– Как она в постели, Витя? – болея за него, полюбопытствовал Казарян.
– Да иди ты! – не принял юмора Кузьминский. – Мне же работать надо, я по ночам работаю...
– Вот и будешь работать по ночам, – успокоил Казарян.
– Где у нее телефон: в комнате или на кухне? – спросил Смирнов.
– На кухне.
– А в комнате телефонная розетка имеется?
– Откуда я знаю?! – возмутился Кузьминский.
– Ты к ней как сыскарь пришел, все должен был замечать. А у телефона поводок длинный или короткий?
– Короткий, по-моему.
– Значит есть розетка в комнате. Такие девицы очень любят разговаривать по телефону с комфортом. На кухне не отвлекаясь от приема пищи, в комнате – лежа. Когда он позвонит, ты, если она возьмет трубку на кухне, воспитанно переместишься в комнату, если она будет говорить в комнате, то на кухню. И спокойненько подключишься. Мы тебя гонконгской трубкой обеспечим. Это очень важно, Витя, это определение местонахождения. Если он в ближнем Подмосковье, в городках, которые обозначены на карте, то в тех местах, как правило, автоматики нет, соединяют телефонистки, которые обычно называют пункт вызова. Ну, а если нет, то будешь делать выводы из разговора.
– И как долго мне комедию с любовью ломать?
– До упора, Витя. Пока он не позвонит.
Вляпался Витя Кузьминский, ох и вляпался! Он понуро сидел в кресле, опустив в безнадеге руки меж колен. Трое подчеркнуто сочувственно смотрели на него, делая вид, что вошли в его положение. Казарян очень серьезно возвестил:
– Если партия сказала: «надо», комсомольцы отвечают: «есть!»
Кузьминский не отреагировал на его ерничество. Мотнул головой, отряхнулся, встрепенулся (а что оставалось делать?) и бодро спросил:
– А вы-то сами что-нибудь раскопали?
– Самую-самую малость, – признался Смирнов. – Выявили наиболее близких к нему соратников по партии, которых следует прижать в первую очередь. Но нет, нет на них пока серьезной компры. Чтобы прижать по-настоящему. Во всяком случае, определили места их пребывания, нынешние контракты и возможные подходы. Технические службы нашего дорогого Игоря Дмитриевича помогли выяснить, кому принадлежат пятизначные телефоны. Это первые отделы. Завтра я и Алик попытаемся внаглую скатать на один объект, у Алика в этом городе знакомый имеется, так что экспедиция у нас на весь день. Роман берет на себя одного из соратников, он знает его, и слабинки знает, на которых можно поиграть.
– А я? Что мне завтра делать?
– Тебе задача определена, – напомнил Казарян. – Трахаться. Сегодня, завтра, послезавтра... Будет трудно, очень трудно, но ты же советский человек!
К профессорскому дому на Ломоносовском Сырцов прибыл как обычно – к половине восьмого. Знал наверное, что измениться вряд ли что могло за сутки, но работа есть работа и к тому же, как говорят футболисты, порядок бьет класс. Обычная черная сыщицкая маета – проверка объекта. Вошел впустой притихший подъезд, даже лифт молчал – рано еще для обитателей этого дома. Пройдя не экономно обширные помещения, спустился на несколько ступенек к запасному выходу во двор. Здесь все, как вчера, как позавчера, как месяц тому назад, год, два: площадка перед двустворчатой дверью являла собой нелепое подобие мавзолея – камень на камень, кирпич на кирпич. Когда-то очень давно управдом распорядился, видимо, сложить оставшиеся после ремонта стройматериалы именно здесь. Временно, естественно. И с тех пор возможность проникнуть кому-либо в дом со двора была равна возможности барона фон Грюнвальдуса, доблестного рыцаря, взять замок.
Сырцов проехал на лифте до самого верха, трижды выборочно останавливаясь на казавшихся ему подозрительных этажах. Выходил, осматривался, прислушивался. Вроде все в порядке. Спустил и вернулся в автомобиль, который был поставлен так, чтобы видны были все подходы и подъезды. Затылком приткнулся к углу между сиденьем и боковым стеклом, одну ногу закинул на сиденье, другой, на полу, поддерживал устойчивое равновесие – расслабился, чтобы ждать, долго ждать. Сергей Сергеевич выходил к своему «фольксвагену» не раньше половины десятого. Хотя и говорится: «Солдат спит - служба идет», Сырцов не позволял себе задремать. Такие бабки надо отрабатывать добросовестно.
Двинули к продмагам старушки-пенсионерки. Побежали, тряся ранцами, в школу ребятишки. Мало ребятишек в этом доме. В девять, задолго до начала занятий, для того, чтобы прогуляться парком, пошли немногочисленные профессоры. И сразу же за ними – энергичная стая нуворишей, в последнее время путем обмена и покупки обильно проникших в этот дом. Треск стоял: нувориши хлопали дверцами лимузинов иностранного производства. С минуты на минуту должен был появиться работодатель.
Но случилось экстраординарное: первой покинула пенаты молодая супруга, имевшая обыкновение нежиться в постели до десяти по крайней мере. Сегодня спортивно-джинсовая Татьяна Вячеславовна страшно деловито проследовала к «Ситроену» и, сразу же, не разогревая мотор, рванула с места.
Что ж, поехали. Вывернув на проспект Вернадского, она погнала «Ситроен» во все тяжкие. Проскочила светофор у Университетского (он еле успел за ней), на недозволенной здесь скорости помчалась по метромосту. С мостового горба Сырцов увидел перспективу и успокоился: на спуске гаишников не было. Благодушествуя, чуть не пропустил ее беспардонный поворот направо и еще направо – под мост. На ярмарку она что ли? И точно, на ярмарку. Пристроила «Ситроен» на полупустой еще стоянке и двинулась вдоль поперечного ряда палаток. Здесь надо вести даму на ногах. Мало ли что, место весьма бедовое, народец всякий шныряет. Отпустив ее метров на пятнадцать, Сырцов тронулся вслед.
Каждая палатка, как универмаг: на продажу все – от жвачки до телевизора. Позевывая от по-осеннему неласковой утренней свежести, неразогретые дамочки и девицы неодобрительно поглядывали на редких покупателей и многочисленных зевак из-за немытых стекол.
Татьяна Вячеславовна притормаживала у всех палаток подряд, окидывала опытным глазом выставленный товар и шла дальше. Дошла до конца ряда и, в том же ритме обойдя пятачок, двинула внутрь расположенных по линиям бесчисленных павильонов.
Вот тут-то вести посложней. Обязательно надо ходить следом: в павильонах служебные выходы. А как не намозолить ей глаза, если в помещении покупателей раз, два и обчелся? Сырцов старался, очень старался, даже подустал к концу похода. Татьяна Вячеславовна мило о чем-то расспрашивала продавцов, улыбалась, кивала головой, соглашалась, то мотала ею, отрицая некую возможность. В одной из палаток даже за кулисы ненадолго зашла. Слава Богу, кончилось все.
На стоянке она уселась в «Ситроен». Уселся и Сырцов в «семерку». Зашелестели стартерами. Сырцов ждал, когда она тронет с места «Ситроен». Но «Ситроен» с места не тронулся. Неожиданно Татьяна Вячеславовна выскочила из него и зашагала вдоль автомобильной шеренги. Сначала Сырцов наблюдал за ней боковым зрением, потом, через зеркало заднего обзора – наружного и внутреннего. Затем она исчезла в мертвой зоне и вдруг сказала ему, склонившись к открытому с его стороны окошку «жигуленка»:
– Нравишься ты мне, мент. Особенно в этой куртке. Здесь, на ярмарке купил что ли? – и, не собираясь ждать ответа, приказала: – Поехали к тебе!
Рысью возвратилась к «Ситроену» и, не оглядываясь (знала, что он следует за ней), понеслась по Вернадского в обратную сторону. За гостиницей МВД сбросила скорость, скорее всего для того, чтобы не пропустить нужный дом. Не пропустила, вырулила к его подъезду. Вылезла и - руки в карманы куртки, ноги на ширине плеч – сурово, как гаишник, наблюдала за его парковкой. Он молча подошел. Она продолжала приказывать:
– В гости приглашай.
– Прошу, – Сырцов приглашающе указал рукой на двери подъезда.
В прихожей она повесила джинсовую куртку на вешалку и осталась в фирменной маечке, удачно подчеркивавшей ее кардебалетные стати. Прошла в комнату, уселась на диван-кровать и оценила квартиру:
– В общем, у тебя ничего. Я думала – хуже, – теперь осмотрела квартиросъемщика по-настоящему, но сделанных выводов не огласила,попросила только миролюбиво уже: – Выпить хочется, дорогой мой милиционер. Что у тебя имеется?
Он стоял в дверях, прислонившись плечом к притолоке. Ответил однозначно:
– Водка.
– Ну уж! – она решительно встала, порылась в кармане куртки, нашла ключи и вышла к «Ситроену». Он в окно наблюдал за ней.
Она вернулась с бутылкой «Энесси» и двумя лимонами. Бутылку поставила на хлипкий журнальный столик, а лимоны протянула Сырцову:
– Порежь потоньше.
Он порезал лимоны и сырку вдобавок, разложил по тарелкам, прихватив две рюмки, перенес все это из кухни на журнальный столик. Усаживаясь в кресло, сказал ей на всякий случай:
– Ты же за рулем.
– Милиционеры к хорошеньким женщинам снисходительны.
– Это к хорошеньким, – показал, наконец, зубки Сырцов.
– А ты, хотя тоже мент, не снисходителен.
– Я – бывший мент.
– А теперь топтун, – добавила за него Татьяна Вячеславовна. – Так что не тебе судить: хорошенькая я или нет.
– Успокойся. И для мента и не для мента ты – хорошенькая.
– Зачем укусил тогда?
– Для порядка. Чтобы не заносило тебя, – он разлил по рюмкам, поставил бутылку на стол, весело заглянул ей в глаза: – Для чего ко мне пожаловала, завоевательница?
– Отдохнуть, – высокомерно призналась она. – Аристократка, которой надоели приемы, рауты, презентации, премьеры и вернисажи, в пресыщении спустилась на дно. Фильм «Сладкая жизнь». Лимита ты, лимита!
– Сам-то ты кто такой, мент недоделанный?! – взъярилась она.
– Да, и я – лимита, – миролюбиво признал их равенство Сырцов, поэтому тебя и распознал. Так что не особо старайся павлиний хвост распускать.
– Сам-то откуда? – спокойно – собрала в палочку павлиний хвост – поинтересовалась она.
– Мы-то? Мы-то брянские, – ответил он и взял рюмку. – Выпьем?
– Ты же за рулем, – издевательски повторила она его слова.
– Я всегда за рулем. И никогда не нарушаю правил. Поэтому меня и не задерживают.
– Так и не нарушая правил до Москвы доехал, – догадалась Татьяна Вячеславовна. – Тихо-тихо, потихоньку, кривыми дорожками.
– Прямыми, дурында! ВДВ, Афган, школа милиции и МУР по распределению, – зачем-то поведал о себе Сырцов. А вот зачем: – Хочешь, про твою дорожку расскажу? Три года подряд в театральный институт поступала – не поступила. В конце-концов седой гражданин, который утешил тебя после второго провала и утешал в течение двух лет, воткнул тебя на какой-то конкурс – красоты ли, на лучшую фотомодель, манекенщиц – не знаю. Первого места ты, конечно, не заняла, но тебя заметил второй седой гражданин и (ты уже пообтерлась, движением позанималась), тоже утешая, пристроил в ресторанный кордебалет. Ну, а там поклонники от рэкетира до банкира. И спокойная гавань, наконец – Сергей Сергеевич. Судя по говору, с юга. Ростовская что ли?
– Где ты все про меня разнюхал, мент?
– Да не разнюхивал я, Танюша, – после первого проигранного сета на ярмарке Сырцов удачно набирал очки. – Просто профессия у меня такая – угадывать, – он снова поднял рюмку. – За Москву!
– Пропади она пропадом, – добавила Татьяна и по-мужски махнула рюмашечку.
Выпил и Сырцов, вертя рюмку в пальцах и глядя на нее же, спросил:
– Как ты узнала про меня?
– Заметила. Ты же за мной, как хвост. Вот я и заметила.
– Врешь ты. Ты не могла заметить меня, я бы почувствовал это. Я – хороший сыщик, Танюша. Сергей Сергеевич сказал?
– Да иди ты! – послала куда надо Татьяна и быстренько разлила по второй. – Давай за наш фарт, чтобы не кончался!
– Будем считать, что и у меня фарт, – не особо согласился Сырцов, но выпил.
Она скривилась от лимона, зажмурилась, помотала головой и вдруг встала. И его попросила:
– Встань.
Он, не торопясь, поднялся, встал напротив и попросил тоже. Попросил ответить:
– Зачем я тебе понадобился?
Правая ее рука коснулась его здоровенной шеи, проникла под рубашку, погладила по плечу, дошла до мощной мышцы и вновь вернулась к шее, соединясь с левой. Она обняла его и призналась:
– Вот за этим, – и умело поцеловала. Поцелуй длился долго. Потом она, оторвавшись, поинтересовалась: – У тебя чистые простыни есть?
– Есть, – ответил он и вышел в прихожую, искать в стенном шкафу чистые простыни.
Она деловито отодвинула журнальный столик, и диван превратился в кровать.
Его рабочий день начался с визита к кинозвезде. Ровно в уговоренные двенадцать часов Роман Казарян позвонил в квартиру на Котельнической, и дверь тотчас распахнулась. Открыла сама кинозвезда.
– Натали, радость моя, подружка... – Роман припал губами к звездному запястью, потом перевернул ручонку, поцеловал в ладонь. Глядя с грустным умилением на седую с малой проплешиной голову Казаряна сверху, сексуальная мечта юнцов семидесятых годов погладила левой рукой (правую он по-прежнему не хотел отдавать) его по волосам и, в джокондовской полуулыбке, откликнулась в унисон:
– Любимый разбойник мой Ромочка, здравствуй!
После долгой разлуки встретились добрые, милые, чуткие люди. Подружка-приживалочка Милочка, находясь в малом отдалении, с душевным трепетом наблюдала за встречей не старых, нет – давних и верных друзей. Роман отпустил, наконец, ее руку, и она, сделав ею плавный жест, пригласила:
– Пойдем ко мне. Поговорим – наговоримся.
Проходя мимо Милочки, Роман без слов – не подыскать нужных слов – сжал ее предплечье и мягко-мягко покивал головой с прикрытыми глазами. Сердечно поприветствовал, значит. Хорошо знал правила игры.
В кабинете-будуаре он, усевшись в светлое веселенькое кресло, оглядел внимательно стены и заметил, что:
– Имеются новые приобретения.
Натали вольно раскинулась на причудливом диванчике, закинула ногу на ногу, и закинутая длинная безукоризненная нога явилась на свет в полной своей красе. Покачав золотую домашнюю туфельку, висевшую на пальчиках этой ноги, Наталья заинтересованно (знала: Казарян – спец в этих делах) спросила:
– Ну и как они тебе?
– Судейкин он и есть Судейкин. Тышлер – просто прелесть. А вот Бируля. Сомнителен Бируля. Он лет тридцать, тридцать пять тому назад в моде был, особенно зимне-весенние эти серые пейзажи, и поэтому умельцы подделок весьма лихих налепили довольно много.
– Подделка, так подделка. Если подделка, то замечательная, она мне нравится. Пусть висит, – сыграла полное безразличие Натали. И, чтобы не думать о фальшивом Бируле, чтобы не огорчать себя этими думами, перевела разговор: – Вчерашним звонком ты меня прямо-таки заинтриговал. Я вся – внимание, Рома.
Заговорить Казарян не успел: Милочка вкатила в кабинет двухэтажный стеклянный столик на колесиках, на котором в идеальном порядке располагались стеклянный пышащий паром кофейник, стеклянные чашечки, стеклянные тарелочки с разнообразной закусью и стеклянная, естественно, бутылка с лимонным финским ликером. Поставив столик между кинозвездой и кинорежиссером, Милочка холодно сообщила:
– Так я пойду, Ната? У меня в городе дел в непроворот.
– Иди, иди, – согласилась Наталья. – Когда придешь?
– Да вечерком, наверное, загляну. Всего хорошего, Роман Суренович.
Роман проводил ее взглядом, поинтересовался:
– Обиделась что ли?
– Угу. Что беседы беседуем без нее. Ну, да ладно. Говори давай.
Сниматься Наталья стала в конце шестидесятых. Поначалу в амплуа простушек: кругленькая была, пышная, бойкая. Одним из первых снял ее Казарян в роли ядреной дикой таежной девы. Потом похудела, подсобралась, поднахваталась и стала героиней – хороша была, хороша. В моду вошла, снимали ее азартно, много. Затем незаметно перекатило за тридцать, и режиссеры, которые совсем недавно рвали ее на куски, перестали приглашать. В отличие от многих, оказавшихся в подобной ситуации неуравновешенных товарок, она не возненавидела весь мир, не спилась, не сдвинулась по фазе.
Она завела себе мецената. Из ЦК. И как по мановению волшебной палочки, те режиссеры, что в последнее время проходили мимо нее, стараясь не заметить, вдруг прониклись к ней небывалым дружеским расположением. Опять стали снимать. Лет пять тому назад меценат из начальника отдела был выдвинут в секретари, и она стала истинной кинозвездой. Обложки журналов с ее портретами, статьи о ее творчестве, регулярные и частые поездки по многочисленным кинофестивалям во все концы света... Сегодня уже, конечно, не то, но все же... Кинозвезда, она и есть кинозвезда.
– Мне твой папашка нужен, Ната.
Партийный борец за народное счастье в кинематографических кругах ходил под кличкой «папашка». Наталья среагировала мгновенно:
– Он теперь никому не нужен, Рома, даже мне.
– Вот и обрадуй забытого всеми страдальца. Позови его сюда.
– Я же сказала: он мне не нужен. Он нужен тебе, – она сделала паузу, чтобы разлить кофе по чашкам, а ликер – по тонюсеньким рюмкам. Кончив дело, гуляла смело: – На кой ляд мне его вызывать?
– Ну, коли уж по-простому, так давай совсем по-простому. Ты хочешь знать, что ты с этого будешь иметь? Отвечаю: ничего, кроме моего дружеского расположения.
– Немного, Рома.
– Не скажи, не скажи. Ты же знаешь наших радетелей за правду и демократию: вчера они тебя по определенной причине в ягодицы целовали, а сегодня, по этой же причине, за вышеупомянутые ягодицы кусать будут с яростью. А я, если ты поможешь мне, скажу, что это делать стыдно. Стыдно им, может и не станет. Но неудобно – да.
– Мой любимый ликер, – сказала она, пригубив рюмочку. – Попробуй, Рома.
Рома с отвращением попробовал, быстро запил кофеем и стал мелко жевать ломтик сыра. Игра «кто кого перемолчит» шла довольно долго. Сдалась Наталья:
– Что ты с ним собираешься делать?
– Бить я его не буду, не беспокойся.
– А я не беспокоюсь. Я бы даже некоторое удовольствие получила, если бы кто-нибудь начистил эту самодовольную рожу.
– Мать моя, что ж ты так о любимом человеке?
– Да иди ты... – разозлилась она и снова наполнила рюмки. Взяла свою, полюбовалась чистой желтизной напитка. – Только учти, его за жабры ухватить – дело непростое. Скользкий, верткий, как угорь.
– Да ты только вызови его сюда, и я с ним разберусь!
– Связью со мной его доставать будешь?
– Ну, это так, для затравки. А для настоящего разговора у меня
серьезные аргументы есть.
– Ну, да хрен с тобой. Даже забавно, – она подмигнула Казаряну. Будет забавно?
– Что, что, а это я тебе обещаю.
– Кретин этот дома боится жить. На конспиративной квартире обосновался, – она со столика перетащила, не поднимаясь, телефон на диван. – Ты погуляй по квартире, в гостиной тоже кое-что новое имеется, посмотри, а я с ним один на один поговорю, без стеснения.
Казарян пошел смотреть живопись.
...Юрий Егорыч явился минут через сорок. Наталья приняла у него плащ и шляпу, повесила в стенной шкаф. Он в ответ поцеловал ее в щечку, протянул пяток тюльпанов и спросил, приглаживая у зеркала редкие волосы:
– Что там за секреты у тебя, зайчонок?
– Я так и выложила тебе все у дверей. Пойдем ко мне.
Они входили в кабинет-будуар, когда в дверях гостиной возник Казарян.
– Провокация! – диким голосом закричал Юрий Егорович. – Провокация!
И рванул назад к выходу. Казарян перехватил его на бегу, дружески полуобнял и сказал в ближайшее ухо:
– Успокойтесь, Юрий Егорович. Здесь только ваши доброжелатели.
А кинозвезда поставленным голосом кинула реплику «а парт»:
– Разорался, кретин.
– Позвольте, – Юрий Егорович освободился от казаряновских объятий, снова поправил волосы и спросил с презрением: – Я – пленник?
– Пленник, – подтвердил Казарян. – Пленник своей страсти, не правда ли?
– Что вы хотите от меня? – не принял игривого тона секретарь.
– Поговорить с вами. Только и всего.
Не хотелось казаться трусливым дураком. Юрий Егорович дернул плечиком, поднял бровь, мол, ну если вам так хочется, что же, – и решительно направился в кабинет. Не спросясь, бухнулся в кресло, в котором сидел Казарян, мельком увидел столик, брезгливо поморщился и, глядя на Казаряна, пристроившегося на низком пуфике, твердыми начальническими глазами, сделал заявление:
– Если наша беседа планируется вами, как попытка выудить сведения для дискредитации меня и партии, одним из руководителей которой я являюсь... Да, являюсь, потому что, несмотря на все беззаконные декреты, партия живет и борется!.. Так вот, учтите, в подобном случае я вести беседу не буду.
– О, Господи, – устало проговорила Наталья и вышла. А Казарян аж руками взмахнул:
– Что вы, что вы, Юрий Егорович! Меня интересуют вещи сугубо частного характера.
– Ваше право задавать вопросы, – Юрий Егорович уже совсем успокоился: вернулось столь привычное чувство превосходства. – Мое же – отвечать на них или не отвечать. Прежде чем спрашивать, Казарян решил рассмотреть собеседника. Первый раз он так близко видел одного из руководителей партии и правительства. Видел он его, конечно, на ретушированных портретах и издали – в президиумах. Но так близко – впервые. Гладкие, чуть одутловатые, привыкшие к массажу и крему, щеки, хорошо отремонтированные зубы, глубоко посаженные карие глазки, брови грустным домиком. Голос тихий, журчащий, на низких регистрах – к такому голосу надо прислушиваться. Вот только «провокация!» кричал высоко, по-бабьи. А, в общем, личико малозначительное и стертое.
Вошла Наталья, поставила на столик бутылку «Джонни Уокера» и миску со льдом.
– Чтоб разговорился.
– Спасибо, зайчонок, – привычно поблагодарил Юрий Егорович, но вспомнил, что она его безжалостно подставила, и поправил себя: – Волчонок.
– Вассисуалий Лоханкин, – сообщила Наталья Казаряну. – Волчица ты, тебя я презираю...
Юрий Егорович на обидную реплику не прореагировал. Да и не хотел он более замечать эту дамочку. Его интересовал Казарян.
– Кстати, а вы – кто?
– Я – Роман Суренович Казарян. Кстати, кинорежиссер. Очень кстати.
– Я слушаю вас, Роман Суренович, – разрешил начать беседу Юрий Егорович и откинулся в кресле, снисходительно ожидая вопросов.
Настырный Казарян не заставил себя ждать:
– Вы знаете такого – Ивана Вадимовича Курдюмова?
– Курдюмов... Курдюмов... – Юрий Егорович делал вид, что вспоминает. – Наш консультант, кажется? Да, он мне известен.
– А род его деятельности?
– Что – род его деятельности? – не понял секретарь.
– Род его деятельности известен вам?
– В общих чертах. По-моему он работал в международном отделе.
– И по-моему тоже. Но чем он в этом отделе занимался?
– К сожалению, не в моих человеческих возможностях знать: чем конкретно занимается каждый мелкий клерк нашего учреждения.
– Занимался, – поправил Казарян. – И хватит мне лапшу на уши вешать.
– Не понял вас, – предостерегающе заметил Юрий Егорович.
– Сейчас поймешь, – пообещал Казарян, которому надоело галантерейное общение. – Судя по покупкам, которые ты делал в Бельгии, попутно участвуя в работе конгресса рабочих партий, ты довольно активно поклевал из ладошки Ивана Вадимовича. Насколько мне известно, он распоряжался выдачей зеленой наличности страждущим партийным вождям, отправляющимся за бугор.
– Я получал определенные суммы, положенные мне на законных основаниях.
– На законных основаниях положены командировочные в размере 25 долларов в день. А ты только в Бельгии купил себе «Мерседес», который посольство беспошлинно и бесплатно переправило в Москву, и два бриллиантовых колье – одно жене, другое Наташке – по полторы тысячи долларов каждое.
– Ложь! – громоподобно выкрикнул Юрий Егорович.
– Дамские цацки тебе помогал выбирать художник Борька Малков, которому ты за несколько его картинок помог в свое время покинуть нашу любимую родину. Ты ведь у нас коллекционер, ты вон и Наталью приучил. Художники – народ незамысловатый, а если Борьку попрошу я, давний его приятель, он охотно изложит всю эту историю в подробностях хоть в официальных показаниях, хоть на страницах печати. Компрене, Юрик?
– Шантаж, – догадался Юрий Егорович.
– Ага, – подтвердил Казарян.
– Ничего не доказано. Сплетни, измышления, клевета.
– Доказать это – раз плюнуть. Борька в момент письменно подтвердит. А уж работники посольства, демонстрируя свою лояльность российскому правительству, такое напишут! Кроме того, кое-какие доказательства у меня уже имеются. Помнишь, годика три назад состоялась грандиозная выставка художников кино и театра? Помнишь, конечно. Ты ведь посетил ее в последний день, вернее – вечер, когда уже публики не было. И не один, а с искусствоведом. Не с тем, который в штатском, а с настоящим искусствоведом. Искусствоведы же в штатском в данном случае несли службу – охраняли тебя и плелись сзади. Мило беседуя, вы осмотрели выставку, а назавтра прямо с утра к моей подружке Леночке – директору-распорядителю этой выставки явился твой помощник со списком тридцати эскизов, которые ты хотел бы получить в свое владение. Леночка – дама ушлая, к тому же она несла материальную ответственность перед художниками за сохранность их произведений, и поэтому наотрез отказалась отдавать вам что-либо. Тогда ваш помощник посоветовал позвонить художникам и спросить их, не желают ли они из глубочайшей симпатии к вам просто подарить эти эскизы. Леночка так и сделала. К горькому ее разочарованию, только двое отказались. Помощник увез двадцать восемь первоклассных экскизов, а вы прислали художникам благодарственные письма. Предусмотрительная Леночка собрала эти письма и, на всякий случай, хранила их у себя. Лентяй – помощник твой не мудрствовал лукаво – набрал на компьютере типовое письмо и менял только имена-отчества. Не письма получились – расписки. Двадцать восемь расписок в том, что ты бесплатно обрел уникальные произведения. Письма-расписки эти у меня. Показать?
– Эти письма доказывают лишь одно: мне преподнесли подарки и я с благодарностью их принял.
– С письменными показаниями Леночки, заверенными тремя свидетелями, которое тоже у меня, картинка резко меняется: это вымогательство. Ты, как я краем уха слыхал, в числе наиболее стойких, кристально честных марксистов-ленинцев подписал открытое письмо народам России, в котором клятвенно заверяете эти народы, что бескорыстнее и принципиальнее защитников их интересов, чем вы, на белом свете не существует. А мы народам – расписочки, показания и подробные рассказы о заграничных приключениях. То-то народы обрадуются!
– А я воспоминания опубликую, – мечтательно прервала Наталья. – Уже название придумала: «Семь лет в койке с вождем КПСС». Хорошие бабки заработаю.
– Спрашивайте, что вы от меня хотите, только побыстрее – я устал, – Юрий Егорович налил порядочно виски в стакан, туда же отправил ледяной кубик, поболтал все это и, цедя сквозь зубы, перелил дозу в себя.
– Кто принял решение, что Курдюмов должен исчезнуть?
– Решение принималось коллегиально.
– Когда?
– Пятого сентября, на последнем заседании секретариата.
– Девять дней тому назад... Постой, всех же к этому времени уже разогнали!
– Разогнать можно толпу, – холодно заметил Юрий Егорович, – Мы – нечто другое.
– Значит, как в славные годы, большевики ушли в подполье. Ясно, все ясно, правильным путем идете, дорогие товарищи. А в общем-то, хрен с вами.
– Приятно мертвого льва за хвост дергать? – не выдержал, огрызнулся Юрий Егорович.
– Ишь ты, и зубки показал, – удивился Казарян. – К сожалению, как ты сам только что подтвердил, лев далеко не мертвый. Но, давай отложим дискуссию о судьбах партии на потом. Чем мотивировалось это решение?
– Желание руководства сохранить денежные средства партии от незаконной конфискации. Только и всего.
– Я полагаю, что исчезновение Курдюмова – всего лишь начальный этап его нелегального существования. Каковы последующие этапы?
– Сохраниться и сохранить документацию, без которой господам демократам до партийных денег не добраться. Пока не наступят лучшие времена.
– Ты считаешь, что они наступят?
– Без сомнения, – с искренней убежденностью сказал Юрий Егорович. – Роман Суренович, зачем вам Курдюмов?
– Вопросы задаю я, – терпеливо напомнил Казарян. – Естественно детали операции по конспирации Курдюмова вам не известны. Но вы должны знать, кто конкретно осуществил ее. Кто?
– Разработка и проведение этой операции поручена компетентным в этих делах людям.
– То есть людям из КГБ?
– Вот именно.
– Бывшим или действующим?
– Вот чего не знаю, того не знаю, – на этот раз правду говорить доставляло Юрию Егоровичу истинное удовольствие. – Ни имен их не знаю, ни должностей. Не посвящен. Я ответил на все ваши вопросы?
– Не спеши. А кто посвящен? По всем правилам вашей партийной игры кому-то одному из вас персонально должно быть поручено это дело.
– Поручено это начальнику административного отдела.
– Гляди ты! Стишками заговорил! – восхитился Казарян, но тут же вернулся к своим баранам: – Он в Москве?
– Ему рекомендовано тоже исчезнуть, Роман Суренович.
– Неглупо, весьма неглупо, – оценил их предусмотрительность Казарян. – Теперь несколько вопросов о самых последних ваших партийных акциях...
– Все, – сказал Юрий Егорович и встал. – Я сказал все, что мог и не мог, не должен был говорить.
А Казарян вскочил. Вскочил, одной рукой сгреб лацканы секретарского пиджака и слегка потряс его владельца, приводя в чувство.