– Твои эмоции идут впереди голоса разума. Даже если физически ты и созрела. Тебе кажется, что твое желание подкреплено чувствами…
– Мам, не надо со мной разговаривать так, как будто я написала в твою рубрику.
– Ты мне позвонила как дочь к матери.
– Все это папа уже обсуждал с Доминико.
– И отдал ему твою руку.
– Угу. Можно мы приедем?
Она хотела примирения. Моя маленькая принцесса. Моя дочь. Первое нарядное ее платьице и первая книга лежали у меня в шкафу в коробке, перевязанной лентами. Этот ребенок каждый день в течение пяти лет просил у меня утром яйцо на завтрак, и этот ребенок сказал мне однажды, что любит меня так же сильно, как «солнечное яичко». Да, она больше была папиной дочкой, но ведь и моя тоже! Когда ей было восемь, она так хотела стать маминой помощницей, что постирала все свитера из ангоры в стиральной машине. Мы потом не могли надеть их даже на кукол. Если я с ней не встречусь, она разозлится. Она была очень темпераментной девочкой. Но если я дам согласие, то она воспримет его как одобрение своего поведения. Я была в волнении.
– Я бы не поступала так на твоем месте. Это безответственно. Я вспомнила наш вечер с Мэтью.
– Даже на своем месте я не стала бы, поступать так опрометчиво.
Я посмотрела на Кейси – ее взгляд затуманился от слез. Она кивнула в знак согласия с моими словами.
– Эти отношения не продлятся долго. Каролина, тебя же не было всего полгода. Секс должен стать частью жизни людей, когда они не могут жить друг без друга…
– Но так и есть, мама. Он больше ни с кем не видится.
– Прошу тебя, приезжай ко мне, Каролина. Я тебя очень люблю. Я очень хочу тебя увидеть.
– Я приеду только с Доминико.
– Тогда тебе лучше не видеться со мной, – сказала я, стараясь скрыть разочарование. – На этот раз обойдемся телефонным разговором. Когда ты уезжаешь? Подумай, я все еще жду тебя.
|
|
– Я не передумаю! Именно поэтому я и уехала от тебя. Ты ничего не принимаешь, кроме своих правил. Своих мещанских правил. Как дедушка с бабушкой. А Гейб даже не поздоровался с ним. Мама, ты думаешь, что знаешь все ответы, да?
– Нет, но я знаю точно, что в этом случае ты поступаешь очень опрометчиво. Это неправильно не только согласно моим правилам. Это, не вписывается ни в какие нормы! Сколько лет этому Доминико?
– Восемнадцать.
– Ваша связь противозаконна.
– Как я переживаю!
– Я знаю, что ты не переживаешь. Но он тобой пользуется. Твой отец юрист, Каролина. Разве он не знает, чем чреваты такие уступки? Ты еще ребенок, Каролина. У него вместо мозгов каша!
– Спасибо тебе за понимание, мама, – сухо проговорила Каролина. – Ты всегда отличалась чуткостью по отношению ко мне.
– Кара, Кэт, позволь мне поговорить с тобой и с Доминико.
– Нам не нужна ведущая рубрики советов. Ты считаешь себя великим психологом. Так почему же тогда папа ушел от тебя? Не будь ты такой заумной, он не оставил бы наш дом!
– Прекрати! Одно не имеет отношения к другому.
– А теперь ему приходится из‑за тебя работать шесть дней в неделю, мама. Из‑за того, что ты больная и бедная, а Гейб умственно отсталый. Вся его жизнь летит под откос. Он не этого хотел. Он опять занимается юридической практикой. Все для того, чтобы у тебя было достаточно денег на дорогие туфли…
Я не могла больше позволять себе дорогие туфли. Да и вообще высокие каблуки были для меня давно под запретом. Мне казалось, что на них я чувствую себя, словно на шатком небоскребе.
|
|
– Ты несправедлива! Ты специально говоришь такие жестокие вещи, Каролина! Твой отец обязан содержать свою дочь Рори, и тебя, и Амоса, и… как назвали ребенка?
– Скарлетт.
– Боже праведный, – вздохнула я.
– Что случилось, мам? Для тебя это недостаточно изысканно? – Каролина не скрывала своей язвительности. – Что ты хотела услышать? Матильда? Гертруда? Ты думаешь, что все должны вести свой род от первых поселенцев?
– Ничего подобного. Никто в нашей семье не ведет свою родословную от первых поселенцев, – ответила я, хотя это было ложью. Предки моей матери могли похвалиться, древней родословной. – Я не сноб. Даже ты, когда родилась Рори, удивлялась тому, что ей выбрали такое имя. Разве ты не помнишь?
– Ничего такого я не припомню. Рори. Бог ты мой, ты изменила ее имя, ничего не сказав папе!
– Знаешь, папа ведь завел себе ребенка, ничего не сказав мне.
– Ты мещанка.
– Я не позволю тебе разговаривать со мной в таком тоне!
– Ты просто не переносишь, когда тебе говорят правду.
– Пусть я мещанка. Пусть я не видела, как сильно твой отец стремился к переменам. Неужели ты думаешь, что я сама не корила себя за недальновидность сотни, тысячи раз? Не надо обвинять меня в узости взглядов. Я стараюсь быть практичной.
– Это еще одна твоя черта, которая вызывает у меня ненависть. Все должно быть выдержано в бежевых тонах, а чулки должны быть подобраны в тон туфлям.
– Прекрати. Я не считаю, что это повод для обвинений.
– Ты не можешь смириться с тем, что виновата сама.
|
|
– Я бы признала свою вину, если бы осознавала ее. Должна ли была я поехать за Лео в эту глухомань? Бросить работу и научиться консервировать, как он просил? Спасло бы это мою семью, смягчило бы горечь Гейба, убило бы страхи маленькой Рори? А мои собственные сомнения?
– Не будь ты такой старомодной, такой заносчивой, то имела бы все, – продолжала Каролина.
– Может, ты и права, – печальным голосом проговорила я. – Но, возможно, меня постигло бы еще большее разочарование. Я могла потерять себя на этом пути. Ведь и благородной жертвенности есть предел, даже если речь идет о спасении семьи.
– Но ты и не попыталась! Папа говорил мне! Он очень старался убедить тебя в необходимости перемен. Он хотел открыть тебе глаза на то, как скучно жить по‑обывательски.
– Я не думаю, что наша с ним жизнь была так уж скучна. Ему эта жизнь не подходила, да. Но ведь он сам стремился в свое время именно к такой жизни. Он помог создать ее. Он сделал свой выбор.
– Только потому, что ты не позволила ему сделать другой. Ты же знаешь, все должно было быть так, как хочет Джулиана.
– Каролина, приезжай и поговори со мной. Или давай встретимся в кафе. Мы сумеем решить все проблемы…
Но я уже разговаривала с пустотой – она положила трубку.
Каролина позвонила мне, чтобы очистить совесть. Чтобы показать, как она старалась найти контакт со своей бедной матерью, но та не пошла навстречу. Думаю, что моя дочь с самого начала знала, что не приедет повидаться со мной. Она хотела похвалиться перед своими дружками тем, какая она раскрепощенная и самостоятельная. Я спрятала лицо в ладонях.
– Тебе плохо? Крошка летучая мышь решит все твои проблемы, – сказала Аори, стараясь отвести мои руки от лица.
Я притянула ее к себе и усадила на колено. Она была такой хрупкой, как когда‑то Каролина, – почти невесомой.
– Мама любит Крошку летучую мышь, – успокоила я Рори.
– Она приедет? – спросил Гейб, появляясь в дверях моей комнаты.
– Нет.
– Бьюсь об заклад, что она хотела приволочь сюда своего хиппи. Он и двух слов связать не может. Полный тупица. Я рад, что она не приедет.
– Гейб, она твоя сестра. И она не единственная, кто в своей жизни сделал неправильный выбор. Пойди, посмотри в зеркало.
Гейб оттопырил большой и указательный пальцы, имитируя пистолет.
– Точно. Все, что я тебе хочу сказать: мама, готовься стать бабушкой. Я не против, чтобы сюда приехала Каролина, но только без него.
– Что?
– Я бы его убил. Он ее использует. От него плохо пахнет. Каролина, должно быть, унаследовала плохой вкус в выборе мужчин от…
– Следи за тем, что ты говоришь, сынок, – прервала его я.
– Прости.
– Я все еще люблю твоего отца и не жалею о том, что было, потому что у меня есть вы. Нас с Лео связывает много хорошего, Гейб.
– Или так ты думала.
– Или так я думала.
Телефон зазвонил снова – это был Мэтью. Когда я услышала его голос на автоответчике, то сразу сняла трубку.
– Джулиана, – сказал он, – я должен спросить тебя прямо. Ты избегаешь меня? Я нарушил правила этикета?
– Нет, наоборот. Ты вел себя, как настоящий джентльмен. Я просто не знаю, могу ли я встречаться с кем‑то. Раньше у меня был только Лео.
– Ты все еще испытываешь к нему чувства?
– А разве ты не испытываешь чувств, к той женщине, с которой сохранял близкие отношения четыре года, или к Сьюзен?
– Я с удовольствием вспоминаю то время, которое мы провели вместе. Но я не знаю, открыто ли мое сердце для них, как прежде. Я пришел к этому выводу после того, как мы с тобой поговорили. Та страница моей жизни окончательно перевернута, и спасибо, что ты помогла мне это осознать. Нельзя приносить прошлое на алтарь своей жизни, Джулия.
– Я этого не делаю. Я рада, что ты позвонил.
– Но ты не хочешь видеть меня снова. Встречаться со мной.
– Я этого не говорила.
– Не сейчас.
– Ну, не знаю, – честно призналась я. – Все зависит от того, что ты ждешь.
– Это зависит еще и от того, на что ты надеешься, – сказал Мэтт. – Джули, мне пора идти. Я хотел спросить: ты знаешь, что была первой девушкой, с которой я поцеловался? Тебя тогда выбрали президентом класса, помнишь?
Я забыла об этом, но теперь, когда он напомнил мне, я вспомнила. Аромат мятной жевательной резинки. Сжатые губы. Я стою, прислонившись спиной к стене библиотеки.
– Теперь вспомнила, – ответила я.
– Я ждал двадцать пять лет, чтобы повторить это, Джулиана. Я ждал еще в школе, еще в колледже, а потом я встретил Сьюзи.
– Как ты думаешь, тебе хочется этого так страстно, чтобы вернуться в те времена, когда верилось в невинное и хорошее, когда мы еще не знали, что все оборачивается не столь радужно, как мы предполагали?
– Нет, нет, Джулиана, – горячо возразил он. Я услышала, как он обратился к кому‑то, сказав, что освободится через минуту. – Далеко не все воспоминания, относящиеся, как ты говоришь, ко времени невинности, остаются с тобой. Те, что проносишь через всю жизнь, скорее всего, имели для тебя большое значение.
– Ты романтик. Тебе придется простить меня, за то, что я не разделяю твоего настроения.
– Джули, позволь мне увидеть тебя снова…
– Не лучшая мысль, признаюсь честно.
– Давай встретимся и все обсудим. Никакого давления. Кейси пожала плечами и кивнула. Почему нет?
– Даже то, что ты так просишь, – уже давление, – сказала я.
– Ну, хорошо тогда.
Я, не задумываясь повторила его слова:
– Ну, хорошо тогда.
– Хорошо что?
– Хорошо, мы увидимся. Но когда? После Рождества?
– Вообще‑то говоря, я думал об этой субботе.
Глава тридцать первая
Дневник Гейба
Накануне Дня благодарения я получил от Лео письмо, в котором он приглашал меня к себе. Он хотел, чтобы я провел с ними праздники, обещая выслать мне билет на самолет. Поскольку у меня оставалось время до занятий с репетитором, которая оказалась очень милой леди, деловой и практичной, я решил ответить незамедлительно.
Я написал: «Дорогой Леон, мне придется отклонить твое приглашение по причинам личного характера, а именно: я тебя не переношу. Не хочу обидеть тебя, Леон, так как, по идее, нужно восхищаться своим отцом. Мамин психотерапевт предложила мне составить список твоих положительных качеств. Мне нравилось, как ты разговариваешь. Мне нравилось, как ты относился к своим родителям. Мне нравилось, что ты знаешь все о бейсболе. Все. Я так полагаю, что если тебя восхищают всего три качества отца против тридцати положительных качеств воспитателя твоей младшей сестры, то это повод для серьезных размышлений. Наверное, мы спишем мое решение на то, что я все еще сержусь, но, боюсь, нам придется списывать и мое нежелание тебя видеть в ближайшую… жизнь».
Я подписался «Гейб Джиллис» и сделал приписку: «Нашу семью, кажется, охватила мода менять имена. Я решил не отставать. Я долго размышлял и пришел к выводу, что должен принять имя Штейнеров, как вторую фамилию, иначе я оскорблю чувства дедушки, а он такой классный парень. Великолепный. Как странно срабатывает генетика, правда?»
Я отправил письмо по дороге к дому Донны, моего репетитора, решив, что если не сделаю этого немедленно, то либо забуду, либо передумаю.
Парень, который приезжал к моей матери, снова приехал после Хэллоуина. Они поужинали, и мама выглядела такой довольной, цветущей, в платье, которое дала ей Кейси. Она почти всю работу теперь делала сама, лишь изредка обращаясь ко мне за помощью: сверить какие‑то данные или позвонить кому‑нибудь. За это она платила мне десять долларов в час. У меня не было времени посмотреть ее бумаги, но однажды, когда Рори спала, я все же, сделал это. Я нашел еще одно стихотворение. Оно было вложено в конверт, вернее, в два конверта, потому что мама собиралась отослать его и в «Перо», и в журнал «Городская жизнь» (я подумал, что шанс невелик). Я переписал это стихотворение, которое называлось «Страдания маленькой мамы».
Божья коровка, улети с небес,
Здесь твоих деток не похитит бес.
Божья коровка послушалась меня,
И детки ее сгорели от огня.
Божья коровка радости не знала
И с тех пор на небе только и летала.
Божья коровка, не мучай ты себя,
Деток твоих ведь спас я от огня.
Божья коровка взглянула на меня
И, грустно сказала: «Жестокий мотылек,
Ты сам не понимаешь: Суров был твой урок».
Я решил, что стихотворение довольно приличное и забавное, но меня ужасно поразило то, какого, должно быть, моя мама низкого мнения о мужском поле. Мне было интересно, включала ли она и меня в число бездушных особей? Или только отца? Скажу точно, что к Мэтью это не относилось, потому что после ужина он снова появился в нашем доме и вывез всех нас в Милуоки, где он остановился в шикарном отеле. Я подумал: «Ага, старый трюк. Путь к сердцу женщины лежит через задабривание ее детей». Но он почти не обращал на меня внимания, только рассказал, почему решил выбрать своей основной специальностью пластическую хирургию. История потрясла меня своим драматизмом. Мэтью не отрывал взгляда от мамы, словно она была какой‑то редкой картиной. Должно быть, ей было приятно, что есть человек, который смотрит на нее с таким восхищением. Мэтью вел себя безупречно. Он показал Рори фотографии своей дочери на лошади по кличке Дива. Девочку звали Келли. Она училась в одном из колледжей в Нью‑Йорке, хотела стать журналисткой или ветеринаром. Или профессионально объезжать лошадей. Девочка выглядела удивительно. У нее были самые длинные светлые волосы, которые мне только доводилось видеть. У Мэтта была большая ферма неподалеку от Бостона. Двенадцать акров. Он много путешествовал, выступал на многочисленных конференциях и проводил мастер‑классы, так как изобрел новый способ исправления волчьей пасти у детей.
Я провел его к машине, которую он нанял, потому что мама старалась не ходить на большие расстояния, особенно с другими людьми. Она очень волновалась, что может упасть и поставить всех в неловкое положение, хотя сейчас у нее была более или менее хорошая координация.
– Чем ты занимаешься, Гейб? – спросил меня Мэтт.
– Я на домашнем обучении. У меня проблемы с восприятием.
– Тяжелые?
– Как они говорят, не все так плохо, но и не радужно.
– В разговоре с тобой этого не замечаешь.
– Я и не хочу, чтобы меня считали тупым.
– Ты хочешь в школу?
– Если от нее будет, хоть какой‑то толк.
– К важным решениям в своей жизни люди приходят в разное время. Возможно, ты надумаешь продолжать образование только после того, как тебе исполнится двадцать.
– Наверное, – ответил я. Нам предстоял долгий путь. Надо было пройти не меньше двух кварталов. – А какой была моя мама, когда училась в школе?
– Как и сейчас, умной, красивой…
– Заносчивой, – добавил я.
– Точно.
– Хотя сейчас ей пора бы остепениться.
– Дело не в этом. Гейб, я не знаю, какая она сейчас. Но раньше, когда твоя мама была школьницей, она умела вести себя с достоинством. Это было для нее важно.
– Я понимаю. Мои бабушка и дедушка были знаменитыми, они немного выпивали, и маме это не нравилось. Поэтому она всегда старалась контролировать себя. Она сама мне рассказывала об этом.
– И именно потому эта болезнь для нее настоящее наказание, – задумчиво произнес Мэтт.
– Поверь мне, – сказал я, – такое заболевание кого угодно сразит наповал. Сейчас мама в гораздо лучшей форме, чем раньше.
– Ты не возражаешь против того, что мы с ней встречаемся?
– Вы действительно это делаете?
– Нет, но я бы этого хотел. Не знаю, хочет ли она.
– Ты знаешь что‑нибудь о рассеянном склерозе?
– Только из книг. Но у меня есть пациентка с деформациями лица, которая страдает еще и рассеянным склерозом.
– Ничего себе. Удары со всех сторон.
– Да, но она умница. Не сдается. Даже научилась танцевать с костылями.
– Боже мой, хотя бы этого не произошло с моей мамой!
– Тебе приходится трудно.
– Я волнуюсь не из‑за этого, честно. Мама такой человек, что, случись с ней подобное, она ни за что не выйдет из дому.
– Она мне очень нравится. Я всегда любил ее. Но чтобы завоевать ее сердце, сердце Джулианы Джиллис, нужно очень постараться.
Я попробовал представить свою маму популярной девчонкой, за благосклонность которой дрались ребята.
У нее был известный отец. Она жила в шикарном месте. Но у меня все равно не получилось представить маму маленькой школьницей.
– Я всегда знал, что тоже ей нравлюсь, но понимал, что я ей не ровня. Я не был похож на ее отца.
– Но надо отталкиваться от того, что есть в настоящем.
– Не знаю. Возможно.
– Рассеянный склероз уравнивает всех. Он остановил машину.
– Нет. Ты еще ребенок. Ты не понимаешь. Я ведь взрослый. К тому же врач. Тогда в детстве я был просто бедным парнем, ходил в обычную школу, потому, что другого не мог себе позволить. Твоя мама посещала нашу школу, потому что ее родители были либералами. Они не боялись, что их дети наберутся дурного от общения с простым людом.
– Я не это имел в виду, – пробормотал я.
– Но она была заносчивой, да. Немного, – со смехом добавил он. – Однажды я отправился к ним на вечеринку.
– Ты был в доме бабушки и дедушки Джиллис?
Я вдруг ощутил щемящую грусть, зная, что больше никогда их не увижу. Я уже забыл их лица, помнил только голос бабушки, которая говорила: «Амброуз, нам пора».
– Это было, когда она посещала школу… не помню ее названия. У них в доме ходили служанки и разносили…
– Сандвичи с огурцами, – закончил я за него.
– Да! И это для детей.
– В этом были мои бабушка и дедушка!
– Но как она засмущалась! Она хотела, чтобы мы отправились запускать воздушных змеев в Центральный Парк, что мы и сделали. Я до сих пор вижу Джулию. Она карабкалась первая по скале, чтобы запустить змея. Твоя мама была спортивная, сильная девочка.
– Балет.
– Да, – сказал Мэтт, снова заводя машину. – Я думал, что она уйдет в профессиональный балет.
Он говорил так, словно Американская балетная школа была самым доступным местом.
– Она была слишком высокой и слишком толстой для балерины, – заметил я. – Она не хотела окончательно оголодать и заболеть анорексией. Мама говорила, что танцовщицы живут на водке, сигаретах и шоколаде.
– Она лучше всех, – заключил он.
– Пожил бы ты с ней, когда она выпадает из нормального графика, – ответил я.
– Что ж, Гейб, я собираюсь это сделать, – произнес он.
Глава тридцать вторая
Псалом 37
Излишек багажа
От Джей А. Джиллис
«медиа‑панорама»
«Дорогая Джей,
Я не могу никому рассказать, что мой муж бьет меня. На прошлой неделе у меня были такие синяки, что я вынуждена была отпроситься с работы. Я медсестра. Вы скажете, что я‑то должна знать, как быть в такой ситуации, ведь я вижу сотни подобных случаев каждый день. Но я боюсь уходить от мужа. Он найдет меня и у бьет, к тому же он великолепный отец. Мой муж известный человек, уважаемый и с репутацией. Мне никто не поверит. А дети возненавидят меня, если им придется пережить публичный скандал. Как мне поступить? Он каждый раз клянется, что больше не будет, говорит, что раскаивается. Муж объясняет, что срывается на мне от напряжения в семье, от постоянных стрессов на работе.
Несчастная из Манхэттена».
«Дорогая Несчастная,
Я вам верю. Поверят и другие. Могу это гарантировать. Если вы расскажете о своем семейном горе кому‑то, кто поставит вашу историю под сомнение, расскажите ее другим. Вы должны действовать по плану. Соберите минимум вещей, которые понадобятся вам и детям, и ничего не бойтесь. Хорошая медсестра никогда не останется без работы. Измените имя и дату рождения. Очень часто людей оказывается легко найти, потому что они не потрудились изменить дату рождения. Вы можете познакомиться с деталями оформления новых документов в письме, которое я прилагаю к своему ответу. Да, дети могут рассердиться на вас, но дети всегда болезненно реагируют, когда что‑то угрожает их привычному образу жизни. Однако будет гораздо хуже, если вы позволите себе остаться и терпеть побои. Дети примут это как норму. Неужели вы думаете, что это никак не скажется на их дальнейшей судьбе? Пока у вас есть силы, не раздумывайте. Установите на мобильном экстренный вызов службы спасения на тот случай, если муж вдруг найдет вас. Если надо, купите себе оружие. Просто бегите, выбирайтесь из этого кошмара. Не пытайтесь помочь ему. У него безнадежный случай, а у вас дети и свет в конце тоннеля.
Джей».
* * *
Начало второго старта моей жизни произошло неожиданно, как и многие другие вещи. Я не то чтобы бросила планировать свою жизнь, но смирилась со многими неизбежными неудобствами. Я поняла, что мне пора прекратить роптать на судьбу, а принять ее такой, какая она есть. Человек в моем положении просто обязан не сгущать краски, не сосредотачиваться на темном будущем, а пользоваться тем хорошим, что есть в настоящем.
Я начала видеться с парнем, которого встретила на репетициях Кейси. Он был очень приятным человеком, но я ощутила, как у меня краска отливает от лица, когда он сообщил, что является юристом. Он работал в большой компании, которая занималась продажей спортивной одежды и оборудования. Я решила смело двигаться на первой скорости. После того как мы впервые выбрались вместе поужинать, я спросила:
– Правильно ли я поняла, что ты тот самый человек, который пытается доказать, что компания не виновата, если на ее скейтборде упал ребенок, получив сотрясение мозга?
– Ты сформулировала это слишком прямолинейно, – ответил он. – В подобной ситуации я пытаюсь добиться компенсации для жертвы происшествия, но так, чтобы это не стало причиной банкротства компании. Ты знаешь, в каком мире мы живем. Я не думаю о том, что может случиться что‑то плохое. Но если это происходит, то кто‑то обязан за это платить.
Спустя несколько месяцев, в течение которых я виделась с Деннисом каждую неделю (а с Мэттом только дважды), я решила мягко разорвать эти отношения.
Милый и хороший для меня не были синонимами.
Я‑то верила, что буду рада любому знаку внимания, но оказалось, что я поторопилась с выводами. Когда «Городская жизнь» приняла мое стихотворение, заплатив мне тысячу долларов, я поймала себя на мысли, что очень хочу поделиться радостью в первую очередь с Мэттом, а потом уже с Кейси и Гейбом.
Мэтт был счастлив за меня. Он сказал, что намерен купить по экземпляру журнала себе, всему своему персоналу и всем друзьям, а у него их было очень много. В один из уикендов я предложила встретиться в Бостоне, но у Мэтта были планы, которые никак нельзя было изменить. Следующие две недели, когда я слышала его голос на автоответчике, то не брала трубку, потому что чувствовала себя обиженной. Мне было неприятно, что мной пренебрегли. Наконец Мэтт прислал мне две дюжины белых роз в серебристом кубке, заработанном его командой в тот злополучный уикенд, который, как оказалось, он провел на футболе. На открытке было надписано: «Ты не любишь меня или футбол?» Я перезвонила ему и на следующей неделе получила именное приглашение на великолепной бумаге, в котором церемонно сообщалось, что в выходные меня с надеждой ожидают в доме Мэтью Макдугала.
Я не хотела ехать. Вернее, мне очень хотелось ехать, однако я боялась, что на глазах у этого собрания докторских жен со мной может произойти что‑то ужасное и мне придется до конца жизни объезжать стороной штат Массачусетс. Но я подумала, что это всего лишь вечеринка. Что сложного в том, чтобы посидеть на диване и поболтать, как это делают обычные люди? В свое время я ведь тоже была обычным человеком.
И я решила, что это будет хорошим поводом увидеться потом с Кэт. Прошло уже много месяцев, а от нее не было ни одной весточки. Она прислала Рори тряпичных кукол на Рождество, но они страшно испугали мою малышку: у этих кукол были только глаза, а рот и нос отсутствовали.
Я могла бы нанять машину и отправиться в Счастливую Долину, как мы с Гейбом окрестили новое местожительство Лео. Я могла бы попросить Кейси присмотреть за Рори, а Гейб уже был достаточно самостоятельным. Кроме того, Кейси всегда находилась рядом. Когда я сообщила Гейбу о своих планах, он сказал, что хотел с дедушкой и бабушкой Штейнерами поехать в их коттедж, где они собирались навести порядок накануне весны. Ему хотелось порыбачить, пока стоит холодная погода, так как «летом любой это умеет», а он желал ощутить себя «настоящим рыбаком».
Я готовилась медленно и тщательно. В дорожную сумку я уложила черное платье с пышной юбкой из ткани, которая шуршала во время ходьбы, надеясь, что этот звук отвлечет от других звуков, которые я могла бы непроизвольно издать. Я остановила также выбор на широких брюках и сатиновой блузе. Смешные бусы из искусственного жемчуга, джинсы и два свитера. Сапоги и туфли. Гейб спросил, не собираюсь ли я переезжать.
За несколько дней до моего отъезда мне позвонила главный редактор «Городской жизни». Она спросила, можно ли дать мой электронный адрес издателю, который заинтересовался моими «стихами гнева». Я и не знала, что их можно так характеризовать, но согласилась. Деньги не бывают лишними, даже если мне заплатят немного. Я сочиняла стихи, чтобы избавиться от боли, и то, что их опубликовали, было для меня полной неожиданностью. Я и предположить не могла, что у этих произведений могут найтись поклонники или, что они найдут отклик в чужой душе. Даже Гейб называл их «так называемые стихи».
Мне написала женщина по имени Аманда Сентер, которое показалось мне очень знакомым. Она спрашивала, можно ли со мной связаться лично.
– Джулиана Джиллис, – проговорила она, когда я подняла трубку.
– Да?
– Последний раз, когда мы встречались, вы прятались под пианино.
Значит, мое чутье меня не подвело. Человек из мира моего отца.
– Я была агентом вашего отца очень давно, и очень недолго. Потом я сменила профессиональные ориентиры. Вы видели меня, наверное, раза два в жизни, но, прочитав ваши стихи, я решила, что Амброузу было бы приятно знать, что его талант унаследован дочерью.
– Спасибо. Такова ирония судьбы.
– Что у вас есть в запасе?
– В запасе?
– Я хотела спросить, достаточно ли у вас стихотворений для выпуска сборника? Пусть ваши произведения будут объединены одной идеей: отказ от прошлого, торжество женщины, сумевшей преодолеть боль расставания с любимым. Это найдет своего читателя, уверяю вас.
Я не могла понять, о чем она говорит. Стихотворения, которые я сочинила, пришли сами собой. В ящике моего стола не было черновиков, которые составили бы личный архив, чтобы его потом обнаружили мои потрясенные потомки.
– Я ведущая рубрики. Я не поэтесса.
– Позвольте мне самой судить об этом. У меня есть, на сей счет свое мнение.
После нашего разговора, вдохновленная мыслями о своем отце, я написала еще два стихотворения и отослала их Аманде. Одно из них мне удалось сочинить за двадцать пять минут.
Есть дни, что лучше этих.
Я знаю – будет все в порядке,
Пусть даже тело это не излечишь.
Пройду я через боль, и вряд ли
Судьба подарит радость встреч мне.
Я много не прошу: лишь эти руки
Пусть слушают меня,
Глаза пусть видят свет,
А уши слышат голоса детей.
Я знаю, что не ждать мне обещаний сладких,
Хотя надежда мне не повредит.
Я знаю – будет все в порядке,
Судьба меня отпустит и простит.
Аманда не замедлила с ответом. Она сказала, что плакала, когда читала мои сочинения. Я решила, что у нее тоже не лучший период в жизни. Она завела разговор о презентации и о способах продвижения книги на рынок.
– Мисс Сентер, – сказала я.
– Аманда, – поправила она меня.
– Аманда, о чем мы с вами говорим?
– Конечно, поэзия не продается так хорошо, как жанры больших форматов. Но я думаю, что аудитория у книги не будет малочисленной, ведь многие женщины прошли через те или иные испытания. Узнали, что такое измена. Поэтому мы представим книгу как знак дружеской поддержки, как символ женской солидарности.