Банка с камешками в моем шкафу теперь заполнена. Мне надо решить, найти новую банку или сделать то, что я подсознательно планировала уже несколько месяцев. Эта мысль пришла ко мне, когда я нашла камешек возле дома Сары Холланд после встречи с Джошем. Это вернуло мне некоторые очень приятные воспоминания, поэтому надеюсь, что это будет ключом к работе через мои отношения с Ки.
Рисунок, который я получила сегодня утром от Джоша, подстегивает меня, и мысль о том, что это набирает силу, заставляет мое сердце биться быстрее. Это абстрактный рисунок, в отличие от большинства ранее полученных. Он уловил движение в струящихся линиях. Это заставляет думать о реке у дома, где мы с Ки провели так много времени вместе, и это кажется знаком.
Как обычно, Ки не приходит домой, пока я не ложусь спать в пятницу вечером, и уже встает, когда я просыпаюсь. Зная, что он будет в гостиной, я облачаюсь в джинсы и бледно-желтую рубашку с короткими рукавами, которую давно не надевала. Желтый – счастливый цвет, и я приветствую новый сезон.
— Хочу кое-куда тебя отвести, — говорю я, входя в гостиную и обнаружив, что он сидит на диване, уставившись перед собой на пустой экран телевизора. Он переводит взгляд на меня, вопросительно выгибая брови, но все же поднимается с дивана, и мы выходим из квартиры. Даже когда злился, он никогда не мог мне отказать, и я стараюсь не злоупотреблять этим.
Ки просто смотрит в окно, поэтому мы едем молча. Я провожу время, думая о первых днях нашей дружбы у реки. Тогда мир казался полным надежд и возможностей. Это были самые счастливые дни в моей жизни.
Возможно, если бы я свободнее говорила о тех днях, вместо того, чтобы закрываться, когда наш мир развалился, все могло быть по-другому. Приехав в город, я должна была следовать за своими мечтами, не позволяя им умереть.
Не уверена куда направляюсь, но знаю, что река протекает через пригород недалеко от того места, где мы живем. Учитывая, что мы оба выросли, проводя так много времени у воды, досадно, что мы избегали этого.
Я паркуюсь на тихой улице в конце тупика. Прижимая банку с камнями к груди, выхожу из машины и жду Ки. Он смотрит на банку и хмурится.
— Доверься мне, — говорю я, направляясь к тропинке. — Все будет идеально.
Не в силах сдержать волнение, я бегу трусцой, оставляя Ки позади. Как я и надеялась, тропинка ведет к красивому парку на берегу реки, и я чуть не кричу от радости, вспоминая тот день, когда много лет назад нашла наше место.
Я жду, пока Ки догонит меня, и мы идем в более уединенную часть парка, дальше вдоль реки. Это не займет много времени, прежде чем я найду идеальное место. Я с легкостью перелезаю через большое бревно, держа в руках банку с камнями. В последнее время было дождливо, поэтому уровень воды выше, а течение быстрое. Воспоминания переполняют мой разум, пока я иду к воде и жду Ки. Я падаю на колени и переворачиваю банку, рассыпая камни по земле. Когда я вижу камешек, с которого началась эта коллекция, наклоняюсь и поднимаю его, с трепетом проводя большим пальцем по его холодной мраморной поверхности. Это фантастическая идея.
Удивляясь, почему Мереки так долго нет, встаю и трусцой бегу обратно.
Потом я вижу, как он неподвижно стоит на другой стороне бревна с поникшими плечами и руками в карманах.
— Что случилось? — спрашиваю я, разозлившись. — Мы можем начать все сначала, Ки. Наша история не закончена, — мой голос дрожит. — Это не может закончиться. Мы можем начать новую историю.
Он качает головой, и подавляемая ярость отзывается у меня в животе. За такое долгое время слишком много боли.
— Почему бы тебе не сделать это для меня? — это похоже на рычание, и я удивлена звуком своего голоса. — Ты сказал, что если я когда-нибудь снова почувствую себя потерянной и одинокой, то должна помнить, что сделана из прочного материала, — я держу гладкий камешек. — И у меня есть дорожная карта к свету, — поднимаю руки. — Я пытаюсь составить еще одну чертову дорожную карту, ублюдок, и никогда не думала, что придется это делать, потому что ты все еще со мной, и ты всегда был моим светом.
Его оглушительное молчание раздражает. Не раздумывая, я бросаю камешек прямо ему в лицо. Он ловко поворачивает голову, и мой идеальный камешек, не попав в цель, исчезает позади. Не знаю, почему он такой упрямый. Он должен знать, что мне это нужно.
Когда он поворачивается и уходит, я остаюсь наедине со своими эмоциями.
— Ненавижу тебя, Мереки, — выкрикиваю я ложь, и он продолжает идти, как будто не услышав.
Перелезая через бревно, я падаю на четвереньки, отчаянно копаясь в грязи и траве в поисках дурацкого, идеального камешка. Когда мои пальцы находят его, новая волна слез прорывается наружу. Я закрываю лицо руками и сажусь на пятки.
Я совсем одна на пустынном берегу реки в каком-то дурацком пригороде и рыдаю как ребенок. Может, я и держу в руках камешек, но я достигла дна.
Ему этого мало? Разве меня недостаточно?
В конце концов, я с трудом поднимаюсь на ноги, сломленная и слишком разочарованная разбитым состоянием, которого не было до прибытия сюда. Возвращаясь к машине с пустой банкой для камней, я пытаюсь решить, хочу ли снова закричать на него и выплеснуть накопившуюся ярость. Его потерянный взгляд принимает решение за меня.
— Мне очень жаль, — говорю я, садясь на водительское место. — Не знаю, что на меня нашло, — я замолкаю, вспоминая ужасные, жестокие слова, сказанные любви всей моей жизни. — Ты же знаешь, я не это имела в виду. Ты знаешь, я люблю тебя больше, чем кого-либо. Верно?
Воздух в машине наполнен болью, невысказанной правдой и жизнью отчаянной любви. Нет никаких подходящих слов, поэтому мы в тишине размышляем в состоянии скорби и замешательства.
В итоге я беру себя в руки, и мы молча едем к нашему дому. Как только я подъезжаю, Ки исчезает за дверью.
Я опускаю голову на руль. Что с нами случилось?
Бежать от этого бессмысленно, так же, как и стоять на месте в надежде на изменения. Я не могу и дальше мучить себя, задаваясь вопросом, почему Мереки нарушает свое обещание – остаться, несмотря ни на что. Я пока не могу зайти туда. Либо скажу еще что-нибудь, о чем пожалею, либо еще больше пострадаю от его сокрушительного молчания, так что вместо этого я катаюсь по городу, пока не чувствую, что готова ехать домой.
Воскресным утром на рассвете Мереки уезжает на два месяца в Сидней для проектной работы. Он пропустит мой двадцать третий день рождения, а я не могу заставить себя поговорить о нашем пятилетнем договоре про возвращение на реку.
— Подожди, — говорю я, останавливая его у входной двери. — Мне нужно кое-что сказать.
Он поворачивается ко мне с каменным выражением лица.
— Так не может продолжаться, — говорю я, избегая его взгляда, смотрю в пол. Это тяжело, но я должна сказать это до его ухода. Хотя бы ради себя. — Я люблю тебя и знаю, что ты тоже, но не могу и дальше надеяться, что все наладится, потому что это не так, — посмотрев на него, показалось, что его взгляд немного смягчился, но его сжатые челюсти и стиснутые зубы говорят о другом. — Нам нужен перерыв, — я едва могу вынести эти предательские слова, но правда часто ранит еще больше, чем ложь, которую мы говорим себе.
Решительно пройдя мимо него, я открываю дверь и прислоняюсь к ней.
— Или все наладится, когда ты вернешься, или все кончено.
Он проходит рядом, кивает и машет мне. Я хочу свернуться на полу. Он не должен был соглашаться на это. Как он мог согласиться, что между нами все кончено?
Демонстративно покачав головой, я закрыла дверь и прошептала:
— Я никогда не попрощаюсь с тобой.
Вчера был необходимый мне звонок. Разложив несколько камешков на земле, я не смогла бы волшебным образом решить ничего между мной и Мереки, но это напомнило мне о горящей внутри страсти. Я так скучаю по этому чувству. Как я могла ожидать, что он останется с непостоянной оболочкой человека? Я знаю, что он любит меня, но он на это не подписывался.
Вместо того чтобы предаваться хандре в квартире, я еду на рынок в южную часть города. В прошлую неделю на работе под дверь просунули листовку, и она привлекла мое внимание. Я легко нахожу парк и ругаю себя, что не пришла сюда раньше. Это живая какофония видов, звуков и запахов.
У меня текут слюнки, когда в нос ударяют соблазнительные ароматы свежеиспеченного хлеба. Не в силах контролировать свои ноги, я иду к палатке, ответственной за реакцию моего тела. От большого выбора, булочек, рулетов и пирожных мой рот наполняется слюной. Классические французские багеты выстроились в ряд в корзинках вдоль прилавка, и полный мужчина с широкой улыбкой, розовыми щеками и черным беретом на голове широко раскинул руки.
— Bonjour, mademoiselle. Ca va? (прим: Здравствуйте, мисс. Как дела?)
— Bonjour, — отвечаю я, мои щеки пылают. У меня всегда было плохо с языками, и я очень хотела ответить чем-то большим, чем просто обычным приветствием.
— Эмерсон?
Я поднимаю глаза и вижу Джоша, стоящего рядом со мной с большим букетом цветов.
— О. Джош, привет, — я переступаю с ноги на ногу. Странно видеть его лично после нескольких месяцев общения с помощью кексов и рисунков.
— Как ты?— спрашивает он, перекладывая огромный букет из одной руки в другую.
— Я в порядке. Хорошо. Я как раз собиралась купить хлеб.
— Вижу, — он смотрит на прилавок, потом снова на меня. – Пахнет потрясающе.
Не уверенная, что это конец нашего разговора, я переключаю внимание на дружелюбного продавца.
— Мне, пожалуйста, легкий ржаной хлеб.
— Отличный выбор, — говорит Джош. — Я тоже возьму один, пожалуйста.
Мы оба благодарим продавца после оплаты и берем завернутые в бумагу наши покупки в нескольких шагах от палатки.
—Ты здесь одна? —спрашивает Джош, оглядываясь вокруг.
Я киваю, пытаясь и, скорее всего, безуспешно, скрыть свою грусть.
— Знаю, что в последний раз, когда спрашивал, ты дала мне от ворот поворот, но я готов рискнуть еще одним отказом. Могу я угостить тебя кофе? — не дожидаясь моего ответа, он продолжает, махнув рукой в другой конец рынка.
— Там новый киоск, где продают бобы. Уверен, они делают кофе на вынос. Я как раз шел туда, когда увидел тебя, — его спокойствие заставляет меня чувствовать себя так комфортно.
— С удовольствием выпью кофе, — отвечаю, не позволяя себе передумать. – Ты любишь рынки? — спрашиваю, когда мы протискиваемся через толпу, проходя мимо различных прилавков.
— Немного, — отвечает он.— А ты?
— Этот мне очень нравится.
Как только Джош заказывает кофе, он поворачивается ко мне, и я впервые вижу проблеск нервозности на его лице, и нахожу это очаровательным.
— Итак. Как твои дела? — спрашивает он.
— Все в порядке, спасибо, — я взмахиваю желтым сарафаном и улыбаюсь, и боюсь, что это выглядит кокетливо. — Мне нравится теплая погода.
Его глаза словно впиваются в меня, и мое тело реагирует. Мне кажется, что я просыпаюсь от долгого сна и хочу, чтобы он прикоснулся ко мне. Это ужасная мысль, и я понимаю, что моя улыбка исчезает. Что со мной не так? Этот человек играет с моим телом, и я инстинктивно делаю шаг назад.
Если он и замечает, то ничего не говорит.
— Может, пройдемся и поговорим? — спрашивает он и я быстро соглашаюсь. Разговор на ходу – это гораздо меньше конфронтации, чем встреча лицом к лицу, где я буду смотреть только на него.
— Мне нравятся твои рисунки, Джош, — говорю я после паузы.
— Мне нравятся твои кексы, — говорит он, подмигивая мне.
— Ты расскажешь мне больше о своих занятиях? Что на самом деле означает арт-терапия?
— Это может означать, то что ты хочешь, чтобы оно означало.
Я изучаю его черты, пытаясь понять, серьезен он или нет. В этом нет никакого смысла.
— Некоторые из моих студентов знают, почему они там и что им нужно, а другие узнают по пути, — он тепло улыбается. — Мне нравится думать, что я помогаю им.
Я контролирую свои движения, потому что то, что он говорит, влияет на меня, и я не хочу, чтобы он знал, насколько.
— Звучит заманчиво.
— В среду начинаются занятия с новой группой, если хочешь, зайди и проверь. Если тебе не понравится, можешь не возвращаться в четверг.
Я делаю глоток кофе, чтобы не отвечать сразу.
— Это то же, что и по вечерам?
Он качает головой.
— Каждое занятие следует за следующим, и я призываю своих студентов посещать оба занятия каждую неделю. Я считаю, что мы можем достичь большего, если между ними не будет целой недели.
— Что конкретно связано с арт-терапией? — спрашиваю я, искренне заинтересовавшись.
— Давай я покажу тебе в среду вечером, — говорит он с кривой улыбкой.
Я встречаюсь с ним взглядом, но там нет и намека на юмор. Я все еще в раздумьях.
— Это определенно возможно.
Следующий час мы бродим вокруг оставшихся палаток, выбирая понравившиеся нам случайные вещи. Я не могу не скупить половину прилавка ларька с шоколадом, а он приобретает большую пачку орехов. Я улыбаюсь больше, чем когда-либо за долгое время, и не хочу, чтобы это заканчивалось. Мы выбегаем из киосков, и я знаю, что скоро мы расстанемся, когда вернемся к палатке с хлебом.
— Джош, спасибо, что составил мне компанию, — говорю я как можно беззаботнее.
Он подходит ко мне и целует в щеку, после чего шепчет на ухо:
— Приходи ко мне на занятия в среду.
У меня перехватывает дыхание, и с губ срывается тихий вздох. Все мое тело в огне, и касаюсь рукой места поцелуя, чтобы охладить румянец, без сомнения пылающий на моих щеках.
Я неуклюже отступаю на несколько шагов и заикающимся голосом прощаюсь.
Уйдя достаточно далеко, чтобы снова дышать, я не могу удержаться и оглядываюсь через плечо. Джош все еще стоит с огромным букетом цветов и смотрит мне вслед.
В среду вечером, с коробкой оставшихся кексов и на нервах, я немного опаздываю на занятия Джоша. Оглядев комнату, насчитала пять студентов разного возраста, сидящих на табуретках в кругу. У каждого мольберт и стол с художественными принадлежностями и небольшой стопкой журналов. Это более неформальная обстановка, чем я ожидала, и атмосфера легкая и радушная.
— Эмерсон, добрый вечер, — глубокий голос Джоша привлекает мой взгляд к передней части комнаты, и я обезоружена его теплой улыбкой. Когда он подходит ближе, мое сердце бьется быстрее. — Добро пожаловать, — говорит он, когда оказывается всего в нескольких футах от меня. — Я надеялся увидеть тебя здесь сегодня вечером.
Я протягиваю ему кексы.
— Не хотела приходить с пустыми руками.
— Спасибо, — он берет коробку, и я стараюсь не вздрогнуть, когда его пальцы касаются моих. — Мы как раз собирались начать.
Выбрав одно из свободных мест, я бросаю сумку под стол и сажусь. Слева от меня – пожилой мужчина с седеющими волосами, справа – девушка примерно моего возраста с черными как смоль волосами.
Джош хлопает в ладоши.
— Ладно. Давайте начнем со знакомства, — он оттолкнулся от стола, на который опирался, и сделал шаг вперед. — Я буду первым, — он широко разводит руками. — Меня зовут Джош Холланд, и я очень рад приветствовать вас на своем занятии. Надеюсь, что это будет, по крайней мере, приятный жизненный опыт, — все ученики кивают, глядя на него, словно он какой-то Бог.
— Давайте посмотрим. Что я могу рассказать о себе? — он бросает быстрый взгляд на потолок. — Мне тридцать один год. Я люблю виндсерфинг и свою собаку Лероя, шоколадного лабрадора.
У меня головокружение при упоминании о его собаке. Я всегда хотела иметь свою.
— Я закончил Национальную художественную школу восемь лет назад, а после получил степень преподавателя, — говорит он. — Работаю художником и провожу разные мастер-классы. Арт-терапия – моя специальность, и я очень увлечен этим, — он хлопает в ладоши. — Это немного обо мне, — подняв брови, он оглядывает комнату. — Был бы рад, если бы вы представились и, если вам удобно, сообщили нам, что надеетесь получить от этого занятия.
Стоявшая ближе всех к Джошу женщина сказала:
— Я – Зои Смит, — говорит она. — Мне сорок четыре года, и я делаю что-то для себя впервые с тех пор, как вышла замуж в двадцать с небольшим и начала рожать детей, — она выглядит усталой, но в ее голосе слышится ярость.—Я больше не знаю, кто я, и надеюсь, что эти занятия помогут мне.
— Спасибо, Зои, — тепло говорит Джош.
— Эрик Дэниелс, — говорит мужчина постарше. — Мне пятьдесят пять, и я детский хирург, — он сжимает руки на коленях.
— Вам необходимо выйти из стресса? — предполагает Джош.
Он качает головой.
— Моя жена недавно скончалась.
— Мне очень жаль, — говорит Джош.
— Искусство было ее страстью, и я понял это только после ее смерти, — его глаза стекленеют, и у меня болит в груди. — Не совсем понимаю, что здесь делаю, но, полагаю, я пытаюсь почтить ее память? Это имеет смысл?
— Разумеется. Я рад, что вы здесь.
Знаю, что теперь моя очередь, поэтому делаю глубокий вдох и встречаюсь взглядом с Джошем.
— Я – Эмерсон. Мне двадцать два, — вздыхаю, не уверенная, насколько правильно рассказываю о своей жизни. — Когда я была ребенком, то хотела стать знаменитой художницей, но где-то по пути у меня пропало это желание, — точно знаю, когда это произошло, но определенно не собираюсь делиться этим.
— Ты здесь, чтобы снова найти это желание? — спрашивает Джош, и в его глазах вспыхивают искры.
Я сажусь чуть прямее.
— Да.
Джош не реагирует на мои слова. Он смотрит мне в глаза, и на мгновение я чувствую себя совершенно беззащитной. Это неприятное ощущение, и я отвожу взгляд, смотря на девушку рядом со мной, надеясь, что она начнет рассказывать о себе.
Видимо, почувствовав мой дискомфорт, она улыбается и поворачивается к остальным.
— Меня зовут Брук, и мне двадцать три. Боже, я старею, — некоторые хихикают, в то время как ученики постарше закатывают глаза и стонут. — Я актриса, — говорит она и встает, чтобы поклониться. — Возможно, я знакома вам по телешоу «Кузены».
На самом деле, я никогда не видела это шоу, но некоторые кажутся расслабленными. Знакомство, видимо, не беспокоило их.
— И почему ты записалась на мои занятия, Брук? — спрашивает Джош.
— Я прослушиваюсь на роль музы для депрессивного художника, так что это как исследование.
— Ну, такое впервые, — хихикает Джош. — Брук, добро пожаловать, — он кивает следующему человеку, привлекательной пожилой женщине.
— Я – Кей Уэджер, — говорит она, очки без оправы сползают на кончик носа, и она поправляет их, прежде чем продолжить. — Сорок лет я работала дизайнером интерьеров, но думаю о новой карьере.
— Продолжайте, — говорит Джош.
— Я бы хотела проводить художественные мастер-классы в доме для престарелых.
— Думаю, это замечательная идея, — говорит Зои. — Моя мать недавно переехала в дом престарелых, и это может быть так уныло.
— Точно, — с энтузиазмом говорит Кей. — Я хочу привнести немного цвета и творчества в их жизнь.
— Это фантастика. Спасибо, Кей, — говорит Джош.
Человек по другую сторону от Брук.
— Меня зовут Тенн, сокращенно от Теннисон. Тридцать лет, и я в разводе, — слово «развод» он говорит, стиснув зубы, и я предполагаю, что это произошло недавно. — Я программист, и моя бывшая жена считала эту профессию неприемлемой и скучной, — его плечи опускаются, когда он делает глубокий вдох. – Наверное, я хочу расширить кругозор и, может быть, стать менее унылым. Без обид, Джош, но делаю буквально все, что могу найти.
Джош смеется.
— Не обижаюсь. Спасибо, что поделился с нами, Тенн. Я не думаю, что ты выглядишь скучно.
Тенн пожимает плечами.
— Спасибо, мужик.
— Ладно, — говорит Джош, заправляя волосы за уши. — Самовыражение через творчество – известный целитель. Выражая себя через искусство, вы можете найти много сфер своей жизни. У всех вас есть причины быть здесь и, возможно, будут причины, о которых вы еще не знаете. Вот что так волнует в этих занятиях.
Часть меня хочет встать и убежать. Как бы ни была волнующей мысль о том, чтобы снова заняться рисованием, я не нуждаюсь в этой психотерапевтической бессмыслице.
— Начнем с простого упражнения. — Джош подходит к столу и перебирает бумагу. — Это просто поиск точек соприкосновения, но это тоже важно для того, что мы здесь делаем, — говорит он, глядя на меня.
Я хочу оглядеть комнату, но не могу перестать смотреть на Джоша. Его зеленые глаза горят страстью. Я знаю этот взгляд – это взгляд человека, который любит то, что делает со всей душой.
— Любовь и ненависть. — Джош передает каждому ученику по два чистых листа белой бумаги. — У вас две минуты, чтобы выразить эти эмоции, используя черные чернила и кисти, — он улыбается, протягивая мне мою. — Используйте некоторое время, чтобы подумать о людях или вещах, которые вызывают в вас эти сильные эмоции. Попробуйте выразить это через кисть, и давайте посмотрим, что получится, — он ходит по комнате, проверяя, все ли бумаги правильно прикреплены к мольберту и возвращается в переднюю часть комнаты. — Время пошло.
Я беру кисть и окунаю ее в баночку с черными чернилами.
Любовь.
Я знаю все о любви к кому-то всем сердцем, так что это должно быть легко.
Эмерсон, ты можешь это сделать.
Кисть медленно движется по странице мягкими волнами. Я провожу ею еще несколько раз, чтобы закончить круги, которые просятся быть нарисованными.
Ненависть.
Я испытала это чувство, но мне мешает нерешительность, чтобы нарисовать его. Сосредоточенность на этой эмоции приводит меня в места, которые я изо всех сил стараюсь избегать.
Рваные линии пересекают страницу, и ненависть исчезает.
Джош просит нас принести результаты. Мы все кладем законченные работы в ряды любви и ненависти на большой стол, и делаем шаг назад.
— Кто хочет сказать мне, что интересного в этом упражнении? — спрашивает он.
— Почти все они одинаковые, — говорит Брук.
Джош кивает, и я снова смотрю на шесть очень похожих выражений сильных эмоций.
— Любовь может принимать так много форм, но обычно она выражается визуально очень похожими способами. Так же и с ненавистью.
— Так круто? — спрашивает Брук, когда мы возвращаемся на свои места. — Я была уверена, что они будут разные.
— Я тоже, — отвечаю я.
— Следующее упражнение включает в себя размышление о том, кто вы как личность, — говорит Джош. — Кем ты являешься? — он сидит на круглом табурете, поставив ногу на низкую перекладину. На нем свободная серая футболка и рваные джинсы, но то, как он себя ведет, говорит о том, что он атлетически сложен. Интересно, что он делает, чтобы оставаться в форме?
Когда наши взгляды встречаются, я раздражаюсь от его улыбки. Он думает, что я пялилась на него? Ух.
— Я бы хотел, чтобы вы просмотрели журналы на ваших столах и вырвали все, что вам нравится или вызывает какую-либо реакцию. Неважно, что это. Нет ни правильного, ни неправильного.
Я беру первый журнал и начинаю листать страницы.
Кто я? Я снова и снова мысленно повторяю этот вопрос. Мое сердце учащенно бьется, когда я дохожу до конца первого, не вырвав ни одной страницы. Стараясь не паниковать, я тянусь за другим журналом. Почему меня должно волновать, что я не могу иметь отношения ни к чему в глянцевом журнале? Может, это и хорошо.
Кажется, ни у кого больше нет этой проблемы. Страницы непринужденно рвутся, и каждая из них ощущается как удар в мою разбитую личность.
Джош наклоняется и шепчет мне на ухо.
— Эмерсон, все хорошо, — он опускает свою руку на мою, возможно, сознавая, что я близка к бегству.
— Я больше не знаю, кто я, — шепчу.
— Я помогу тебе это выяснить. Ладно?
Киваю, с трудом сдерживая слезы, и делаю несколько глубоких вдохов.
— Спасибо.
Я не могу смотреть на него, когда он встает, но легкое пожатие плеча дает мне понять, что я услышана. Физический контакт заставляет все мое тело пылать, вызывая оба сильных чувства, которые я нарисовала раньше.
Что-то существенное во мне начало меняться. Я люблю Мереки всем сердцем, но моя жизнь проходит мимо, а он ускользает все дальше и дальше. Он всегда хотел, чтобы я была сильной и боролась за свои мечты, никогда не отказываясь от чего-то большего. С этой мыслью я следующим вечером открываю дверь галереи с ясной головой и полным надежды сердцем.
— Всех с возвращением, — говорит Джош голосом, от которого мое сердце учащенно бьется. — Сегодняшний урок посвящен самовыражению. То, что вы здесь делаете, очень личное, и это абсолютно безопасное место. Мы постоянно меняющиеся существа, и важно прислушиваться к своему внутреннему голосу. Нет никого, кто был бы честнее с вами, если бы вы позволили себя слушать.
Мне это не нравится. С моим внутренним голосом лучше не шутить.
Джош продолжает.
— Если бы вам пришлось описывать себя, что бы вы сделали? Какие слова использовали?
Зои вскидывает руку.
— Боксерская груша, уборщик, таксист, — она делает короткую паузу. — Я чувствовала себя боксерской грушей для моей семьи в разных отношениях в течение почти двух десятилетий, и я так устала. Но я позволила этому случиться, и я не виню их.
— Зои, это упражнение будет для тебя идеальным, — говорит Джош, жестом приглашая нас собраться вместе.
Мы все подходим к Зои. Джош ставит на мольберт чистый холст. Он окунает кисть в чернила и протягивает ее Зои, нервно оглядывающуюся по сторонам.
— Подумай, как ты относишься к тому, что только что сказала мне, а затем вырази это на холсте.
Зои кивает и недолго смотрит на чистый холст, прежде чем, ее рука поднимается и ударяет по нему кистью. Она откидывается назад, бросает кисть в чернильницу и смотрит на Джоша. Я не могу оторвать глаз от темного чернильного пятна, которое взорвалось на светлом фоне. Это удивительно прекрасно.
— Что ты оставила на холсте? — спрашивает Джош.
— Мое разочарование, — отвечает Зои.
— В тебе есть нечто большее, — он снова берет кисть и протягивает ей. — Преврати свое разочарование в нечто совершенно иное. Используй цвет, если хочешь.
Он поворачивается к остальным.
— Если кто-то еще хочет попробовать, думаю, что это очень интересное упражнение, но я не заставляю.
Мы все садимся на свои табуреты, и я оглядываюсь на остальных учеников, которые нетерпеливо тянутся за кистями.
Я чувствую Джоша еще до того, как вижу его. Его сильное присутствие одновременно пугает и волнует меня.
— Эмерсон, какими словами ты бы описала себя?
— Я бы предпочла не употреблять слов, — говорю я.
— Ладно. Хорошо. Просто отметь холст тем, что ты чувствуешь. Или оставь его пустым, если хочешь, — он сжимает мое плечо и уходит.
Закрыв глаза, я позволяю своему разуму смотреть за пределами зрения, и то, что я вижу, поражает.
Не слишком задумываясь, что это значит, я беру кисть и рисую сердце, расколотое пополам.
Брук наклоняется, чтобы посмотреть.
— У тебя разбито сердце?
Я пристально смотрю на две зеркальные фигуры.
— Да, но я знаю, как это исправить.
— Тогда иди и сделай это, — говорит Джош, подходя к моему рабочему месту.
Он выходит в переднюю часть комнаты и включает классическую музыку. Я ее не знаю, но звучит вдохновляюще и ненавязчиво.
Мои первые штрихи бледны и нерешительны. Я трусиха. Сосредотачиваюсь на холсте в своем сознании, закрыв глаза. Открыв их, я рисую более уверенно, наслаждаясь, как кисть скользит по бумаге. Возможно, это мышечная память, смешанная со здоровой дозой ностальгии, но это происходит так естественно, и я не могу не удивляться, как мне удалось так долго отворачиваться от моей страсти, которая не исчезла. Через равные промежутки времени я закрываю глаза и парю над всем этим, как перышко, как в тот день на рынке много лет назад.
К тому времени, как Джош объявляет, что наше время закончилось, я смотрю на то, что мне нужно, но не могу найти. Я качаю головой, проглатывая ком в горле. По коже поползли мурашки, и острая боль пронзает руку. Опустив взгляд, с ужасом вижу, что сломала держащую в руке кисть. Чтобы не привлекать внимания, я сжимаю щепки и стараюсь успокоиться. Стены вокруг сжимаются, и у меня кружится голова.
— Все в порядке? — голос Джоша пугает меня.
— Да, — отвечаю я.
— Расскажешь мне об этом? — спрашивает он, указывая на мой холст.
— Мне нужно снова научиться летать, — шепчу я.
— Эмерсон, ты ведь нарисовала не разбитое сердце? — я смотрю в его изумрудные глаза и знаю, что он понимает. — Ты нарисовала крылья.
Медленно киваю, стиснув зубы.
— Я забыла, как летать.
— Что-то подсказывает мне, что это возвращается к тебе.
Воздух между нами заполняется электричеством, и у меня перехватывает дыхание, я не могу справиться с происходящим.
Звонок отрывает нас от разгоряченного момента, и мы смотрим на открывающуюся дверь. Я задыхаюсь, когда появляется та, кого я давно не видела. Чувствую холод во всем теле, когда воспоминания о том дне, когда я встретила ее, переполняют меня. Мне трудно дышать и приходится держаться за стул, когда я начинаю раскачиваться.