После смерти Бориса Годунова престол занял его сын Федор. Поскольку он был очень молод (16 лет), было решено отозвать из армии ему в помощь опытных вельмож – князей Мстиславского, и Василия и Дмитрия Шуйских. Также, восстанавливая справедливость, вернули из ссылки Богдана Бельского. Главным воеводой был назначен Петр Басманов «ибо не было сомневающихся ни в его воинских дарованиях, ни в верности, доказанной делами блестящими». Это оказалось первой серьезной ошибкой Федора и его советников. До сих пор непонятно, что могло толкнуть обласканного Годуновыми Басманова на путь измены, но факты таковы, что вернувшись в войска он вступил в переговоры с Отрепьевым, и, в конце концов, перешел на его сторону.
«Удивив современников, дело Басманова удивляет и потомство. Сей человек имел душу, как увидим в роковой час его жизни; не верил Самозванцу; столь ревностно обличал его и столь мужественно разил его под стенами Новагорода Северского; был осыпан милостями Бориса, удостоен всей доверенности Феодора, избран в спасители Царя и Царства, с правом на их благодарность беспредельную, с надеждою оставить блестящее имя в летописях - и пал к ногам расстриги в виде гнусного предателя? Изъясним ли такое непонятное действие худым расположением войска? Скажем ли, что Басманов, предвидя неминуемое торжество Самозванца, хотел ускорением измены спасти себя от уничижения: хотел лучше отдать и войско и Царство обманщику, нежели быть выданным ему мятежниками? Но полки еще клялися именем Божиим в верности к Феодору: какою новою ревностию мог бы одушевить их Воевода доблий, силою своего духа и закона обуздав зломысленников? Нет, верим сказанию Летописца, что не общая измена увлекла Басманова, но Басманов произвел общую измену войска. Сей честолюбец без правил чести, жадный к наслаждениям временщика, думал, вероятно, что гордые, завистливые родственники Феодоровы никогда не уступят ему ближайшего места к престолу, и что Самозванец безродный, им (Басмановым) возведенный на Царство, естественно будет привязан благодарностию и собственною пользою к главному виновнику своего счастия: судьба их делалась нераздельною и кто мог затмить Басманова достоинствами личными? Он знал других Бояр и себя: не знал только, что сильные духом падают как младенцы на пути беззакония! Басманов, вероятно, не дерзнул бы изменить Борису, который действовал на воображение и долговременным повелительством и блеском великого ума государственного: Феодор, слабый юностию лет и новостию державства, вселял смелость в предателя, вооруженного суемудрием для успокоения сердца: он мог думать, что изменою спасает Россию от ненавистной олигархии Годуновых, вручая скипетр хотя и Самозванцу, хотя и человеку низкого происхождения, но смелому, умному, другу знаменитого Венценосца Польского, и как бы избранному Судьбою для совершения достойной мести над родом святоубийцы; мог думать, что направит Лжедимитрия на путь добра и милости: обманет Россию, но загладит сей обманее счастием!»[2]
|
|
После измены Басманова, всякая надежда удержать Федора Годунова на троне была потеряна. 1 июня 1604 года гонцы посланные от Отрепьева были приняты в Москве, где зачитали с Лобного места обращение самозванца «к Синклиту, к большим Дворянам, сановникам, людям приказным, воинским, торговым, средним и черным»:
|
|
««Вы клялися отцу моему не изменять его детям и потомству во веки веков, но взяли Годунова в Цари. Не упрекаю вас: вы думали, что Борис умертвил меня в летах младенческих; не знали его лукавства и не смели противиться человеку, который уже самовластвовал и в Царствование Феодора Иоанновича, - жаловал и казнил, кого хотел. Им обольщенные, вы не верили, что я, спасенный Богом, иду к вам с любовью и кротостию. Драгоценная кровь лилася… Но жалею о том без гнева: неведение и страх извиняют вас. Уже судьба решилась: города и войско мои. Дерзнете ли на брань междоусобную в угодность Марии Годуновой и сыну ее? Им не жаль России: они не своим, а чужим владеют; упитали кровию землю Северскую и хотят разорения Москвы. Вспомните, что было от Годунова вам, Бояре, Воеводы и все люди знаменитые: сколько опал и бесчестия несносного? А вы, Дворяне и Дети Боярские, чего не претерпели в тягостных службах и в ссылках? А вы, купцы и гости, сколько утеснений имели в торговле и какими неумеренными пошлинами отягощались? Мы же хотим вас жаловать беспримерно: Бояр и всех мужей сановитых честию и новыми отчинами, Дворян и людей приказных милостию, гостей и купцев льготою в непрерывное течение дней мирных и тихих. Дерзнете ли быть непреклонными? Но от нашей Царской руки не избудете: иду и сяду на престоле отца моего; иду с сильным войском, своим и Литовским, ибо не только Россияне, но и чужеземцы охотно жертвуют мне жизнию. Самые неверные Ногаи хотели следовать за мною: я велел им остаться в степях, щадя Россию. Страшитесь гибели, временной и вечной; страшитесь ответа в день суда Божия: смиритесь, и немедленно пришлите Митрополитов, Архиепископов, мужей Думных, Больших Дворян и Дьяков, людей воинских и торговых, бить нам челом, как вашему Царю законному»[2]
|
|
Зачитанное с Лобного места обращение вызвало сильнейшее смущение в народе, и в Москве начался погром. Мятежники захватили Кремль и посадили под стражу Федора Годунова, его сестру Ксению, и вдову Бориса Годунова Марию. Дворец был разграблен, как и многие богатые дома в Москве. Утихомирить мятеж удалось только после того, как погромщикам пригрозили немилостью «царя Димитрия». Сторонники Годуновых были схвачены и разосланы по тюрьмам отдаленных городов, включая патриарха Иова, низложенного и отправленного в Старицкий монастырь. 10 июня были тайно убиты Федор и Мария Годуновы, народу было объявлено, что они покончили с собой. Их тела были захоронены в монастыре святого Прокофия на Сретенке. Дальнейшая судьба Ксении Годуновой точно неизвестна, существует две версии. По одной, Ксения была убита вместе с матерью и братом; по второй – была заключена во Владимирском монастыре, где и находилась до самой смерти.
20 июня Лжедмитрий вступил в Москву. На всем пути к Москве его встречали толпы народа, подносившие ему хлеб-соль и богатые подарки. По-видимому, народ был вполне уверен в том, что это действительно царевич Димитрий, их законный царь. После прибытия в Москву, Лжедмитрий демонстративно посетил церковь Архистратига Михаила, в которой был похоронен Иоанн IV, где «лил слезы и сказал: «О родитель любезный! Ты оставил меня в сиротстве и гонении; но святыми твоими молитвами я цел и державствую!»[2]. Стремясь обеспечить поддержку знати, заняв престол, он первым делом восстановил в правах и наградил многих из тех, кто был репрессирован за время царствования Бориса Годунова.
Дальнейшие действия Лжедмитрия, как на странно, меньше всего напоминают действия авантюриста, озабоченного лишь набиванием карманов. Он начал проводить государственные реформы.
Реформы, проводимые Лжедмитрием, были весьма обширны, и насколько можно судить, напоминали более поздние реформы Петра I. Он объявил свободу торговли, промыслов и ремесел, отменив все прошлые ограничения. Вслед за тем, он уничтожил «всякие стеснения» тем, кто хотел выехать из России, въехать в нее или свободно передвигаться по стране. Сохранились свидетельства незаинтересованных лиц, англичан, писавших, что «это был первый государь в Европе, который сделал свое государство до такой степени свободным». Многим вернули имения, отобранные еще Иоанном IV. Иным князьям разрешили жениться, что было запрещено в свое время Годуновым из опасения, что слишком много станет тех, в ком течет кровь Рюриковичей. Были ужесточены наказания для судей за взятки, судопроизводство было сделано бесплатным. В Россию стали во множестве приглашать иностранцев, знающих ремесла, которые могут оказаться полезными для государства. Кое в чем Лжедмитрий пошел даже дальше, чем его предшественники: при прежних царях высшее православное духовенство приглашалось в Боярскую Думу лишь в исключительных случаях, но Лжедмитрий отвел патриарху и архиереям там постоянные места. По воспоминаниям современников, самозванец с видимым интересом и удовольствием председательствовал в думе, где не без остроумия решал запутанные дела, а заодно не прочь был упрекнуть бояр в невежестве и предлагал съездить в Европу, чтобы подучиться там чему-нибудь полезному.
Очень важными были новые законы о холопстве. При Годунове человек, запродавший себя в холопы, «по наследству» вместе с прочим имуществом переходил к наследникам своего хозяина, мало того, все его потомство автоматически становилось холопами. Согласно указу Лжедмитрия, эту практику отменили – со смертью господина холоп получал свободу, а запродаться в «кабалу» мог только сам, его дети оставались свободными. Кроме того, было постановлено, что помещики, не кормившие своих крестьян во время голода, не смеют более удерживать их на своих землях; а помещик, не сумевший изловить своего беглого крепостного в течение пяти лет, теряет на него все права.
Именно Лжедмитрий первым стал строить планы покорения Крыма, к тому времени, превратившегося в источник постоянных бедствий для России. Началось ускоренное производство оружия, устраивались маневры – но со смертью Лжедмитрия эти замыслы были надолго отложены.
Вопреки утверждениям дореволюционной официальной российской историографии, не похоже на то, чтобы Лжедмитрий был марионеткой в руках польских магнатов. После занятия Лжедмитрием престола, Москву приехал польский посол Гонсевский, официально – чтобы поздравить нового царя с восшествием на престол. Неофициально же - чтобы напомнить тому о данных Сигизмунду обязательствах. Однако от некогда обещанных королю территориальных уступок Лжедмитрий отказался, уверяя будто «недостаточно крепко сидит еще на царстве, чтобы принимать такие решения». Более того, самозванец выказал свое неудовольствие тем, что король титулует его «великим князем», и потребовал, чтобы в дальнейшей переписке его называли «цесарем императором». В тогдашней дипломатии это было чрезвычайно важно, и означало, что Россия претендует на более высокое иерархическое положение, чем Речь Посполитая. Неудивительно, что эта «мелочь» стала предметом жарких дебатов. «Узнав о таком гордом требовании, Сигизмунд изъявил досаду, и Вельможные Паны упрекали недавнего бродягу смешным высокоумием, злою неблагодарностию; а Лжедимитрий писал в Варшаву, что он не забыл добрых услуг Сигизмундовых, чтит его как брата, как отца; желает утвердить с ним союз, но не престанет требовать Цесарского титула, хотя и не мыслит грозить ему за то войною. Люди благоразумные, особенно Мнишек и Нунций Папский, тщетно доказывали Самозванцу, что Король называет его так, как Государи Польские всегда называли Государей Московских, и что Сигизмунду нельзя переменить сего обыкновения без согласия чинов Республики. Другие же, не менее благоразумные люди думали, что Республика не должна ссориться за пустое имя с хвастливым другом, который может быть ей орудием для усмирения Шведов; но Паны не хотели слышать о новом титуле…»[2]
Такое же разочарование постигло и эмиссаров Папы Римского Павла V, предшественнику которого Лжедмитрий некогда обещал воссоединение православной и католической церквей. А в ответ на письмо Папы, в котором тот напоминал самозванцу о данных его предшественнику Клименту VIII обещаниях, он полностью игнорировал вопросы веры, и вместо того предложил Папе совместный поход на турок. «…Самозванец в учтивом ответе, хваляся чудесною к Нему благостию Божиею, истребившею злодея, отцеубийцу его, не сказал ни слова о соединении Церквей, говорил только о великодушном своем намерении жить не в праздности, но вместе с Императором идти на Султана, чтобы стереть Державу неверных с лица земли, убеждая Павла V не допускать Рудольфа до мира с Турками, для чего хотел отправить в Австрию и собственного Посла. Лжедимитрий писал и вторично к Папе, обещая доставить безопасность его Миссионариям на пути их чрез Россию в Персию и быть верным в исполнении данного ему слова, посылал и сам Иезуита Андрея Лавицкого в Рим, но, кажется, более для государственного, нежели церковного дела, для переговоров о войне Турецкой, которую он действительно замышлял, пленяясь в воображении ее славою и пользою.» [2] Ясно видно, что Лжедмитрий, в совершенно нехарактерной для авантюриста-временщика манере, думает о благе своего государства, и активно занимается международной политикой. Он совершенно прагматичен, и вопросы веры для него на втором, если не на десятом месте. «Папа … однако ж имел причину не доверять ревности Самозванца к Латинской Церкви, видя, как он в письмах своих избегает всякого ясного слова о Законе. Кажется, что Самозванец охладел в усердии сделать Россиян Папистами, ибо, невзирая на свойственную ему безрассудность, усмотрел опасность сего нелепого замысла и едва ли бы решился приступить к исполнению оного, если бы и долее царствовал»[2].
Свержение Лжедмитрия I.
Царствование Лжедмитрия продолжалось менее года, а именно – 331 день. За время царствования, против него был сплетен серьезный заговор, во главе которого стояли князь Шуйский и его братья Дмитрий и Иван. Примечательно, что этот заговор был своевременно раскрыт, а заговорщики арестованы, отданы под суд и приговорены, но затем Лжедмитрий почему-то помиловал их, заменив смертную казнь ссылкой и конфискацией имущества. Милосердие самозванца дорого обошлось ему в будущем. «Тут вся площадь закипела в неописанном движении радости: славили Царя, как в первый день его торжественного вступления в Москву; радовались и верные приверженники Самозванца, думая, что такое милосердие дает ему новое право на любовь общую; негодовали только дальновиднейшие из них, и не ошиблись: мог ли забыть Шуйский пытки и плаху?»[2] В довершение своей ошибки, после шести месяцев со дня приговора, Лжедмитрий вернул из ссылки Шуйского и прочих, взяв с него «письменное обязательство в верности». Шуйский, разумеется, не простил ему пережитого страха и унижения, и пустился в заговоры с новой силой. Петр Басманов, до конца верный Лжедмитрию, неоднократно сообщал ему о признаках готовящегося мятежа, но тот не предпринимал в ответ ничего. «В четверг, 15 мая, какие-то русские донесли Басманову о заговоре. Басманов доложил царю. "Я этого слышать не хочу, - сказал Димитрий, - не терплю доносчиков и буду наказывать их самих".»[4]
17 мая 1606 года в Москве начался мятеж, возглавляемый князем Василием Шуйским. «17 Маия, в четвертом часу дня, прекраснейшего из весенних, восходящее солнце осветило ужасную тревогу столицы: ударили в колокол сперва у Св. Илии, близ двора гостиного, и в одно время загремел набат в целой Москве, и жители устремились из домов на Красную площадь с копьями, мечами, самопалами, Дворяне, Дети Боярские, стрельцы, люди приказные и торговые, граждане и чернь. Там, близ лобного места, сидели Бояре на конях, в шлемах и латах, в полных доспехах, и представляя в лице своем отечество, ждали народа.»[2] Лжедмитрий был блокирован в Кремле, Басманов с небольшим отрядом немецких наемников-телохранителей пытался защитить его. По словам очевидцев, он в отчаянии обратился к Лжедмитрию со словами: «Все кончилось! Москва бунтует, хотят головы твоей, спасайся! Ты мне не верил!».
«Сам Лжедимитрий, изъявляя смелость, выхватил бердыш у телохранителя Шварцгофа, растворил дверь в сени и, грозя народу, кричал: «Я вам не Годунов!» Ответом были выстрелы, и Немцы снова заперли дверь; но их было только 50 человек, и еще, во внутренних комнатах дворца, 20 или 30 Поляков, слуг и музыкантов: иных защитников, в сей грозный час, не имел тот, кому накануне повиновались миллионы! Но Лжедимитрий имел еще друга: не находя возможности противиться силе силою, в ту минуту, когда народ отбивал двери, Басманов вторично вышел к нему - увидел Бояр в толпе, и между ими самых ближних людей расстригиных: Князей Голицыных, Михайла Салтыкова, старых и новых изменников; хотел их усовестить; говорил об ужасе бунта, вероломства, безначалия; убеждал их одуматься; ручался за милость Царя. Но ему не дали говорить много: Михайло Татищев, им спасенный от ссылки, завопил: «злодей! иди в ад вместе с твоим Царем!» и ножом ударил его в сердце. Басманов испустил дух, и мертвый был сброшен с крыльца»[2]
Пытаясь спастись, Лжедмитрий выпрыгнул в окно, но сломал себе ногу и был обнаружен караульными стрельцами. Судя по всему, стрельцы и другие, оказавшиеся при этом люди, не были так уж уверены в том, что тот действительно самозванец, поскольку они оказали ему помощь: «…они взяли расстригу, посадили на фундамент сломанного дворца Годуновского, отливали водою, изъявляли жалость.»[2] Однако, Лжедмитрий не потерял присутствия духа, и требовал у скопившегося вокруг него народа, среди которых были и участники заговора, чтобы привели вдову Иоанна IV Марфу Нагую, которая засвидетельствовала бы, что он действительно Димитрий. Он требовал также, чтобы его доставили на Лобное место, и там обвинили в самозванстве принародно. «Шум и крик заглушали речи; слышали только, как уверяют, что расстрига на вопрос: «кто ты, злодей?» отвечал: «вы знаете: я - Димитрий» - и ссылался на Царицу-Инокиню; слышали, что Князь Иван Голицын возразил ему: «ее свидетельство уже нам известно: она предает тебя казни». Слышали еще, что Самозванец говорил: «несите меня на лобное место: там объявлю истину всем людям». Нетерпеливый народ ломился в дверь, спрашивая, винится ли злодей? Ему сказали, что винится - и два выстрела прекратили допрос вместе с жизнию Отрепьева»[2]
С.М. Соловьев излагает такую версию происшедшего: «В ожидании ответа от Марфы заговорщики не хотели остаться в покое и с ругательством и побоями спрашивали Лжедимитрия: "Кто ты? Кто твой отец? Откуда ты родом?" Он отвечал: "Вы все знаете, что я царь ваш, сын Ивана Васильевича. Спросите обо мне мать мою или выведите меня на Лобное место и дайте объясниться". Тут явился князь Иван Васильевич Голицын и сказал, что он был у царицы Марфы, спрашивал: она говорит, что сын ее убит в Угличе, а это самозванец. Эти слова повестили народу с прибавкою, что сам Димитрий винится в своем самозванстве и что Нагие подтверждают показание Марфы. Тогда отовсюду раздались крики: "Бей его! Руби его!" Выскочил из толпы сын боярский Григорий Валуев и выстрелил в Димитрия, сказавши: "Что толковать с еретиком: вот я благословлю польского свистуна!" Другие дорубили несчастного и бросили труп его с крыльца на тело Басманова, говоря: "Ты любил его живого, не расставайся и с мертвым". Тогда чернь овладела трупами и, обнажив их, потащила через Спасские ворота на Красную площадь; поравнявшись с Вознесенским монастырем, толпа остановилась и спрашивала у Марфы: "Твой ли это сын?" Та отвечала: "Вы бы спрашивали меня об этом, когда он был еще жив, теперь он уже, разумеется, не мой".»[5]
После убийства Лжедмитрия, в Москве начался погром иностранцев, в первую очередь поляков. Было убито более тысячи человек, не только поляков, но и немцев, итальянцев, да и не вовремя подвернувшихся русских. Погром закончился только на следующий день, в 11 часов утра.
«Потом Басманова погребли у церкви Николы Мокрого, а самозванца - в убогом доме за Серпуховскими воротами, но пошли разные слухи: говорили, что сильные морозы стоят благодаря волшебству расстриги, что над его могилою деются чудеса; тогда труп его вырыли, сожгли на Котлах и, смешав пепел с порохом, выстрелили им из пушки в ту сторону, откуда пришел он.»[5] Так завершилось недолгое царствование Лжедмитрия.
По свидетельству немецкого пастора Бера, некий старец, бывший в Угличе слугой при дворе царевича, на вопрос был ли убитый действительно царевичем Димитрием, ответил так: «Москвитяне клялися ему в верности и нарушили клятву: не хвалю их. Убит человек разумный и храбрый, но не сын Иоаннов, действительно зарезанный в Угличе: я видел его мертвого, лежащего на том месте, где он всегда игрывал. Бог судия Князьям и Боярам нашим: время покажет, будем ли счастливее». Счастливее, однако, не стало, что и показали дальнейшие события.
Кем был на самом деле Лжедмитрий? Общепринятая версия, она же официальная – что за царевича Димитрия выдавал себя беглый дьякон Отрепьев. Однако, например, Н.И. Костомаров возражает на это так: «Во-первых, если бы названый Димитрий был беглый монах Отрепьев, убежавший из Москвы в 1602 году, то никак не мог бы в течение каких-нибудь двух лет усвоить приемы тогдашнего польского шляхтича. Мы знаем, что царствовавший под именем Димитрия превосходно ездил верхом, изящно танцевал, метко стрелял, ловко владел саблей и в совершенстве знал польский язык: даже в русской речи его слышен был не московский выговор. Наконец, в день своего прибытия в Москву, прикладываясь к образам, он возбудил внимание своим неумением сделать это с такими приемами, какие были в обычае у природных москвичей. Во-вторых, названый царь Димитрий привел с собою Григория Отрепьева и показывал его народу. Впоследствии говорили, что это не настоящий Григорий: одни объясняли, что это был инок Крыпецкого монастыря, Леонид, другие, что это был монах Пимен. Но Григорий Отрепьев был вовсе не такая малоизвестная личность, чтоб можно было подставлять на место его другого. Григорий Отрепьев был крестовый дьяк (секретарь) патриарха Иова, вместе с ним ходил с бумагами в царскую думу. Все бояре знали его в лицо. Григорий жил в Чудовом монастыре, в Кремле, где архимандритом был Пафнутий. Само собою разумеется, что если бы названый царь был Григорий Отрепьев, то он более всего должен был бы избегать этого Пафнутия и прежде всего постарался бы от него избавиться. Но чудовский архимандрит Пафнутий в продолжение всего царствования названого Димитрия был членом учрежденного им сената и, следовательно, виделся с царем почти каждый день. И наконец в-третьих, в Загоровском монастыре (на Волыни) есть книга с собственноручною подписью Григория Отрепьева; подпись эта не имеет ни малейшего сходства с почерком названого царя Димитрия.»[4] И далее: ««Самый способ его низложения и смерти как нельзя яснее доказывает, что нельзя было уличить его не только в том, что он Григорий Отрепьев, но даже и вообще в самозванстве. Зачем было убивать его? Почему не поступили с ним именно как он просил: почему не вынесли его на площадь, не призвали ту, которую он называл своей матерью? Почему не изложили перед народом своих против него обвинений? Почему, наконец, не призвали матери, братьев и дядю Отрепьева, не дали им с царем очной ставки и не уличили его? Почему не призвали архимандрита Пафнутия, не собрали чудовских чернецов и вообще всех знавших Отрепьева и не уличили его? Вот сколько средств, чрезвычайно сильных, было в руках его убийц, и они не воспользовались ни одним из них! Вместо того, они отвлекли народ, науськали его на поляков, сами убили царя скопом, а потом объявили, что он был Гришка Отрепьев, и все темное, непонятное в этом вопросе объясняли чернокнижеством и дьявольским прельщением».
Капитан иностранных наемников Жак Маржерет, лично знавший Лжедмитрия, писал о нем в своих воспоминаниях: ««В нем светилось некое величие, которое нельзя выразить словами, и невиданное прежде среди русской знати и еще менее среди людей низкого происхождения, к которым он неизбежно должен был принадлежать, если бы не был сыном Иоанна Васильевича». Значит, и он сомневался в том, что Лжедмитрий был Григорием Отрепьевым.
Позднее, в XIX веке появилась гипотеза, что Лжедмитрий был неосознанным орудием в руках некой боярской группировки (скорее всего – Романовых), которая, подыскав примерно подходящего по возрасту молодого человека, уверила его в том, что он и есть чудом спасшийся от убийц сын Иоанна IV, отправила его в Польшу, после чего тонко рассчитанными маневрами парализовала сопротивление правительственных войск, подготовила москвичей, убила Годунова вместе с женой и сыном, а впоследствии, когда Лжедмитрий начал им мешать, ликвидировала и его. В пользу этой гипотезы свидетельствуют действия предпринятые Лжедмитрием во время царствования – решительно все в них говорит о том, что он собирался править всерьез и долго, что он сам был уверен в своих правах на престол. Даже его фраза «Я вам не Годунов!», выкрикнутая им в запале боя, может означать, что в отличие от невесть откуда появившегося на царстве Годунова уж он-то сам имеет на престол все права, и не собирается отдавать их никому. И даже попав в руки мятежников, он не теряет присутствия духа, не умоляет о милости, а твердо требует, чтобы ему дали возможность обратиться к народу, к матери, и к другим людям, которые могли бы подтвердить его права.
Но, вероятно, теперь уже никто никогда не узнает в точности, как же все было на самом деле.