— Тебе придется раздеваться догола?
— Нет!
— Тогда сделай это, — приказала Эстер.
— Да я и не знаю, хочу ли я.
— Прости, тебя что, зовут Виктория Бекхэм? — Эстер вращала глазами. — Конечно нет, поэтому тебе не пристало капризничать, верно?
— Я подумывала о работе в баре, — сообщила Милли.
— Не будь такой вредной, — взмолилась Эстер. — Хотя бы позвони ему и договорись о встрече.
Милли сделала вид, что удивлена.
— Зачем?
— Тогда ты сможешь с ним увидеться и славно поболтать о добрых старых временах, а у него появится возможность расспросить тебя обо мне, а ты сможешь ему рассказать, как я хороша собой и сколько у меня поклонников, и глазом не успеешь моргнуть, а он уже отчаянно захочет меня увидеть, и именно тогда ты произнесешь: «Эй, а почему бы нам втроем не выпить чего-нибудь сегодня вечером?» А он скажет: «Милли, это шикарная идея», — и все произойдет очень просто и естественно. Бинго. Никаких пьяных бульдогов, никто не будет пускать слюни!
— И никакого секса, — напомнила ей Милли.
Эстер возмутилась:
— Конечно нет.
— Ладно. Хорошо.
Именно за это Орла и назвала меня милой, подумала Милли. Я спрятала визитку от Эстер ради ее же блага, а она заставила меня чувствовать себя такой виноватой, что я согласилась сделать то, чего совсем не собиралась делать.
Но теперь я буду вредной, и это послужит ей уроком.
Стоя у входной двери, Милли улыбалась, как верная жена, и махала рукой, провожая на работу переполненную счастьем подругу. Колготки Эстер не надела, и забытые полоски туалетной бумаги развевались на ветру, как красно-белые знамена.
Когда Милли позвонила по номеру на визитке Лукаса Кемпа, никто не снял трубку. Ее совесть была чиста — что же, по крайней мере, она попыталась, — и Милли решила воспользоваться неожиданной свободой и навестить отца. Родители Милли разошлись пять лет назад по инициативе ее матери. Адель Брэди заслуживала большего, ее сердце стремилось к блестящей жизни в столице.
И соответственно, ей подходил только изысканный столичный муж.
— Корнуолл — это не мое, — заявила тогда мать Милли. — Он такой провинциальный. Мне нужен шик, мне нужна опера, мне нужен... о боже... «Харви Николс»[2]!
— Видишь? Она уже присмотрела себе другого парня. — Отец Милли, Ллойд, подмигнул дочери — Знаешь, не думаю, что он ей подойдет... Разжиревший бывший прыгун... Не могу себе представить, как с ним можно отправиться в оперу.
Милли усмехнулась, она знала, что папа любит подтрунивать над матерью.
— Ты жалок, просто жалок, — шипела в ответ Адель, не желая слушать. — Я могу найти кого-то получше тебя.
— Вот и чудесно.
Ллойд не обижался; он слишком привык к постоянной критике со стороны жены. Сначала тот факт, что они с Аделью были полярными противоположностями, придавал отношениям остроту. Но через двадцать лет все это окончательно приелось.
— Я буду счастлива, — объявила Адель без тени сомнения.
— Что, с этим Харви Николсом? — В глазах Ллойда блестел озорной огонек. — Ты в этом уверена? Потому что таких лошадок надо держать в строгости. Известно, что им иногда необходимы острые шпоры и хлыст.
— Я начинаю новую жизнь. — Адель самодовольно взглянула на него. — Блестящую новую жизнь с блестящим новым мужчиной, который меня понимает.
— Ладно, каждому свое, — произнес Ллойд добродушно. — Женщины? Ставлю на них крест. С этого момента веду холостяцкую жизнь.
Знаменательное последнее слово.
Важное как для Адели, так и для Ллойда.
Пять лет Адель провела рыская по Лондону в состоянии нарастающего отчаяния. Представьте себе этакую пятидесятипятилетнюю Бриджит Джонс в шелковом трикотажном костюме, постоянно жалующуюся, что вокруг не осталось достойных представителей противоположного пола и что единственные мужчины, которые любят оперу, — это гомосексуалисты. С шарфиками на шее.
Тем временем Ллойд наслаждался холостой жизнью, и это продолжалось три с половиной месяца. Затем совершенно случайно он встретил Джуди.
На заправочной станции в пригороде Падстова — трудно представить более экзотическое место.
Ллойд уже собирался заплатить за бензин в кассу, когда женский голос в очереди у него за спиной произнес: «Дерьмо!» Ллойд повернулся, чтобы поглядеть, чей это был голос, и широко улыбнулся Джуди. Джуди взяла себя в руки и улыбнулась в ответ.
Так, в общем-то, все и началось.
«Я только что влила в мою машину бензина на двадцать фунтов. — Джуди продемонстрировала ему содержимое своей изношенной сумки: батончик „Марса", пачка бумажных носовых платков, помада и потрепанный детектив в мягкой обложке, который выглядел так, будто его читали в туалете. — А этот проклятый кошелек я забыла дома».
Только помада. И ни одной щетки для волос. Ллойд был сразу покорен.
«Нет проблем. Я одолжу вам деньги».
Ему понравилось, что она не пустилась бормотать «о нет, я не могу».
«А вдруг я мошенница?» — «Мошенница, — сурово сообщил ей Ллойд, — никогда бы так не сказала». — «Ладно, согласна. — Джуди кивнула, принимая его предложение и потряхивая ключами от машины. — Я живу всего в миле отсюда, так что, если вы не слишком торопитесь, можете поехать за мной, и дома я вам верну деньги». — «А вдруг, я маньяк-убийца?» — «У меня дома собаки, — призналась Джуди. — Маньяки меня не пугают».
Совершенно неожиданно для себя Ллойд еще до конца дня осознал, что встретил свою половинку, ту самую единственную женщину, с которой он хотел — нет, не хотел, с которой должен был — провести остаток своей жизни.
Джуди Форбс-Адамс овдовела три года назад. Ей было пятьдесят три, дети уже выросли, и она тоже была довольна жизнью, которую вела. Она страстно любила лошадей, собак и корнуоллскую провинцию. По особым случаям она немного подкрашивала губы помадой «Ярдли» и причесывала волосы. Она бы ни за что не отличила изделия одного известного модельера от другого, увидев их по телевизору, хотя у нее были и средства, и фигура, чтобы носить то, что ей шло. А самое главное — ее совсем не интересовала опера. Представление Джуди о культурном времяпрепровождении ограничивалось прослушиванием «Стрелков» по «Радио-4», пока она сажала герань в саду.
Добрая фея посмела даровать Ллойду счастливый конец, и это сводило Адель с ума.
— Это несправедливо, — жаловалась она. Часто и крайне раздраженно.
— Ты тоже кого-нибудь найдешь, — утешала ее Милли. Часто и со все большим раздражением в голосе.
— Как твой отец может довольствоваться женщиной, которая все время ходит в джинсах? Это выше моего понимания, — язвительно заявляла Адель. — Джинсы, понимаешь, а ей почти шестьдесят.
— Не требуй, чтобы я говорила гадости о Джуди. Мне она нравится.
— Ха. Ты еще скажи, что она готовит лучше меня.
Адель любила часами готовить чрезвычайно замысловатые блюда, которые тщательно размещала на тарелках, так что в результате они выглядели как какие-то архитектурные сооружения в миниатюре.
— На кухне она с тобой не сравнится. — Искренне признала Милли. Она была абсолютно уверена, что та никогда не сплетничала у плиты, одной рукой помахивая сигаретой, а другой помешивая соус. На самом деле Джуди была прекрасной кулинаркой, но Милли научилась — ради собственного здоровья — быть дипломатом. — Она готовит картофельную запеканку, мясной пудинг, почки и все такое.
— Какая тяжелая пища. Неудивительно, что твой отец счастлив. Крестьянская еда, — хмыкнула Адель. — Это в его вкусе.
ГЛАВА 8
Крестьянская еда была по вкусу и Милли. Ланч с Джуди и отцом всегда был удовольствием.
Сегодня у них были вкусные, сочные колбаски с луком, а к ним пропитанный маслом печеный картофель. Ллойд откупорил бутылку «Шираз», и Милли начала посвящать их в последние сплетни, начав с истории о том, как стала безработной.
— Но это возмутительно! — воскликнула Джуди. — Если честно, от таких пар у меня мурашки по коже. И теперь ты без работы... знаешь, если тебе нужны деньги, мы можем дать, только скажи.
— Со мной все будет в порядке. — Милли была тронута этим предложением, но отрицательно покачала головой. — Найти работу — не проблема. На самом деле уже есть один вариант, которым Эстер просит заняться. — Милли достала из бокового кармана визитку Лукаса Кемпа и показала им.
— Дорогая, стриптизограммы! — Джуди захлопала в ладоши от радости. — Это восторг!
— Если я займусь стриптизом, многим станет плохо. Или клиенты будут громко жаловаться и требовать вернуть деньги. Мне не придется снимать одежду, — объяснила Милли. — Им нужны разносторонние таланты, люди, которые умеют петь, танцевать, кататься на роликах. Впрочем, это просто вариант. Вероятно, я выберу работу официантки или барменши.
— Ты могла бы жонглировать, — с энтузиазмом заявила Джуди. — Это было бы сказочно! Кто сможет устоять перед живой телеграммой, поющей и жонглирующей на роликах?
— Но я не умею жонглировать.
— Зато я умею.
Отскочив от стола, Джуди выхватила пять яблок из фруктовой вазы на буфете и начала подбрасывать их в воздух. Она жонглировала очень ловко, потом поймала все яблоки и сделала скромный реверанс.
— Пять лет! — поражался Ллойд. — Мы уже пять лет вместе, а я об этом не подозревал.
— Один из моих маленьких секретов. — Джуди игриво повела бровью. — Женщина-загадка — вот кто я.
— Ты что, в детстве сбежала из дома и ездила с цирком? — Милли была в восторге.
— А что ты еще умеешь? — спросил Ллойд. — Ходить по проволоке? Укрощать львов? Балансировать с мячом на носу?
— Когда мне было девятнадцать, я летом отправилась путешествовать с одним приятелем. Когда закончились деньги, мы научились жонглировать. Так мы исколесили всю Европу. — Джуди пожала плечами, как будто речь шла о самых обыденных вещах. — А если ты этому научилась, то никогда не разучишься. Как езда на велосипеде. У меня предложение. — Глаза у Джуди горели, она обращалась к Милли: — Ты могла бы стать поющей поцелуеграммой на одноколесном велосипеде, это станет хитом!
Милли расхохоталась. Джуди стояла перед ней в свободной белой рубахе, линялых джинсах и шлепанцах, со спутанными светлыми волосами до плеч и с яблоками в руках.
— Неужели ты и на одноколесном велосипеде умеешь?
— Конечно на одноколесном велосипеде я не умею. Мы не могли себе позволить велосипед! Боже, мы были совсем на мели и с трудом наскребали деньги на парафин для горящих булав.
Когда они вернулись к еде, Ллойд стал внимательно изучать визитку на столе.
— А имя этого парня мне, кажется, знакомо.
— По нему сохла Эстер, когда была в подростковом возрасте, — напомнила ему Милли. — Это тот самый диджей, который переехал в Лондон. — Она скорчила рожу. — Теперь он вернулся, и это совсем свело Эстер с ума. Потому-то она так и настаивает, чтобы я поработала у него. Бедный Нэт. Я только надеюсь, что она не совершит какую-нибудь глупость и не выставит себя идиоткой.
— Когда-то мне нравилась девочка, — принялся лениво вспоминать Ллойд. — У меня вошло в привычку проезжать мимо ее дома на велосипеде и заглядывать к ней в окно. Однажды я увидел ее там, она смотрела на меня. И я до того разволновался, что врезался на велосипеде в машину ее отца.
Джуди усмехнулась и подлила вина в бокалы.
— Ладно, я тоже вспомнила один нелепый эпизод, он связан с парнем, в которого я была безумно влюблена в Сент-Иве. Однажды я с подругами отправилась искупаться и увидела его на пляже. Мы все сняли верхнюю одежду — под ней у нас были купальники, — и я решила быть смелой. Я продефилировала к нему на глазах у его друзей и спросила, не знает ли он, сколько времени.
— И что? — Милли затаила дыхание.
— Он сказал: «Да, дорогая, я знаю, что пришло время раздеться». Тут я посмотрела на себя и обнаружила, что поверх купальника на мне ужасные розовые штаны. Это не смешно, — запротестовала Джуди. — Представляете, какая у меня была травма. Долгие годы я не могла этого забыть.
Вдохновленная третьим стаканом вина и желанием поучаствовать в беседе Милли приступила к своей унизительной истории — о бумажнике и телефонном звонке.
Когда она подошла к кульминационному моменту («К вашему сведению, моя жена умерла»), Джуди застонала и захлопала в ладоши со смешанным чувством ужаса и восторга.
— Знаю, знаю, мне так стыдно. — Милли затрясла головой и почувствовала, что опять заливается краской; это случалось всякий раз, стоило ей только подумать о том случае.
Ллойд похлопал ее по руке и сказал ободряюще:
— Моя дочь — дипломат.
— Папа, я была убита! И повесила трубку.
— Может, это неправда, — предположила Джуди. — Мой дорогой супруг всегда покупал безвкусные свитера, но когда кто-нибудь начинал шутить по этому поводу, он говорил возмущенно: «Это последняя вещь, которую связала мне мама перед смертью».
Это идея пришлась Милли по душе, но она не могла позволить себе успокоиться так легко.
— Этот парень не шутил, — произнесла она печально. — Он действительно говорил серьезно. Я стала ему противна. А до того он казался таким милым... У него был такой теплый тембр голоса.
— Ясно, это твой тип мужчины. — Джуди махнула рукой, прерывая ее речь. — И что ты сделала с бумажником?
— Отослала ему по почте. Написала короткую записку с извинениями, но чувство вины не прошло. Думала, оно постепенно исчезнет, но этого не случилось, на самом деле стало только хуже. — Милли передернуло при одной мысли об этом. — Как вспомню этот звонок, так прямо мурашки ползут по спине! Иногда кажется, что стоишь под ледяным душем...
— Дорогая, напиши ему еще одно письмо! — воскликнула Джуди. — На этот раз такое, как следует. Извинишься, и твое сердце будет довольно.
Милли поникла: если б она только могла.
— Я не помню его адреса. Наверное, от стыда все вылетело из головы. Совсем.
— Хорошо, тогда выброси из головы и это. Просто забудь. — Джуди изо всех сил старалась ее утешить. — Жизнь так коротка.
— Особенно для жены того парня. — Ллойд подмигнул Милли через стол.
— Папа! Ты говоришь ужасные вещи!
— Знаю. Не понимаю, как у меня вырвалось, — признался Ллойд.
— Раз, два... бум!
— Раз, два, три... черт!
— Раз... твою мать!
Стоя в дверях гостиной, Эстер произнесла:
— Я бы тебя спросила, что, по-твоему, ты делаешь, но это был бы глупый вопрос.
— О, привет. — Милли нагнулась и достала из-под стола закатившиеся туда яблоки. Она их уже столько раз роняла, что они стали бесформенными и мягкими, как имплантаты для груди.
— Ты жонглируешь, — заявила Эстер обличающим тоном.
— Не получается, да?
— В общем, не очень. Значит, жонглировать учимся?
— Всю вторую половину дня только этим и занимаюсь... раз, два, три... черт. Джуди показала, как это делается. Говорит, проще простого, — пожаловалась Милли. — Как бы не так, черт возьми, это просто невозможно.
— Тогда брось.
— Два, три, четыре... черт. Мне уже не остановиться. — Милли упрямо поднимала падающие яблоки. — Я не желаю сдаваться.
— Ты даже не подняла почту с коврика, — пожаловалась Эстер, помахивая пачкой писем, как картами при игре в покер. — Я наступила на них, когда открыла дверь. Фу! — Ее губы скривились от отвращения, пока она перебирала неинтересную стопку. — Теперь понимаю, почему ты их не подняла. Новые тарифы на воду, телефон, страшное банковское извещение, счет за газ... кошмар.
— И письмо от Нэта. — Милли узнала почерк на последнем конверте.
— Если бы оно было набито деньгами, я бы обрадовалась, — сухо заметила Эстер. — Ты звонила Лукасу?
Она была явно безнадежна.
— Нет, — ответила Милли. — Но я подумала, что, пожалуй, мне стоит написать Нэту, рассказать ему... обо всем. — Она зловеще подняла брови.
— Если честно, к твоему сведению, я совсем не боюсь. — Эстер усмехнулась. — Ты же знаешь, что никогда этого не сделаешь.
— Нет сделаю, — возразила Милли. — Нэт ведь и мой друг тоже.
— А это не имеет значения. — Эстер была непоколебима. — Потому что я твоя лучшая подруга.
— Я могу тебя разжаловать.
— Ты никогда этого не сделаешь. Ты меня слишком любишь. Так позвонишь Лукасу завтра?
— Возможно.
— Пожалуйста...
— Я подумаю. — Милли вздохнула. — А пока я думаю, можешь приготовить мне тост с сыром и мармеладом и замечательную большую кружку чая.
Озарение пришло через несколько часов, совсем неожиданно. Эстер опять не было дома, она качалась на тренажерах в спортзале, наверняка каждые пару минут осторожно промокая лицо полотенцем, чтобы не потекла косметика. Милли поблаженствовала в ванне, посмотрела последнюю серию «Жителей Ист-Энда» и отправилась в халате на кухню в поисках печенья. Эстер дома не было, а это значило, что чай придется заваривать самой.
Небрежно крутя пояс своего халата, Милли съела пару печеньиц и стала ждать, когда закипит чайник. На столе валялись счета, с которыми нужно было разобраться.
Обычно их методично отправляли в мусорное ведро, если только на них не было угрожающей красной надписи: «ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ».
Над носиком чайника заклубился пар. Затаив дыхание, Милли старалась угадать момент, когда чайник автоматически отключится.
(Она понимала, что это дурацкое занятие, но игра была вполне безобидной, и она ей нравилась.)
— Три, два, один... сейчас.
Клик! — чайник отключился.
Динь! — это совсем неожиданно явилась идея — как будто упала монетка.
— О! — громко воскликнула Милли, и сердце ее забилось сильнее, чем у Эстер на тренажерах.
Она порылась в кучке счетов и почти сразу нашла то, что искала.
Я просто дура, подумала Милли. Как, скажите на милость, я не вспомнила об этом раньше?
Там, в детальном телефонном счете, был указан номер мобильного телефона, по которому она позвонила тогда, третьего мая, в половине первого ночи.
Просто.
Четыре минуты и тринадцать секунд, отметила про себя Милли. Вот сколько времени она и Хью Эмерсон говорили друг с другом. Забавно, сколько всего можно разрушить и сколько причинить вреда за четыре минуты и тринадцать секунд. Не говоря уже о боли, стыде, чувстве вины и горьком сожалении.
ГЛАВА 9
Милли нужно было время, чтобы подумать, поэтому она съела пригоршню печенья «Гарибальди» и приготовила долгожданную чашку чая.
Ладно. Хорошо. Было ясно, что следует позвонить этому человеку и извиниться должным образом, потому что ужасное чувство вины само никуда не денется.
Еще одно — ей совсем не хотелось снова услышать этот высокомерный, ледяной тон сразу после того, как она сообщит, кто она такая.
Я хочу, чтобы он разговаривал со мной тем милым и теплым голосом, грустно подумала Милли. Странно, но она просто жаждала, чтобы он снова общался с ней легко и дружелюбно.
Ладно, успокойся, прошлый раз его тон был дружеским только первые двадцать пять секунд, но... да, те двадцать пять секунд произвели неизгладимое впечатление.
В следующее мгновение пальцы ее ног сжались от возбуждения, потому что ей пришла в голову блестящая идея.
Гораздо больше шансов, что Хью Эмерсон будет любезен, если он не будет знать, что опять разговаривает с ней.
Еще пятнадцать минут Милли прорабатывала все варианты, совершенствовала план и делала несколько попыток, прежде чем решилась набрать номер. Гудки.
Конечно, может, его там нет. Может, он вышел...
— Алло?
Ой, это он! Прижимая трубку к уху и вцепившись в телефонный аппарат со всей силой, на которую была способна, Милли набрала побольше воздуха и пустилась без умолку болтать в подготовленной заранее манере.
— Джо? Ох, слава богу, ты на месте, я в полном отчаянии, ты должен мне помочь, пока у меня крррыша совсем не поехала. Я застррряла на этом ужасном кррроссворде, он сводит меня с ума, слушай, одиннадцать букв...
— Алло, извините. — Хью Эмерсону наконец удалось вставить несколько слов. — Боюсь, я не тот, кто вам нужен.
Милли изобразила восторг.
— Ох, Джо, не прррикидывайся, ты меня не проведешь! — Ой, акцент начал исчезать, нужно его сохранить. Думай о шотландцах, о Шоне Коннери... о ком еще?.. — Слушай меня, вот перррвая подсказка... ты готов, Джо?
— Я готов, но я по-прежнему не Джо.
Милли слышала по голосу, что его это веселит, она представляла, как он качает головой, смеясь над ее ошибкой. Приятные мурашки, появившиеся в пальцах ее ног, переместились в коленки.
— Ох, нет! Это пррравда не ты, Джо? — И она продолжила с негодованием: — В таком случае кто вы и почему вы отвечаете по телефону Джо?
Хью засмеялся, потом сказал ласково:
— Думаю, вы неправильно набрали номер.
— Нет! Пррравда? Ох, пррростите! — Милли тоже смеялась, что, по ее мнению, было вполне в шотландской манере. Думай о «Местном герое», о Меле Гибсоне в «Отважном сердце», о «Таггарте».
— Ничего страшного, — спокойно ответил Хью Эмерсон.
— Ох, должно быть, вы рррешили, что я полная кррретинка, которая пррристает к вам. Пожалуй, лучше оставлю вас в покое... — Голос Милли задрожал, выражая сожаление.
— Знаете, можете задать мне вопрос, раз уж мы разговариваем, — предложил Хью Эмерсон. — Вы сказали, одиннадцать букв? Какая подсказка?
Да! Милли рухнула на диван в полном экстазе, а ее ноги задрались вверх, как у упавшего жука. Идея с кроссвордами была блестящей, ведь никто не упустит возможности покрасоваться.
— Ладно, это название фильма с Хэмфри Богартом, какой-то «сокол». — Ой, беда с акцентом, от возбуждения она забыла о том, что она шотландка. Чтобы наверстать упущенное, Милли поспешно добавила, — Ох, это трррудно, очень трррудно, не пррредставляю, что это.
— Мальтийский, — сказал Хью Эмерсон. Черт, это слишком просто. Конечно, мужчины обычно знают фильмы с Богартом.
— Фантастика! — воскликнула Милли. — Теперь восемнадцать по горизонтали, два слова, пять и восемь букв... ох, я не могу занимать столько вррремени, должно быть, вы заняты, я создаю много пррроблем.
— Ничего. Давайте.
Милли напряглась; теперь его тон был немного снисходительным, как будто она была глупышкой, от которой нельзя ожидать ответа на простой вопрос.
— Он написал сценарий фильма «Семь самураев» в тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году... о, подождите, это... как же его имя, Акира и еще что-то... Да! Акира Куросава!
— Верно. Молодец.
К полному удовольствию Милли, его голос был удивленным. Ей удалось произвести впечатление. Ха, она оказалась не такой уж тупой!
Кроме того, она подняла планку.
На одно деление.
Он — мужчина; она знала, что он не устоит. Хью Эмерсон спросил самым обычным тоном:
— Есть еще?
О, его голос звучал так мило, так приятно, так... очаровательно.
— Вы уверены, что хотите? — игриво спросила Милли.
— Давайте.
— Ладно. Актер, который играл Тонто в «Одиноком рейнджере»... Ох, вообще-то думаю, я это знаю...
— Джей Силверхилз, — быстро произнес Хью. С оттенком торжества.
— Да! — закричала Милли. — Подходит. Отлично. Боже, должно быть, вы старый, раз помните «Одинокого рейнджера».
Он засмеялся:
— Большое спасибо. Вы разве не слышали о повторных показах?
— Слабое оправдание.
— Вообще-то мне двадцать восемь.
Знаю, подумала Милли, при этом по всему ее телу бегали мурашки. Я точно знаю, сколько тебе лет. Я даже знаю дату твоего рождения.
— Ладно, если уж зашла речь о повторных показах, мне были больше по душе «Манстеры».
— Могу поспорить, что вы мечтали о длинных черных волосах, как у Лили Манстер.
— Да! Да! — вскрикнула Милли, не в силах сдержать удивление и восторг. — Обычно я часами подражала ее скользящей походке и красила рот красным фломастером, потому что мама не разрешала мне брать ее помаду.
— Но вы не помните главную музыкальную тему.
— Ха, уж я-то помню, — радостно сообщила Милли. — Обожаю эту мелодию, она навечно в моем сердце!
— Кстати, вас как, не тошнит? — спросил Хью, прежде чем она набрала побольше воздуха и с энтузиазмом приступила к исполнению главной темы фильма.
— Тошнит? Позвольте вам сказать, что нет ничего предосудительного в том, чтобы быть поклонником «Манстеров»! Вот увлекаться «Звездным путем» действительно немного странно...
— Я имел в виду утреннюю тошноту.
Милли нахмурилась. Это что, шутка из «Манстеров»? Пару секунд она не находила что ответить.
— Разве вас не мучает тошнота? — спрашивал Хью Эмерсон. — Я полагал, что всех беременных утром тошнит. — Он сделал паузу, дожидаясь, пока до нее дойдет смысл.
Милли действительно почувствовала, что ее начинает тошнить и забормотала:
— Ян-не... я н-не...
Он продолжал холодным тоном:
— Ведь вы та девушка, которая звонила на прошлой неделе? Вы сообщили, что ждете от меня ребенка.
Вечно эта проблема с дырами, никогда их нет, когда хочется провалиться сквозь землю.
Черт, а ей-то было так приятно. Глубокий, глубокий, очень глубокий вдох.
— Извините, мне так жаль, что не выразить словами. Именно поэтому я вам и позвонила, честное слово, я хотела сказать, что все еще ужасно переживаю. — Слова у Милли вылетали с огромной скоростью. — Я хотела написать, но не запомнила ваш адрес, а сегодня утром пришел телефонный счет, а там ваш номер, и я почувствовала, что мне дали второй шанс... но я не смогла сразу сказать, кто я, боялась, вы накричите на меня и бросите трубку, а мне ужасно хотелось, чтобы ваш голос звучал нормально, а не был похож на ледяной душ. Я собиралась признаться. — Она решила сократить этот бесконечный поток извинений. — Клянусь, но потом мы стали общаться, вы были таким милым... мне было так хорошо, поэтому я все откладывала свое признание.
— Никакого кроссворда не было. — Хью Эмерсон говорил без всяких эмоций.
Милли выдавила со вздохом:
— Не было.
Многое можно было бы сказать, чтобы приукрасить правду, — боже, в прошлом у нее это неплохо получалось, — но теперь она чувствовала, что обязана быть честной.
— Акира Куросава, — недоверчиво спросил он. — Откуда вы его знаете?
— Это любимый фильм моего папы, — призналась Милли. — Я подарила ему кассету на Рождество.
— А этот ужасный шотландско-валлийско-ирландский акцент. Откуда вы его взяли?
— Простите. — Милли откинулась на диванные подушки, признавая поражение. — Акценты у меня никогда не получались.
— Пожалуй, это верно. Вы разговаривали как Шон Коннери.
Если честно, это было похоже на прослушивание для главной роли на Бродвее. Зачем он строит из себя такого строгого критика?
— Я ему и подражала, — сказала Милли.
Хью Эмерсон теперь говорил точно как утомленный ассистент режиссера, занимающийся подбором актеров:
— Позвольте открыть вам один секрет. Шотландцы не начинают почти каждое предложение с восклицания «ох».
— Верно. — Милли была уничтожена. — Извините.
— Вы все время это повторяете.
— Но это правда. Я же говорила, что позвонила, чтобы извиниться.
— Понятно, чтобы совесть была чиста, — медленно произнес Хью Эмерсон.
Очевидно, он не хотел облегчить ей задачу. Хотя Милли твердо решила, что не выкрикнет какую-нибудь дерзость и не бросит трубку, но все же она была рада, что он был в двухстах с чем-то милях, в Лондоне.
— Чтобы совесть была чиста? Да, и это тоже. — Она услышала, что ее собственный тон переменился, из униженного превратился в грубоватый. — Вы никогда не совершали случайных промахов, вы это имеете в виду? Вам не знакомо чувство стыда. Всю свою жизнь вы делали и говорили только то, что надо.
Получилось резко и даже обличающе.
— Конечно, — ответил Хью Эмерсон.
— В таком случае — поздравляю. Вас можно официально признать самым счастливым человеком.
Милли пожалела о сказанном уже через долю секунды после того, как произнесла фразу. Если бы ее язык был длинным и загибающимся, как у муравьеда, она выбросила бы его вперед, поймала бы сказанные слова и проглотила бы их.
Потому что он не был самым счастливым человеком, верно? У него умерла жена.
Ее неумелая попытка съязвить ни к чему хорошему не привела. Теперь он имел все основания прекратить разговор.
Затаив дыхание, Милли готовилась к гневной отповеди.
— Впрочем, я забыл, но раз вы упомянули... — голос Хью Эмерсона был задумчив. — Однажды я сказал девушке: «Ты ела печенье, стряхни с лица крошки». А она ответила: «Это не крошки, это бородавки».
— Нет! — радостно закричала Милли. — Вы не могли! Я вам не верю.
— Это правда, — признался он.
— Наверное, вы извинились?
— Я пытался, — ответил Хью. — Но не уверен, что она меня услышала.
— Почему же?
— Мои шесть друзей в этот момент сильно шумели, хохотали, стучали по столу и кричали: «Молодец, Хью».
Милли засмеялась, наконец осознав, что она останется в живых. Он ее освободил, и она испытывала гигантское облегчение.
— Кстати, спасибо за бумажник, — произнес Хью. — Любопытно, где вы его нашли?
— Здесь, в Ньюки. У ограды на Фернес-лейн. — Он был иногородним, поэтому она объяснила: — Это одна из дорог, которая ведет к морю.
— Я нес пиджак в руке. — Его голос был грустным. — Наверное, бумажник выпал из внутреннего кармана.
— Эх вы, мужчины, не понимаю, как вы обходитесь без сумок, правда не понимаю.
Наступила тишина, и Милли решила, что опять попала впросак. Чем дольше длилась пауза, тем ярче она себе рисовала — с нарастающим ужасом — зловещие картины.