Объект недовольно жмурился от яркого света. Он стоял между умывальником и двумя кабинами и жмурился, не понимая куда себя девать. Он подошел к нему и, пытаясь стереть с него несуществующее со щеки устроил на лице нечто, действительно грязное.
– Нет, так не сотрешь, – убедился он вслух. – Давайте-ка к умывальнику.
Объект склонился к умывальнику, а он обнял его за плечи. Потом, набрав в левую горсть холодной воды, плеснул ее в лицо объекта и одновременно хлопнул правой ладонью по спине. Содрогнувшийся от холодной воды объект и не заметил мелкого укольчика в спину, но уже через мгновенье расплавился в его руках. Он уложил эту массу на пол и на всякий случай – ключ у него был – запер дверь. Усадить объекта на стульчак было задачей труднейшей, но он, изрядно умаявшись, справился с ней. Немного отдохнув, он извлек из кармана пиджака «Магнум» и вложил его, насильственно прижимая и подталкивая пальцы к рукоятке револьвера. Самое трудное было просунуть указательный палец в дужку спуска так, чтобы заранее не выстрелить. Стволом «Магнума» он разъединил челюсти, засунул подальше в рот и, нажимая на указательный палец объекта, нажал на спуск. Теперь можно. «Магнум» – машинка серьезная, и часть затылка объекта отлетела к стене. Выстрел был терпимо громкий. Он уронил руку объекта, рука объекта уронила «Магнум» на пол. Дело было сделано.
Он мгновенно открыл дверь, сорвал картонку и коридорами кинулся туда, где играла музыка. Там, где поблизости играла музыка, он остановился. Откуда-то появился один прислушивающийся гражданин, откуда-то второй. Второй, бесцельно и круто водя очами, поинтересовался. У себя, у всех:
– Вроде где-то стрельнули поблизости?
– Вроде, – согласился первый. Втроем начали прислушиваться по новой – не стрельнут ли еще. Больше выстрелов не было.
Со стороны зала дробной рысью примчался сорокалетний красавец в белом смокинге и, не теряя времени, приказно спросил:
– Где стреляли?
– Там, там! – воскликнул первый и замахал руками в разные стороны.
– По-моему в правом крыле, где-то внизу, – вдруг совершенно разумно информировал мента в смокинге он. Трое как бы сблизились и быстро двинулись по указанному направлению. Ему там уже нечего было делать, и он спокойно направился к выходу.
– Устаю от классики, – объяснил он свой уход стражнику у ворот, общаясь только голосом и скрывая лицо. Мимо, прорычав что-то охране, проскочил бесшумно стуча палкой, отставной милицейский полковник Смирнов. Он знал полковника, его ему показали. Смирнова сопровождал некто в кожанке, которого он не знал...
– Я никак не мог остановить Курдюмова, – глухо оправдывался Сырцов, твердо глядя в глаза Смирнову: – Никак. А стрелять... нет у меня таких инструкций стрелять в человека, идущего сквозь толпу.
– Курдюмовым нас помазали по губам, отвлекая, Жора, – горестно сообщил о своей догадке Смирнов. – Живой Курдюмов по их замыслу отвлек внимание всех, кому он крупно интересен. А они, пользуясь паузой, провернули здесь нечто мерзкое. Пошли в дом.
Они были уже на террасе, когда, приближаясь, завыли две сирены – милицейская и скорой помощи. Тут же на террасу выскочил подполковник Махов в белом смокинге.
– Что там, Леонид? – спросил Смирнов. Махов заметил, наконец, своего бывшего начальника, заметил и бывшего подчиненного. Извлек из особого кармашка где-то в поле смокинга (чтобы не деформировать силуэт) «Житан», зажигалку и, закурив, ответил спокойненько:
– Самострел в сортире.
– Самоубийство? – постарался уточнить Смирнов.
– Вполне возможно. Но надо как следует посмотреть, – и, переключаясь, жестко отдал инструкции выскочившим из милицейской «Волги» четверым в штатском: – Сортир в полуподвале первого крыла. Есть возможность кое-что подсобрать. Я был там первым и поставил охрану из местных. Действуйте, действуйте!
Четверо (мент, следователь и два эксперта) помчались в сортир правого крыла. Медики из «Рафика», неторопясь, готовили носилки.
– Кто? – опять спросил Смирнов.
– А черт его знает! – уже злобно ответил Махов: мешали самым дорогим затяжкам после встряски. – Он весь в кровище, а я все-таки на праздник приоделся. Сейчас ребятки по карманам пошарят, и узнаем.
– В рот? – предположил Смирнов.
– Угу, – подтвердил Махов.
– Машинка?
– По-моему, «Магнум». Эксперты уточнят, но, скорее всего, не ошибаюсь.
– Серьезный инструмент. Откуда он у человека, пришедшего повеселиться
и выпить в культурный центр обездоленных детей?
– Чего не знаю, того не знаю, – Махов совершенно не аристократично щелчком отправил чинарик «Житана» в дальние кусты. – А вы, Александр Иванович, по какой причине оказались в культурном центре для обездоленных детей?
– Мы вот с Жорой хотим Ивана Курдюмова схватить. Не видал здесь такого?
– Может и видал. А кто он?
Махов смотрел на Смирнова тухлым глазом, Смирнов смотрел на Махова тухлым глазом, а Сырцов, стоя чуть с сторонке, слушал, как в большом зале мощный бас с шаляпинскими интонациями рассказывал:
Жили двенадцать разбойников, жил кудеяр-атаман.
Много разбойников пролил крови честных христиан.
Про смерть в сортире знали только те, кому положено знать. Они и суетились. Участники презентации продолжали делать свое благородное дело: пить вино, мило беседовать, незаметно обжиматься и, естественно, слушать хорошую музыку.
Подошел мент из бригады и сказал Махову:
– Похоже, это не наш, начальник.
– Это почему?
– Работник Министерства иностранных дел. И дипкурьер к тому же.
– Совершеннейший гебистский клиент, – решил Махов. – Звони им, Гриша.
– Фамилия его как? – поспешил без надежды спросить Смирнов.
– Савкин. Геннадий Иванович, – автоматически ответил мент и пошел искать телефон. Махов, окончательно расслабившись, закурил вторично.
– Везет тебе в последнее время, Леня, – сказал Смирнов.
– Стараюсь.
– Это не ты, это кто-то старается.
– Так кто же старается? – ощетинился вдруг Махов.
– Судьба, – объяснил Смирнов. – Везенье – это судьба.– Пойдемте отсюда, Александр Иванович, – подал голос Сырцов.
С презентации вернулись очень поздно. Имевшая успех Алуся насосалась там у детишек прилично. Без разуменья и соразмерности рухнув на тахту, она отшибла задницу, обиделась неизвестно на кого и решила плачуще:
– Все! Постель стелить не буду! Будем спать, как на вокзале!
И, действительно, завалилась на тахту, не снимая меховой жакетки и декольтированного платья. Только туфлями выстрелила по разным углам. Злой, как бес, Кузьминский направился на кухню. В связи с водительскими обязанностями он был трезв, как Егор Лигачев, и намерен сиюминутно ликвидировать какое-либо свое сходство с одним из лидеров бывшей когда-то КПСС.
– Витька, телефон принеси! – прокричала из комнаты Алуся. – Мне с Лариской срочно поговорить надо.
– Третий час уже! – для порядка проворчал Виктор, вырвал штекер и перенес аппарат из кухни к алуськиной тахте. – Очень хочется услышать как ты хороша была сегодня, да?
– Пошел вон! – капризно распорядилась она и поставила телефонный аппарат себе на живот. Для удобства.
Кузьминский на кухне, на всякий случай, прицепил наушник и включил его в сеть. Пока готовил выпить-закусить с интересом слушал сплетни, интонацию сплетни, стиль сегодняшней сплетни. Авось для дела пригодится.
Порезал свежих огурчиков и тут же посолил. Огурчики сразу дали направляющий дух. Дух этот торопил сделать основное, и Кузьминский, вынув бутылку «Смирнофф» из холодильника, налил в старинную двадцатиграммовую стопку до краев. Под благоухающую дольку огурца, под животворящий вкус черняшки, а ну ее, всю до дна!
«Кузьминский-то у тебя?» Это Лариска. «У меня, где же ему быть.» Это Алуська. «Он в принципе ничего, но какой-то грубый, неинтеллигентный. Ты поработай над ним. Ну, пока, курочка-ряба.»
Дамы одновременно положили трубки. Алуся громко сообщила из комнаты:
– Лариса считает, что ты – ничего, только какой-то грубый, неинтеллигентный!
– Я уже давно обнаружил одну закономерность, – спрятав наушники в карман, Кузьминский, подготавливая незаметное приближение алкогольного кайфа, был непрочь и побеседовать. – Чем дурее баба, тем неинтеллигентным кажусь я ей.
– Ну, а на самом деле какой ты: интеллигентный или неинтеллигентный? – громко спросила Алуся и тут же страстно зевнула с зубовным лязгом. И так громко, что Кузьминский, испугавшись, пролил несколько капель смирновской мимо стопки на голубой пластик стола.
– Ты чего там, проволочку перекусывала? – злобно полюбопытствовал он.
– Ты на вопрос отвечай, – резонно заметила она и зевнула на этот раз протяжно.
Выпив вторую и закусив, Кузьминский объяснил все как есть:
– Я умею носить костюм, на мне ловко сидят джинсы, я не боюсь отращивать бороду и не боюсь сбривать ее. Я – нахватан в малоизвестных областях, я знаю смысл слова «амбивалентность», мне никто не нравится, я читал Кафку и делаю вид, что читал Марселя Пруста. Я – интеллигентный, Алуся.
– А я читала Ломоносова, – с гордостью сообщила она.
– С чем и поздравляю, – почти двухсотпятидесятиграммовая доза пришлась весьма и весьма кстати, и Кузьминский стоял перед альтернативой: продолжить игры со Смирновым или начать с Алусей игры другого рода.
Забренчал, забренчал телефон. Алуся сняла трубку и сказала:
– Слушаю, – и через паузу – подожди минуту.
Она прошлепала к кухонной двери и закрыла ее. Возвращаясь на тахту, закрыла дверь и в комнату.
Кузьминский в этот момент подсоединился.
– Говори, – это Алуся.
– Киска, ты даже не представляешь, как я рад слышать твой голос!
– Я так понимаю, что даже один мой голос тебя вполне устраивает.
– Устраивает, ласточка, но, если честно, не удовлетворяет.
– Раз уж до меня никак добраться не можешь, занимайся онанизмом.
– Можешь мне поверить, этим я и занимаюсь. В переносном смысле, естественно. Просьба небольшая: передай по команде, что все прошло благополучно и звонко. Я уже с Шереметьева с нейтральной полосы. Отбываю надолго, Алла. И на нелегкие дела.
– Ах, куда же ты, милок,
Ах, куда ты?
Не ходил бы ты, Ванек, во солдаты.
В Красной Армии штыки
Чай, найдутся.
Без тебя большевики
Обойдутся!
с хорошей народной интонацией спела в трубку Алуся.
– Не обойдутся, – серьезно возразил голос и спросил: – Известного советского драматурга ты с презентации, конечно, прихватила с собой?
– Да иди ты! – разозлилась Алуся.
– Передай ему, голубка, следующее: они проиграли. Впрочем, он сейчас, наверняка, нас слушает и я буду говорить прямо ему. Витя, передай своему дряхлеющему полковнику, что сегодня деньги, все деньги ушли за бугор с концами. Здесь не оставлено ни ниточки, за которую он мог бы ухватиться. Документация отбывает со мной.
– Ванек! – вдруг прорвалась Алуся. – Ты туда навсегда?
– Не знаю, милая.
– А я?
– А ты туда очень хочешь?
– Не знаю.
– Если очень захочешь, тебе это сделают. По тем же каналам. Ну, вроде погнали в трубу. Я буду скучать без тебя, цыпленочек.
И не дожидаясь ответа повесил трубку.
Разъяренной фурией ворвалась Алуся на кухню.
– Подслушивал, гад?! – криком спрашивая, утверждала она. Он схватил ее за запястья и сдавил так, что она, скуля присела.
– Сейчас ты мне, курва, расскажешь все, что знаешь о Курдюмове. Все, понимаешь, все! Иначе я тебя искалечу, сука!
...Вдруг беспрерывно загремел дверной звонок – дверной. Кузьминский отпустил ее и, уже стесняясь своей бессильной ярости, спросил:
– Кто это там?
– А я откуда знаю? Иди и спроси.
Виктор подошел к входной двери и по возможности грозно спросил:
– Кто здесь?
– Эдик, а, Эдик?! – позвал-спросил хриплый мужской голос за дверью.
На этот раз пресловутый алкоголик качался.
– Нету здесь никакого Эдика! – почти по-бабьи вскричал Кузьминский.
– А должен быть, – возразил голос за дверью и твердо решил: – Раз его нету, так я здесь подожду.
Кузьминский видел в глазок, как алкоголик устраивается на ступеньку. Снял куртку, положил на холодный камень, сел на нее, головку предварительно защитив каскеткой, привалил к перилам.
– Скажи ему, чтобы ушел, – не то приказал, не то попросил Виктор.
– А пусть себе сидит! – решила Алуся. – Витенька, а что нам сейчас перепихнуться, а? После стрессов это, говорят, большое удовольствие.
Смирнов, сидя у окошка, видел, как, выйдя из служебного «Мерседеса», Игорь Дмитриевич, что-то объяснял сначала охраннику, а потом шоферу. Долго объяснял. Когда «Мерседес» отъехал, на той стороне переулка обнаружился Витольд Германович Зверев. Игорь Дмитриевич не видел его. Он резко повернул лицом к окошку, в котором, как красна девица, пригорюнился Смирнов (его он тоже не заметил) и резко рванул на себя литую, с претензией ручку двери чайного кафе, облюбованного отставным милицейским полковником.
Другой отставной полковник (КГБ) продолжал стоять на противоположном тротуаре. Профессионал по привычке осматривался.
На столике перед Смирновым расположилась ополовиненная поллитровка и слегка тронутая закусь.
– Здравствуйте, Александр Иванович, – подойдя, поздоровался Игорь Дмитриевич и, оглядев стол, заметил: – Не слишком ли мы прытко, а?
– Не мы, а я, – поправил Смирнов и опроверг: – Не прытко.
– Как говорится, воля ваша, – холодно признал право Смирнова делать то, что он хочет, Игорь Дмитриевич и, отодвинув стул, сел напротив.
– А где же Витольд Германович?
– Сейчас придет. Он за вашим прибытием присматривал, – объяснил ситуацию Смирнов и, не наливая Игорю Дмитриевичу, налил из початой бутылки себе. В сущности эта рюмка была первой, но ему хотелось, чтобы Игорь Дмитриевич и Витольд Германович считали его на данный момент сильно выпившим.
Махнул рюмашку. Закусил луковым пером. Подмигнул Игорю Дмитриевичу. Игорь Дмитриевич невозмутимо смотрел на него.
Смотрел сверху и Витольд Германович. Он уже подошел, но не садился, потому что хотел поздороваться. Смирнов и Игорь Дмитриевич обратили на него, наконец, свое внимание. Тогда он поздоровался, учтиво поклонясь.
– Привет, – сказал Смирнов.
– Здравствуйте, Витольд Германович, – поприветствовал Игорь Дмитриевич. – Присаживайтесь.
– Марконя! – завопил Смирнов. – Можно тебя на минутку?!
Вмиг у столика появился пятидесятилетний амбал и слезно попросил:
– Александр Иванович, вы меня один на один хоть Брежневым зовите, но ведь мои служащие привыкли к тому, что ко мне обращаются по имени-отчеству – Марат Павлович.
– Ну, извини, ну, забылся, Марат Палыч. Скажи, чтобы здесь все изменили. – Смирнов неверной ладошкой указал на опоганенный им стол.
– Будет сделано! – услужливо согласился Марат Павлович и удалился.
– Почему Марконя? – полюбопытствовал Витольд Германович.
– В зоне он юнцом из ничего детекторный приемник сделал. Так сказать, изобретатель радио, Маркони. Да еще зовут Маратом. Вот и прилипла к пареньку на всю жизнь кликуха Марконя.
– Он что вор в законе? – показал свою блатную эрудицию Игорь Дмитриевич.
– Он – владелец кафе, в котором мы выпиваем и закусываем, – ответил Смирнов.
– Это вы, Александр Иванович, выпиваете, – заметил Витольд Германович.
– И не закусываете, – добавил Игорь Дмитриевич.
– Сейчас Марконя оформит все по высшему разряду, и я с закусью доберу.
– Уголовник перековался в предпринимателя, – отметил Игорь Дмитриевич, – Сугубо совковый путь к приватизации.
– Уголовник – всего лишь одна из бывших его ипостасей. Марконя – талантливый человек. А по-настоящему талантливый человек талантлив во всем. Талантлив ли я? Вряд ли. Талантлив ли Витольд Германович? Не знаю. Талантливы ли вы, Игорь Дмитриевич? Не уверен.
– Следовало ли вам так надираться? – незаметно закипая, спросил Игорь Дмитриевич.
– Следовало ли нам так обсераться? – почти эхом в рифму откликнулся Смирнов.
– Не понял, – злобно сообщил Игорь Дмитриевич.
– Это он о провале операции, – разъяснил Витольд Германович.
–...Которую провалил он, – конкретизировал Игорь Дмитриевич.
– Которую провалили мы, – грустно согласился со Смирновым Витольд Германович.
– Вчера почти в открытую под веселый барабанный бой прыгнул за бугор завершивший все свои дела здесь Иван Вадимович Курдюмов. – Сам не сознавая, что вещает почти торжественно, сообщил Смирнов.
Никто не успел издать ожидаемого возгласа горестного изумления, потому что подкатили сервировочный столик. Двое изящных и быстрых парней сделали им на столике так красиво и завлекательно, что Игорь Дмитриевич и Витольд Германович забыли о горестях, а Витольд Германович даже нашел возможность согласиться с постулатом Смирнова:
– Действительно, талантлив.
Молодые люди, расставив все, не назойливо налили по емкостям и растворились. Витольд Германович как бы в недоумении повертел в пальцах изящную талию своего наполненного бокала и предложил единственное:
– Со свиданьицем.
Все трое выпили и немного поели жульенчиков. Первым, промокнув роток куском черняшки, прервал паузу Смирнов:
– Вчера почти в открытую, под классическую музыку, слушателем которой были и вы, Игорь Дмитриевич, в сортире покончил жизнь, как официально объявлено, самоубийством дипкурьер Геннадий Иванович Савкин. Один из последних наших шансов на обнаружение связей.
– Это прямо в культурном центре? – ужаснулся Игорь Дмитриевич. – Во время такого прелестного концерта? В уборной?
– Ужасно. Ужасно. Ужасно, – трижды повторил Витольд Германович.
– Ужасно, – согласился Смирнов. – Ужасно то, что они, хорошо информированные о ходе нашего расследования, о перспективах нашего расследования, сумели с нашей, выходит, помощью ликвидировать слабые и сомнительные звенья своей организации. Мы, мы своими сыщицкими стараниями делаем их все менее и менее уязвимыми! Вот так-то господа депутаты, вот так-то господа сексоты!
Смирнов налил себе коньяка и махом выпил, запил водичкой, отыскал на столе оливки, схватил одним пальцем, стремительно обсосал, а косточку выплюнул на пол. Подошел молодой человек и подобрал ее.
– Вы обвиняете нас... – начал было Витольд Германович, но Смирнов тут же поправил:
– Я обвиняю одного из вас.
– Но этого не может быть! – яростно возразил Игорь Дмитриевич.
– У вас есть – ну не знаю кто – помощник, секретарь, референт, который мог путем сопоставлений отдельных отрывков ваших переговоров со мной, со Зверевым составить определенную схему, ну, хотя бы, часть схемы наших действий. Да или нет, Игорь Дмитриевич, это очень важно! – Смирнов орал на члена правительства, уже не стесняясь.
– Александр Иванович, ну нельзя же так, – попытался урезонить его Зверев.
– Ах, нельзя! А как можно? Можно, чтобы спокойно, без лишних разговоров, безбоязненно и безнаказанно уничтожали людей. – Не важно каких. Людей. Так можно?!
– Можно все, как выясняется, – тихо сказал Витольд Германович. – Успокойтесь, Александр Иванович и, трезво, я подчеркиваю – трезво, подумав, ответьте всего лишь на один вопрос: мы проиграли сражение или компанию?
– Проигрывал сражения и выигрывал компанию одноглазый фельдмаршал Михайла Илларионович Кутузов. И это было давно. Если считать сражениями то, что колченогий отставной полковник милиции беспрерывно и каждодневно получает по ушам, меж глаз, поддых, а также ему лепят горбатого же в досоратники, а скрытые враги без опаски срут на голову, мы их окончательно и бесповоротно проиграли. Компания же длится, мои дорогие друзья, аж с семнадцатого года и чем она закончится, одному богу известно.
Смирнов устал от теперешних монологов, от необходимости держать лицо во гневе, от постоянной самораскрутки блатной истерики, чтобы все выглядело убедительно, как по системе Станиславского. Пора было выходить из этого состояния. Выход, при котором можно не сфальшивить один: косить под пьяного. Быстро схватил бутылку, быстро налил полфужера, быстро выпил. Для порядка, корчась, погнал коньяк туда-сюда.
Игорь Дмитриевич и Витольд Германович сидели с непроницаемыми лицами. Смирнов загнал, наконец, напиток в желудок, чавкая и охая, закусил всем подряд, что под руку попадалось и вдруг понял – гости не едят, гости гребуют.
– Шибко меня презираете, да? – спросил он, оглядывая гостей. – Затем улыбнулся криво и хамски.
– Вы можете серьезно разговаривать? – спросил Игорь Дмитриевич.
– Я не хочу серьезно разговаривать, – ответил Смирнов.
– Вы согласны продолжить нашу общую работу? – задал главный вопрос Витольд Германович. Его не смущали смирновские кунштюшки.
Смирнов поставил локти на стол, свел основания ладоней, пальцы же развел и в сию образовавшуюся корзиночку положил плохо бритый подбородок, обретя тем самым отдаленнейшее сходство с одной из ренуаровских розовых девиц.
– А что мне остается делать?
– Вернуться домой к морю, сидеть на лавочке под грецким орехом, писать мемуары, собирать вырезки из старых газет о своих былых милицейских подвигах. Можно найти множество интереснейших занятий, любезнейший Александр Иванович. – Серьезно посоветовал Витольд Германович.
Чистенько, чистенько работает паренек, жестоко проверяя истинную степень опьянения и градус притворства. Ответить как можно проще.
Смирнов медленно поднял на Витольда Германовича расфокусированные, невидящие глаза и тихо-тихо попросил:
– Повтори-ка еще раз. Я что-то не понял.
Корзиночка из ручонок распалась, и Смирнов, неуверенно шаря по карманам, нашел, слава богу, портсигар и зажигалку. Придирчиво ощупав каждую, выбрал беломорину, прикурил, не сразу попав табачным концом в пламя от зажигалки, и, затянувшись, выпустил табачный дым в лицо Витольду Германовичу.
– Вы будете работать на нас? – спросил после того, как облако дыма ушло вверх, Витольд Германович. Отреагировав на смирновский беспредел только формулировкой вопроса.
– На вас? – нацелив пальцем в грудь Зверева, поинтересовался Смирнов.
– На нас, – Зверев указал на Игоря Дмитриевича и себя.
– На нас, – Смирнов сначала ткнул себя пальцем в грудь, а потом обеими руками изобразил некий необъемный шар и добавил: – И на нас.
– Можно и так, – согласился Витольд Германович. – На человечество, значит.
– Александр Иванович, вы в состоянии быть хотя бы в какой-то степени адекватным нашему сегодняшнему разговору? – строго спросил Игорь Дмитриевич.
– Я его и начал, – с пьяной горечью напомнил Смирнов.
– Тогда продолжим его, – быстро решив, что худой мир лучше хорошей ссоры, Витольд Германович взял быка за рога. Быком в данном случае был раскоординированный Смирнов: – По-вашему они отрубили все концы? Все до одного?
– Все, что были реально нащупаны. Эти – все, – грустно ответил Смирнов. Пар вместе с алкоголическим гонором вышел.
– Ну, а гипотетически, возможные, в неясной еще перспективе? – настаивал Зверев.
– Я – не продавец воздуха, – объявил Смирнов.
– Подумайте, Александр Иванович, – ласково попросил Игорь Дмитриевич.
– Есть, конечно, одна зацепка, – поведал податливый на ласку Смирнов.
– В банковском деле один бульдог имеется для начала. Ну, продолжим, дорогие мои гости!
Двусмысленно объявив, Смирнов разлил по рюмкам. Он опять перехватил инициативу. Гости терпеливо ждали, что вознамерится продолжить отставной полковник. А полковник решил продолжить выпивку, не разговор. Они терпели, выпивая, боялись спугнуть капризную пьянь. Совещание плавно перешло в обед, который вскорости закончили. После кофе Смирнов слегка отрезвел. Расплачиваясь с официантом, он приступил к делу:
– Следующая наша встреча здесь же ровно через пять дней. Будет представлен отчет по последней и единственной нашей версии. Вас же я прошу собрать сведения, без усилий идущие к вам в руки. Только надо чтобы уши были хорошо открыты. Это помогает.
– Превращаемся в мелких стукачей, – заметил Игорь Дмитриевич.
– Вы не согласны? – грозно спросил Смирнов.
– Согласны. Согласны, – поспешил ликвидировать назревший конфликт Витольд Германович. – Нам пора, Игорь Дмитриевич.
Смирнов, отодвинув бумажку подальше от глаз, изучал счет. Изучил, извлек из внутреннего кармана пиджака толстую пачку крупных купюр и щедро отстегнул от нее. Официант поблагодарил и удалился.
– Не кажется ли вам, Александр Иванович, – не выдержал Игорь Дмитриевич, – что нашему сильно обедневшему государству довольно накладно часто оплачивать все это?
И он широким жестом указал на недавно бывший, действительно, роскошным пиршественный стол. Смирнов посмотрел на стол, а потом перевел взгляд за окошко, туда, где в солнечном желтом осеннем московском переулке уже стоял «Мерседес», у которого ожидая, притулились шофер и охранник.
– А это нашему обедневшему государству оплачивать каждодневно – не накладно, Игорь Дмитриевич? – Смирнов потыкал пальцем в окошко.
– Ох, и надоели же вы мне! – не выдержал Витольд Германович и, подхватив под руку Игоря Дмитриевича, повел его к миниатюрной раздевалке, где импозантный швейцар, тоже видно из рецидивистов, ждал с элегантно распахнутым для наиболее комфортабельного влезания пальто Игоря Дмитриевича. Оба, наконец, оделись и, безмолвно поклонясь Смирнову, удалились к ждущему их «Мерседесу».
Воробьевский слухач встал из-за дальнего углового столика, подошел к столику смирновскому, склонился слегка, шаря и отсоединяя нечто под столешницей.
– Как записалось? – для порядка спросил Смирнов.
– Как в доме звукозаписи на улице Качалова, – хвастливо отрапортовал слухач и, вынув хитрую пуговицу из собственного уха, собрал все свои технические причиндалы. – Я свободен на сегодня?
– Только сначала все это на нормальную пленку перепиши.
– Ну, естественно. В моей машине-лаборатории мне понадобится на это не более двадцати минут. Перегоню на скорости и все. Качество отличное, страховаться не надо. Вы здесь подождете?
Слухач ушел в свою машину-лабораторию.
– Марат Палыч! – позвал Смирнов. Марконя мгновенно явился и, собачьим блатным инстинктом ощущая, что полковнику сейчас одному не хорошо, сел рядом и спросил, сочувствуя:
– Худо, ваше высокоблагородие?
– Худо, Марконя.
– Так вы водки как следует выпейте.
– Я уже выпил.
– Вы перед ними ваньку валяли, а не пили.
– Просек?
– Что я – неумный? Так чем помочь, Иваныч?
– Музыку хорошую включи.
– А какая для вас хорошая теперь?
– Паренек тут очень громко орет, что у него предчувствие Гражданской войны. Вот ее.
– Сей момент исполним, – обрадовался Марконя (была у него запись) и удалился за кулисы.
Яростный Шевчук музыкальным криком и хрипом, проклиная, воспевал сегодняшний день. Смирнов сильно пригорюнился, слушая душевного этого паренька. Еще чуть – и слезы по щеке.
Но все испортил Сырцов. Войдя, он переключил Шевчука.
– Марик, а ну выключи!
Марконя вышел навстречу Сырцову, пожал руку и объяснил: – Пахан желает это слушать. Так что потерпи.
Вроде бы мелочь, но настроение поломали. Слеза ушла и, как сказал уже упомянутый Егор Кузьмич Лигачев, чертовски захотелось работать.
– Марат Палыч, кинь на стол для отставного капитана чего-нибудь побольше, но попроще. Пожалеем наше обедневшее государство.
– Сильно выпивши? – поинтересовался Сырцов, присаживаясь.
– В меру, – Смирнов вдруг с восторженным вниманием стал рассматривать Сырцова. – Сырцов, ты, случаем, не из Ростова?
– Брянский я.
– Ну все равно рядом. В пятьдесят третьем я одного домушника знатного из Ростова брал. Фамилия его тоже была Сырцов. Не родственник, Жора? Может, дядя или дед?
– Если вы этого ростовского Сырцова не выдумали просто, то память у вас, Александр Иванович, замечательная.
– Не выдумал, ей богу, не выдумал. Как живой перед глазами: широкий такой, чернявый с сединой, с перебитым носом. На тебя, в общем-то, не очень похож.
– Отыгрались за Шевчука. Полностью, – признал свое поражение Сырцов. – С Василием Федоровичем вроде все в порядке. Я его на Коляшиных ребят оставил и к вам. Зачем вызывали?
– Для информации. Ты меня слушаешь?
– Ну?
– По человечески отвечай! – ни с того, ни с сего заорал Смирнов.
– Я вас внимательно слушаю, Александр Иванович.
А Смирнов говорить не стал. Достал портсигар, извлек беломорину, проскрипел зажигалкой, прикурил и закурил, глубоко затягиваясь. Потом, регулярно, как бензиновый движок, стал пускать дымовые кольца. Сначала ровно круглые, плотные, они растелаясь в воздухе, кривились, теряя форму и, бледнея до неуловимости, исчезали.
– Ну? – демонстративно повторил Сырцов. Не выдержали нервишки.
Смирнов сунул окурок в пепельницу и признался:
– Я вот здесь полчаса назад им Василия Федоровича отдал.
– А мы с чем остались?
– Ни с чем.
– Смысл?
– Проблематическая возможность выйти на охотников.
– А на кой хрен нам охотники?
– Они людей убивают, Жора.
– Кто теперь людей не убивает! – философски заметил Сырцов. – А Василий Федорович – единственный реальный кончик. Ну, ладно. Что делать будем?
– Думать, Жора, думать.
Они мрачно думали, когда вернулся слухач, положил кассету на стол и объявил:
– Тепленькая. Можете слушать. – И с чувством исполненного долга удалился.
– Что там? – вяло спросил Сырцов.
– Моя беседа с Игорем Дмитриевичем и Зверевым, в которой я Василия Федоровича заложил.
– Понятно. – Сырцов почитал этикетку коньяка, почитал этикетку водки, выбрал водку, налил полный фужер. Дорого яичко к христову дню: именно в этот момент появился официант с фурчащей яичней с беконом. Закрыв глаза, медленно и неостановимо Сырцов – с устатку – перелил содержимое фужера в свой желудок и принялся за яичницу.
Смирнов по-стариковски умильно наблюдал как Сырцов ест. Яичница была из пяти яиц, да бекона Марконя не пожалел.
– Наелся? – спросил Смирнов, когда Сырцов со звоном уронил на сковородку нож и вилку. Сырцов кивнул и рыгнул.
– Спасибо, что не обосрался! – поблагодарил его Смирнов.
– Пардон! – поспешно извинился Сырцов и еле успел перехватить следующий подкат рыгания. – Я у вас еще работаю, Александр Иванович?
– Сейчас самая работа и начинается, – сказал Смирнов.
На первое была запись разговора в кафе Маркони. Без энтузиазма приняли к сведению.
На десерт предназначалась Алуся. Ее привел из кухни Кузьминский, где она свободно излагала Варваре свои мысли о настоящем искусстве. Она уселась на диван, по-девичьи широко раскинула клешеную юбку, заставив Кузьминского сдвинуться к углам обширного дивана.
– Слушаю вас, господа, – произнесла она тонким голосом.
– Слушать, в основном, будем мы, – поправил ее Смирнов. – Но для начала, дорогая Алла, пойми и прочувствуй обстоятельства, в которых ты оказалась. Ты крепко стояла на ножках, когда Курдюмов был здесь: все его связи шли через тебя, и поэтому тебя берегли, как яичко с кащеевой смертью. Сейчас все изменилось – ты никому не нужна и отчасти опасна для тех, кто пользовался этой цепочкой через тебя – связи. Тебя ведь и шлепнуть могут, дорогая моя.
– Кто? – спросила Алуся без волнения.
– Вот видишь, – обрадовался Смирнов, – наши желания совпадают: ты хочешь знать кто это, и мы хотим.
– Не совсем, – не согласилась Алуся. – Я из любопытства, а вы для злодейства.
– Любопытство – не то чувство, которое испытывает человек, которому грозит смертельная опасность. Не верю я в такую лихость, Алла. Сердце-то екнуло? – по-отечески отчитал ее Смирнов.
– Екнуло по началу, как не екнуть от такого. Только сразу же поняла, что вы мне заплеуху лепите. Чтобы от страха помягче и разговорчивей стала. Ну кому нужна моя непутевая жизнь, старички?
– Тем, кто опасается, что непутевая Алуся где-нибудь кому-нибудь так, между прочим, ляпнет о том, что узнала совершенно по-посреднически случайно и чему значения не придавала. И этот ляп лишит их привилегии, больших бабок, а, может быть, и жизней. Имеет ли смысл им давать полную свободу даровитой артистке резвиться, как она хочет? Лучший же способ лишить свободы – лишить жизни. Такова их профессиональная логика, Алла, – долбил в одну точку Смирнов.
– Ну, а если я расскажу вам все, что вы хотите от меня узнать, то три старичка и один пожилой дядечка образуют вокруг меня непробиваемое Суворовское каре и защитят от самого страшного ворога?
– Гляди ты, сколько слов мудреных знает! – искренне удивился пожилой дядечка Кузьминский.
– Не совсем так, Алла. – Смирнов был терпелив и нежен, как зубной врач. – Если они узнают, что сведения, смертельно страшащие их, известны не одной только Алусе, а целому ряду заинтересованных лиц, то убийство известной артистки им ничегошеньки уже не дает. Убийство – страшное дело, Алла, и даже убийцы, по возможности, стараются его избегать.
– Что вы хотите от меня? – серьезно спросила Алуся. Аргументация Смирнова, казалось, произвела на нее впечатление.
– Ответить на несколько вопросов по курдюмовским и, естественно, по твоим связям.
Бабье лето, уходя, баловало народонаселение Подмосковья вовсю и ненавязчивым желтым солнцем, и нежно выцветшим, будто продернутым серебряной нитью, голубым небом, нивесть откуда еле ощущаемым теплым ветром, и золотом – на деревьях, на земле, в полете – листом. Золото листьев было всех сортов и оттенков: от тяжелого густого червоного до блестящего, как надраенная солдатская пряжка: поддельного африканского.
Прикрыв от солнца длинным козырьком каскетки заметные свои глаза, он в непроизвольной неге прогуливался берегом известной среднерусской речки Клязьмы. Удобнее гулять было бы по той стороне, что называется высокий берег: там и берег выше, там и грунт потверже, там и симпатичная тропка пробита.
Но ему хотелось гулять именно по той стороне, и он гулял именно по этой стороне, путаясь в высокой серой пыльной траве и часто попадая ногами, обутыми в подходящие для этого дела почти доходящие до икр кроссовки, неожиданные ямы и ямки.
Ему предоставили полную схему ежедневных (с возможными и контролируемыми отклонениями) скупых передвижений Василия Федоровича. Самой для него привлекательной частью схемы оказалась ежедневная (исключая экстроординарные пропуски) пробежка-отвлечение (от непосильных трудов, вечно утомленного банкира вдоль Клязьмы, пробежка, которая давала ему, как он утверждал в кругу друзей, заряд энергии на весь следующий день.
Василий Федорович, естественно, бегал симпатичной тропкой по твердому грунту на той стороне, а он искал удобного для себя местечка на этой. Клязьма повернула, ушла от домов дачного поселка и вышла на простор. На том, высоком берегу, фундаментальный забор санатория, за бетонными плитами которого густой лес, на этом – широкая пройма, заросшая местами саженцами, да еще в целых листочках орешником. Орешник рос кустами, а через несколько куп от него шла очень приличная и мало пользуемая автомобилистами асфальтовая полоса, ведущая на основную трассу.
Именно здесь, вот на этом двухсотметровом отрезке его место. Он трижды отмерил эти двести метров, оценивая достоинства и недостатки двух, похожих на взрывы зарослей орешника. Выбрал, наконец, и отправился в Москву пить пиво.
Вечером он осторожно спустил с асфальтовой полосы свой «жигуленок» на дальнюю обочину и поставил его так, чтобы не было видно номеров. Из багажника вынул рабочий кейс и складной велосипед, которым не воспользовался: к облюбованным кущам он шел пешком еле заметной тропкой, пробитой мальчишескими босыми ногами, кейс и велосипед он нес в руках.
Обустраиваясь в кустах, он позволил себе для уверенности в предстоящем успехе негромко и игриво напевать:
– Знаю я одно прелестное местечко:
Под горой т<