заболевании как о тяжелом страдании. Отмечается высокий рейтинг остео- хондроза как серьезной патологии по сравнению с другими заболеваниями у пациентов с неадекватным двигательным стереотипом.
В отличие от терапевтической патологии, при которой патогенным для психической деятельности становится состояние длительного хронического заболевания и изменение системы отношений личности происходит посте- пенно, в рамках хирургической патологии отмечается значимость психологи- ческого операционного стресса (предоперационного и постоперационного). Основными проявлениями операционного стресса выступают эмоциональ- ные феномены, чаше других — тревога.
Необходимость оперативного хирургического вмешательства способна так- же формировать поведенческие девиации. В хирургической практике значи- мым оказывается поведенческая стратегия выбора пациентом способа лече- ния. Больной, нацеленный на психологическую стратегию «избегания неудач», будет относиться к оперативному вмешательству как к последнему средству снятия болезненных проявлений и согласится на операцию лишь после того, как будут использованы все иные палиативные способы. Пациент же, испо- ведующий психологическую стратегию «стремления к успеху», самостоятель- но может обратиться за хирургической помощью и настаивать на скорейшей операции даже в относительно спокойном периоде. Суть психологических отличий этих пациентов заключена в принятии существующего патологичес- кого состояния и отношении к риску его ухудшить в процессе терапии. «Не было бы хуже» — принципиальная психологическая позиция пациента, при- нимающего болезненные симптомы своего заболевания и старающегося адап- тироваться даже к самым тяжелым из них. Он страшится потерять то, что имеет, и впоследствии раскаиваться за собственное решение произвести операцию.
«Лучше пусть будет хуже, чем терпеть то, что есть» — позиция другой группы пациентов, соглашающихся рисковать и идти на операцию ради кардиналь- ного улучшения собственного состояния здоровья. При этом у первых истин- ное состояние здоровья может быть лучшим, чем у вторых.
Психофизиологическая и психологическая адаптация человека после пе- ресадки органов и тканей (в частности, пересадки сердца) является одной из наиболее сложных для пациента. «Я демон Франкенштейна, живу с сердцем, которое мне не принадлежит», — были одни из первых слов, произнесенных первым пациентом с пересаженным донорским сердцем. Как показали ис- следования психологов, после подобных операций нередко отмечаются серь- езные психологические изменения вплоть до «изменения нравственных и моральных установок личности» (М. Бакстон). Это связано с тем, что пере- садка донорского сердца осознанно или бессознательно расценивается паци- ентом как вторжение не только в сому, но и в душу человека. Больной становится склонным анализировать связь сердца с душевной жизнью чело- века-донора, оценкой возможности жизни после смерти и других философс- ких вопросов. Под нашим наблюдением (В. Д. Менделевич, Д. А. Авдеев) на- ходился пациент Б., 48 лет, с диагнозом «ишемическая болезнь сердца, стенокардия напряжения, прогрессирующая с частыми приступами острой
ГЛАВА 8. ДЕВИАНТНОЕ ПОВЕДЕНИЕ УСОМАТИЧЕСКИ БОЛЬНЫХ
коронарной недостаточности, постинфарктным кардиосклерозом», которо- му была произведена аллотрансплантация сердца.
Из психологического анамнеза Б.: до операции характеризовался спокой- ным, уравновешенным человеком, ответственным исполнительным работ- ником (служащий одного из промышленных предприятий), не отличавшим- ся религиозностью. Динамика психического состояния до и после пересадки сердца выглядела так. В течение 5 месяцев от момента согласия на опера- цию был адекватен. В психическом статусе отмечалась астеническая симп- томатика. Пациент в силу особенностей своего характера (настойчивость, ответственность и др.) активно добивался направления на операцию по трансплантологии в лучшую клинику страны к известному хирургу. По его словам, «ни минуты не колебался, что это единственно правильное реше- ние для сохранения жизни в условиях болезни сердца». После того как кон- сультантами-хирургами было дано согласие на оперативное вмешательство и предполагалось лишь ожидание подходящего донорского сердца, психо- логическое состояние больного несколько изменилось. У него появились опасения возможных послеоперационных осложнений, результативности операции, которые, однако, не носили стойкого характера и рационализи- ровались пациентом без использования транквилизирующих средств. В по- стоперационном периоде соматическое состояние больного соответствова- ло тяжести проведенной операции. Через несколько часов после выхода из наркоза в сознании больного возникла мысль: «Я, наверное, изменился, я стал другим». Появление таких «назойливых» мыслей было для самого боль- ного неожиданным и неприятным. Первое время он не мог точно сформу- лировать свои негативные представления о появившихся изменениях: «Ду- малось, что по-другому стал чувствовать, прислушивался к работе нового сердца. Ожидал, что вдруг оно остановится и все усилия пойдут насмарку, зряшными станут попытки возродить себя». Периодически в момент ухуд- шения соматического состояния появлялись мысли о том, что напрасно он добивался операции, прикладывал к этому столько усилий. В такие момен- ты был печален, настроение ухудшалось до степени депрессии. Не интере- совался практически ничем, кроме собственного самочувствия, не выражал радости при встрече с родственниками. Через два месяца после выписки из стационара, пристально следя за изменениями сердечного ритма, стал выс- казывать следующие предположения: «Наверное, мне пересадили какое-то ненормальное сердце или, может быть, в этом сердце клубок неразрешен- ных проблем?., скорее всего, там неразделенная любовь» (больной распола- гал сведениями о том, что донорское сердце принадлежало 21-летнему суй- циденту). Он характеризовал переживаемые ощущения как «состояния психологического дискомфорта» и далее пояснял схематично: «Сердце — это основной орган человека, в моей груди сердце молодого парня — кто же я такой?» В определенной степени больного стало смущать, что донор был человеком другой национальности. «Теперь я — гибрид», — с грустью заяв- лял он. Через пять месяцев после операции пациент продолжал беспоко- иться по поводу пересаженного чужого сердца. У него отмечались эпизоды