- Значит, не надо. Может, если ты скажешь, я наконец-то пойму, - сказала я, громче, чем рассчитывала. Его голова дернулась в мою сторону.
- Ты просто хочешь это услышать? – переспросил он, приподнимая бровь. Я поколебалась, но кивнула, чувствуя, что пора мне знать о происходящем. – Мой член затвердел. Так происходит, когда я возбуждаюсь. И это дерьмо не пройдет, пока я не кончу, - просто сказал он. Мои глаза расширились от удивления.
- Он становится еще больше? – ошеломленно переспросила я. Он сконфуженно глянул на меня и кивнул. – И насколько больше? – нерешительно спросила я, интересуясь, были ли девять дюймов окончательным размером.
Он смотрел на меня с минуту, прежде чем истерически захохотал. Он тряхнул головой.
– Ты серьезно спрашиваешь, насколько у меня большой член, детка? – игриво уточнил он, его раздражение, казалось, исчезло без следа. Я покраснела и кивнула, понимая, что именно это и хотела знать.
- Я хотела сказать, что Розали сказала… - Начала я, прежде чем поняла, что я несу. Он сузил глаза при звуке ее имени.
- Что блядь сказала Розали? – резко переспросил он. Я застыла, вспоминая, как обещала Розали молчать о нашем разговоре.
- Э-э, ничего особенного…, - начала я. Он приподнял бровь, очевидно недовольный моим ответом. Я вздохнула и прекратила болтать, нервно покусывая нижнюю губу. Я не хотела, чтобы она подумала, будто я не сдержала слово. Он поглядывал на меня с минуту, а потом вздохнул и взъерошил волосы.
- Просто скажи мне, хорошо? Я не передам ей ни слова, она даже не узнает, - тихо произнес он. Я смотрела на него пару мгновений и кивнула.
- Она сказала что-то вроде… что он у тебя большой, - выдавила я, ощущая, как вспыхивают щеки. Его глаза слегка расширились, и я отвела взгляд, чувствуя смущение.
|
|
- Она сказала тебе, что у меня большой член? – наконец переспросил он, в голосе было чистое изумление. Я повернулась к нему и заметила, как он борется с улыбкой. Я нерешительно кивнула, а он в недоумении уставился на меня. – Какого черта Розали Хейл говорила о моем члене?
Я пожала плечами, краска все еще заливала лицо.
– Я, э-э, спросила ее, - прошептала я. Он нахмурился от удивления.
- Ты спросила Розали, насколько большой у меня член? – переспросил он, пытаясь хоть что-нибудь понять. Я вздохнула, закусив губу.
- Я спросила ее, насколько они вообще бывают большие, а она упомянула, что девочки в школе говорили, будто у тебя больше, чем у других парней, - нервно пробормотала я. Он вздохнул.
- А ты спрашивала у нее что-нибудь еще о сексе? – спросил он. Я снова пожала плечами, отводя взгляд. Он напряженно наблюдал за мной, поэтому говорить было тяжело.
- Просто, будет ли это, э-э, больно, - ответила я. Он молчал с минуту, а потом приблизился и взял меня за подбородок, принуждая глянуть на него.
- Наверное, будет немного больно, tesoro, - мягко сказал он, выражение его лица было совершенно серьезное. – Когда – или если – это случится, обещаю, я буду настолько нежным, насколько смогу, я никогда не причиню тебе боль специально. Ты можешь говорить об этом дерьме со мной, не надо обращаться к Розали Хейл.
Я кивнула, соглашаясь.
– Я знаю. Я просто… я не понимала, что делаю, и это смущает, я боялась, что разочарую тебя, - бормотала я. Он простонал и покачал головой, обрывая меня на полуслове.
- Ты не разочаруешь меня, я ничего от тебя не жду. Я же говорил. Мы учимся вместе. Да, я могу просто трахать девушек, Изабелла, но то дерьмо, которым мы занимаемся, то дерьмо, которое мы делали на двери… Это ново для меня. Я не больше тебя понимаю, чем, черт побери, занимаюсь, - сказал он, внимательно глядя на меня.
|
|
Я вздохнула.
– Но ты знаешь, что удовлетворяет тебя, а я нет. Я не знаю, как доставить тебе удовольствие, я даже не знаю, как коснуться тебя, - сказала я. Он уставился на меня на мгновение, а потом по его губам скользнула маленькая улыбка.
- А ты не подумала, что я могу показать? Потому что, заверяю тебя, у меня с этим дерьмом проблем нет, - сказал он. Эдвард замолчал, его улыбка стала шире. – И да, он большой. Когда захочешь увидеть, просто намекни, - игриво сказал он, тихо посмеиваясь. Мои глаза распахнулись, и я уставилась на него, чувствуя, как мои губы растягиваются в улыбке. Он посмотрел на меня и одарил удивленным взглядом.
- Действительно? – переспросила я, пытаясь сдержать возбуждение. Он нахмурился и удивился еще больше. – Ты действительно… покажешь?
Он в шоке уставился на меня, приподнимая брови.
– Ты серьезно? – спросил он.
Я с энтузиазмом кивнула, даря ему улыбку, и он хмыкнул от моей реакции. Потом он пригладил волосы и качнул головой, очевидно сбитый с толку или, по крайней мере, удивленный. Я покусывала губу и рассматривала его, пытаясь сдерживать свой энтузиазм. Не отрицаю, в животе щекотало, я немного паниковала. Сердце билось все сильнее и сильнее от смеси страха и предвкушения.
- Ты хочешь сделать это прямо сейчас? – спросил он через мгновение, вопросительно приподнимая брови.
|
|
Я поколебалась с минуту, а потом снова кивнула. Он несколько раз моргнул, удивленный, рукой нервно пробежался по волосам. Эту его привычку я хорошо изучила. Потом Эдвард сидел тихо какое-то время и что-то обдумывал, не сводя с меня глаз. Мое нетерпение росло, я не могла понять, что у него на уме, может, я делаю ошибку? Наконец он улыбнулся и придвинулся ближе, наклоняясь и захватывая мои губы в поцелуе. Он глубоко поцеловал меня и толкнул на спину. Я откинулась на кровать, а он опустился сверху, но при этом старался держаться на весу. Он страстно целовал меня, и я целовала его в ответ, пытаясь показать ему все свои чувства. Нервозность спала и я подняла руки, чтобы обнять его и запустила пальцы в его бронзовые локоны на затылке. Через минуту он вытянул мою руку из его волос, мягко зажал ее и потянул вниз, между нами. Я резко выдохнула, мои глаза внезапно расширились, когда он прижал мою руку в его выпуклости в штанах поверх одежды. Я легко ощущала его твердость, и даже через джинсы чувствовалось тепло. Он слегка напрягся и оторвался от моих губ, глядя мне в глаза.
- Ты уверена? Ты не должна это делать, - мягко сказал он.
- Я уверена, - кивнула я. – Просто… я немного нервничаю. – Он улыбнулся и наклонился, даря мне нежный и сладкий невинный поцелуй.
- Расслабься, tesoro. Это только я и ты, - пробормотал он, едва касаясь моих губ. – Ты можешь остановиться в любое время.
- Хорошо, - прошептала я.
Он оторвался от меня, чтобы заглянуть мне в глаза. У него на лице было очень спокойное выражение, но глаза почти сверкали от скрытых эмоций. Там были и восторг, и удивление, и изумление, и возбуждение, и счастье, и любовь, и даже немного страха и опасения. Я понимала все его чувства только по одной причине – в этот момент я чувствовала то же самое. Я узнавала себя в нем, поэтому моя паника понемногу стихала. Это красивое создание, несмотря на весь его опыт, было просто потрясено происходящим так же, как я. Еле заметно улыбнувшись, я подалась вперед, чтобы снова поцеловать его. Я позволила глазам закрыться, и он углубил поцелуй, беря меня за руку и начиная делать круговые движения по его выпуклости. Он делал так с минуту или около того, и я поняла, что он, наверное, так поступает, чтобы подготовить меня ко всему, показать. Удивительно, насколько заботливым и понимающим он был, насколько естественно и просто ему давалась подобная забота. Эдвард доказал, что он терпеливый мужчина, несмотря на его темперамент.
Через минуту он убрал свою руку, и я начала потирать это место сама. Он оторвал мою кисть и отодвинулся от меня. Я открыла глаза и увидела, что он сел и начал расстегивать брюки. От звука расстегивающейся пряжки мое сердце в предвкушении забилось еще сильнее. Он на секунду приподнялся и стянул штаны, оставаясь в одних черных боксерах. Эдвард быстро отбросил джинсы в сторону и сел назад на кровать. Я приподнялась на локтях, и когда он повернулся на ко мне, на его губах была маленькая полуулыбка. Он лег рядом со мной, набок, так, что мы смотрели друг на друга. Он напряженно меня рассматривал, словно искал какой-то ответ, и, наконец, вытянул руку и провел указательным пальцем по моей губе.
- Такая красивая, - прошептал он. “Tanto gentile e tanto onesta pare la donna mia” ("Моя леди такая добрая и честная").
Я улыбнулась, когда слова на итальянском повисли в воздухе. Он наклонился и снова схватил мою руку. Он внимательно наблюдал за мной, его движения были медленные и аккуратные, он давал мне время отступить и изменить свое решение. Но я не собиралась – я хотела этого. Я хотела коснуться его, доставить ему удовольствие. Хотела, чтобы ему было так же хорошо, как и мне.
Он положил мою руку поверх на его боксеры. Я резко выдохнула, когда ощутила его через тонкий материал, его твердость и размер. Я начала легко массировать, не прерывая зрительный контакт, и он подмигнул мне. Он позволил легко поглаживать его через боксеры, а потом его рука выскользнула из моей и направилась ниже. Я быстро убрала руку, и он что-то достал из боксеров. Я продолжала смотреть ему в глаза, рука зависла в воздухе, борясь с желанием не смотреть вниз. Я знала, что он достал его, было видно по его лицу, его глаза горели от возбуждения. Я видела краем глаза, что его рука двигалась, плечи приподнимались, и я осознала, что он касался себя. Он не заставлял меня идти дальше, делать что-то. Он просто наблюдал, пытался найти признак стресса. Я улыбнулась, и его ухмылка стала шире, в глазах засверкали искорки. Я прикусила нижнюю губу и мысленно считала до десяти, сохраняя зрительный контакт. Это был просто Эдварда, просто мы. Он был моей безопасной гаванью, единственным светом и счастьем моего существования.
Закончив счет, я наконец-то оторвалась от его глаз и посмотрела ниже. Я застыла, глаза расширились от чистого шока, когда встретились с его мужским достоинством. Оно выступало вперед, прямое и очень шокирующее. Он крепко обвил его рукой и поглаживал по всей длине. Оно определенно было большим, и тогда я поняла, что никто не преувеличивал его размер. Я коротко глянула на его лицо, он самодовольно ухмылялся. Я снова посмотрела вниз, уголок губы подрагивал.
Эдварду Каллену определенно не нужно стесняться своего мужского достоинства – это было ясно.
Я колебалась, неуверенная в дальнейших действиях, но через минуту протянула руку. Пальцами я исследовала головку, моментально ощутив ее легкую влажность, Эдвард зашипел. Пальцы мои замерли, и я бросила на него быстрый взгляд, заметив, что он прикрыл глаза. Через секунду он приподнял веки и посмотрел на меня, на губах играла озорная улыбка. Краска залила мое лицо, когда мы встретились глазами, и я отвернулась, снова рассматривая его мужское достоинство. Я опять коснулась головки, собирая капли влаги кончиками пальцев, и медленно провела по всей длине. Эдвард убрал свою руку и начал легонько поглаживать мое плечо. Я оглянулась и отметила, что он снова закрыл глаза. Его член стоял прямо, безо всякой помощи, и я удивленно наблюдала, как он подергивается. Поколебавшись пару секунд, я снова задвигала рукой, изучая его пальцами. Эдвард лежал смирно, прикрыв глаза, и легонько потирал мою руку, я поняла, что он просто терпелив сейчас и позволяет мне освоиться. Я исследовала каждый его дюйм своими пальцами, ощущая тепло кожи и его твердость, привыкая к длине и толщине. Честно говоря, я ждала, что будет страшно, но не было. Удивительно было видеть эту часть Эдварда, которую он не показывал ранее, смотреть, как он лежит здесь и полностью отдает себя в мои руки.
Через минуту я обхватила его рукой, ощутив его член в своей ладони. Эдвард тихонько застонал, его рука спустилась по моему плечу. Он положил ладонь сверху моей, крепко ее обхватывая и начал медленно поглаживать себя вверх и вниз. Моя рука под его слегка дрожала, но не от страха, а от нервов, и я задумалась, чувствует ли он это. Видит ли он мое беспокойство. Я посмотрела ему в лицо, ожидая увидеть его глаза закрытыми, но встретилась взглядом с двумя изумрудами, и напряжение в них ошеломило меня. Он водил нашими руками по всей длине, крепко обхватив его. Я ощущала его тепло, приток крови под кожей и то, как он подрагивал у меня в руке. Дыхание Эдварда стало прерывистым, он облизал губы, а потом приподнялся и прижался к моему рту. Я приоткрыла губы, и он углубил поцелуй, его язык переплелся с моим. Сердце забилось быстрее, дыхание ускорилось, когда он начал еще жестче массировать нашими руками свое достоинство. Ощущение его губ, его твердости в ладони послало тысячи искр по позвоночнику и прямо к центру моей женственности. Я возбудилась, желание пронзило меня. Он издал гортанный стон и задвигал нашими руками все быстрее, стискивая их все больше. Я ощутила легкую пульсацию, его член стал еще больше в моей ладони.
- Cosi scopare buon, – бормотал он, его губы почти касались моих. Голос был хриплым от страсти. – Черт, твоя рука удивительна, tesoro.
Я непроизвольно улыбнулась, от его слов по телу прошла еще одна вспышка. Тот факт, что я доставляла Эдварду удовольствие, сводил меня с ума, я ощутила, как увлажнилась. Он застонал, отрываясь от моих губ и откидываясь на спину. Сохраняя скорость движений наших рук, вторую свою руку он разместил между нами. Я заглянула ему в лицо и заметила, как он внимательно на меня смотрит. Он легенько сжал свободной рукой мою грудь. Потом пробежался к животу, не прерывая взгляд, пока его пальцы не залезли мне в брюки. Он поколебался пару секунд, прежде чем скользнуть ими мне в трусики. Я судорожно вздохнула, когда пальцами он провел по моей чувствительной точке.
– Господи, ты такая влажная, детка, - выдохнул он. Я издала стон от звука его голоса, его пальцы, прижатые к моему центру, заставляли тело трепетать. – Вот так, любимая, я хочу, чтобы тебе тоже было хорошо.
Я застонала и прикрыла глаза, когда Эдвард ускорил движения наших рук на его члене. Его дыхание становилось еще прерывистее, с губ слетали гортанные звуки. Я стонала и приподнимала бедра, навстречу его руке, волны удовольствия пронзали меня. Напряжение становилось невыносимым, мышцы напряглись, и ноги начали подрагивать. Я прикусила губу и откинула голову назад, ощущая, что вот-вот взорвусь. И тут я достигла пика и закричала, все тело, словно парализовало. Я ухватилась за Эдварда еще крепче, и он громко застонал, двигая наши руки еще быстрее. Он начал издавать пронзительные звуки, громкие хрипы, а иногда – и отрывки слов, большинство на итальянском, и несколько раз вырвалось "черт". Я открыла глаза, когда оргазм закончился, и посмотрела на Эдварда, дыхание мое становилось спокойнее, но тело еще трепетало. Он плотно зажмурился, его зубы были сжаты, а выражение лица говорило о невероятном удовольствии. Через секунду он нахмурил нос, его тело обмякло, а член пульсировал и подрагивал у меня в руке. Он откинулся на спину и несколько раз толкнул бедра вперед, прежде чем громко застонать. Я посмотрела вниз и увидела, как его мужское достоинство становится даже тверже, и тут мои глаза расширились от шока, когда оно запульсировало, и появилась белая жидкость. Он продолжал кричать, пока еще несколько раз массировал член, и белое вещество попало нам на руки. Оно было вязким, почти густым и немного липким. Он все еще пульсировал, но напряжение спадало, и Эдвард замедлил движения наших рук, погладив его еще несколько раз, прежде чем остановиться. Он ослабил хватку, но не убрал руку, и на моих глазах член начал уменьшаться. Я удивленно наблюдала все это, абсолютно ошарашенная происходящим.
- Черт, - выдохнул Эдвард через минуту.
Я подняла на него глаза и увидела, как он смотрит на меня. Он тяжело дышал, на лице была расслабленность. Его зеленые глаза были такими яркими и проницательными, что я улыбнулась. Он вернул мне улыбку и убрал руку от меня, издавая стон и вытирая кисть о рубашку. Я, наконец, отпустила его, посмотрев вниз и заметив, что член больше не стоит, и явно уменьшился. Эдвард вытянул руку из моих трусиков, задевая мою точку, отчего я закричала – она была чувствительной и до сих пор подрагивала. Он ухмыльнулся, с губ сорвался смешок. Он наклонился и спрятал свое достоинство в боксеры, застонав, пока он это делал. Он перекатился на бок, чтобы посмотреть на меня и широко улыбнулся, выглядел он абсолютно довольный собой.
- Это было… ну знаешь… нормально? – нерешительно спросила я. Он счастливо и беззаботно рассмеялся.
- Не обращай внимания. Это как гребаные фейерверки на 4 июля, - с энтузиазмом сказал он. Я слегка нахмурилась от непонимания, а он засмеялся.
- Что? – спросила я. Он просто улыбнулся и покачал головой.
- Это было захватывающе, - ответил он. – Спасибо тебе. Для тебя все было нормально, да? Я не завел тебя слишком далеко, ведь так? – быстро уточнил он, его голос моментально из счастливого превратился в почти паникующий.
- Нет, все в порядке. Для меня это было, э-э, немного необычным, вот и все, - ответила я, неуверенная, как описать это. Он улыбнулся и кивнул.
- Хорошо. И мне действительно нужно принять гребаный душ, потому что я чертовски липкий, но сейчас мне очень лень. Не думаю, что смогу двигаться, - пробормотал он.
Я улыбнулась.
– Понимаю, о чем ты. Я тоже весьма липкая. – Сказала я, держа руку на расстоянии. Он тихо хмыкнул.
- Ну, тогда, думаю, мы можем быть ленивым и липкими вместе, - сказал он, пододвигаясь и обнимая меня. Я тут же прижалась к нему и засмеялась, когда он покатился со мной по кровати, остановившись, когда мы попали на подушки. Он крепко прижал меня к себе, его любовь так явно сквозила в каждом его жесте, что я физически ее ощущала. Я как будто парила в воздухе на крыльях эйфории.
Мы тихонько лежали пару минут, просто получая удовольствие от близости, прежде чем Эдвард встал и пошел в ванную. Он вернулся оттуда и забрался назад на кровать, глядя на стол.
- Откуда пришла коробка? – сконфуженно спросил он. Я моментально нахмурилась, не понимая, о чем он, прежде чем вспомнила мужчину с посылкой.
- Какой-то мужчина на коричневом грузовике с надписью UPS привез сегодня, - ответила я. – Она была на твое имя, а я расписалась.
Он удивленно глянул на меня.
– Ты расписалась? – переспросил он. Я посмотрела на него и кивнула, не понимая, что тут такого странного. Он коротко засмеялся. – У тебя начинает чертовски хорошо получаться с литературой, детка, скоро сможешь писать поэмы о любви и прочее дерьмо, - игриво сказал он. Я захохотала, а он тихо посмеивался вместе со мной. Сейчас Эдвард был явно в хорошем настроении, его радость была очевидна как белый день. – Я рад, что посылка пришла сегодня. Я боялся, что это дерьмо не привезут до Рождества, и ты останешься без подарка.
Мои глаза от удивления распахнулись, и я уставилась на него, ошеломленная сказанным.
– Подарок для меня? – нерешительно спросила я. Он нахмурился и кивнул.
- Да, и что, черт побери, в этом странного? Ты что думала, я ничего тебе не куплю? – спросил он. Я моргнула несколько раз, сбитая с толку, как отвечать на это.
- Э-э, наверное, я просто не ожидала подарка, - сказала я. Он вздохнул.
- Хорошо, теперь будешь. Потому что я приготовил тебе подарок. И думаю, ты получишь больше одного, бьюсь об заклад, черт побери, что все тебе что-то подарят. – Я в шоке уставилась на него, полностью ошарашенная.
- Но я… э-э… я же не могу подарить тебе подарок, - промямлила я. Он открыто улыбнулся.
- Ты уже подарила мне мой подарок, Изабелла. И мне даже не пришлось его разворачивать. Лучший, черт возьми, подарок на земле, - сказал он абсолютно серьезным тоном. Он ожидающе смотрел на меня, очевидно ожидая какой-то реакции. Я вздохнула и кивнула головой. Он притянул меня ближе к себе, заключив меня в объятия.
- Мне так хочется, чтобы я могла что-то купить, - мягко проговорила я.
- Мне не нужно, чтобы ты что-то покупала, - промурлыкал он мне в ухо. – Но у нас впереди еще не одно Рождество, ты еще успеешь, черт возьми, меня избаловать, раз уж мы говорим об этом дерьме.
Я улыбнулась про себя, ощущая, как внутри зашевелилась надежда, она всегда появлялась, если Эдвард говорил о совместном будущем, где не нужно будет прятаться, или притворяться.
- Вы ребята обычно празднуете Рождество в компании? – с любопытством спросила я. Эдвард вздохнул.
- Не совсем. У нас мало тут родни, поэтому только мы. Думаю, что моя тетя Эсме приедет на несколько дней в этом году. Она сестра отца и довольно приятный человек, тебе она понравится. Она будет хорошо к тебе относиться. Кроме нее еще будет ее муж, как ты знаешь, он брат Джейн, у нас мало родственников. Дедушка мертв, а с бабушкой мы не видимся, - сказал он с легкой грустью в голосе. Я поняла, что вопрос семьи для него болезненный.
- Почему ты не видишься с бабушкой? – спросила. Он снова вздохнул.
- Она на домашнем уходе в Чикаго, у нее деменция или что-то в этом роде. Точно не знаю, может это болезнь Альцгеймера. Без разницы, она потеряла память и ведет себя как другой человек, и отец не хочет, чтобы мы были рядом из-за того дерьма, которое она говорит. Он иногда навещает ее, каждый раз, когда бывает в Чикаго, а мы не ездим. Она никогда не одобряла мою мать, она хотела, чтобы отец женился на "запретном плоде", как она это называла, - сказал он.
- Что такое запретный плод? – переспросила я. Он рассмеялся.
- Запретный плод – это сленг, так называют чистокровных хорошеньких итальянских девочек, - сказал он. – Очевидно, у моей бабушки было немало планов на то, как отец выберет себе одну из них, но вместо этого он женился на золотоволосой ирландке. Ирландцы и итальянцы в Чикаго никогда не ладили, поэтому его поступок для нее словно плевок в лицо. Она молчала долгие годы, но очевидно, когда стала старше, начала выражать свою неприязнь к моей матери в очень нелицеприятных выражениях.
- О, - просто сказала я, немного удивленная и расстроенная этим фактом. Я не обвиняла доктора Каллена в том, что он держал мальчиков подальше от нее, было видно, что вопрос с их матерью был крайне щекотливым. – А что с семьей твоей матери?
Он молчал с минуту, и я задумалась, может, я задала не тот вопрос, может, я разозлила его, и тут, наконец, он тихо заговорил.
– У нее ее не было. Она не из города была. Она родилась в Ирландии и эмигрировала. Вероятно, она получила гражданство, когда вышла за отца, а ее семья умерла очень давно, мы никого из них не знали.
Я кивнула, увидев в этом смысл.
– А ты никогда не пытался их найти?
- Нет, - тихо ответил он. – Они никогда не искали мою мать, не интересовались, что с ней случилось, так какого хрена я должен был их искать? Понятия не имею, знал ли их отец, он не говорит об этом, но моя мать это дерьмо не упоминала. Черт, я даже не знал, что она родилась в Ирландии до того момента, как ее убили и я нашел бумаги в офисе отца, ее гражданство и свидетельство о рождении и прочее дерьмо. Я спросил его и он объяснил, что она иммигрировала сюда, ее родители умерли, и у нее больше никого не было.
Я кивнула. Мы оба молчали с минуту, думая о своем. Я размышляла о матери Эдварда, о том, что у нее никого не было, кроме мужа, и как, наверное, она была предана семье. Я подумала, что у нас с ней много общего, у нас не было родных.
- Раньше я мечтала иметь большую семью, - мягко сказала я через мгновение. – Когда я была младше, у меня было много воображаемых друзей. Мама всегда смеялась, она рассказывала, что как только я начала ходить и говорить, у меня было много разговоров с выдуманными людьми, я объясняла ей, что это мои братья и сестры, или даже мои дети. Она находила это очаровательным, часто повторяла, что когда я вырасту, у меня будет очень большая семья. Так мило с ее стороны. Она не хотела горькой правдой разрушать мои мечты.
Эдвард крепче прижал меня к себе, обнимая. Он зарылся лицом в мои волосы и вздохнул. Мы лежали тихо, и хоть было еще рано и солнце не село, я устала. Я ощутила, как веки тяжелеют и почти заснула, когда раздался голос Эдварда, такой тихий, что почти неслышный.
- У нас может быть большая семья.
Глава 35. Центр твоего существа [u15]
"Хочу, чтобы вы стали всем тем, что находится
глубоко в центре вашего существа"
Конфуций
Эдвард Каллен
Рождество.
Не могу врать: я ненавидел это дерьмо. Когда был ребенком, я принимал в нем участие, потому что мама делала его особенным: пекла рождественское печенье как будто на целую неделю и рассказывала истории о Санте и прочем дерьме. Мы всегда были все вместе, как семья, смотрели "Рудольфа" и "Фрости", и "Эту замечательную жизнь". Она непременно напевала рождественские песни и практически, черт возьми, умоляла меня подыгрывать их для нее на пианино, а раз это была моя мама, то, конечно, я бы нахрен не смог сказать ей "нет", хотя в глубине души и дико презирал рождественскую музыку. Этого времени года я всегда ждал с жутким нетерпением. Но после того как она умерла, я потерял всякий интерес к этому празднику. Я полагаю, что в принципе потерял всякий интерес ко всему в своей жизни, но особенно к Рождеству.
В первое Рождество после ее смерти отец еще не пришел в себя, и поэтому мы были не только без нее, но также и без него. Сначала у нас были оба родителя, и вдруг не осталось ни одного. Тогда прошли всего лишь два месяца, как умерла мама, и за все это время мы едва ли видели его. На самом деле мы едва виделись с ним на протяжении всего первого года после ее смерти. Он резко изменился за это время, почти до неузнаваемости. Прошло несколько лет, прежде чем он действительно начал приходить в себя, и пока, наконец, снова не стал относиться к нам, как и все отцы к своим семьям. Рискну предположить, что таким отстраненным был он все это время из-за чувства вины и стыда за случившееся, и это чувство вины он носит в себе до сих пор. Мы оставались в Чикаго еще достаточно долго: ради меня, чтобы я мог оправиться от пулевого ранения и ради мамы, чтобы похоронить ее, а потом тетя Эсме погрузила нас, трех мальчиков, в машину и повезла через всю страну в этот дом в Вашингтоне. Мы были такими юными, что действительно, черт возьми, ничего не понимали, мы все еще горевали и были сбиты с толку происходящим, не понимая, где же папа. Эсме осталась с нами на тот первый год, а отец появлялся, может быть, раз в месяц, но он был такой холодный и отчужденный, что, казалось, будто на самом деле его не было. Когда приезжал, он едва ли удостаивал меня взглядом, и тогда я решил, что это потому, что он считает меня виноватым... Черт, я и сам обвинял себя. Но после всех этих лет я понял, что это было вовсе не потому, что он считал, что я сделал что-то неправильно, а потому, что я был так чертовски похож на нее. Многим людям, которые действительно знали мою мать, тяжело было мириться с этим. Они говорили, что я настолько похож на нее, что это ошеломляет их; так что я мог себе представить, каким страшным адом было для отца находиться рядом со мной, когда он оплакивал ее. Наконец, в один прекрасный день, спустя несколько дней после первой годовщины со дня ее смерти, он появился и на этот раз остался. Эсме проторчала с нами еще несколько недель, я думаю, для того, чтобы убедиться, что отец не собирается встать посреди ночи и нахрен свалить от нас. К тому времени у нас уже была Нонна, так как он привез ее во время одного из своих визитов и практически подкинул ее нам перед тем, как снова уехать. В Чикаго у нас никогда не было рабов, так что для нас, детей, это оказалось чем-то вроде шока, но Эсме помогла ей освоиться, а нам – привыкнуть к ее присутствию. Она сказала нам всегда относиться к ней беспристрастно, и когда она убедилась, что папа был достаточно надежен, чтобы она могла уехать, тут же удрала обратно в Чикаго.
Думаю, что из-за отсутствия отца в тот год очень страдал Джаспер, потому что это было как раз то время, когда формировалась его личность. Он реально стал чертовски чувствительным и эмоциональным, каким не был никогда раньше. В детстве Джаспер был жестоким, буйным... тогда он был маленьким воином. Но смерть мамы очень сильно повлияла на него, он смягчился, и я знаю, что он чертовски боялся потерять также и отца. Я же был не очень расстроен его отсутствием, потому что и сам, черт возьми, тогда пропал. В том году я был как зомби, ни с кем не говорил и даже ничего не делал. Эсме с каждым днем все изобретательнее старалась заставить меня говорить или смеяться, предпринимала попытки заставить меня играть на пианино, но я просто сидел и смотрел в гребаную пустоту, полностью ее игнорируя. Я любил Эсме, но она не была моей матерью, поэтому я не хотел слушать ее глупые ослиные шутки или играть для нее на этом проклятом пианино. Моя мать умерла, и раз ее больше нет, то мне, мать вашу, было на все наплевать.
Эсме пыталась сделать то первое Рождество особенным, стараясь дать нам, мальчишкам, немного счастья в нашей мрачной жизни, но он превратился в абсолютную гребаную катастрофу. Джаспер сломался и плакал как проклятый младенец, а чертов Эмметт впал в истерику и орал, потому что после того, как умерла мама, и ушел отец, он стал раздраженным и злым, а я просто сидел, сложа руки, игнорируя их всех и положив на все. Эсме плакала, потому что все мы стали очень испорченными, а она ничего не могла с этим поделать. Эсме хотела помочь нам, и исправить все это, но в тот день она поняла, что ей это не под силу.
Последующие Рождественские ужины проходили немного лучше. Отец был рядом и настаивал, чтобы мы ставили шоу и делали вид, что счастливы и довольны, потому что этого хотела бы мама. Да, он, черт возьми, использовал память о маме, чтобы манипулировать нами, а мы позволяли ему, потому что он так же, как и все мы, был сломлен.