Но я осталась верна им, ведь, несмотря, ни на что,
я все еще верю, что люди в глубине души добрые"
Анна Франк
Доктор Карлайл Каллен
Я стоял около большого окна в гостиной и смотрел на просторный двор. Дети были на улице, играли в снегу, кидались снежками и пытались построить ужасного на вид снеговика. Они хохотали и казались очень веселыми, что должно было показаться мне прекрасным зрелищем. И честно, я не мог вспомнить, когда в последний раз видел всех троих мальчиков одновременно счастливыми, хотя бы одному из них всегда было плохо. Обычно Эдварду, долгие годы мой младший пребывал в перманентном состоянии боли и хаоса. Его душа надломилась, сердце было ранено, и я так часто винил себя за это. Винил за то, что не старался достаточно, чтобы унять его тревоги в день смерти матери много лет назад, когда он проснулся в госпитале и осознал, что его мама умерла, а это был не ужасающий ночной кошмар, который ему привиделся. Мой младший сын, копия Элизабет: как по внешности, так и по духу – я очень давно, обманул его ожидания.
Я никогда себя не прощу за то, что отстранился от собственной семьи после гибели Элизабет, я казался себя ничтожным, когда признавал это, но в то время я был не в силах даже смотреть на детей. Все еще бывают дни, когда я пытаюсь не видеть его, пытаюсь держать Эдварда на расстоянии, ведь он – это постоянное напоминание о моей жене и о том, что с ней случилось. И видеть, как он был сломлен внутри, видеть, как он изображает фальшивое счастье, чтобы порадовать нас, только усугубляло мои муки. Сложно было думать о том, что вытерпел мой сын, свидетелем чего он стал в тот день. Я по кусочкам собирал эту историю долгие годы, а он никогда не рассказывал сам, но я знал, что он видел ее гибель. Она была так красива, он так любил мать, и он был вынужден смотреть, как жизнь покидает ее. Не могу представить, каково это.
|
|
А моя жена… сложно найти подходящие слова, чтобы описать ее. Элизабет была чудесным созданием; у нее была самая нежная и добрая душа, которая только может быть дана человеку. Я поклялся любить ее и ценить, поклялся заботиться о ней, и я обманул ее ожидания… так страшно. Эдвард зря обвинял себя в смерти матери, он не знал даже половины всего. Если бы он догадывался о моей глупости, моей наивности. Он не знает, как я подвел жену, как не смог разобраться в происходящем, прежде чем стало поздно.
Эсме зашла и встала позади меня, обхватив своими маленькими ладошками мою левую руку. Она прислонилась ко мне головой и вздохнула. Мы оба стояли тихо и смотрели на двор, впитывая беззаботную невинность. Я бы отдал все, чтобы вернуться туда, в те времена, и снова быть счастливым, не обремененным жизненным злом.
- Я застала Эдварда за фортепиано утром, - сказала Эсме. – Он играл.
Я вздохнул.
– Сияй Маленькая Звезда или Похоронный марш? – уточнил я. Теперь он играл только эти две мелодии, когда садился за инструмент.
- Не угадал, - сказала он. Я услышал улыбку в ее голосе. - Что-то новое. Что-то оригинальное.
Мои глаза слегка расширились от шока, что он написал что-то сам.
– Вау, - просто сказал я. Она кивнула, но не ответила.
- Не могу поверить, что ты мне не сказал, - мягко упрекнула Эсме через минуту. Я оглянулся на сестру и заметил ее взгляд, следящий за Эдвардом на снегу. Могу сказать точно, о чем она говорила, судя по выражению ее лица, на нем, как обычно, было любящее участие. Я вздохнул, покачав головой.
|
|
- Что ты хотела услышать? Что мой младший сын идиот? – спросил я. Эсме застонала, жестко ткнув меня локтем под ребра.
- Не называй его так, - резко отрезала она. Я покачал головой и молчал, продолжая наблюдать за игрой детей. – Он любит ее, - добавила она через мгновение, голос был мягким.
Я закатил глаза.
– Она просто новое приобретение, свежее мясо. Новизна скоро пройдет, и он двинется дальше, - сказал я.
- О, избавь меня от этого. Даже ты сам не веришь в свои слова, младший брат, - сказала она, мотая головой.
- Остается только надеяться, - сказал я. Она закатила глаза и отвернулась, глядя на детей.
- Они делают друг друга счастливыми, - заметила она. Я посмотрел в окно, наблюдая, как мой сын украдкой смотрит на Изабеллу, его глаза засверкали, едва их взгляды встретились. Я вздохнул.
- Они оба идиоты, - ответил я с легким разочарованием.
- Карлайл! – Эсме раздраженно толкнула меня. Я отступил на несколько шагов и тихо засмеялся. Эсме покачала головой и закатила глаза, хватая меня за руку и снова притягивая в свои объятия. – Что ты намерен делать? – спросила она через пару мгновений.
- Не знаю, - ответил я. И это была правда; понятия не имею, как справиться с этой ситуацией. – Когда я впервые понял все, я подумывал сослать ее на время к тебе в Чикаго … если бы вы оба приняли ее.
Она вздохнула.
– Ты знаешь, что приняли бы. – Я посмотрел на нее и приподнял брови, скептически глядя на сестру. Она подняла голову и робко улыбнулась. – Я бы как-нибудь убедила мужа.
|
|
Я тихонько засмеялся, отрицательно покачав головой. Алек тяжело поддавался уговорам, и сомневаюсь, что даже Эсме смогла бы вовлечь его в это, особенно если бы она рассказала ему правду о сложившейся ситуации. Он отказывался вмешиваться в проблему с Изабеллой долгие годы и настаивал, чтобы Эсме поступала так же, и я его не винил. Все происходящее было катастрофой.
- Ты можешь так говорить, Эс, но лично я не уверен. Тем не менее, это не имеет значения. Слишком поздно. Я потерял эту возможность, - сказал я. Теперь, если я попробую отослать ее в Чикаго к Эсме, мой сын последует за девочкой, а это последнее, чего я хотел.
- Не выставляй себя дураком, который думал, что у него была такая возможность. Эти двое влюблены. E stato amore a prima vista (Любовь с первого взгляда), бьюсь об заклад, - сказала она. Я вздохнул и качнул головой вместо ответа, нечего было говорить. В глубине сердца я понимал, что сестра права, хоть и не хотел это признавать.
Дело в том, что уже некоторое время я был в курсе происходящего. Я заподозрил влечение между ними еще, когда они сами, наверное, его не осознали. Я боялся, как они поведут себя, оставшись наедине, и в то первое утро я вошел на кухню, ожидая худшего. Она была такой застенчивой и перепуганной, боялась мира, а я боялся, что резкая натура моего сына помешает ей встать на ноги. Они были оба на полу кухни в то утро, сидели в луже сока, Изабелла содрогалась от ужаса, а Эдвард шокированно смотрел на нее. Он крепко в нее вцепился, держал за запястье, не позволяя уйти, и тут я вмешался, прерывая происходящее. Эдвард быстро отпустил ее, будто она была огнем, и он обжегся, и встал. И первая фраза, которая слетела с его губ, была последним, что я мог ожидать. Такое простое слово, которое так свободно и порой бесполезно используют люди, но настолько могущественное слово для людей, подобных нам. То слово, которое он не произносил с поры своего невинного детства, восьми лет, когда проблем еще не существовало. Он даже не смог выдавить из себя, его той весной, когда мне пришлось привлечь все свои связи и положение в обществе, чтобы вытащить его из неприятностей, чтобы у него был второй шанс начать жизнь заново. И вот он произносит его в то утро, настолько просто, обыденно, наверное, он даже не понял, что сказал. Это просто слетело с его губ, небольшое дело, оно не несло в себе скрытого подтекста. Но это случилось, и стоило мне это услышать, как я все понял. Понял, что мой сын наконец-то встретил человека, который прорвался через его оборону, пусть он сам этого еще не понимал.
И это слово было "прости".
Это слово я сам никогда не произносил, независимо от ситуации. Слово, которое я должен был сказать, извиниться перед Изабеллой за мою жестокость в годовщину смерти Элизабет. Я представлял, что жена смотрит за мной с небес, стыдится моего поведения, испытывает отвращение. Я никогда не прощу себя за совершенное, и я не ждал, что Изабелла сможет меня простить. Она не заслужила такого, это было нечестно. Я намеренно был жесток, причинил ей боль, боль простому, пойманному в ловушку ребенку, в ловушку жизни, из которой не вырваться. Умом я понимал, что это не ее вина, что она не могла что-то изменить, так же, как и мои сыновья, просто кости были уже брошены. Но я не всегда действую с умом, иногда туман застилает мой разум.
Если спросите мою сестру, скорее всего она скажет, что в глубине души я хороший человек. Порядочный человек, со страстным сердцем и способный сильно любить. Элизабет говорила то же самое. Она никогда не видела во мне зла, но теперь, когда она ушла, я не уверен, что зло не проросло во мне. У меня и раньше были срывы, но все – после ее гибели, когда в душе появилась черная дыра. Эта чернота поглотила меня, питала мой гнев, грусть и вину. Я жаждал крови, без разницы, сколько людей я убил, прежде чем моя тяга к мести исчерпала себя. Эта скромная темноволосая девочка, которая так нравится моему младшему сыну, стала случайностью в моей войне, моих поисках отмщения. Глядя на нее сейчас, я видел в ней расплату, мою последнюю возможность исправить все плохое, что я совершил за последнее время. Я не отрицаю, что чернота во мне часто поднимает свою уродливую голову и приходится бороться с искушением наброситься на Изабеллу, бороться с этим иррациональным гневом, который рождает во мне желание схватить ее и скрутить ей шею.
Меня разрывало надвое – разрывало между желанием помочь кому-то и уничтожить. Меня тошнит от этого - как порядочный мужчина может бороться с желанием причинить вред невинному ребенку?
Я постукивал большим пальцем по ноге, пытаясь держать себя в руках, пока Эдвард в нескольких шагах от меня стоял и буквально сверлил взглядом Изабеллу. Он задержался в стороне на секунду, а потом бросился к девочке, замирая рядом с ней. Он наклонился и сказал ей что-то на ухо, она кивнула в ответ. Я сжал зубы и напрягся, когда он показал головой в сторону леса, показывая ей следовать за ним.
- Расслабься, Карлайл, - нежно сказала Эсме, ощутив мое напряжение. Я громко вздохнул и попытался отвлечься, сделав несколько глубоких вдохов, но не помогало. Они зашли за линию деревьев, и Эдвард, подойдя к ней, взял за руку. Я не хотел на это смотреть, не хотел иметь с этим дело. Я прошел глубже в гостиную и сел на кресло, от злости спрятав лицо в ладонях.
А Эсме осталась около окна, наблюдая, как остальные дети доделывают снеговика, прежде чем обернулась и подошла ко мне. Она села напротив, я ощущал, как ее взгляд изучает меня.
- Так мило, что они считают, будто они очень ловкие. Напоминает мне былые дни, когда ты…, - начала она, улыбаясь воспоминаниям.
Я понял, к чему она ведет, и моментально поднял ладонь, останавливая ее.
– Прекрати это! – жестко сказал я, не желая больше слушать. Она улыбнулась и подняла руку, игриво закрывая рот на замок. Она считала это забавным, и, будь я рациональным человеком, я бы думал так же, но я не был. Не нахожу ничего забавного в сложившейся ситуации.
- Почему ты просто их не оставишь? Эдвард так счастлив. Он всегда был сломлен, а теперь улыбается. Он снова смеется, - сказала Эсме через минуту. Я покачал головой.
- Ты знаешь почему, - просто ответил я. Она вздохнула с легким раздражением. – Черт возьми, сестра, ты серьезно думаешь, что я не хочу счастья для сына? Я хочу! Мне нравится видеть его живым после стольких лет. Но ты серьезно думаешь, после всего, что их поведение разумно? Думаешь, что для них это лучший выбор, что они должны быть вместе?
Она смотрел на меня, слегка сузив глаза от злости.
– Разве не им решать?- спросила она. Я прищурился, хмурясь.
- Они не знают, как будет лучше, они не способны принять подобное решение, - отрезал я. Она приподняла бровь, очевидно не удовлетворившись моим ответом.
- Тогда ты должен им сказать, - остро выпалила она. Я сузил глаза, а она качнула головой, понимая, что я готовлюсь спорить. – Он подозревает, что ты хранишь секреты, Карлайл. Он не идиот. Думаю, ты должен сказать ему правду.
Я горько рассмеялся.
– Правду, Эсме? О которой конкретно правде ты говоришь? И сколько правды мне им рассказать? Ты предлагаешь мне выложить ему все, все наши карты? А что насчет того, что это его ранит, что знание всего этого его сломает? Ты хочешь видеть его чертовски счастливым, ты думаешь, что правда о произошедшем сделает его таким? Потому что если нет, ему будет чрезвычайно больно. В нем слишком много от меня, ты это знаешь, признай же, что есть огромная вероятность, что скажи я ему о значении этой девочки, он сорвется. Сорвется – может, на меня, может, на нее, но точно на кого-то из нас. Иисусе, Эсме, я пытался ее убить! Я уже сорвался однажды! Только не говори, что ты всерьез веришь, что Эдвард легко это перенесет, просто перешагнет и все. Если я скажу ему правду, он начнет спрашивать, начнет сомневаться во мне. Эдвард и я с трудом сохраняем и такие отношения, разве ты не видишь, что это может разрушить то немногое, что у нас осталось? Потому что я вижу. Ты этого хочешь?
Она просто смотрела на меня, на лице застыло слегка удивленное выражение от моей страстной тирады. Я качнул головой, раздраженно вздыхая.
– Нет, ты хочешь не этого. Ты хочешь, чтобы я сказал ему такую часть правды, которая уверила бы его в правильности происходящего, что он и Изабелла должны быть вместе. Я так не могу; я не могу недоговорками вводить его в заблуждение. Или все, или ничего, Эсме. И я уверен, скажи я ему все, он, с его безотчетным гневом, набросится на нее и уничтожит, или попробует украсть ее и сбежать. Не могу я позволить случиться ни одному из вариантов, тогда пропадет все, ради чего я работал и к чему стремился. Еще хуже, если он набросится на нас обоих, и исчезнет сам, умоет руки, это его уничтожит. Элизабет бы не хотела, чтобы ее ребенок страдал, ты это знаешь.
Хмурясь, Эсме вздохнула.
– Она была бы счастлива, увидев их обоих вместе, - мягко сказала она. – Я просто хочу… чтобы это стало возможно.
Я кивнул.
– Знаю. Я тоже. И я пытаюсь найти какую-то середину, когда не придется говорить им все, но и не надо будет это видеть. Не знаю, как решить это, чтобы ни один не страдал. Может, в нормальной ситуации, без этого проклятого теста ДНК. Иисусе, ну почему я должен толкать их на это? Я ожидал, что будет только наследственность по семье Свонов, но после звонка я узнал, что замешаны не только Своны, и я понял, что погряз. И, черт возьми, я был так глуп, что не понял все раньше, я должен был знать.
Эсме покачала головой.
– Ты не мог знать, Карлайл. Никто не мог. – Я вздохнул, и наступила тишина на пару минут. – Как думаешь, что с этим делать? С ДНК?
Я мотнул головой.
– Не знаю. Я знаю, чего от меня ждут, я предпочитаю выбрать дело, логично было бы изложить это на бумаге и выставить на всеобщий суд, но осложнения, которые последуют за этим, меня пугают. Тот потенциальный гнев, неприятности, которые на нас обрушатся… не говоря о том, что Изабелла будет брошена к волкам. И черт, если это случится, даже не могу представить, что мой сын ради нее сделает. Я так хочу, чтобы не надо было проходить это проклятый тест, чтобы не надо было принимать это решение.
- Ты уже ничего не изменишь, Карлайл. Что случилось, то случилось.
Я горько засмеялся.
– И всегда это "а что, если". Я едва могу спать по ночам, так переживаю из-за всего, думаю, как могу все изменить, как могу исправить ошибки, которые совершил. Это все моя вина. Я мог остановить это прежде, чем оно началось. Я ни о чем другом не могу думать, я знаю, что это глупо, но не могу остановиться. Что, если я бы не взял жену в Вегас в тот уикенд? Что, если бы мы поехали неделей раньше или позже? Что, если бы она не оказалась в то время в том месте? Столько вариантов, мы могли бы по-прежнему быть счастливы! И я виню себя за все. Черт, иногда я обвиняю даже отца, и я так чертовски злюсь, Эсме, так злюсь на эту девушку снаружи, и я знаю, что это неправильно, это не ее вина, но не могу остановиться.
- Если бы тот день сложился иначе, Карлайл, эта девочка снаружи вероятно была бы мертва. Ты спасаешь ее, а она исцеляет его. Разве оно того не стоило?
Я горько усмехнулся, покачивая головой.
– Ты говоришь, как Аро. Сложись все иначе, моему сыну не нужно было бы исцеление, а моя жена, черт побери, не была бы сейчас мертва. Поэтому нет, путешествие того не стоило.
Февраля, 1993 года
Дорога была длинной и пустынной, за мили вокруг не было ничего, кроме выпуклых коричневых конструкций вдоль обочины автобана и россыпи зеленых, разной формы, кустов и кактусов. Воздух был раскаленный и душный, и несмотря на работающий на полную мощность кондиционер в машине, я был весь покрыт испариной. И поднял руку и, вздыхая, вытер брови. Я ненавидел юг.
Я злился. Из-за зноя я чувствовал себя даже хуже, чем просто плохо. Кроме работающего двигателя и звука переключения передач, в машине была тишина. Радио не работало, и через минуту я потянулся к панели управления и включил его, быстро перебирая волны в поисках чего-то, что могло меня отвлечь. Без разницы что, просто нужен был шум. Я сжал зубы, пытаясь сдержать себя, но тишина доводила меня до безумия. Она знала, что я ненавидел молчание. Лучше бы она кричала, бранила меня, а не сидела на пассажирском кресле, не говоря ни слова, игнорируя меня и глядя в окно с пустым выражением лица.
Через мгновение я выругался и отдернул руку от радио, моя злость достигла предела и я сорвался. Она драматично вздохнула, но, с другой стороны, продолжала делать вид, будто меня и нет. А ведь она знала, всегда знала. Она угадывала мое настроение, и я рискну предположить, что и сейчас она знала, что со мной. Она знала, что делала со мной.
- Черт возьми, Лизи, если ты не скажешь ни слова, клянусь Господу, я взорвусь, - выдавил я сквозь стиснутые зубы. Она резко выдохнула и бросила на меня короткий взгляд, а потом снова отвернулась в окно, рассматривая коричневые конструкции с вкраплениями зеленого.
Я сжал зубы еще сильнее и выключил радио, понимая, что это бесполезно. Позже она все равно заговорит, хоть и продолжала пытать меня тишиной.
– Что ты от меня хочешь? А? Это моя работа, Элизабет, ты знала, кто я, когда выходила за меня.
Она горько засмеялась.
– Это наша годовщина, Карлайл, - просто сказала она, голос был полон гнева и возмущения. Элизабет редко расстраивалась, но уж если так случилось, она становилась ядовитой, и я оказывался на линии огня.
- Я знаю это, но им все равно. Они сказали ехать, и я еду, - ответил я, раздраженно вздыхая. Она знала, что я принял клятву, что я дал обет верности организации, и в любое время они могут позвать меня и я побегу, 24 часа в сутки, 7 дней в неделю, 356 дней в году. Они были достаточно гибкие и нечасто причиняли неудобство, но факт остается фактом – я занимаю низкую ступень в иерархии, и когда они призывают, я отзываюсь.
- Я знаю, - жестко ответила она. – Но не сиди там и не делай вид, будто я не имею права быть расстроенной. Ты знал, что чувствую к этому месту, этому… Вермин.
Я вздохнул и покачал головой.
– Я никогда не говорил, что у тебя нет права расстраиваться. И ты знаешь, я люблю это место не меньше тебя, так почему ты срываешь это все на мне? Ты должна была ехать, ты могла остаться в отеле и подождать.
Ее голова дернулась в направлении меня, и ее глаза сузились.
– Да ты, наверное, шутишь! Ты думаешь, я бы сидела в номере одна, в нашу годовщину, и ждала, пока ты делаешь, Бог знает что?! Ты мог бы уйти на целый день, и я бы вовсе тебя не увидела!
Я закатил глаза.
– И это дерьмо лучше, чем не видеть меня? Ехать в машине пять часов в одну сторону, пытать меня молчанием, как будто это моя вина? Думаешь, я хочу быть там, думаешь, я бы не хотел провести день с тобой в Вегасе? – я понимал, почему она расстроена, действительно понимал, но не мог принять, что она винит меня. Я старался изо всех сил, делал все для нее. Я планировал поездку, согласовал с Эсме и Алеком, чтобы они присмотрели за мальчиками на уикенд в Чикаго, пока я повезу ее в Вегас на годовщину. Я распланировал выходные на каждый час, ведь это ее первый раз в городе. Я хотел повести ее на танцы и в казино, купить билеты на шоу, которое, я знал, она всегда хотела увидеть. Я собирался напоить ее вином и накормить, обращаться с ней, как с принцессой, занимать с ней любовью ночи напролет. Она была моим сердцем, моей родственной душой, я хотел проводить больше времени наедине, только она и я, вдали от всех сложностей. Я устал он сложностей, у нас они всегда были. Мы нуждались в возможности сбежать от всего, сбежать от стресса и остаться просто вдвоем, и вот такой шанс появился.
Но как только мы приземлились в Вегасе, все поломалось. Я сказал им, где буду на уикенд, не слишком мудро было просто раствориться из-под наблюдения без причин, и они выхватили меня прямо в отеле. Мы только распаковывались, Элизабет сияла, радовалась происходящему, но когда раздался звонок телефона и я сказал, что он важен, ее веселье испарилось. Она знала, что это значит. Она поняла, что неприятности нас настигли.
Звонил отец, он сообщил мне, что раз уж я поблизости, я должен утром поехать в Финикс, чтобы забрать кое-какие важные бумаги у Чарли Свона-старшего. Он был обычным человеком, который представлял наши интересы в казино Вегаса, где организация отмывала деньги. Из того, что я знал, Своны были приличными людьми, я лично встречался с ними только раз в Чикаго, когда они приезжали с визитом. Старший Чарльз был довольно жестким дураком, но казался прямым и респектабельным, а его жена Макенна всегда были милой.
Я пытался отказаться, говорил, что полечу туда лично и все заберу, если только они подождут до понедельника, но он настаивал на поездке в субботу после полудня. Я жаловался, разъяренный тем, что он со мной делает. Он знал, как много этот уикенд для нас значит, но он просто заявил, чтобы я выполнял задание, и бросил трубку. С той секунды, как раздался звонок, я уже знал, что бессилен, что ничего не смогу поделать. Отец раздавал приказы, его слово было окончательным, никто не мог ослушаться его без последствий – даже я. Он был боссом, лидером в семье. Он говорил, я подчинялся, когда ты приходишь в организацию, ты даешь клятву, что семья прежде всего… и под семьей они понимают не кровные узы. Они имеют в виду Боргату – семью Мафии.
Через минуту Элизабет вздохнула со смирением. Глубоко внутри она понимала, и ясно, ей это не нравилось, но что тут поделаешь. Я был так молод, всего восемнадцать, когда я принял клятву и отдал свою жизнь им, и каждый день я желал повернуть время вспять. Но я не мог… однажды входя в комнату церемоний и получая членство в La Cosa Nostra, возврата нет, нельзя уйти. Это первое что они говорят, принимая тебя в семью. Есть только один путь и этот путь – ты входишь на своих ногах, покидаешь же ты в гробу.
Для восемнадцатилетнего мальчишки тяжело понять, как присяга может изменить жизнь. Но изменить слову нельзя. Это не похоже на брак, где ты можешь поклясться в верности человеку, а потом развестись. Нет, развода с мафией не бывает. Дети попадают под влияние внешних атрибутов, роскоши. Они видят женщин и деньги, власть и уважение, и это влечет их, они не думают о последствиях, о сложностях. Как и я. Я видел только показательное, видел страх, который мой отец вызывал в людях, и это интриговало. Я хотел легких денег, эмоций, власти. И в тот день, когда я вступил туда, я думал, как гордился мной отец, как люди будут уважать меня. Элизабет колебалась относительно моего решения, но я пытался переубедить ее, что все будет в порядке, что это обеспечит нам безопасность. И она верила мне, верила моим заверением, не пыталась изменить мое мнение, хоть и желала, чтобы мы могли просто убежать и начать новую жизнь, вдалеке от всего.
Прошли годы, и реальность ситуации накрыла меня. Я присоединился к организации для защиты, а оказалась, что это мое решение требовало для нас безопасности и охраны. Я принес опасность в нашу жизнь. Какой я был глупый, какой наивный, какой несведущий. Доллары ослепили меня, дали ложное ощущение благополучия, я никогда не принимал во внимание жестокость, опасность, которой буду за них расплачиваться.
Я вздохнул и оглянулся на Элизабет. Мы поженились через несколько недель после моей присяги, маленькая церемония на День святого Валентина. Я хотел подарить ей пышную свадьбу, она заслуживала такой удивительный день. Я желал дать ей все, она того стоила. Но она не хотела, напротив, она попросила нас пожениться скромно, только в кругу семьи. Родители предоставили нам дом, отец пригласил священника. Эсме приехала и помогала Элизабет, у нее больше никого не было, Алек остался в стороне. Я знал, что Элизабет его пригласила, но он считал нечестным портить ей такой день. Я уважал его за это, хоть и желал втайне, чтобы он стал моим свидетелем.
С того дня прошло десять лет – десять очень сложных лет, но они стоили каждой капли проблем. Я благодарил Бога за нее каждый день, за то, что она вошла в мою жизнь. Она была моим миром, моим смыслом существования. Она и наши мальчики – единственное, что держало меня в жизни, единственное, что позволяло мне оставаться на плаву. У нас было трое сыновей – Джаспер появился первым, ему сейчас было пять. Во время нашей первой близости после рождения Джаспера мы зачали Эдварда. Элизабет всегда хотела большую семью, но я боялся, чтобы она беременела так быстро снова. Я переживал, что ей будет сложно, но она заверила меня, что все хорошо.
Другой наш сын, на самом деле старший, был послан нам Богом. Еще до рождения Джаспера, Элизабет была волонтером в центре помощи изнасилованным женщинам, и там была девушка по имени Мария. Марию изнасиловали, и она забеременела. Элизабет старалась ей помочь пройти через это. Мария родила и сбежала, моя жена переживала, что произошло с ней и ребенком. Однажды в обед Элизабет случайно решила съездить в центр, чтобы показать Джаспера, и заметила Марию, она стояла на улице на углу. Приблизившись, она поняла, что женщина плачет и паникует, в руках она держала ребенка. Она практически всунула ребенка в руки Элизабет, и жена взяла его, сбитая с толку. Мария заявила, что больше так не может; не может смотреть на ребенка – постоянное напоминание случившегося. Элизабет стояла на месте, с беременностью в несколько месяцев и держала на руках двух детей, не знающая, что делать. Она пыталась поговорить с Марией, приглашала в здание, но та отказалась и ушла, оставив Элизабет с ребенком.
Так Эмметт вошел в нашу жизнь. Элизабет мертво стояла на своем и решила вырастить его сама, я не понимал, почему, у нее уже был Джаспер и скоро должен был родиться второй ребенок, но позже понял, что она говорила, это была карма. Элизабет очень верила в судьбу, в то, что случайностей не бывает, и она чувствовала, что раз ей послали этого невинного младенца, которому нужна любовь, она должна его оставить. Когда я понял, что она серьезна и не откажется от решения, я согласился, и мы его взяли. Мы догнали Марию, и она подписала все бумаги, мы официально смогли его усыновить.
Эмметту недавно исполнилось шесть, а нашему младшему, Эдварду, четыре. Все трое замечательные дети, старшие немного непослушные. А Эдвард всегда тихий, он тень Элизабет. Он следовал за матерью повсюду, повторял все ее действия. Невозможно не столкнуться с моей женой и при этом не видеть этого худенького, маленького, молчаливого рыжеволосого мальчонку рядом с ней. Он был настолько маменькиным сыночком, что в этот уикенд мы едва оторвали его от нее, потому что он впервые проявил темперамент. Он кричал и плакал, умолял ее не бросать его, и я знал, что это режет ей сердце, в ее глазах стояли слезы. Она почти сдалась, прося меня простить ее, хотела остаться дома. Но я настоял, чтобы мы поехали, чтобы смогли побыть вместе без препятствий, поэтому она взяла себя в руки и проявила силу, пообещав Эдварду скоро вернуться и сказав, что не бросает его.
Бьюсь об заклад, теперь она жалеет, жалеет, что поехала со мной в Вегас. Потому что вместо того, чтобы делать ставки, заниматься любовью и танцевать, мы едем по этой пустынной грязной дороге в Финикс. Вместо смеха и радости, разочарование и злость.
- Блядь, я извиняюсь, хорошо? – наконец выпалил я, не с силах больше это терпеть. Я никогда не извинялся, но только не перед женой. Она вероятно единственный человек, которому я мог сказать "прости", и иногда мне казалось, что я только то и делаю, что извиняюсь перед ней. Я чувствовал себя хреново, я не мог ничего сделать правильно, когда дело касалось ее. – Когда-нибудь у нас все выйдет, я обещаю тебе, stella mia. Ti amo, perdonilo. Per favore (моя звезда. Я люблю тебя, прости меня. Пожалуйста.).
Она повернулась ко мне, сузив глаза.
– Не смей дразнить меня итальянским, Карлайл Каллен, - остро сказала она. Я робко улыбнулся и снова обратил свое внимание на дорогу.
Она молчала с минуту, а я терпеливо ждал, зная жену достаточно хорошо. Наконец она вздохнула.
– Лучше бы этой злобной ведьме там не быть, - выдавила она, голос не то чтобы злой, но с оттенком отвращения. Я легко улыбнулся, покачивая головой. Она всегда называла миссис Эвансон злобной ведьмой, отказываясь произносить ее имя вслух, словно оно было ядовитым.
- Эвансонов там не будет. Эта женщина редко уезжает из дома. – Я понимал, что она уже это знает, без надобности повторять вслух, но я хотел ее заверить. Она кивнула через мгновение, на лице застыло задумчивое выражение. Она вернулась к окну, созерцая тоскливый ландшафт, но атмосфера в машине стала легче. Мы оба не были счастливы, но напряжение спало, и она заинтересовалась направлением нашей поездки.
Я потянулся и снова включил радио, переключая станции в поисках классической музыки. Губы Элизабет дрогнули в улыбке, и она оглянулась на меня. В ее глазах играли искорки, которые заставили меня улыбнуться.
- 'O sole mio (солнышко мое) может это сыграть, - сказала она с явной ноткой гордости. Она всегда называла Эдварда своим солнышком, из-за его яркости. – Он выучил это на прошлом уроке на той неделе. И играл кое-что из этого все эти дни. – Я улыбнулся в ответ, кивая.
Он был действительно одаренным ребенком, и игра на фортепиано давалась ему легко. У нас всегда был дома инструмент, больше для вида, ведь ни я, ни жена не умели играть, но Эдвард постоянно ходил вокруг него с тех пор, как встал на ноги. Сначала он случайно нажимал клавиши, потом начал складывать ноты вместе и запоминать их, придумывая что-то свое. Он был врожденным талантом, очень одаренным, но мы никогда не подталкивали его, полагаясь на его желания. Мы хотели, чтобы он сам решал. Он совсем недавно начал брать уроки на фортепиано и учился читать ноты, что, как нам сказали, было удивительно для четырехлетнего ребенка. Но обычные уроки казались ему скучными, он терял там терпением. Он больше любил просто нажимать на клавиши по своему желанию.
- Когда-нибудь он станет потрясающим музыкантом. Очередным Моцартом, - похвасталась она. – Он может быть, кем захочет, - в ее голосе прозвучала тоска, и я слегка улыбнулся.
- Да, может. Если он выберет музыку, он сможет заниматься ей. Он может стать учителем, или артистом, или адвокатом, пусть выбирать, если только он сможет там развиваться. Я хочу, чтобы все мальчики сами выбрали себе путь, - сказал я. Элизабет улыбнулась и кивнула.
- Он сможет быть врачом, как ты, - сказала она. Я закатил глаза.
- Только из-за того, что я собираюсь в медицинскую школу, чтобы получить степень, я не стану врачом, Элизабет. Это займет слишком много времени, включая интернатуру и резидентуру (последипломная подготовка врачей на основе специалиста общего профиля (в США). У меня нет возможности посвятить себя этому, или чему-то другому, - ответил я. Она грустно улыбнулась.
- Может когда-то, - сказала она, пожимая плечами. Я подарил ей в ответ маленькую улыбку. Я уверен, этого "когда-то" не будет, но не хотел ей этого говорить, пусть продолжает верить.
Она болтала какое-то время об Эдварде и фортепиано, прежде чем перевести разговор на других мальчиков. Я улыбался и слушал, зная, что мы приближается к резиденции Свонов, и она начинает нервничать, разговор помогал ей отвлечься.
Я сбросил скорость, когда мы выехали на небольшую дорогу в пустыне, ведущую к собственности Свонов. Элизабет напряглась, когда я свернул, ее речь иссякла. Я протянул руку и положил ей на колено, легко его сжимая.
- Расслабься, хорошо? Ничего страшного. Я постараюсь все сделать максимально быстро, и ты больше сюда не вернешься, - сказал я. Она вздохнула и кивнула, но напряжение не спало.
Я ехал по длинной подъездной аллее с маленькой скоростью, дорога была ухабистой, и я не хотел повредить взятую напрокат машину. Дом появился в поле зрения и глаза Элизабет расширились, ее нога задрожала под моей рукой. Она нервничала и волновалась, я хотел сказать ей, что нет повода для волнения, но знал, что слова не помогут. Ей будет некомфортно вне зависимости от того, что я скажу. Я подъехал к парадному входу и заглушил двигатель, вынимая ключи. Оглянувшись на Элизабет, я заметил, как она с мрачным предчувствием во взгляде смотрит в окно.
- Готова? – спросил я. Она вздохнула и отрицательно покачала головой.
- В той мере, в которой всегда буду, Карлайл, - мягко ответила она, голос дрожал. Я кивнул и, поколебавшись, вылез из автомобиля. Я обошел машину и открыл дверь для нее. Протянул ей руку, и она аккуратно ее взяла. Я помог ей выбраться из машины и, захлопнув за ней дверь, переплел наши пальцы. Я повел ее ко входу и ощутил, как она слегка сопротивляется, когда мы подошли к ступеням. – Могу я… э-э… можно подождать минутку? – мягко спросила она. Я вздохнул и кивнул.
- Конечно, можешь, Лиззи. Сколько нужно, - ответил я. Она тепло улыбнулась.
- Спасибо. Сам ты можешь идти, - сказала она.
Я поколебался, но она кивнула, заверяя, что все хорошо. Я кивнул в ответ и отпустил ее руку, медленно поднимаясь по ступеням к входной двери. Я тихо постучал и сделал глубокий вдох, не желая тут быть. Никто не ответил, поэтому я поднял руку и постучал еще раз. Почти тут же позади меня раздался пронзительный вскрик, почти визг. Я резко обернулся и увидел хилую маленькую темноволосую девочку, которая бежала прямо на Элизабет. Она была совсем крошечной, невысокой, и тощей, как щепка. Волосы тусклые, а грязи столько, что и словами не опишешь, сама грязная и в грязной одежде. Элизабет услышала шум и развернулась, ее глаза расширились от шока, когда она заметила ребенка. Элизабет замерла на месте и тут девочка похоже заметила ее у себя на пути, как раз в тот момент, когда в нее врезалась. Элизабет отступила на несколько шагов, а девочка отлетела и упала прямо на попу. Элизабет моргнула несколько раз, девочка сконфуженно смотрела на нее. Она задрала наверх свой маленький, запачканный грязью носик, пока разглядывала мою жену, ее брови нахмурились. Она смотрела с интересом, внимательно изучая лицо жены. Элизабет смотрела в ответ, в чертах лица определенно угадывалось замешательство.
- Ты ужасно грязная, дитя, - наконец выдавила жена, глядя на ребенка. Лицо маленькой девочки нахмурилось еще больше, и она осмотрела себя.
- Где? – удивленно переспросила она, голос был высоким и звонким. Элизабет рассмеялась и присела рядом с девочкой.
- Везде, - ответила она. Элизабет улыбнулась и указательным пальцем потерла девочке нос. Девочка улыбнулась, на лице застыло облегчение.
- О, хорошо, - просто ответила она, как будто такой ответ ее обрадовал. Она скосила глаза через секунду, и в чертах ее лица проступило возбуждение. – Хочешь поиграть?! – спросила она, почти умоляя. Элизабет засмеялась, улыбка на ее лице прямо расцвела после такого вопроса.
- Во что мы будем играть? – просила она нежным и любящим голосом, она просто светилась теплотой, которую я так любил. Девочка пожала плечами, ее лицо снова нахмурилось.
- Не знаю, - ответила она. Маленькая девочка начала покусывать губу и, похоже, серьезно задумалась.
- Как тебя зовут, милая? – мягко спросила Элизабет. Девочка снова улыбнулась.
- Изабелла, - сказала он. Прозвучало больше как "Иззи-бева", но жена, похоже, поняла, она кивнула и повторила имя. Я не слишком хорошо понимал лепет детей, в словах моих собственных иногда совсем не было смысла, когда они говорили.
- И сколько тебе лет, маленькая Изабелла? – спросила Элизабет. Девочка снова задумалась.