Банка с камешками в моем шкафу теперь заполнена. Мне надо решить, найти новую банку или сделать то, что я подсознательно планировала уже несколько месяцев. Эта мысль пришла ко мне, когда я нашла камешек возле дома Сары Холланд после встречи с Джошем. Это вернуло мне некоторые очень приятные воспоминания, поэтому надеюсь, что это будет ключом к работе через мои отношения с Ки.
Рисунок, который я получила сегодня утром от Джоша, подстегивает меня, и мысль о том, что это набирает силу, заставляет мое сердце биться быстрее. Это абстрактный рисунок, в отличие от большинства ранее полученных. Он уловил движение в струящихся линиях. Это заставляет думать о реке у дома, где мы с Ки провели так много времени вместе, и это кажется знаком.
Как обычно, Ки не приходит домой, пока я не ложусь спать в пятницу вечером, и уже встает, когда я просыпаюсь. Зная, что он будет в гостиной, я облачаюсь в джинсы и бледно-желтую рубашку с короткими рукавами, которую давно не надевала. Желтый – счастливый цвет, и я приветствую новый сезон.
— Хочу кое-куда тебя отвести, — говорю я, входя в гостиную и обнаружив, что он сидит на диване, уставившись перед собой на пустой экран телевизора. Он переводит взгляд на меня, вопросительно выгибая брови, но все же поднимается с дивана, и мы выходим из квартиры. Даже когда злился, он никогда не мог мне отказать, и я стараюсь не злоупотреблять этим.
Ки просто смотрит в окно, поэтому мы едем молча. Я провожу время, думая о первых днях нашей дружбы у реки. Тогда мир казался полным надежд и возможностей. Это были самые счастливые дни в моей жизни.
Возможно, если бы я свободнее говорила о тех днях, вместо того, чтобы закрываться, когда наш мир развалился, все могло быть по-другому. Приехав в город, я должна была следовать за своими мечтами, не позволяя им умереть.
|
Не уверена куда направляюсь, но знаю, что река протекает через пригород недалеко от того места, где мы живем. Учитывая, что мы оба выросли, проводя так много времени у воды, досадно, что мы избегали этого.
Я паркуюсь на тихой улице в конце тупика. Прижимая банку с камнями к груди, выхожу из машины и жду Ки. Он смотрит на банку и хмурится.
— Доверься мне, — говорю я, направляясь к тропинке. — Все будет идеально.
Не в силах сдержать волнение, я бегу трусцой, оставляя Ки позади. Как я и надеялась, тропинка ведет к красивому парку на берегу реки, и я чуть не кричу от радости, вспоминая тот день, когда много лет назад нашла наше место.
Я жду, пока Ки догонит меня, и мы идем в более уединенную часть парка, дальше вдоль реки. Это не займет много времени, прежде чем я найду идеальное место. Я с легкостью перелезаю через большое бревно, держа в руках банку с камнями. В последнее время было дождливо, поэтому уровень воды выше, а течение быстрое. Воспоминания переполняют мой разум, пока я иду к воде и жду Ки. Я падаю на колени и переворачиваю банку, рассыпая камни по земле. Когда я вижу камешек, с которого началась эта коллекция, наклоняюсь и поднимаю его, с трепетом проводя большим пальцем по его холодной мраморной поверхности. Это фантастическая идея.
Удивляясь, почему Мереки так долго нет, встаю и трусцой бегу обратно.
Потом я вижу, как он неподвижно стоит на другой стороне бревна с поникшими плечами и руками в карманах.
|
— Что случилось? — спрашиваю я, разозлившись. — Мы можем начать все сначала, Ки. Наша история не закончена, — мой голос дрожит. — Это не может закончиться. Мы можем начать новую историю.
Он качает головой, и подавляемая ярость отзывается у меня в животе. За такое долгое время слишком много боли.
— Почему бы тебе не сделать это для меня? — это похоже на рычание, и я удивлена звуком своего голоса. — Ты сказал, что если я когда-нибудь снова почувствую себя потерянной и одинокой, то должна помнить, что сделана из прочного материала, — я держу гладкий камешек. — И у меня есть дорожная карта к свету, — поднимаю руки. — Я пытаюсь составить еще одну чертову дорожную карту, ублюдок, и никогда не думала, что придется это делать, потому что ты все еще со мной, и ты всегда был моим светом.
Его оглушительное молчание раздражает. Не раздумывая, я бросаю камешек прямо ему в лицо. Он ловко поворачивает голову, и мой идеальный камешек, не попав в цель, исчезает позади. Не знаю, почему он такой упрямый. Он должен знать, что мне это нужно.
Когда он поворачивается и уходит, я остаюсь наедине со своими эмоциями.
— Ненавижу тебя, Мереки, — выкрикиваю я ложь, и он продолжает идти, как будто не услышав.
Перелезая через бревно, я падаю на четвереньки, отчаянно копаясь в грязи и траве в поисках дурацкого, идеального камешка. Когда мои пальцы находят его, новая волна слез прорывается наружу. Я закрываю лицо руками и сажусь на пятки.
Я совсем одна на пустынном берегу реки в каком-то дурацком пригороде и рыдаю как ребенок. Может, я и держу в руках камешек, но я достигла дна.
|
Ему этого мало? Разве меня недостаточно?
В конце концов, я с трудом поднимаюсь на ноги, сломленная и слишком разочарованная разбитым состоянием, которого не было до прибытия сюда. Возвращаясь к машине с пустой банкой для камней, я пытаюсь решить, хочу ли снова закричать на него и выплеснуть накопившуюся ярость. Его потерянный взгляд принимает решение за меня.
— Мне очень жаль, — говорю я, садясь на водительское место. — Не знаю, что на меня нашло, — я замолкаю, вспоминая ужасные, жестокие слова, сказанные любви всей моей жизни. — Ты же знаешь, я не это имела в виду. Ты знаешь, я люблю тебя больше, чем кого-либо. Верно?
Воздух в машине наполнен болью, невысказанной правдой и жизнью отчаянной любви. Нет никаких подходящих слов, поэтому мы в тишине размышляем в состоянии скорби и замешательства.
В итоге я беру себя в руки, и мы молча едем к нашему дому. Как только я подъезжаю, Ки исчезает за дверью.
Я опускаю голову на руль. Что с нами случилось?
Бежать от этого бессмысленно, так же, как и стоять на месте в надежде на изменения. Я не могу и дальше мучить себя, задаваясь вопросом, почему Мереки нарушает свое обещание – остаться, несмотря ни на что. Я пока не могу зайти туда. Либо скажу еще что-нибудь, о чем пожалею, либо еще больше пострадаю от его сокрушительного молчания, так что вместо этого я катаюсь по городу, пока не чувствую, что готова ехать домой.
Воскресным утром на рассвете Мереки уезжает на два месяца в Сидней для проектной работы. Он пропустит мой двадцать третий день рождения, а я не могу заставить себя поговорить о нашем пятилетнем договоре про возвращение на реку.
— Подожди, — говорю я, останавливая его у входной двери. — Мне нужно кое-что сказать.
Он поворачивается ко мне с каменным выражением лица.
— Так не может продолжаться, — говорю я, избегая его взгляда, смотрю в пол. Это тяжело, но я должна сказать это до его ухода. Хотя бы ради себя. — Я люблю тебя и знаю, что ты тоже, но не могу и дальше надеяться, что все наладится, потому что это не так, — посмотрев на него, показалось, что его взгляд немного смягчился, но его сжатые челюсти и стиснутые зубы говорят о другом. — Нам нужен перерыв, — я едва могу вынести эти предательские слова, но правда часто ранит еще больше, чем ложь, которую мы говорим себе.
Решительно пройдя мимо него, я открываю дверь и прислоняюсь к ней.
— Или все наладится, когда ты вернешься, или все кончено.
Он проходит рядом, кивает и машет мне. Я хочу свернуться на полу. Он не должен был соглашаться на это. Как он мог согласиться, что между нами все кончено?
Демонстративно покачав головой, я закрыла дверь и прошептала:
— Я никогда не попрощаюсь с тобой.
Вчера был необходимый мне звонок. Разложив несколько камешков на земле, я не смогла бы волшебным образом решить ничего между мной и Мереки, но это напомнило мне о горящей внутри страсти. Я так скучаю по этому чувству. Как я могла ожидать, что он останется с непостоянной оболочкой человека? Я знаю, что он любит меня, но он на это не подписывался.
Вместо того чтобы предаваться хандре в квартире, я еду на рынок в южную часть города. В прошлую неделю на работе под дверь просунули листовку, и она привлекла мое внимание. Я легко нахожу парк и ругаю себя, что не пришла сюда раньше. Это живая какофония видов, звуков и запахов.
У меня текут слюнки, когда в нос ударяют соблазнительные ароматы свежеиспеченного хлеба. Не в силах контролировать свои ноги, я иду к палатке, ответственной за реакцию моего тела. От большого выбора, булочек, рулетов и пирожных мой рот наполняется слюной. Классические французские багеты выстроились в ряд в корзинках вдоль прилавка, и полный мужчина с широкой улыбкой, розовыми щеками и черным беретом на голове широко раскинул руки.
— Bonjour, mademoiselle. Ca va? (прим: Здравствуйте, мисс. Как дела?)
— Bonjour, — отвечаю я, мои щеки пылают. У меня всегда было плохо с языками, и я очень хотела ответить чем-то большим, чем просто обычным приветствием.
— Эмерсон?
Я поднимаю глаза и вижу Джоша, стоящего рядом со мной с большим букетом цветов.
— О. Джош, привет, — я переступаю с ноги на ногу. Странно видеть его лично после нескольких месяцев общения с помощью кексов и рисунков.
— Как ты?— спрашивает он, перекладывая огромный букет из одной руки в другую.
— Я в порядке. Хорошо. Я как раз собиралась купить хлеб.
— Вижу, — он смотрит на прилавок, потом снова на меня. – Пахнет потрясающе.
Не уверенная, что это конец нашего разговора, я переключаю внимание на дружелюбного продавца.
— Мне, пожалуйста, легкий ржаной хлеб.
— Отличный выбор, — говорит Джош. — Я тоже возьму один, пожалуйста.
Мы оба благодарим продавца после оплаты и берем завернутые в бумагу наши покупки в нескольких шагах от палатки.
—Ты здесь одна? —спрашивает Джош, оглядываясь вокруг.
Я киваю, пытаясь и, скорее всего, безуспешно, скрыть свою грусть.
— Знаю, что в последний раз, когда спрашивал, ты дала мне от ворот поворот, но я готов рискнуть еще одним отказом. Могу я угостить тебя кофе? — не дожидаясь моего ответа, он продолжает, махнув рукой в другой конец рынка.
— Там новый киоск, где продают бобы. Уверен, они делают кофе на вынос. Я как раз шел туда, когда увидел тебя, — его спокойствие заставляет меня чувствовать себя так комфортно.
— С удовольствием выпью кофе, — отвечаю, не позволяя себе передумать. – Ты любишь рынки? — спрашиваю, когда мы протискиваемся через толпу, проходя мимо различных прилавков.
— Немного, — отвечает он.— А ты?
— Этот мне очень нравится.
Как только Джош заказывает кофе, он поворачивается ко мне, и я впервые вижу проблеск нервозности на его лице, и нахожу это очаровательным.
— Итак. Как твои дела? — спрашивает он.
— Все в порядке, спасибо, — я взмахиваю желтым сарафаном и улыбаюсь, и боюсь, что это выглядит кокетливо. — Мне нравится теплая погода.
Его глаза словно впиваются в меня, и мое тело реагирует. Мне кажется, что я просыпаюсь от долгого сна и хочу, чтобы он прикоснулся ко мне. Это ужасная мысль, и я понимаю, что моя улыбка исчезает. Что со мной не так? Этот человек играет с моим телом, и я инстинктивно делаю шаг назад.
Если он и замечает, то ничего не говорит.
— Может, пройдемся и поговорим? — спрашивает он и я быстро соглашаюсь. Разговор на ходу – это гораздо меньше конфронтации, чем встреча лицом к лицу, где я буду смотреть только на него.
— Мне нравятся твои рисунки, Джош, — говорю я после паузы.
— Мне нравятся твои кексы, — говорит он, подмигивая мне.
— Ты расскажешь мне больше о своих занятиях? Что на самом деле означает арт-терапия?
— Это может означать, то что ты хочешь, чтобы оно означало.
Я изучаю его черты, пытаясь понять, серьезен он или нет. В этом нет никакого смысла.
— Некоторые из моих студентов знают, почему они там и что им нужно, а другие узнают по пути, — он тепло улыбается. — Мне нравится думать, что я помогаю им.
Я контролирую свои движения, потому что то, что он говорит, влияет на меня, и я не хочу, чтобы он знал, насколько.
— Звучит заманчиво.
— В среду начинаются занятия с новой группой, если хочешь, зайди и проверь. Если тебе не понравится, можешь не возвращаться в четверг.
Я делаю глоток кофе, чтобы не отвечать сразу.
— Это то же, что и по вечерам?
Он качает головой.
— Каждое занятие следует за следующим, и я призываю своих студентов посещать оба занятия каждую неделю. Я считаю, что мы можем достичь большего, если между ними не будет целой недели.
— Что конкретно связано с арт-терапией? — спрашиваю я, искренне заинтересовавшись.
— Давай я покажу тебе в среду вечером, — говорит он с кривой улыбкой.
Я встречаюсь с ним взглядом, но там нет и намека на юмор. Я все еще в раздумьях.
— Это определенно возможно.
Следующий час мы бродим вокруг оставшихся палаток, выбирая понравившиеся нам случайные вещи. Я не могу не скупить половину прилавка ларька с шоколадом, а он приобретает большую пачку орехов. Я улыбаюсь больше, чем когда-либо за долгое время, и не хочу, чтобы это заканчивалось. Мы выбегаем из киосков, и я знаю, что скоро мы расстанемся, когда вернемся к палатке с хлебом.
— Джош, спасибо, что составил мне компанию, — говорю я как можно беззаботнее.
Он подходит ко мне и целует в щеку, после чего шепчет на ухо:
— Приходи ко мне на занятия в среду.
У меня перехватывает дыхание, и с губ срывается тихий вздох. Все мое тело в огне, и касаюсь рукой места поцелуя, чтобы охладить румянец, без сомнения пылающий на моих щеках.
Я неуклюже отступаю на несколько шагов и заикающимся голосом прощаюсь.
Уйдя достаточно далеко, чтобы снова дышать, я не могу удержаться и оглядываюсь через плечо. Джош все еще стоит с огромным букетом цветов и смотрит мне вслед.
В среду вечером, с коробкой оставшихся кексов и на нервах, я немного опаздываю на занятия Джоша. Оглядев комнату, насчитала пять студентов разного возраста, сидящих на табуретках в кругу. У каждого мольберт и стол с художественными принадлежностями и небольшой стопкой журналов. Это более неформальная обстановка, чем я ожидала, и атмосфера легкая и радушная.
— Эмерсон, добрый вечер, — глубокий голос Джоша привлекает мой взгляд к передней части комнаты, и я обезоружена его теплой улыбкой. Когда он подходит ближе, мое сердце бьется быстрее. — Добро пожаловать, — говорит он, когда оказывается всего в нескольких футах от меня. — Я надеялся увидеть тебя здесь сегодня вечером.
Я протягиваю ему кексы.
— Не хотела приходить с пустыми руками.
— Спасибо, — он берет коробку, и я стараюсь не вздрогнуть, когда его пальцы касаются моих. — Мы как раз собирались начать.
Выбрав одно из свободных мест, я бросаю сумку под стол и сажусь. Слева от меня – пожилой мужчина с седеющими волосами, справа – девушка примерно моего возраста с черными как смоль волосами.
Джош хлопает в ладоши.
— Ладно. Давайте начнем со знакомства, — он оттолкнулся от стола, на который опирался, и сделал шаг вперед. — Я буду первым, — он широко разводит руками. — Меня зовут Джош Холланд, и я очень рад приветствовать вас на своем занятии. Надеюсь, что это будет, по крайней мере, приятный жизненный опыт, — все ученики кивают, глядя на него, словно он какой-то Бог.
— Давайте посмотрим. Что я могу рассказать о себе? — он бросает быстрый взгляд на потолок. — Мне тридцать один год. Я люблю виндсерфинг и свою собаку Лероя, шоколадного лабрадора.
У меня головокружение при упоминании о его собаке. Я всегда хотела иметь свою.
— Я закончил Национальную художественную школу восемь лет назад, а после получил степень преподавателя, — говорит он. — Работаю художником и провожу разные мастер-классы. Арт-терапия – моя специальность, и я очень увлечен этим, — он хлопает в ладоши. — Это немного обо мне, — подняв брови, он оглядывает комнату. — Был бы рад, если бы вы представились и, если вам удобно, сообщили нам, что надеетесь получить от этого занятия.
Стоявшая ближе всех к Джошу женщина сказала:
— Я – Зои Смит, — говорит она. — Мне сорок четыре года, и я делаю что-то для себя впервые с тех пор, как вышла замуж в двадцать с небольшим и начала рожать детей, — она выглядит усталой, но в ее голосе слышится ярость.—Я больше не знаю, кто я, и надеюсь, что эти занятия помогут мне.
— Спасибо, Зои, — тепло говорит Джош.
— Эрик Дэниелс, — говорит мужчина постарше. — Мне пятьдесят пять, и я детский хирург, — он сжимает руки на коленях.
— Вам необходимо выйти из стресса? — предполагает Джош.
Он качает головой.
— Моя жена недавно скончалась.
— Мне очень жаль, — говорит Джош.
— Искусство было ее страстью, и я понял это только после ее смерти, — его глаза стекленеют, и у меня болит в груди. — Не совсем понимаю, что здесь делаю, но, полагаю, я пытаюсь почтить ее память? Это имеет смысл?
— Разумеется. Я рад, что вы здесь.
Знаю, что теперь моя очередь, поэтому делаю глубокий вдох и встречаюсь взглядом с Джошем.
— Я – Эмерсон. Мне двадцать два, — вздыхаю, не уверенная, насколько правильно рассказываю о своей жизни. — Когда я была ребенком, то хотела стать знаменитой художницей, но где-то по пути у меня пропало это желание, — точно знаю, когда это произошло, но определенно не собираюсь делиться этим.
— Ты здесь, чтобы снова найти это желание? — спрашивает Джош, и в его глазах вспыхивают искры.
Я сажусь чуть прямее.
— Да.
Джош не реагирует на мои слова. Он смотрит мне в глаза, и на мгновение я чувствую себя совершенно беззащитной. Это неприятное ощущение, и я отвожу взгляд, смотря на девушку рядом со мной, надеясь, что она начнет рассказывать о себе.
Видимо, почувствовав мой дискомфорт, она улыбается и поворачивается к остальным.
— Меня зовут Брук, и мне двадцать три. Боже, я старею, — некоторые хихикают, в то время как ученики постарше закатывают глаза и стонут. — Я актриса, — говорит она и встает, чтобы поклониться. — Возможно, я знакома вам по телешоу «Кузены».
На самом деле, я никогда не видела это шоу, но некоторые кажутся расслабленными. Знакомство, видимо, не беспокоило их.
— И почему ты записалась на мои занятия, Брук? — спрашивает Джош.
— Я прослушиваюсь на роль музы для депрессивного художника, так что это как исследование.
— Ну, такое впервые, — хихикает Джош. — Брук, добро пожаловать, — он кивает следующему человеку, привлекательной пожилой женщине.
— Я – Кей Уэджер, — говорит она, очки без оправы сползают на кончик носа, и она поправляет их, прежде чем продолжить. — Сорок лет я работала дизайнером интерьеров, но думаю о новой карьере.
— Продолжайте, — говорит Джош.
— Я бы хотела проводить художественные мастер-классы в доме для престарелых.
— Думаю, это замечательная идея, — говорит Зои. — Моя мать недавно переехала в дом престарелых, и это может быть так уныло.
— Точно, — с энтузиазмом говорит Кей. — Я хочу привнести немного цвета и творчества в их жизнь.
— Это фантастика. Спасибо, Кей, — говорит Джош.
Человек по другую сторону от Брук.
— Меня зовут Тенн, сокращенно от Теннисон. Тридцать лет, и я в разводе, — слово «развод» он говорит, стиснув зубы, и я предполагаю, что это произошло недавно. — Я программист, и моя бывшая жена считала эту профессию неприемлемой и скучной, — его плечи опускаются, когда он делает глубокий вдох. – Наверное, я хочу расширить кругозор и, может быть, стать менее унылым. Без обид, Джош, но делаю буквально все, что могу найти.
Джош смеется.
— Не обижаюсь. Спасибо, что поделился с нами, Тенн. Я не думаю, что ты выглядишь скучно.
Тенн пожимает плечами.
— Спасибо, мужик.
— Ладно, — говорит Джош, заправляя волосы за уши. — Самовыражение через творчество – известный целитель. Выражая себя через искусство, вы можете найти много сфер своей жизни. У всех вас есть причины быть здесь и, возможно, будут причины, о которых вы еще не знаете. Вот что так волнует в этих занятиях.
Часть меня хочет встать и убежать. Как бы ни была волнующей мысль о том, чтобы снова заняться рисованием, я не нуждаюсь в этой психотерапевтической бессмыслице.
— Начнем с простого упражнения. — Джош подходит к столу и перебирает бумагу. — Это просто поиск точек соприкосновения, но это тоже важно для того, что мы здесь делаем, — говорит он, глядя на меня.
Я хочу оглядеть комнату, но не могу перестать смотреть на Джоша. Его зеленые глаза горят страстью. Я знаю этот взгляд – это взгляд человека, который любит то, что делает со всей душой.
— Любовь и ненависть. — Джош передает каждому ученику по два чистых листа белой бумаги. — У вас две минуты, чтобы выразить эти эмоции, используя черные чернила и кисти, — он улыбается, протягивая мне мою. — Используйте некоторое время, чтобы подумать о людях или вещах, которые вызывают в вас эти сильные эмоции. Попробуйте выразить это через кисть, и давайте посмотрим, что получится, — он ходит по комнате, проверяя, все ли бумаги правильно прикреплены к мольберту и возвращается в переднюю часть комнаты. — Время пошло.
Я беру кисть и окунаю ее в баночку с черными чернилами.
Любовь.
Я знаю все о любви к кому-то всем сердцем, так что это должно быть легко.
Эмерсон, ты можешь это сделать.
Кисть медленно движется по странице мягкими волнами. Я провожу ею еще несколько раз, чтобы закончить круги, которые просятся быть нарисованными.
Ненависть.
Я испытала это чувство, но мне мешает нерешительность, чтобы нарисовать его. Сосредоточенность на этой эмоции приводит меня в места, которые я изо всех сил стараюсь избегать.
Рваные линии пересекают страницу, и ненависть исчезает.
Джош просит нас принести результаты. Мы все кладем законченные работы в ряды любви и ненависти на большой стол, и делаем шаг назад.
— Кто хочет сказать мне, что интересного в этом упражнении? — спрашивает он.
— Почти все они одинаковые, — говорит Брук.
Джош кивает, и я снова смотрю на шесть очень похожих выражений сильных эмоций.
— Любовь может принимать так много форм, но обычно она выражается визуально очень похожими способами. Так же и с ненавистью.
— Так круто? — спрашивает Брук, когда мы возвращаемся на свои места. — Я была уверена, что они будут разные.
— Я тоже, — отвечаю я.
— Следующее упражнение включает в себя размышление о том, кто вы как личность, — говорит Джош. — Кем ты являешься? — он сидит на круглом табурете, поставив ногу на низкую перекладину. На нем свободная серая футболка и рваные джинсы, но то, как он себя ведет, говорит о том, что он атлетически сложен. Интересно, что он делает, чтобы оставаться в форме?
Когда наши взгляды встречаются, я раздражаюсь от его улыбки. Он думает, что я пялилась на него? Ух.
— Я бы хотел, чтобы вы просмотрели журналы на ваших столах и вырвали все, что вам нравится или вызывает какую-либо реакцию. Неважно, что это. Нет ни правильного, ни неправильного.
Я беру первый журнал и начинаю листать страницы.
Кто я? Я снова и снова мысленно повторяю этот вопрос. Мое сердце учащенно бьется, когда я дохожу до конца первого, не вырвав ни одной страницы. Стараясь не паниковать, я тянусь за другим журналом. Почему меня должно волновать, что я не могу иметь отношения ни к чему в глянцевом журнале? Может, это и хорошо.
Кажется, ни у кого больше нет этой проблемы. Страницы непринужденно рвутся, и каждая из них ощущается как удар в мою разбитую личность.
Джош наклоняется и шепчет мне на ухо.
— Эмерсон, все хорошо, — он опускает свою руку на мою, возможно, сознавая, что я близка к бегству.
— Я больше не знаю, кто я, — шепчу.
— Я помогу тебе это выяснить. Ладно?
Киваю, с трудом сдерживая слезы, и делаю несколько глубоких вдохов.
— Спасибо.
Я не могу смотреть на него, когда он встает, но легкое пожатие плеча дает мне понять, что я услышана. Физический контакт заставляет все мое тело пылать, вызывая оба сильных чувства, которые я нарисовала раньше.
Что-то существенное во мне начало меняться. Я люблю Мереки всем сердцем, но моя жизнь проходит мимо, а он ускользает все дальше и дальше. Он всегда хотел, чтобы я была сильной и боролась за свои мечты, никогда не отказываясь от чего-то большего. С этой мыслью я следующим вечером открываю дверь галереи с ясной головой и полным надежды сердцем.
— Всех с возвращением, — говорит Джош голосом, от которого мое сердце учащенно бьется. — Сегодняшний урок посвящен самовыражению. То, что вы здесь делаете, очень личное, и это абсолютно безопасное место. Мы постоянно меняющиеся существа, и важно прислушиваться к своему внутреннему голосу. Нет никого, кто был бы честнее с вами, если бы вы позволили себя слушать.
Мне это не нравится. С моим внутренним голосом лучше не шутить.
Джош продолжает.
— Если бы вам пришлось описывать себя, что бы вы сделали? Какие слова использовали?
Зои вскидывает руку.
— Боксерская груша, уборщик, таксист, — она делает короткую паузу. — Я чувствовала себя боксерской грушей для моей семьи в разных отношениях в течение почти двух десятилетий, и я так устала. Но я позволила этому случиться, и я не виню их.
— Зои, это упражнение будет для тебя идеальным, — говорит Джош, жестом приглашая нас собраться вместе.
Мы все подходим к Зои. Джош ставит на мольберт чистый холст. Он окунает кисть в чернила и протягивает ее Зои, нервно оглядывающуюся по сторонам.
— Подумай, как ты относишься к тому, что только что сказала мне, а затем вырази это на холсте.
Зои кивает и недолго смотрит на чистый холст, прежде чем, ее рука поднимается и ударяет по нему кистью. Она откидывается назад, бросает кисть в чернильницу и смотрит на Джоша. Я не могу оторвать глаз от темного чернильного пятна, которое взорвалось на светлом фоне. Это удивительно прекрасно.
— Что ты оставила на холсте? — спрашивает Джош.
— Мое разочарование, — отвечает Зои.
— В тебе есть нечто большее, — он снова берет кисть и протягивает ей. — Преврати свое разочарование в нечто совершенно иное. Используй цвет, если хочешь.
Он поворачивается к остальным.
— Если кто-то еще хочет попробовать, думаю, что это очень интересное упражнение, но я не заставляю.
Мы все садимся на свои табуреты, и я оглядываюсь на остальных учеников, которые нетерпеливо тянутся за кистями.
Я чувствую Джоша еще до того, как вижу его. Его сильное присутствие одновременно пугает и волнует меня.
— Эмерсон, какими словами ты бы описала себя?
— Я бы предпочла не употреблять слов, — говорю я.
— Ладно. Хорошо. Просто отметь холст тем, что ты чувствуешь. Или оставь его пустым, если хочешь, — он сжимает мое плечо и уходит.
Закрыв глаза, я позволяю своему разуму смотреть за пределами зрения, и то, что я вижу, поражает.
Не слишком задумываясь, что это значит, я беру кисть и рисую сердце, расколотое пополам.
Брук наклоняется, чтобы посмотреть.
— У тебя разбито сердце?
Я пристально смотрю на две зеркальные фигуры.
— Да, но я знаю, как это исправить.
— Тогда иди и сделай это, — говорит Джош, подходя к моему рабочему месту.
Он выходит в переднюю часть комнаты и включает классическую музыку. Я ее не знаю, но звучит вдохновляюще и ненавязчиво.
Мои первые штрихи бледны и нерешительны. Я трусиха. Сосредотачиваюсь на холсте в своем сознании, закрыв глаза. Открыв их, я рисую более уверенно, наслаждаясь, как кисть скользит по бумаге. Возможно, это мышечная память, смешанная со здоровой дозой ностальгии, но это происходит так естественно, и я не могу не удивляться, как мне удалось так долго отворачиваться от моей страсти, которая не исчезла. Через равные промежутки времени я закрываю глаза и парю над всем этим, как перышко, как в тот день на рынке много лет назад.
К тому времени, как Джош объявляет, что наше время закончилось, я смотрю на то, что мне нужно, но не могу найти. Я качаю головой, проглатывая ком в горле. По коже поползли мурашки, и острая боль пронзает руку. Опустив взгляд, с ужасом вижу, что сломала держащую в руке кисть. Чтобы не привлекать внимания, я сжимаю щепки и стараюсь успокоиться. Стены вокруг сжимаются, и у меня кружится голова.
— Все в порядке? — голос Джоша пугает меня.
— Да, — отвечаю я.
— Расскажешь мне об этом? — спрашивает он, указывая на мой холст.
— Мне нужно снова научиться летать, — шепчу я.
— Эмерсон, ты ведь нарисовала не разбитое сердце? — я смотрю в его изумрудные глаза и знаю, что он понимает. — Ты нарисовала крылья.
Медленно киваю, стиснув зубы.
— Я забыла, как летать.
— Что-то подсказывает мне, что это возвращается к тебе.
Воздух между нами заполняется электричеством, и у меня перехватывает дыхание, я не могу справиться с происходящим.
Звонок отрывает нас от разгоряченного момента, и мы смотрим на открывающуюся дверь. Я задыхаюсь, когда появляется та, кого я давно не видела. Чувствую холод во всем теле, когда воспоминания о том дне, когда я встретила ее, переполняют меня. Мне трудно дышать и приходится держаться за стул, когда я начинаю раскачиваться.