.
Монкальм был подавлен тем, что с ним не было его любимых офицеров — Бурламака и Леви. Подобно Вульфу, он уже не мог похвастаться своим здоровьем. Там, где Водрейль был всегда безрассудным оптимистом, Монкальм оставался пессимистом, он с подозрением относился к намерениям британцев. Губернатор в состоянии эйфории серьезно воспринимал преувеличения британских перебежчиков (ведь поток дезертирства оказался двухсторонним), сделанные ими из соображений целесообразности относительно того, что Королевский Флот предоставит Вульфу еще только одну неделю, оставаясь на реке Св. Лаврентия. Но Монкальм был убежден: британцы продержатся, по меньшей мере, еще целый месяц.
Письма французского командующего, адресованные Бурламаку, являются точным барометром его ухудшившегося морального состояния: «Ночь темная, идет дождь, наши войска в палатках. Все одеты, готовы к тревоге в любой момент, я — в сапогах, моя лошадь — под седлом. Фактически так происходит каждый день. Хотелось бы, чтобы Вы были здесь, потому что я не могу быть везде, хотя и стараюсь раздваиваться многократно. Не снимал с себя одежду с двадцать третьего июня… Перегружен работой. Наверное, я часто выхожу из себя. Не помню, заплатили мне или нет за Европу, за то, что не потерял ее…»
Вторая неделя сентября стала свидетелем решительных усилий британцев отрезать линии коммуникаций Монкальма от Бурламака и запада. К 7 сентября вся британская флотилия ушла с южной части высот Леви и с реки Этчемин. Начиная с 4-го числа они спустили на воду плоскодонки и багаж, проведя их беспрепятственно мимо французских пушек в Квебеке. 5 и 6 сентября Мюррей, Монктон и Таунсхенд погружали свои полки на борт опасно перегруженных кораблей. Они отправились с Кап-Руж 7-го числа, где Бугенвиль и его перехватывающее подразделение бдительно наблюдали за ним.
Ложный маневр в направлении Кап-Руж британцы выполнили 8 сентября, направляясь к своему настоящему месту назначения в Пуэнт-о-Трембль, пройдя еще с десяток миль вверх по течению реки Св. Лаврентия, где они надеялись взять плацдарм.
Пять батальонов были готовы к высадке. Но она так никогда и не последовала, поскольку сплошные проливные дожди заставили отложить операцию.
Подавленный Вульф, не видя разрыва в облаках, начал курсировать по реке, надеясь улучшить настроение. Но дожди продолжали лить как из ведра. 9 сентября пришлось отказаться от высадки в Пуэнт-о-Трембль. Усталые солдаты, стоя на борту перегруженных кораблей для транспортировки войск, начинали валиться с ног из-за плохого самочувствия. Поэтому командиры высадили 1 500 солдат с борта наиболее переполненных судов в поселке Сент-Николя на южном берегу, проинструктировав их оставаться на месте и подождать, пока их снова смогут погрузить на транспортные корабли.
Некоторые критикуют Вульфа за то, что он не начинал наступление и выгрузку на берег, несмотря на дожди. Говорится, что защитники под командованием Бугенвиля находились в сложном положении, стоя по колено в грязи, они не могли оказать эффективного сопротивления. Между тем, в тот же самый день что-то произошло. И это заставило Вульфа рассматривать весь театр военных действий при Пуэнт-о-Трембль, как неуместный.
Почти за какие-то минуты ни с того ни с сего Вульф решил высадить подразделение около Квебека, немного ниже поселения Сен-Мишель, где он планировал высадку ранее. Площадка, выбранная им, известна как Л'Ан-о-Фолон, но впоследствии названа бухтой Вульфа.
Откуда взялась эта идея? Традиционный ответ заключается в том, что капитан Роббер Стобо, колониальный офицер, который прекрасно знал Квебек после того, как сидел здесь в тюрьме, предложил данный вариант. Будучи в плену в период с 1755 до весны 1759 гг., Стобо служил вместе с Вашингтоном. Его передали в качестве заложника в форт Дюкень, а затем перевели в Квебек. Там ему не пришлось находиться даже под домашним арестом. Капитану было дозволено появляться в высшем обществе и завязывать партнерские отношения в бизнесе. После катастрофы Бреддока при Мононгахела в 1755 г. французы проверили его багаж и обнаружили детальный план форта Дюкень, составленный Стобо в нарушение условий статуса военнопленного.
Разъяренные французы судили Стобо как шпиона, нашли его виновным и приговорили к смерти. Ему удалось избежать виселицы только потому, что приговор отправили в Версаль на утверждение. А министр приказал отложить казнь.