Этот человек и все его сообщники в скором времени были арестованы. И только тогда, когда выяснились все подробности грандиозной шпионской аферы, Наполеон смог дать волю своему возмущению. Он пожелал, чтобы суд над предателями был проведен открыто и с соблюдением всех юридических формальностей. На скамье подсудимых оказалось четыре изобличенных чиновника: Мишель, Саже, Сальмон и Мозе. Несколько человек, ранее арестованные как их сообщники, были выпущены за недостатком улик. Отпустили также некоего Вюстингера, который был связным между Мишелем и Чернышёвым. Это было сделано потому, что Вюстингер был подданным иностранного государства, к тому же служащим русского посольства. Он присутствовал на суде лишь в качестве свидетеля.
Прокурор начал заседание 13 апреля 1812 г. напыщенной торжественной речью, близкой по стилю к помпезному классицизму, модному в то время: «Господа судьи! В какую пропасть преступлений и несчастий рискуют упасть те, кто по природе своей службы хранят секреты правительства, и те, которые без необходимости вступают в связи с агентами иностранных держав…»
На изобличения прокурора подсудимые могли ответить лишь что-то маловразумительное, и ни у кого не осталось сомнений в их виновности; тем не менее защите удалось отстоять сообщников Мишеля. Сам Мишель был приговорен к смертной казни с конфискацией имущества. Саже приговорили к наказанию древним способом — выставлению у позорного столба и денежному штрафу. Сальмона и Мозе, как ни странно, вообще оправдали.
Этот процесс, наделавший много шума в парижском обществе, можно привести в качестве единственного примера «информационно-пропагандистской войны». Несмотря на то что император мобилизовал небывалые еще в истории военные силы, о чем речь пойдет в следующей главе, никакой идеологической обработки в преддверии конфликта и отдаленно не проводилось. Ничего общего с современностью, когда могучие державы стирают в порошок противника с помощью средств массовой информации еще до того, как заговорит оружие. Всю энергию Наполеон сосредоточил на одном — собрать огромную армию и разгромить войска Александра в короткой чисто военной операции.
|
|
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Dumas M. Souvenirs du lieutenant général comte Mathieu Dumas du 1770 a 1836. P., 1839, t. 3, p. 416–417.
2. Отечественная война 1812 года. Материалы Военно-Учёнаго Архива Главного Штаба. Отдел I. Переписка русских правительственных лиц и учреждений. СПб., 1900, т. 7, с. 187–188.
3. Там же, т. 4, с. 12, 15. 16.
4. Там же, т. 5, с. 249, 302–303.
5. Там же, т. 5, с. 313–314.
6. Там же.
7. Внешняя политика России XIX и начала XX века. Документы российского Министерства иностранных дел. М., 1963, т. 6, с. 268–270.
8. Там же.
9. Отечественная война 1812 года…, т. 11, с. 2.
10. Там же, т. 11, с. 409.
11. Там же, т. 5, с. 61.
12. Там же, т. 11, с. 337.
13. Там же, т. 10, с. 5.
14. Там же, т. 10, с. 69.
15. Там же, т. 10, с. 265–269.
16. Там же, т. 11, с. 232.
17. Записки графа Ланжерона. Война с Турцией 1806–1812 гг. // Русская Старина, сент. 1910, с. 269.
18. Ивченко Л., Толь Карл Федорович // Сборник Отечественная война 1812 г., М., 2004, с. 706.
19. Отечественная война 1812 года. Материалы Военно-Учёнаго Архива Главного Штаба… т. 11, с. 324–332.
20. Клаузевиц. 1812 год. М., 1937, с. 28, 31.
21. РГВИА Ф. 846, Оп. 14, 3584.
22. Там же.
23. Там же.
24. Безотосный В. М., Парсанов В. С. Фуля план // Сборник Отечественная война 1812 г., М., 2004, с. 758.
|
|
25. Цит. по: Дубровин Н. Отечественная война в письмах современников. 1812–1815 гг. СПб., 1882.
26. Pradt D.-G.-F. de Fouit de, Histoire de l’ambassade dans le Grand-Duché de Varsovie en 1812. P., 1815, p. 1.
27. Ibid, p. 16.
28. S.H.A.T. C_2 130.
29. Tulard J., Nouvelle bibliographie critique des mémoires sur l’époque napoléonienne écrits ou traduits en français. P., 1991, p. 298.
30. Villemain A.-F. Souvenirs contemporains d’histoire et de littérature. P. 1853–1855, t. 1, p. 165, 175–176.
31. Ibid, p. 173, 167–168.
32. AF IV 1699/8.
33. Marmont A.-F. L. V. de. Mémoires du maréchal Marmont duc de Raguse de 1792 a 1841. Paris, 1857, t. 3, p. 215.
34. Correspondance… t. 22, p. 17.
35. Ibid, t. 23, p. 344.
36. Correspondance…, t. 23, p. 299.
37. Ibid, p. 279.
38. Correspondance…, t. 23, p. 314.
39. Correspondance…, t. 23, p. 317–319.
40. Ibid, p. 335.
41. Ibid, p. 335–336.
42. Correspondance… t. 23, p. 435.
43. Ibid, t. 23, p. 470–471.
44. Богданович М. История Отечественной войны 1812 года, по достоверным источникам. СПб., 1859, с. 107.
45. Correspondance…, t. 23, p. 143.
46. Отечественная война 1812 года. Материалы Военно-Учёнаго Архива Главного Штаба… т. 9, с. 4.
47. Там же, с. 128.
48. Цит. по: Дубровин Н. Ф. Русская жизнь… с. 441.
49. Там же, с. 520.
50. Там же, с. 521.
51. Цит. по: Дубровин Н. Ф. Русская жизнь в начале XIX века. М., 2007, с. 554.
52. Metternich C. W. L., prince de. Mémoires, documents et écrits divers. Paris, Pion, 1880–1884, t. 1, p. 113, 121–122.
53. Ibid, p. 122.
54. Отечественная война 1812 года. Материалы Военно-Учёнаго Архива Главного Штаба… т. 12, с. 287–288.
55. S.H.D. 1М1490.
56. Ibid.
57. Lesur Ch.-L. Des progrés de la puissance russe depuis son origine jusqu’au commencement du XIXe siècle. P., 1812, p. 177–178.
58. Ibid, p. 179.
59. Ibid, p. 469–470.
60. Moniteur Universel, 17 mars 1812.
61. Moniteur Universel, 26 mars 1812.
62. Moniteur Universel, 8 avril 1812.
63. Moniteur Universel, 16 avril 1812.
64. Moniteur Universel, 9 mai 1812.
65. Донесения полковника A. И. Чернышёва императору Александру Павловичу // Сборник Российского исторического общества, т. 21, с. 144.
66. Бумаги А. И. Чернышёва за царствование императора Александра II // Сборник РИО, т. 121, с. 166.
|
|
67. Донесения полковника А. И. Чернышёва… // Сборник РИО, т. 21, с. 142–143.
Глава 11
Путь меча
Итак, сомнений больше не было. Обе стороны сознательно стремились к военному конфликту. С запада и востока к границе герцогства Варшавского и России шли и шли войска. Никогда еще обе страны-участницы противостояния не готовились к войне так долго и так тщательно. Фактически битва должна была решить, кому править в Европе — Наполеону или Александру.
Русская армия
Непосредственные приготовления к главной войне с Французской империей начались в России с 1810 г., но на самом деле все, что происходило в военной области с 1802 г., уже можно назвать подготовкой к военным действиям. Как указывалось выше, почти с самого начала своего правления Александр I взял курс на конфронтацию с Наполеоном, подчинив этой идее все силы и ресурсы российского государства.
Первейшей задачей в подготовке войны было, естественно, усиление и модернизация армии. В эпоху Павла I были частично изжиты многие язвы российской армии, прежде всего — чудовищная коррупция и произвол последних лет правления Екатерины. Однако организация войск требовала реформ, необходимо было также усовершенствовать тактические приёмы в соответствии с требованиями времени. Кроме того, сил, которые остались в наследие от предыдущего царствования, было явно недостаточно, чтобы начать борьбу с целью разгрома наполеоновской Франции.
В конце правления Павла I общая численность полевых войск России составляла 280 тысяч человек, а вместе с гарнизонными батальонами и вспомогательными войсками — 387 тысяч человек.1 Речь идет о численности армии по штату. Чтобы получить списочную численность[68], эту цифру следует уменьшить как минимум на 10–20 процентов, а реальное количество войск было, естественно, еще меньше. В общем, если вычесть отсутствующих, но прибавить иррегулярные казачьи части, можно приблизительно оценить численность всех вооруженных сил России на начало XIX века в 400 тысяч человек.
Это было значительно меньше, чем могла выставить Франция в момент военной угрозы. Неслучайно, что, едва Александр I начал готовиться к развязыванию войны в Европе, он тотчас сосредоточил усилия на том, чтобы увеличить численность армии. Главным препятствием на пути количественного роста российских вооруженных сил была система пополнения полков личным составом. В стране, где существовала крепостная зависимость, было невозможно осуществлять комплектование войск методом призыва новобранцев, который взяла на вооружение Французская республика, а вслед за ней в течение XIX века и другие страны Европы. Как известно, призывная система основывается на том, что солдаты служат в армии относительно непродолжительное время и, обучившись военному делу, уходят в запас. В случае военной угрозы резервисты призываются под знамена, и армия мирного времени быстро увеличивается в численности, порой в несколько раз. Подобная система предполагает определенное доверие государства к гражданам своей страны, которые, получив военную подготовку, не начнут рано или поздно вооруженного восстания против существующего строя.
Но население России этого периода состояло на 97 процентов из крестьян, большей частью помещичьих крепостных или государственных. Если бы в стране с подобной структурой населения была введена воинская повинность буржуазного типа, то либо вскоре произошла бы революция, либо исчез бы класс крепостных крестьян (в том случае, если бы правительство решило давать свободу за службу в армии). Естественно, что ни тот ни другой вариант для правящего класса был неприемлем. О том, насколько боялись вооружать народ, говорит документ, посвященный рассмотрению вопроса политической опасности народного ополчения 1806–1807 гг. Говоря о неприемлемости вооружения крупных масс народа, автор документа, составленного в Военном министерстве, указывает, памятуя о восстании Пугачева: «Кто будет заложником (поручится) за внутреннее спокойствие Империи, когда безграмотный донской казак… собрал себе сообщников, возмутил народ и потрясал основание государства, так что регулярные… городовые гарнизоны клали оружие и отдавались в плен уродливой злодейской сволочи»2.
Чтобы оружие не попало в руки «злодейской сволочи», власти империи, начиная с Петра, поступали следующим образом: крестьянин, которого забирали в солдаты, отныне переходил в воинское сословие. Хоть он и оставался на нижней ступени социальной иерархии, но больше не был крепостным. Зато он должен был служить всю жизнь! Только при Екатерине II был определён предельный срок службы в 25 лет. Подобный срок всё равно означал, что для мирной жизни рекрут пропадал безвозвратно. Служба была столь тяжела, а материальные и санитарные условия такие, что лишь менее двух процентов (!) солдат доживали до окончания срока пребывания под знаменами.3
«Когда крестьянин назначен, чтобы быть рекрутом, его родители и родственники собираются как на поминки, — писал о русской армии в своём докладе от 1804 г. адъютант французского посла командир эскадрона Польтр. — Его оплакивают, его целуют на прощание и рассматривают как человека, потерянного для семьи»4.
Зато социальный эффект был налицо: рекрут, оказавшийся в армии, отныне не чувствовал никакой связи с крестьянской массой, из которой он только что вышел. Вот что писал в своем дневнике в 1809 г. Иван Михайлович Долгорукий, владимирский генерал-губернатор: «Мужик ничего так не боится, как солдата. Ему не столько страшен его штык и сабля как хищность. Стоя постоем, солдат все тащит у мужика из сусек, из амбара и со стола. У хозяина нет ничего своего, пока тут солдат живет… И странное дело! Рекрут, вчера взятый в службу, уже назавтра обходится со своим братом мужиком как со злодеем и все у него готов отнять»5.
Точно так же, как владимирский генерал-губернатор, уже упомянутый французский офицер Польтр отмечал: «Рекрут, видя, что у него нет способа избежать перехода в новое состояние, внезапно меняет свои чувства. Он забывает своих родителей, все, что связывает его с местом рождения. Если офицер, командующий отрядом, прикажет рекруту поджечь собственную деревню, он сделает это»6.
Собственно, этого и добивалась крепостническая олигархия. Солдат становился надежным орудием не только против внешнего врага, но и против крестьянских бунтов и возмущений. Более того, членами воинского сословия становилась и семья солдата — жена и дети. Но так как на ничтожное солдатское жалованье содержать ребенка было невозможно, детей отдавали в так называемые военно-сиротские заведения, ибо ребенок становился как бы сиротой при живых родителях. В военно-сиротских заведениях готовили будущих мастеровых, музыкантов и унтер-офицеров, необходимых армии.
Разумеется, при подобной системе слишком большой количественный рост армии был разорителен как для помещичьих хозяйств, так и для страны вообще. Именно поэтому норма рекрутских наборов, которые проводились раз в год, была относительно невелика: обычно 1 рекрут с 500 мужчин, подлежащих рекрутской повинности. Последних было около 15 млн человек[69], следовательно, такой рекрутский набор давал приблизительно 30 тысяч будущих солдат. Так было до прихода к власти Александра. В 1800 г. при императоре Павле I рекрутского набора вообще не было. В 1801 г., в последний год правления Павла и первый год правления Александра, когда последний еще не занялся внешней политикой, рекрутского набора опять-таки не было.
Зато с 1802 г. рекрутские наборы начались с все более увеличивающимся размахом. В 1802 г. было призвано 2 из 500 человек, в 1803 г. — опять 2 из 500, в 1804 г. на некоторое время норма снизилась, вернувшись к привычной 1 из 500, зато в 1805 г. норма была увеличена до 4 из 500 человек. В 1806 г. снова рекрутировали четверых из 500, потом состоялся еще дополнительный набор — 1 из 500, а потом было объявлено о созыве ополчения…
Если учитывать, что часть ополчения 1806 года была распущена, а часть зачислена в полки, общее количество мобилизованных рекрутов с 1802 г. до начала войны 1812 г. составило более чем миллион человек! Достаточно сказать, что за весь XVIII век, в течение которого Россия практически непрерывно воевала, было набрано 2271 тыс. рекрутов. Иначе говоря, за 10 лет правления Александра под знамена было призвано почти столько же войск, сколько за половину предыдущего века. Нечего и говорить, что с началом войны 1812 г. были проведены дополнительные наборы и объявлено о созыве нового ополчения. Но это уже другая история, о которой пойдёт речь в следующей части книги.
Здесь мы хотим указать лишь на то, что русская армия не только интенсивно готовилась к войне, но делала это в масштабе, который явно находился за пределом финансовых и экономических возможностей российского государства. Выше уже отмечалось, какие огромные расходы вызвало увеличение армии, что, в свою очередь, вызвало инфляцию и недовольство среди всех сословий. Версия о том, что все это делалось для защиты от нападения агрессора, совершенно не соответствует фактам. Ведь самые большие наборы проводились в 1808–1810 гг., когда армия Наполеона не только не угрожала России, а более того, претерпевала значительные сокращения.
Благодаря массовым наборам численность русских войск не прекращала значительно увеличиваться в эпоху правления Александра. В 1805 г. общее количество всех вооруженных сил России составило 489 тысяч человек (включая казачьи войска). А в 1811 г. российская армия насчитывала уже более 617 тысяч солдат и офицеров.7
Рост численности происходил как за счет создания новых частей, так и за счет увеличения численности уже имеющихся. Формировались новые пехотные и кавалерийские полки, а также артиллерийские бригады (см. приложение № 3). В 1811 г. были созданы так называемые войска внутренней стражи, которые являются аналогом современных внутренних войск. Численность этого подразделения вооруженных сил составила в начале 1812 года 38 тысяч человек по спискам. Во время войны они станут элементом, вокруг которого будут формироваться резервы и ополчение.8
Наконец, в 1808 г. были учреждены так называемые рекрутские депо. Эти депо должны были стать источником подготовленного пополнения для войск. На каждую дивизию было учреждено по одному депо. В каждом депо полагалось иметь по 2280 человек. Для обучения рекрут сюда выделялось бобер-офицеров, 24 унтер-офицера и 240 рядовых. Штаб-офицер являлся командиром депо. По прибытии в депо рекруты проходили 8–9-месячный курс обучения, а потом отправлялись в войска. На самом деле в ходе войны из части рекрутских депо были сформированы новые пехотные и кавалерийские дивизии, другие же были отправлены на пополнение армии (необязательно в свою дивизию).
Качество людского материала, из которого формировались полки, разумеется, оставляло желать лучшего. Во время массовых рекрутских наборов 1806–1811 гг. требования к качеству рекрутов были значительно снижены; в строй допускались лица в возрасте от 17 до 37 лет. Минимальный рост, допустимый для поступления в армию, определялся в 2 аршина 3 вершка (155,6 см). В ходе же наборов 1812 г. разрешалось принимать на службу людей ростом 2 аршина 2 вершка (151,1 см) и возрастом от 18 до 40 лет.9
В общем, средний рост солдат российской армии 1812 года составлял только 1,60 м, что по современным понятиям соответствует среднему росту 13-летнего ребёнка. Это связано, конечно, с тем, что общий средний рост европейского населения был значительно ниже современного. Сверх того, к общей низкорослости населения добавлялось и то, что помещики явно не стремились пополнить ряды армии своими крепостными крестьянами могучего телосложения. Приведённый показатель роста явно не соответствует расхожему штампу плечистого гренадера «чудо-богатыря», но таковы объективные данные. Для сравнения отметим, что средний рост французского солдата был тоже не особенно велик, но всё же достигал 1,65 см.10
Во время рекрутских наборов в ходе войны 1812 г. требования к качеству рекрутов еще понизились. Было дано распоряжение: «…не браковать: редковолосых, разноглазых и косых, — ежели только зрение их позволяет прицеливаться ружьем, с бельмами и пятнами на левом глазе, заик и косноязычных, если только могут сколько-нибудь объясняться; не имеющих до 6 или 8 зубов боковых, лишь бы только были в целости передние, для скусывания патронов необходимые; с маловажными на черепе наростами, не препятствующими носить кивер или каску; с недостатком одного пальца на ноге, если это ходьбе рекрута не затрудняет; имеющих на левой руке один какой-либо сведенный палец, не препятствующий заряжать и действовать с ружьем; принимать и кастратов».11
Определяя, какого из крестьян отдать в солдаты, помещики, естественно, выбирали не только слабых, но и тех, от кого было меньше всего пользы в хозяйстве: «Если среди его крестьян или слуг есть неисправимый вор, то он (помещик) отсылает его, — рассказывал Ланжерон. — За неимением вора, он отдает пьяницу или лентяя; наконец если среди его крепостных находятся одни лишь честные люди, что почти невозможно, то он выбирает самого слабосильного. Существуют весьма строгие законы относительно приема этих рекрут, их роста, возраста, наружности и здоровья и даже качеств, которыми они должны обладать; но доказано, что законы эти, как к несчастию и многие другие, легко обходятся в России, и поэтому на 50 рекрут, посылаемых в полки, приходится много таких, которые, в силу этих законов, не должны бы были быть приняты»12.
Впрочем, это не означало, что боевые качества русской армии были плохими. Наоборот, она традиционно славилась своей выносливостью и отвагой. Вот что писал о русских солдатах тот же автор: «Из всего здесь прочитанного видно, что я был прав, говоря, что русская армия должна была быть наихудшею в Европе. Каким же образом происходит, что она одна из лучших? Русский солдат приписывает это Николаю-угоднику, а я приписываю это русскому солдату; действительно, благодаря тому, что он лучший солдат в мире, победа всюду ему сопутствует!.. Воздержный как испанец, терпеливый как чех, гордый как англичанин, неустрашимый как швед, обладающий восприимчивостью к порывам и вдохновению французов, валлонов и венгерцев, он совмещает в себе все качества, которые образуют хорошего солдата и героя… покойный прусский король, знавший толк в военном деле, говорил о русских: „Их гораздо легче убить, чем победить, и, когда их уже убили, их надо еще повалить…“ Несокрушимые твердыни или опустошительные потоки, воздержные, когда надо, дисциплинированные, когда того желают, они подчиняются всему одинаково скоро; одетые или не одетые, накормленные или умирающие с голоду, получающие свое жалованье или не получающие, они никогда не ропщут, идут вперед всегда и при одном слове „Россия“ и „император“ бросаются в огонь»13.
Тот же Ланжерон в рапорте императору докладывал о сражении при Рущуке 22 июня (4 июля) 1811 г.: «22 числа в моем каре в течение часа турецкие ядра скосили 123 солдата и 30 коней. При этом ни один человек не наклонил головы, а две трети солдат были рекруты этого года. Такова русская пехота»14.
Несмотря на высокие морально-боевые качества, русская армия унаследовала от предыдущих времен многие архаичные установления, которые требовали немедленных изменений. В январе 1810 г. военным министром стал генерал от инфантерии Барклай де Толли. Военный министр весьма пессимистично оценивал тогдашнее состояние русской армии. Он считал, что в кампаниях 1805–1807 гг. войска находились в куда более благоприятном положении, чем накануне новой войны. Вот что он докладывал графу Румянцеву в августе 1810 г.: «Тогда российские армии, будучи в союзе с Австрией, Англией, Пруссией и Швецией, вступали в брань увенчанные лаврами побед. Испытанные в тысяче счастливых сражениях, храбрые воины бестрепетно несли жизнь на жертву для Государя и отечества, поставляя единою наградою подвигов своих — безсмертную славу. Чувство непреодолимых воинов возвышало душу каждого. Цветущее состояние финансов представляло обильные источники для продолжения войны; напоенный твердым предубеждением к славе, любовью к Государю, отечеству и преверженностью к закону дух воинства и народа открывал наилучшие надежды к окончанию сей войны».
Теперь же, по мнению Барклая де Толли, ситуация изменилась: «Вместо сильных и мужественных войск, полки наши составлены большей частию из солдат неопытных и к тягостям войны неприобвыкших. Продолжительная нынешняя война затмевает в них наследственные геройские добродетели, дух национальный от бремени усильной и бесполезной войны, как и силы физики, начинают ослабевать»15.
Именно поэтому военный министр наметил большую программу реформ, которые были призваны подготовить русскую армию к войне с сильным противником. Прежде всего Барклай де Толли справедливо считал, что необходимо заботиться о солдате, уменьшив тем самым огромные даже по меркам того времени санитарные потери русской армии. Общих сводных данных по потерям этого типа в эпоху Александра не имеется, но ряд данных позволяет оценить их порядок. Так, в ходе русско-турецкой войны 1806–1812 гг. российская армия потеряла в общей сложности около 150 тыс. человек, из них только около 30 тыс. погибли на полях сражений, остальные умерли от болезней.16 То есть на долю санитарных потерь приходилось не менее 80 % общего количества смертности в этой войне.
Благодаря педантичности российской администрации в эпоху правления Николая I существуют сводные данные о потерях в 1825–1850 гг. За этот период, полный военных походов и близкий по своей специфике александровскому, русская армия потеряла убитыми 30 233 солдата. А от лишений, болезней за тот же период умерли 1 062 839 человек,17 что составило 40,4 % от призванных на службу, или около 40 тыс. человек в год. Правда, среди закончивших свой жизненный путь в госпиталях были и умершие от ран, но их количество можно примерно сопоставить с количеством убитых, причём последних наверняка было больше. Следовательно, округленными цифрами, от оружия противника погибло около 50 тысяч человек, а от лишений — миллион. Иначе говоря, соотношение 1: 20. Не экстраполируя буквально эти данные на интересующий нас период кануна войны 1812 года, можно, тем не менее, с уверенностью сказать, что санитарные потери в русской армии были никак не меньше указанных 80 %, а скорее, даже выше этого процента.
В письме генерал-лейтенанту Штейнгелю в 1810 г. военный министр указывал: «По моему мнению, нет другой причины к умножению больных и даже смертности, как неумеренность в наказании, изнурение в учениях сил человеческих и не попечение о сытной пище. Вашему пр-ству по опыту должно быть известно закоренелое в войсках наших обыкновение: всю науку, дисциплину и воинский порядок основывать на телесном и жестоком наказании; были даже примеры, что офицеры обращались с солдатами безчеловечно, не полагая в них ни чувств, ни разсудка. Хотя… мало-помалу таковое зверское обхождение переменилось, но и поныне еще часто за малые ошибки весьма строго наказывают…»18
Реалия, о которой говорит официальное письмо военного министра, вполне подтверждается многочисленными свидетельствами современников. Вот что писал в своих воспоминаниях офицер Елисаветградского гусарского полка Дмитрий Ерофеевич Остен-Сакен: «Была еще одна черная сторона: безжалостное, тиранское обращение с солдатами. Не только за преступления и проступки, но и за ошибки на ученье наказывали сотнями палок. На ученье вывозили палки, а если нет, то еще хуже: наказывали фухтелями и шомполами по спине. Много удушливых и чахоточных выходило в неспособные. И все это против проникнутаго благочестием, повиновением, преданностию, готоваго на всякое самоотвержение русскаго солдата — идеала воина! Жестокость доходила до невероятнаго зверства. При производстве в офицеры из сдаточных, некоторые начальники скрывали полученный о том приказ, придирались к произведенному, наказывали его несколькими сотнями ударов палками, чтобы, по их словам, у него надолго осталось в памяти»19.
«Многие офицеры находили в этих истязаниях „особое удовлетворение и, как бы ради спорта, за чаем, велели наказывать солдат виновных и невиновных“»20, — рассказывал другой очевидец.
«Русские офицеры могут бить солдата, сколько им угодно, лишь бы тот не умер, — подтверждает уже упомянутый выше адъютант французского посла. — Только в случае, если солдат умрет, офицер пойдет под трибунал. Часто случается, что если находят многих виновных, то их заставляют пороть один другого по очереди. Я видел, как полковник (кавалерии), недовольный выправкой своего эскадрона, приказать запереть всех солдат и лошадей в конюшне и оставил их там на сутки без еды»21.
А неизвестный автор поэмы «Солдатская жизнь», сочинённой в это время, написал:
Лучше в свете не родиться,
Чем в солдатах находиться,
Этой жизни хуже нет,
Изойди весь белый свет.22
Тем не менее военный министр считал, что обучать войска можно не только с помощью нещадной порки, и требовал этого от своих подчиненных: «Российский солдат имеет все отличнейшие воинские добродетели: храбр, усерден, послушен, предан и неприхотлив, следственно, есть много способов, не употребляя жестокости, довести его до познания службы и содержать в дисциплине»23.
Наконец, Барклай де Толли стремился изжить (насколько это, конечно, возможно!) воровство интендантских чиновников, которое приводило к тому, что солдат получал лишь самую убогую пищу, и в результате армия несла огромные потери от смертности в результате болезней. Министр отмечал: «В пищу солдатам, кроме хлеба, ничего не доставляют, а на лицах их не токмо не видно здоровья и живости, но по цвету и худобе можно назвать целые роты или батальоны больными и страждущими… Я приказал ежемесячно представлять мне выписку из полковых рапортов о числе больных, по коей судить буду о способностях и усердии полковых начальников, ибо за неопровергаемую истину принять можно, что число в полку больных показывает ясно образ управления»24.
Без сомнения, реформы, проводимые в русской армии, не могли происходить без влияния контакта боевого и мирного с армией Наполеона. В главе 5 уже рассказывалось, как в кампанию 1809 г. русские офицеры фактически исполняли службу штабных офицеров в ставке наполеоновской армии. Без сомнения, их опыт и информация о французской армии широко использовалась в ходе реформ. Особенно важную роль сыграла миссия генерала Петра Михайловича Волконского, которого царь в Тильзите представил Наполеону, а затем послал во Францию с целью изучить организацию штабов наполеоновской армии. Молодой генерал (Волконскому был только 31 год), представитель одной из самых аристократических семей России, пробыл во Франции почти три года, общаясь со всеми знаменитыми французскими полководцами.
Результатом его пребывания во Франции стала реформа штабов русской армии и организация их по типу наполеоновских.
В эпоху Павла I был упразднен Генеральный штаб, но вскоре возродился под названием «Свита Его Императорского Величества по квартирмейстерской части». Со вступлением на престол Александра I начальником этой службы (генерал-квартирмейстером) стал инженер-генерал Сухтелен, а в ноябре 1810 г. по своему возвращению из Франции начальником Свиты стал князь Волконский. В течение двух лет, которые прошли с назначения Волконского до начала войны, были проведены большие изменения в организации и работе Свиты. К 1810 г. на службе в Свите по квартирмейстерской части состояло 167 офицеров. Наставлением к их службе послужил документ, составленный по приказу Волконского полковником Толем, — «Руководство к отправлению службы чиновникам (офицерам) дивизионного генерал-штаба». Большую роль в работе штаба стали играть так называемые колонновожатые, для которых с 1811 г. был организовано специальное учебное заведение — Училище колонновожатых. Колонновожатыми были юнкера, готовившиеся стать офицерами штаба. В их задачу входила повседневная штабная работа, а в военное время — организация движения войсковых колонн и взаимодействие различных отрядов.