Переход к эпохе Возрождения обусловливал дальнейшую секуляризацию мышления и политизацию общественных интересов. Обсуждение наилучших вариантов политической власти и общественного устройства, роли и взаимоотношений сословий, сущности патриотизма, социального предназначения человека стало средоточием духовной жизни в Италии. Для первого этапа итальянского гуманизма, условно говоря, от Данте до Альберти, т. е. с начала XIV до середины XV в., именно эти проблемы интересуют передовых мыслителей. Вслед за Данте многие из них непосредственно участвуют в практической политике и стремятся повлиять эрудицией и красноречием на ход истории. Это не всегда удается, но попытки не прекращаются.
Особенности раннего итальянского Возрождения названы в научной литературе "гражданским гуманизмом". Известный исследователь Л. М. Брагина считает, что "гражданский гуманизм'" складывался как комплекс этико-политических идей, ориентированных на воспитание патриотизма и социальной активности граждан" 1. Наиболее полно это направление выразило себя е деятельности флорентийских гуманистов, многие политические идеи которых преемственны и взаимосвязаны: это трактовка свободы, справедливости, любви к родине, стремления к земной славе, деятельности на благо общества и т. п. Понятно, сколь далеки подобные идеи от религиозных канонов праведной жизни. Ош направляли мысли и поступки сограждан в принципиально новое русло.
Средством распространения идей "гражданского гуманизма стали жанры различных родов литературы: философской, моралистической, исторической, художественной. Но в первую очередь- публицистической. Глубокое и всестороннее исследование публицистики раннего Возрождения не предусмотрено данной книгой. Мы предполагаем лишь очертить наиболее продуктивные жанровые тенденции ранневозрожденческой публицистики в преддверии изобретения книгопечатания.
1 Брагина Л. М. Итальянский гуманизм. М., 1977. С. 126. 146
В это время в Европе письменное тиражирование интересующих грамотную публику текстов вышло за тесные стены монастырских скрипториев. Во всех западноевропейских странах действуют мастерские письма, профессиональные объединения переписчиков. Именно с их помощью удовлетворялся растущий общественный интерес к творчеству античных авторов, элементам светского знания. И все же переписчики не полностью могли воплотить новые формы политического творчества, рождаемого ростом деловой и гражданской активности городов-государств. Опять возникает громадный интерес к политическому красноречию. "Ни одна выдающаяся особа не умирает, ни один капитан и ни один гонфалоньер не вступает в должность, ни один посланник не принимается, ни один кондотьер не получает жезла без того, чтобы их не почтили речью" 2. Новые формы гражданских ритуалов все более сужали сферу государственного значения молебнов и проповедей.
На заре средневековья проповедник сменил политического оратора античности. В эпоху Возрождения в Италии происходил обратный процесс. Итальянцы "находили чрезвычайное наслаждение в слушании речей, и народная фантазия охотно представляла себе при этом древний римский сенат с его красноречием. К тому же красноречие в это время уже совершенно освободилось от влияния церкви, служившей ему прибежищем в средние века, и стало необходимым элементом и украшением общественной жизни"3.
Одним из энергичнейших провозвестников такого освобождения стал римлянин Кола ди Риенцо (1313-1354). Этот сын трактирщика и прачки, выбившийся в нотариусы, был страстно одержим идеей возрождения величия античного Рима. Он возглавил римское народное движение и сумел подготовить переворот, учредивший в 1347 г. на короткий срок республиканский образ правления в папской столице. Подобно многим лидерам народных движений - Арнольду Брешианскому, Дольчино, Джону Боллу - в подъеме и организации сторонников Кола ди Риенцо опирался на мощь своего красноречия. Это были уже не столько проповеди, сколько политические речи античного образца, исполненные, разумеется, религиозного пафоса.
Примечательно в его политико-пропагандистской деятельности обращение к изобразительной публицистике. В период духовной диктатуры церкви живопись и скульптура служили по преимуществу культовым целям, достигая виртуозной изысканности и мастерства. Это вызывало нередко бурное возмущение сторонников аскетического служения божеству. Так, Бернар Клервоский раздраженно писал:
2 Монье Ф Опыт литературной истории Италии XV в. Кватроченто, СПб.. 1904. С. 114. '
3 Буркгардт Я. Культура Италии в эпоху Возрождения. В 2 т. СПб.. 1904. Т. 1. С. 284; см. также: Брагина Л. М. Идеи гражданского гуманизма в речах флорентийских магистратов XV в. // Средние века. Вып. 47. М., 1984.
К чему в монастырях перед лицом читающей братии это смешное уродство, это некая странная безобразная красота и красивое безобразие? К чему здесь нечистые обезьяны? К чему дикие львы? К чему уродливые кентавры? К чему получеловеки? К чему полосатые тигрицы? К чему сражающиеся воины? К чему трубящие в рога охотники? Ты можешь увидеть здесь множество тел с одной головой и, наоборот, на одном теле множество голов. Здесь перед глазами находится четвероногое со змеиным хвостом, там рыба с головой четвероногого. Тут зверь влачит зад козы, являясь спереди лошадью, там рогатое животное оканчивается конем. Наконец, столь великое и столь причудливое разнообразие всяких форм, что ты пожелаешь читать скорее по мрамору, нежели в книгах, и провести целый вечер в любовании этими диковинками, чем в размышлении перед божественным законом 4.
В азарте обличения фанатичный прелат ярко охарактеризовал всю притягательность искусства, ангажированного церковью, и то многообразие архитектурных, скульптурных, живописных, иконописных форм, которыми наглядно воплощались для верующих догматы и легенды религии. И конечно, они воздействовали не только так, как опасался отец Берна р. Они давали возможность неграмотным "простецам" воспринимать "Библию в камне" или в картинах и нередко углубляли, а не сокращали благочестие.
На заре Возрождения живопись и скульптура вынесены из храмов не только во дворцы владетельных особ, но и в общественные здания: сеньории, ратуши, на улицы и площади. Летописи сообщают, что Кола ди Риенцо, став одним из соправителей Рима, широко пользовался настенной живописью для пропаганды своих идей. По его приказанию на одной из стен Капитолия изобразили бушующее море, в волнах - тонущий корабль, на корабле - коленопреклоненная женщина во вдовьем одеянии с надписью: "Это Рим", молящая о спасении. Бурю производили четыре скопления животных. В одном были львы, медведи и волки; надпись над ними гласила: "Вот могущественные бароны и гнусные ректоры". Во второй группе собаки и свиньи трактовались как лукавые советники власть имущих. В третьей группе драконы олицетворяли неправедных судей. Четвертая состояла из козлов, кошек и зайцев, что символизировало прелюбодеев, воров и убийц. Грозный судия взирал с небес, знаменуя неизбежность расплаты с губителями Рима.
В пересказе картины летописцем упоминаются и другие детали, так что можно было долго всматриваться в нее и открывать для себя все новые и новые смыслы в этом, говоря современным языком, политическом плакате. Народное восприятие, с детства натренированное разгадками аллегорических композиций в храмах, успешно расшифровывало подобную изобразительную публицистику.
4 Цит. по: Сидорова Н. А. Очерки по истории ранней городской культуры во Франции. М., 1953. С. 221-222.
Вскоре в Риме по приказу народного трибуна появилась еще одна настенная фреска. В ней аллегорически изображалось будущее Рима, к которому вел Кола ди Риенцо: костер с горящими в нем людьми и женщиной на первом плане, а недалеко церковь, из которой появлялся ангел и подавал руку женщине, чтобы спасти ее. Подпись гласила: "Наступает время великого правосудия: жди его". Летописец перечислил и другие детали картины, дополняющие выразительность идеи о последней возможности спасти погибающий в огне и буре властолюбивых страстей Рим.
Летописец сообщает, что у картин постоянно толпился народ. Многие говорили, что это "вздор и пустяки, и что не картинами можно исправить положение дел в Риме; другие находили, что это - великая вещь и имеет большое значение" 5.
А настенная агитация продолжалась. Незадолго до переворота на одной из самых популярных римских церквей прихожане читали броскую надпись: "В скором времени вы вернетесь к вашему античному доброму порядку".
В такой комбинаторике слова и изображения публицистика получала новый импульс развития. Заставки, орнаменты, миниатюры - органичный элемент средневековых рукописей. Но иллюстрированные, обычно очень дорогие, рукописи были достоянием узкого круга людей. А для широкого употребления распространялись народные гравюры и "картинки" - оттиски с резных, сначала деревянных, позже металлических досок. Изобразительная публицистика постепенно приобретает мобильные массово тиражируемые формы. Но в пору Колы ди Риенцо эта стадия еще не наступила.
Помимо политических речей и аллегорически-плакатных картин "последний трибун" активно использовал эпистолярную форму пропаганды своих идей. Вскоре после обретения верховной власти в Риме Кола ди Риенцо обратился с развернутыми посланиями-призывами о поддержке к различным городам своей провинции, главным городам Италии и правителям других стран. В этих посланиях звучит надежда на объединение Италии под мирным руководством Рима, - надежда, осуществления которой предстояло ожидать еще пять веков. Одно из подобных писем, адресованное коммуне города Витербо, содержит широкий свод деклараций и рекомендаций:
Повсюду угнетения, возмущения, вражда, войны, уничтожения животных, пожары внутри и вне (страны), на суше и на море-и все это совершалось с полной необузданностью, с великой опасностью для всего города (Рима) и провинции, с великим ущербом для душ, тел и имущества, с немалым разрушением всей христианской веры... И этот же народ (римский) после свободных и справедливых обсуждений по собственному желанию даровал нам, хотя и недостойному, полную и свободную власть и право реформировать и охранять мирный строй сказанного города и всей римской провинции и передал нам эту власть в своем почетном и всенародном парламенте с полного согласия всех присутствующих.
Далее народный трибун, обращаясь к жителям Витербо, расположенного недалеко от Рима, высказывает убежденность в их поддержке и призывает к бдительности по отношению к крупным феодалам:
5 См.: Петрункевич А. Кола ди Риенцо. СПб., 1909. С. 195-196.
Для победы и для устрашения гордыни и тирании некоторых непокорных,, намеревающихся разрушить или воспрепятствовать этому новому порядку, дарованному вам самим Христосом, немедленно звуком коммунального колокола и специальными глашатаями возбудите народ и коммуну к приготовлению оружия, лошадей и всего необходимого для войны, для того, чтобы под покровительством бога и под стягом святого правосудия нашими руками гордыня и тираны были бы сокрушены, а свобода, мир и справедливость восстановлены по' всей римской провинции 6.
Похожие призывные послания были отправлены правителям итальянских городов-государств Флоренции, Лукки, Милана, Мантуи, Модены, Феррары и др. О своем избрании в римские градоправители и намерениях проводить политику утверждения республиканского строя в духе античного Рима Кола ди Риенцо сообщил также королям Франции и Сицилии, императору Людвигу Баварскому, папе Клименту VI. Ряд посланий носит характер открытых публицистических обращений, а не закрытой дипломатической переписки. "Не школьная ученость, не холодный рассудок водили пером Кола ди Риенцо, а страстность борца, уверенность в победе, раздражение на противников, гордость победителя, уловки побеждаемого, религиозная экзальтация, мистика, вера и любовь к Италии"7. Общий дух и стиль многих из этих посланий напоминают обращения к городам купеческого старшины Парижа Этьена Марселя. Они создавались на десятилетие позже в сходной исторической ситуации, знаменуя политический прорыв в будущее другой европейской столицы.
Эпистолярная форма в этот период становится общепризнанным способом пропаганды политических идей - устойчивым жанром публицистики.
"Первый гуманист" Франческо Петрарка (1304-1374), автор многочисленных политических епистолий, сообщил Коле ди Риенцо из Авиньона о том, как воспринимались эпистолярные римские новости:
Не знаю, известно ли тебе, что твои письма не остаются исключительно в руках тех, кому они адресованы: их так усердно списывают, с такой поспешностью несут их в апартаменты святейшего отца, что можно вообразить, что они писаны не простым смертным, а антиподами или же что они сваливаются к нам прямо с неба. Едва становится известным, что от тебя получено письмо - все приходит в движение! Никогда дельфийский оракул не толковался столь разнообразно, как объясняется каждое твое слово... Я видал также и других людей, которые не знали, чем следует больше восторгаться: твоими деяниями или твоими словами; называть ли тебя Брутом или Цицероном? Итак, продолжай так, как ты начал, и пиши всегда, как будто весь мир тебя читает, и не только читает, но и распространяет это по всему миру 8.
6 Там же. С. 220-222.
7 Там же. С. 143.
8 Там же. С. 334.
Сам Петрарка именно так работал над своими посланиями-, словно предназначая их для всего мира, даже если писал близким друзьям и покровителям. Как отметил М. С. Корелин, "письма Петрарки редко имеют только личный или деловой характер, в большинстве случаев это или нравственные поучения, или исторические справки, или политические проекты, или докладные записки, или газетные передовые статьи. В последнем случае адресат ставился иногда наудачу, или письмо адресовалось к неизвестному, или целый сборник получал название "писем без адреса". С писем всегда снимались копии, и они распространялись в обществе иногда раньше, чем доходили по адресу. Кроме того, сам автор их тщательно собирал и время от времени выпускал их в виде сборника. Словом, это был настоящий суррогат политической прессы"9.
Соображение это чрезвычайно существенно, хотя и не лишено, на наш взгляд, модернизации или скорее метафоричности. Как известно, до становления журналистики на рубеже XVI и XVII вв. было еще более двух с половиной столетий. Но предпосылки к формированию новой системы обмена оперативной социальной информацией уже появились: это интенсификация экономической и политической жизни в Европе, расширение грамотности, демократизация и секуляризация общественной мысли - вся атмосфера Возрождения.
Именно от Петрарки публика услышала своего рода публицистическое кредо, выразившее стремление партикулярной личности повлиять на ход государственных дел. "Но когда речь может быть полезна, а те, кому наиболее подобает говорить, молчат, тогда следует возвышать свой голос и нарушать зловредную тишину. Приняв во внимание не мое положение, а мою убежденность, я считал для себя подобающим и почетным возвысить свой голос среди такого крушения общественной жизни и кричать, кричать, ибо, если мой крик бессилен помочь общественным бедам, пусть, по крайней мере, он облегчит страдания и горести моей души" 10.
Здесь то самое "не могу молчать", которое и создает, и утверждает настоящих публицистов вплоть до нашего времени. Здесь та степень убежденности в праве на улучшение всеобщей жизни, в целительной власти выношенного слова, которые и поныне питают публицистическое творчество. Здесь всецело выражено упование на деятельную сущность человека, а не на божество.
Узнав о перевороте, совершенном Кола ди Риенцо, Петрарка восторженно приветствовал его в ряде посланий. Одно из них первый гуманист адресует всему населению Рима и просит просесть собравшимся на Капитолии:
9 Корелин М. С. Петрарка как политик // Очерки итальянского Возрождения. М., 1896. С. 78.
10 Петрункевич А. Указ. соч. С. 263.
Я не знаю, о великодушный, кого я должен больше поздравлять: тебя ли за совершенное славное деяние или граждан, благодаря тебе, свободных? С вами вместе я радуюсь и потому обращаюсь к тебе и к ним одновременно... Наконец-то вы овладели свободой, всю сладость и прелесть которой могут знать только те, кто ее уже раз утратил. Пользуйтесь этим бесценным сокровищем с радостью, И с умеренностью, скромно и спокойно, моля бога, да не потерпит он больше по рабощения своего святого города, который его же судом был избран центром империи. И если вместе со свободой к вам вернулась и мудрость, то вы предпочтете расстаться с жизнью, чем со свободой, без которой жизнь - пустая насмешка".
Петрарка призывает римлян к бдительности и твердости, к сплоченности вокруг трибуна и дисциплине. Он высказывает свои заветные надежды на возрождение империи под главенством Рима, отчасти совпадающие с недавними надеждами Данте:
Велико еще имя римского народа, хотя и угнетенного: его боятся! Велики еще его богатства, если ими разумно распоряжаться! Не иссякли еще его силы! Многое может он, лишь бы только он захотел этого!.. Там, где есть осторожность и храбрость, будут и силы, и не только для того, чтобы защищать свободу, нов и чтобы снова отвоевать империю. Этому поможет и память о прежних временах, и величие имени, всегда дорогого вселенной... Мне не дано помочь вам делом, и потому я посылаю единственное, что в моей власти, - мое словесное ободрение... Я взялся за перо, чтобы среди всеобщих возгласов в честь народной свободы хотя бы издали услышался и мой голос, дабы хоть таким образом я исполнил долг римского гражданина 12.
Голос публициста был услышан - его письмо читалось на Капитолии при большом стечении народа. Кола ди Риенцо направил Петрарке столь же вдохновенный ответ. Начали эти послания распространяться и в списках. Но воодушевление корреспондентов по поводу происшедших событий намного превосходило их реальную политическую прозорливость. И Кола, и Петрарка в своих построениях и ожиданиях опирались более на идеалистические конструкции, чем на реальное соотношение политических интересов и сил. Папа Климент VI, находившийся в Авиньоне, при первых известиях о перевороте в Риме не ощутил угрозы для своего влияния. Напротив, объявленная народом война феодальным фамилиям, боровшимся за власть в городе, лишь укрепляла положение "святейшего отца". Но так ситуация выглядела только на первых порах. Демократические реформы, начатые народным трибуном, угрожали не только аристократии, но и теократии. Авиньон направил в Рим легата, полномочия которого были подкреплены не столько папским авторитетом, сколько наемным войском. Трибуну пришлось бежать, скрываться. Он был пойман, заключен в тюрьму сначала в папском Авиньоне, затем в Праге - резиденции императора Карла IV.
Летописи отмечают, что преемники Колы на посту управителей Рима, сенаторы из могущественнейших семей Орсини и Савелли приказали изукрасить стены капитолийского дворца изображениями свергнутого трибуна и его приближенных. Они были начертаны головой вниз. Изобразительная публицистика боролась за восстановление старых порядков.
11 Там же. С. 269-270.
12 Там же. С. 272-273.
В научной литературе есть мнение, сопряженное с осуждением, что Петрарка мало помогал плененному трибуну в беде, мало ходатайствовал за него перед папой и императором. Не удивительно, что лично и гласно делать это он остерегался. Но вот анонимно было распространено письмо, оказавшее пленнику услугу. И мало кто сомневался, что оно принадлежит Петрарке. В письме есть самооправдание анонима: "Я молчу и не подписываюсь, полагая, что мой стиль скажет вам, кто я, в особенности если я прибавлю, что я римский гражданин".
Не только стиль, но и весь комплекс идей, провозглашаемых письмом, подтверждает авторство первого гуманиста:
Если бы дело разбиралось перед нелицеприятными судьями, а не перед враждебным трибуналом, я рассчитывал бы сказать что-нибудь такое, что доказало бы яснее дня, что, во-первых, Римская империя и теперь еще в Риме и пребудет там, даже если от него останется голая капитолийская стена, и, во-вторых, что вся власть у римского народа... Итак, смело требуйте выдачи вашего согражданина. В этом не будет ничего нового, ничего несправедливого; напротив, вы были бы виновны, если бы молчали. Но если, против обычая ваших предков, ваша храбрость исчезла вместе с вашей удачей, если вы настолько выродились, что вам кажется дерзостью требовать справедливости, требуйте, по крайней мере, чтобы ему не отказывали в публичном суде и в законной защите... Осмельтесь на что-нибудь, если вы хотите быть чем-нибудь! Страх не достоин римлян: если вы боитесь, если сами себя презираете, знайте, что вас будут презирать многие, а бояться - никто! Но если вы захотите, чтобы вас не презирали, вас будут бояться, как боялись в то время, когда вами правил тот, о ком я говорю. Но только будьте единодушны: пусть мир узнает, что у римского народа одна воля и один голос, и все будут его чтить и бояться... Требуйте узника или, по крайней мере, справедливости и освободите Риенцо от недостойной его тюрьмы! 1Э
Как воздействовало это письмо, исполненное риторики, но, несомненно, производившее сильное впечатление, досконально не известно. Но в решении об освобождении Риенцо из тюрьмы, принятом после долгих проволочек новым папой, имеется упоминание о ходатайстве римского народа. Видимо, анонимная епистола не прошла бесследно. По новым папским замыслам Колу опять облекли полномочиями правителя Рима в должности сенатора. Но его дух сломили застенки. Вторичное правление Колы прошло бесславно: народ, подстрекаемый недругами сенатора, сверг бывшего кумира-Кола погиб, вторично пытаясь - бежать из Рима. Но не погибла его страстная идея - возрождение античного наследия. Над ней размышлял и продолжал ее осуществлять Петрарка, все еще считая, что "если Рим начнет познавать себя, то древняя доблесть воскреснет".
Свои надежды Петрарка обратил к императору Карлу IV. Теперь уже ему направляются письма с увещаниями, убеждениями, почти с требованиями осуществить возрождение империи с Римом во главе. "Верь мне, цезарь, - убеждает гуманист, - мир тот же самый, что и был: то же солнце, те же стихии, уменьшилась только доблесть...
13 Там же. С. 120-123.
Теперь путь ровный и легкий, но недостает путника: теперь роскошь и бездеятельность получили широкое господство, трусость овладела вселенной и тотчас уступит вооруженному цезарю, даже более того - примет его сторону" 14.
Как и в отношениях с Колой, Петрарка принимал здесь желаемое за действительное, давая основание биографам говорить о нем как о неудачливом политике 15. М. С. Корелин шире смотрит на роль первого гуманиста в политической жизни Европы:
"Всякое более или менее крупное явление в современной жизни отмечено в переписке Петрарки, и в наиболее важное он считает долгом вмешаться в качестве непрошеного советника, т. е. как публицист. Его неизменной точкой зрения в этих вопросах служит интерес мира и порядка в Италии" 16.
Поэтому, как только он узнает о подготовке войны между Венецией и Генуей, направляет письмо к венецианскому дожу, надеясь предотвратить конфликт. Вновь терпит крах, но не оставляет подобных попыток. В них М. С. Корелин видит заслуживающее всяческого уважения стремление "создать искусство управления путем рационального пользования наличными силами данного времени... Вместе с ним в историческую жизнь входит новый фактор, неведомый предшествующему периоду. Петрарка был первым выразителем только что народившегося светского общественного мнения, той идеальной силы, могущество которой с каждым годом возрастает в цивилизованной Европе" п.
И если с точки зрения непосредственных практических результатов слово Петрарки редко осуществлялось, то с точки зрения идеологического воздействия оно было сильным. Но требовалось еще немалое время, чтобы идеи первого гуманиста могли осуществиться.
В 1345 г. в библиотеке Веронского епископата Петрарка отыскал рукопись Цицерона "Письма к Аттику", до той поры неизвестную. Различные последствия имела эта находка. Облик Цицерона, которого первый гуманист почти боготворил, обрел новые черты, для поклонника неожиданные. Вместо античного безукоризненного героя предстал человек мятущийся и тревожный, делающий ошибки и пытающийся их исправлять.
На возможности эпистолографии Петрарка также взглянул по-новому. И с той поры начал собирать и публиковать сборники своих писем. Его опыту последовали многие гуманисты. Среди посланий, созданных Петраркой, несколько обращено к деятелям античности, в том числе два - к Цицерону. Сам Петрарка объясняет, что писал их "ради разнообразия и для приятного развлечения и отдыха от трудов" 18. Но смысл их, конечно, глубже.
14 Цит. по: Корелин М. С. Петрарка как политик. С. 112-113.
15 См.: Фойгт Г. Возрождение классической древности, гуманизма. В 2 т. М., 1884. Т. 1. С. 68.
16 Корелин М. С. Петрарка как политик. С. 122.
17 Там же. С. 160-161.
18 Петрарка Ф. Книга писем о делах повседневных, XXIV, 3 // Эстетические фрагменты. М., 1982. С. 227.
Этот факт выразительно передает мироощущение создателей новой западноевропейской культуры - чувства живой, кровной близости с творцами античности, степень их увлеченности древним наследием и отхода от ортодоксальных религиозных трактовок язычества. "Часто с ярким светочем язычества в руках они дерзали соперничать с меркнущим солнцем веры и нередко торжествовали победу" 19.
Дружеское письменное общение Петрарки с Цицероном примечательно и тем, что передает не слепое поклонение возрожденному кумиру, а достоинство человека, знающего свое право на равных беседовать с великими. Весь дух писем к классикам, начиная с первых строк обращения, свидетельствует об этом:
От Франциска другу Цицерону привет. С жадностью прочел твои письма, которые долго и старательно искал, найдя их, где всего меньше думал. Я услышал твой голос, Марк Туллий, много говорящий, многое оплакивающий, многое меняющий, и если раньше знал тебя как наставника других, то теперь узнал, каков ты был для себя самого. Где бы ты ни был, услышь в ответ идущий от истинного милосердия уж не совет, а плач, который в слезах слагает тебе один из потомков, влюбленный в твое имя и твою славу. О вечно беспокойный и терзаемый тревогой... чего ты добивался бесчисленными спорами и совершенно бесплодным соперничеством? Куда ты забросил приличный и твоим годам, и занятиям, и достатку спокойный досуг? Какое обманчивое сияние славы втянуло тебя, старика, в войну с юношами и, проведя через все превратности случая, отдало недостойной философа смерти? 20
Столь непосредственно и живо проходит перед нами "половина диалога отсутствующего с отсутствующим", как определяли эпистолографию античные письмовники, столь свободно преодолевается здесь разрыв во времени в четырнадцать столетий, и овеянная историческими легендами личность вводится в круг ближайших собеседников. Вероятно, эти шутливо задуманные и непринужденно изложенные 24 письма Петрарки к античным классикам сделали для возрождения древней культуры, ее широкой популяризации не меньше, чем многочасовые штудии и многоречивые трактаты. Прошлое выступало здесь олицетворенным и одухотворенным, древняя история - родственно очеловеченной, сама эпистолография - ломающей схоластические каноны. И все вместе вело к новому миросозерцанию и новой культуре.
Мы познакомились с риторическим пафосом, политической дидактикой, дружеской непосредственностью открытых писем Петрарки. Но был среди них и остро критический, полемический Цикл. Он представлен жанром инвектив, о котором мы упоминали в связи с эпистолографией Данте. Инвективы - обличительные послания, ради опровержения противника широко использующие нападки на личные его черты, нравственные и интимные качества.
19 Фойгт Г. Указ. соч. С. 91.
20 Петрарка Ф. Книга писем о делах повседневных, XXIV, 3 // Указ. соч. С. 229-230.
В "Письмах без адреса" Петрарки много суровых слов высказано о папском дворе в Авиньоне: "Я по опыту узнал, что там нет ни благочестия, ни любви, ни веры, ни благоговения перед богом, ни страха; там нет ничего святого, истинного, справедливого, ничего серьезного, ничего, наконец, даже человеческого. Любовь, стыд, приличие, чистота изгнаны оттуда"21. При всей горечи и суровости этого и подобных упреков, высказанных в "Письмах без адреса", гневность их пафоса не столь концентрирована, чтобы отнести их к жанру инвективы. Форма инвектив, начиная с Петрарки, становится распространенной формой публичной письменной полемики по политическим, литературным, морально-этическим вопросам. Одна из инвектив Петрарки "Против врача" (1352-1353) состоит из четырех частей. Имя оппонента, отвечавшего на инвективу, установить не удалось. Петрарка прозорливо писал в начале полемики: "Ты показался мне недостойным того, чтобы получить через меня известность у потомков или найти место в моих сочинениях". А далее, как отметил М. С. Корелин, "все четыре книги наполнены бранью против какого-то медика, который осмелился свою науку поставить выше риторики и поэзии"22. Быть может, сказано слишком строго, но действительно, в инвективах - и это их жанровая черта - доказательная критика вытеснялась произвольной бранью. Автор инвективы "не ограничивается спором о фактах и идеях, а стремится подорвать умственный и нравственный кредит своего противника" 23.
Одним из наиболее известных в истории гуманистической полемики является обмен политическими инвективами между Антонио Лоски (1368-1441) и Колюччо Салютати (1331-1406). Это следующее за Петраркой поколение гуманистов совмещало занятия науками с государственной, политической деятельностью. Именно в этом поколении сформировались позиции гражданского гуманизма. В 1375 г. Салютати был избран канцлером Флоренции и сохранял этот пост до конца жизни. Многим стало ясно, насколько велика польза гуманистической образованности для ведения государственных дел.
Следуя Петрарке, Салютати пишет множество писем в другие-города и страны. "Письма и инструкции послам и государственным деятелям, обращения к королям сходны с посланиями друзьям: и те и другие изобилуют цитатами из античных авторов, упоминаниями эпизодов из греческой и римской истории, пестрят именами языческих богов и героев"24. Убедительность этих посланий была велика, авторитет их у современников очень высок.
21 Корелин М С. Ранний итальянский гуманизм и его историография. В 4 т. СПб., 1914. Т. 2. С. 51.
22 Там же. С. 27.
23 Там же. С 30.
24 Абрамсон М. Л. От Данте к Альберта. М., 1979. С. 113.
Тиран Милана Джан-Галеаццо Висконти заявлял, что письма флорентийского канцлера способны нанести больший урон, чем тысяча флорентийских вооруженных всадников. Видимо, исходя из подобной идеи, и был приглашен служить Милану гуманист Антонио Лоски. Во время подготовки вооруженного конфликта с Флоренцией Лоски поручили написать инвективу против вражеского государства. И вскоре флорентийцы из рук в руки передавали небольшую книжечку, где говорилось, что население Флоренции ждет не дождется "освободителей" - миланцев.
Подобная идеологическая диверсия требовала веского ответа. За него взялся убеленный сединами канцлер республики Колюччо Салютати. Его ответная инвектива вошла в историю наиболее известных литературных подвигов гуманистов и отмечена даже в посмертной эпитафии, высеченной на его саркофаге. Строки послания утверждали:
Где город не только в Италии, но и в целом мире более крепкий стенами, более гордый своими дворцами, более украшенный храмами, зданиями, портиками и площадями, более населенный и богатый, с почвою более обработанной, климатом более здоровым, водою более мягкою и приятною? Где город, который, не имея гаваней, производил бы большую торговлю? Где бы искусства так процветали, умы были столь утончены и было такое множество знаменитых мужей? И чтобы не перечислять всех, прославившихся оружием или правительственной деятельностью, где еще найдутся Данте, Петрарка, Боккаччо? 26.
Так были опровергнуты все нападки Лоски. Инвектива Салютати имела огромный успех, потому что в отличие от инвективы Лоски была создана не по заказу тирана, а пронизана истинным чувством патриотизма, подлинным уважением к политическому строю Флоренции, несокрушимой уверенностью в преимуществах республиканского строя сравнительно с тиранией. О том, насколько глубоко осмыслены Колюччо Салютати эти различия, свидетельствует его трактат "О тиране" (1400), предписывающий изгнание и даже казнь властителя, нарушающего суверенные права народа.
Обращаясь к автору промиланского выступления, Салютати спрашивает:
Почему ты называешь своего господина герцогом, когда он самый настоящий тиран? Но ты скажешь: разве он авторитетом императорского величества не был сделан герцогом Милана и графом Павии? Я признаю, что он был сделан, если только герцоги и графы создаются среди пенящихся бокалов… в осуждение и ущерб империи за постыдные деньги, а не за род, не за доблесть, не за заслуги; если может превратиться в законного герцога или графа тот, кто установил тиранию и постоянно остается тираном 26.
Огромная энергия, энтузиазм первооткрывателя многих истин, убеждение в правоте наполняли произведения Салютати, как и других гуманистов, особой силой.
25 Цит. по: Веселовский А. Вилла Альберти. М., 1870. С. 210.
26 Цит. по: Корелин М. Ранний итальянский гуманизм и его историография. Т. 4. С. 244.
Действительно, они иногда достигали пером и словом целей, каких не смог бы достичь и меч.
Как острый жизненный вопрос дискутируется в обществе раннего Возрождения сравнительная ценность созерцательной и деятельной жизни, или, другими словами, путь отшельнического "спасения" в сопоставлении с гражданственностью. Об этом размышлял Данте во вступительной части "Монархии" и делал твердый выбор в пользу политической деятельности. Впоследствии гуманист Маттео Пальмиери (1406-1457) подробно ответит на бытующие сомнения в диалоге "О гражданской жизни" (1430). Гуманистические памфлеты против монашества еще более снизят авторитет идеала созерцательной жизни. Пока же Салютати посвящает этой проблеме многие свои письма к соратникам и знакомым. Нотарию из Сиены флорентийский канцлер пишет:
Хотя уединенная жизнь считается надежнее, однако это не так; честно заниматься честной деятельностью, если не свято, более свято, чем бездействовать в уединении. Ибо святая простота заботится только о себе, как говорит св. Иероним, деятельная святость, напротив, созидает для многих, потому что открыта многим и многих ведет за собой по пути к небу, подавая им пример. И потому честно заниматься мирскими делами - большая заслуга 27.
Те же мысли в письме другому адресату: "Хотя созерцание более божественно и возвышенно, оно, однако, должно быть соединено с действием; и не всегда следует пребывать на вершине созерцания" 28.
Так вырабатывается новый мировоззренческий фундамент. В переписке, полемике, постоянном обмене мнениями складывается концепция деятельного гражданского гуманизма, противостоящая религиозному идеалу бегства от мира. Вновь обретают утраченный со времен античности авторитет идеи общественного блага и общественной пользы. Позже Маттео Пальмиери об этом скажет: "Никакая человеческая деятельность не может быть лучше, чем забота о благополучии родины, защита городов и сохранение союза и согласия соединенных во благо масс... Полезные вещи различны и многообразны, но среди них наиболее значительными являются те, с помощью которых одни люди приносят пользу другим" 29.
27 Колюччо Салютати-А<