НЕБЛАГОРАЗУМНЫЕ СОВЕТНИКИ 10 глава

Итак, когда злополучный поход остался в прошлом, два монарха вновь встретились в Фессалонике, и Мануил проводил Конрада еще на одну зиму в Константинополь. Их дружба осталась нерушимой после шестимесячной разлуки, а Рож­дество ознаменовалось дальнейшим сближением двух импе­раторских домов: с необыкновенной пышностью и обычными роскошными празднествами племянница Мануила Феодора была выдана замуж за брата Конрада Генриха Австрийского[58]. В тот год, однако, имелось, помимо всего прочего, много серьезных политических проблем, которые следовало обсу­дить, и самой животрепещущей из них был Рожер Сицилий­ский. Византийцы уже вели с ним войну; их флот в данный момент блокировал Корфу, а армия готовилась, как только сойдет снег, пересечь Пинд. Конрад пока не враждовал в от­крытую с Сицилией, но не возражал против того, чтобы на­чать военные действия. Мануил и Конрад сговорились быстро и в первые дни 1149 г. заключили официальное соглашение, согласно которому два правителя должны были предпринять атаку на короля Сицилии в течение этого года. Только если один из участников тяжело заболеет или столкнется с непосредственной угрозой потери трона, предприятие откладыва­ется; но даже в этом случае оно не отменяется, а просто будет перенесено. В соглашении оговаривалось также буду­щее Апулии и Калабрии после того, как они будут вырваны из лап Рожера. Обе империи в прошлом претендовали на эти территории, и поэтому Мануил и Конрад постарались избе­жать последующих ссор при разделе добычи. Достигнутый компромисс делает честь обоим. Обе области Конрад пере­давал Византии как запоздалое приданое его свояченицы Бер­ты, ныне императрицы Ирины.

После того как планы на будущее были выработаны, ни­что не задерживало новоиспеченных союзников в Константи­нополе. В начале февраля они уехали — Конрад в Германию для приготовлений к новой итальянской экспедиции, Ману­ил — к армии и упрямому Корфу, откуда в последнее время поступали неутешительные донесения. Удерживаемая сици­лийцами цитадель располагалась на высоком гребне в горис­той северной части острова; со стороны моря склоны были почти отвесными, и все византийские осадные орудия и при­способления оказывались бессильны. Греки, пишет Никита Хониат, стреляли чуть ли не в небо, а защитники спуска­ли на стоявших внизу ливень стрел и град камней. (Все удив­лялись, добавляет он, что сицилийцы сумели без усилий ов­ладеть ею год назад.) Во время одной из атак адмирал Контостефан погиб, и его место занял Аксуч, к тому времени прибывший на Корфу с сухопутным войском; но смена ко­мандования не повлияла на ход осады. Время шло, с каждым днем осаждавшие все яснее понимали, что Корфу невозмож­но взять штурмом. Единственная надежда — за исключени­ем измены — состояла в том, что гарнизон, который уже целый год находился на собственном довольствии, сдастся под угрозой голода; но всегда оставался шанс, что сицилийский флот прорвет блокаду и доставит в крепость подкрепления и припасы.

Известно, что осада в психологическом плане является столь же тяжелым испытанием для осаждающих, как и для осажденных. Весной начались серьезные ссоры между гре­ческими моряками и их венецианскими союзниками. Аксуч всеми силами старался сгладить разногласия, но ему это не удалось; в итоге венецианцы заняли соседний островок и по­дожгли византийские торговые суда, стоявшие на якоре у берега. К несчастью, они сумели захватить также импера­торский флагманский корабль и обнаглели настолько, что ус­троили целый спектакль, нарядив эфиопского раба в импе­раторские одеяния — темный цвет лица Мануила не остался незамеченным — и изобразив шутовскую коронацию на па­лубе, на глазах у греков. Был ли Мануил свидетелем этого оскорбительного для его императорского величия маскара­да, неизвестно, но если нет — он явно прибыл вскоре пос­ле этого инцидента. Он никогда не простил венецианцам их поведения; в тот момент, однако, он в них нуждался. Тер­пение, такт и знаменитое обаяние Мануила помогли ему восстановить несколько напряженный мир в рядах войска; венецианские корабли вернулись на назначенные им стоян­ки, аимператор принял на себя командование осадой. Вре­мя для мести пока не пришло.

Как он ни жаждал забыть несчастный Крестовый поход, Людовик, в отличие от Конрада, не спешил покинуть Па­лестину. Его, как человека глубоко религиозного, безусловно прельщала перспектива отметить Пасху в Иерусалиме; кро­ме того, подобно многим путешественникам, он, возможно, не хотел менять мягкий солнечный свет южной зимы на бур­ное море и заснеженные дороги, которые лежали между ним и его собственным королевством. Он знал также, что его брак с Элеонорой уже не спасти. В Париже его ожидали все не­приятности, связанные с разводом, и политические осложне­ния, которые неминуемо за этим последуют. Он все дольше и дольше откладывал свой отъезд, посещая палестинские свя­тыни и размышляя о вероломстве греков и, в особенности, самого Мануила Комнина, которого Людовик по-прежнему считал ответственным за бедствия, постигшие его в этом пу­тешествии. Теперь он понял. Христианин только по назва­нию, император был на самом деле главным врагом и преда­телем христианства; тайный союзник неверных, он препят­ствовал крестоносцам с самого начала и сделал все, что было в его силах, чтобы Крестовый поход закончился крахом. Дляначала следовало убрать с пути восточного императора — как Рожер Сицилийский очень разумно попытался сделать.

Весной 1149 г. Людовик неохотно двинулся в обратный путь. На этот раз он и Элеонора решились путешествовать морем, но по глупости доверили свою судьбу сицилийскому судну — не самый безопасный корабль для плавания в визан­тийских водах. Где-то на юге Эгейского моря им повстречал­ся греческий флот — предположительно направлявшийся к Корфу или оттуда, — который сразу ринулся в атаку. Лю­довик сумел спастись, быстро подняв французский флаг, но один из кораблей эскорта, на котором находились некоторые члены королевской свиты и почти весь багаж, попал в руки греков и был с триумфом доставлен в Константинополь. От­ношения королевы Элеоноры с мужем теперь стали таковы, что она путешествовала на отдельном судне и едва избежала подобной участи; к счастью, сицилийские военные корабли подоспели вовремя.

Наконец, 29 июля 1149 г. Людовик сошел на берег в Ка­лабрии. Там к нему присоединилась Элеонора, и они вместе отправились в Потенцу, где их ожидал Рожер, чтобы привет­ствовать и принять как своих гостей. Два короля, встретив­шись в первый раз, сразу нашли общий язык. В прошлом, как мы говорили, их сближению мешало соперничество Рожера и Раймонда из Пуатье, дяди Элеоноры, по поводу Антиохии; но с тех пор возник новый спор — Людовика и Раймонда по поводу Элеоноры, — и у французского короля были развяза­ны руки. К тому же его недавние приключения на море не увеличили его симпатий к Византии; он и Рожер, возможно, обнаружили в эти августовские дни в Потенце, что у них больше общего, чем каждый мог предположить[59].

После трех дней гостеприимный хозяин оставил Людови­ка и Элеонору, чтобы вернуться на Сицилию, а они отпра­вились в Тускул, ближайший к Риму город, где папа смог най­ти безопасное убежище. Евгений принял их, как подобает принимать королевскую чету; с точки зрения политики, по причинам, о которых мы вскоре узнаем, он не сообщил им ничего обнадеживающего, но в тот момент расстановка во­енных сил в Европе беспокоила папу меньше, чем семейные неприятности его гостей. Мягкий, добросердечный, он не мог видеть людей в несчастье; а вид Людовика и Элеоноры, по­давленных двойным крахом — Крестового похода и собствен­ного брака, похоже, причинял ему настоящую боль. Иоанн Солсберийский, который служил в это время в курии, оста­вил нам любопытный трогательный рассказ о попытках папы примирить рассорившуюся семейную пару:

«Он распорядился под угрозой анафемы, что ни одно сло­во не должно быть сказано против их брака, и заявил, что союз никогда не будет расторгнут ни под каким предлогом. Это решение явно обрадовало короля, который любил коро­леву страстно, почти по-детски. Папа заставил их спать в од­ной кровати, которую завесил бесценными портьерами, при­надлежавшими ему лично; и ежедневно во время их кратко­го визита стремился дружеской беседой восстановить любовь между ними. Он осыпал их подарками и, когда пришла пора их отъезда, не мог сдержать слез».

Эти слезы, возможно, стали бы более обильными, пони­май Евгений, что все его старания были тщетными. Если он знал Элеонору лучше, он бы с самого начала увидел, что она приняла решение, и ни он, ни кто-либо другой не заставит ее его изменить. В данный момент, однако, она соблюдала приличия и отправилась с мужем в Рим, где они сердечно были приняты сенатом и где Людовик, как обычно, падал ниц во всех главных храмах; а затем — через Альпы в Па­риж. Прошло еще два с половиной года, прежде чем ее брак был окончательно расторгнут — святой Бернар вынудил Ев­гения отменить прежний указ — по причине кровного род­ства; но Элеонора была еще молода и стояла в самом нача­ле своей удивительной карьеры, позволившей ей в качестве жены одного из лучших королей Англии и матери двоих наихудших в течение полувека влиять на ход европейской истории.

Жители Парижа встретили Людовика и Элеонору с радо­стью и даже отчеканили медали «нашему непобедимому ко­ролю»: одну с изображением Людовика на триумфальной колеснице с парящей сверху крылатой победой и другую, по­казывающую мертвых и убегающих турок на берегах Меан­дра. Но они никого не обманули. В прочих местах люди с большей готовностью смотрели правде в глаза — хотя они также стремились объяснить или оправдать случившееся. Папа Евгений, например, видел в неудачном Крестовом по­ходе бедствие, посланное Богом, как наглядный урок прехо-дящести всего земного. Оттон Фрейзингенский философски утверждает, что Крестовый поход предоставил всем участни­кам возможность обрести мученический венец. Святой Бернар, который если не являлся непосредственным инициато­ром всего предприятия, то, по крайней мере, способствовал претворению его в жизнь, сказал честно, что он думает. Для него происшедшее не было бедствием или даже уроком, а божественной карой, отверзшей «столь глубокую бездну, что каждый, кто не был соблазнен ею, благословен». Верша суд, Всевышний, как всегда, действовал по справедливости; но на сей раз, в виде исключения, он оставил милосердие[60].

В неистовых поисках козла отпущения, которые за этим последовали, все пальцы, за исключением одного — Конра-дова — с неизбежностью указали на Мануила Комнина; хотя к тому не имелось ни малейших оснований. Ответственность за провал любой военной операции несут исключительно ее непосредственные участники — те, кто ее планировал, и те, кто ее осуществлял. Во Втором крестовом походе и замыс­лы, и исполнение были ужасны. Сама идея была дурна. Чу­жеземные правители могут продержаться у власти в далекой стране, только если местное население их примет; иначе их дни сочтены. Если они не могут удержать позиции собствен­ными усилиями, любая попытка помочь им извне, особенно посредством военной силы, обречена на провал. Начав на­ступление, предводители Запада совершали одну ошибку за другой. Они не скоординировали ни своих приготовлений, ни действий; смесью неискренности и политической недально­видности они восстановили против себя самого важного со­юзника; они прибыли в слишком малом количестве и слиш­ком поздно; не имея изначально четкого плана, они избрали неправильную стратегическую линию, а затем у них не хва­тило мужества довести начатое до конца. Они колебались, от­ступали и потерпели крушение[61].

Глава 8

КРИТИЧЕСКИЙ МОМЕНТ

Наши сердца и сердца почти всех фран­цузов горят любовью к Вам и установленному Вами порядку; все это мы особенно ощущаем в сравнении с подлым, прискорбным, неслы­ханным предательством, которое греки и их отвратительный король... совершили по отно­шению к нашим пилигримам. Восстаньте и помогите народу Божьему осуществить свою месть!

Письмо Рожеру II от аббата Петра Клюнийского

Крестовый поход погубил многие репутации. Конрад Гоген-штауфен и Людовик Капет отчасти утратили доверие поддан­ных, Мануил Комнин был обвинен, папа Евгений и святой Бер-нар в равной степени несли ответственность за случившееся в моральном плане. Из могущественных и влиятельных госуда­рей Европы только Рожер Сицилийский остался незапятнан. И именно к нему обращались взоры тех, кто призывал немедлен­но организовать победный Третий поход, чтобы смыть униже­ние Второго.

Нелепость ситуации, вероятно, забавляла Рожера. Не бу­дучи крестоносцем ни по темпераменту, ни по убеждению, он не постеснялся извлечь все возможные политические вы­годы из бестолковости западных предводителей в прошлый раз и вполне готов поступить так же снова. Судьба палестин­ских христиан ничуть его не заботила; они заслужили все, что получили. Сам он всегда предпочитал арабов. С другой сто­роны, Левант его соблазнял. Разве не был он по праву кня­зем Антиохии, а возможно, королем Иерусалима? Но глав­ное, ему предстояло защищаться от нападения византийцев, а при таком противостоянии внезапное наступление было лучшей обороной. Пока нынешняя озлобленность против Мануила не прошла, ничего не стоило обратить острие нового Крестового похода против него.

Потому Рожер охотно взял на себя роль — как она ни была неуместна — мстителя за Запад и начал усиленно со­здавать себе новый имидж. Прежде всего, он отправился в Потенцу на встречу с королем Франции, где убедился в том, что Людовик полностью его поддерживает. Главную пробле­му, как всегда, представлял Конрад. Ко многим причинам, по которым тот уже ненавидел Рожера, прибавилась новая и, возможно, самая важная — ревность. Конрад знал, что про­вал Крестового похода нанес серьезный удар по его репута­ции, а авторитет Рожера неизмеримо и абсолютно неспра­ведливо возрос. Это император Германии, коронованный или нет, являлся — исторически и по божественному праву — мечом и щитом западного христианства; Конрада возмущала подобная узурпация его императорских прерогатив, по-свое­му столь же непростительная, как захват южной Италии.

Святой Бернар очень старался его переубедить, но безус­пешно. Бернар был француз, а французов Конрад считал столь же дурным народом, как и сицилийцы; кроме того, за по­следнее время у него уже имелся печальный опыт следова­ния советам Бернара вместо собственных решений. Доводы Петра Клюнийского и кардинала Теодуина из Порто, одного из самых влиятельных членов курии, также не произвели на Конрада должного впечатления. Все эти церковные деятели, как он знал, были оголтелыми врагами Византии, особенно аббат из Клерво, который явно ощущал собственную ответ­ственность за Второй крестовый поход и стремился перело­жить как можно больше вины на восточного императора. Конрад все видел насквозь. А Мануил был его другом, и он ему доверял. Так или иначе, их связывал официальный дого­вор, который он со своей стороны не намерен был разры­вать.

Рожер не выказывал ни малейшего желания примирить­ся. Напротив, он начал новую интригу с графом Вельфом Ба­варским, братом Генриха Гордого, все еще соперничавшим с Конрадом за имперский трон. Вельф, по приглашению Рожера, посетил Палермо на обратном пути из Крестового похо­да, и там ему предложили новые субсидии на создание кон­федерации немецких князей, противников Гогенштауфенов. Эта новая лига могла представлять серьезную угрозу, способ­ную задержать Конрада в Германии на ближайшее время. Ка­рательная экспедиция в Италию вновь откладывалась — но его намерения рано или поздно свести счеты с королем Си­цилии только крепли.

Для Мануила также 1149 г. окончился хуже, чем начал­ся. В конце лета пал Корфу — возможно, благодаря преда­тельству, поскольку Никита Хониат сообщает, что командир гарнизона впоследствии перешел на службу императору; но прежде чем Мануил смог воспользоваться достигнутым ус­пехом и двинуться дальше, в Италию, пришли вести о вос­стании в Сербии при активной военной поддержке сосед­него Венгерского королевства. Одновременно он узнал — к величайшему своему неудовольствию — о последнем подви­ге Георгия Антиохийского, который после инцидента с Лю­довиком и Элеонорой привел флот из сорока кораблей че­рез Геллеспонт и Мраморное море к самым стенам Констан­тинополя. После неудачной попытки высадиться сицилийцы прошли какое-то расстояние по Босфору, разграбили несколь­ко богатых поместий на азиатском побережье и, прежде чем отправиться восвояси, нагло выпустили несколько стрел в сторону императорского дворца.

Захват Рожером Корфу, хотя и временный, сыграл свою положительную роль; а Балканское восстание, которое так удачно разразилось, вынудило Мануила отложить планиро­вавшееся вторжение. При взгляде назад кажется, что все складывалось слишком уж на руку Рожеру; не могло ли быть, что король Сицилии каким-то образом спровоцировал и эти события? Хронисты на сей счет молчат — возможно, они сами не были полностью уверены, — но такая версия ка­жется вполне вероятной. Рожер, чья родственница Бузилла была замужем за королем Кальманом, всегда поддерживал дружеские связи с венгерским королевским домом. Если на­ши подозрения справедливы, 1149 г. знаменует высшее его достижение в области дипломатии. Оказавшись перед лицом самого мощного военного союза, который мог быть достиг-нут в Средние века, союза между Западной и Восточной им­периями, действующими — что редко бывало за шесть с по­ловиной веков их совместной истории — в полном согласии друг с другом, он сумел в течение нескольких месяцев обез­вредить обоих противников. Этот успех сравним с тем, как дядя Рожера Роберт Гвискар в 1084 г. заставил армии двух империй разбежаться перед ним в разные стороны. Но у Роберта Гвискара было тридцать тысяч воинов; Рожер дос­тиг своей цели, не заставив ни одного сицилийца взяться за оружие.

Имелось также другое отличие: если Гвискар пользовался поддержкой папы, отношение папы Евгения к Рожеру оста­валось двойственным. Естественно, он никогда не забывал, что Рожер — его ближайший сосед на юге, вечная заноза, по­стоянно мешающая жить, а иногда опасная. С другой сторо­ны, король Сицилии теперь, казалось, был благорасположен к папе. В начале 1149 г. он предложил Евгению военную и финансовую помощь в борьбе против римской коммуны; па­па, видя, что положение в Риме постоянно ухудшается, и зная, что не может ждать помощи от Конрада, который еще находился на Востоке, согласился. В результате с помощью сицилийских войск во главе с Робертом из Селби он сумел к концу года вернуться в Латеран. С тех пор, по-прежнему не веря в искренность Рожера, Евгений рассматривал его как по­лезного союзника, которого глупо отталкивать без серьезной причины.

Но все же папа сомневался; и он продолжал сомневаться, когда в начале лета 1150 г. получил письмо от короля Сици­лиис предложением о встрече. Цель Рожера нам ясна. Его вооруженное столкновение с империями отсрочилось, но не­надолго. Ему следовало ударить первым, и таким ударом мог стать новый Крестовый поход, в котором он поведет силы За­пада против неверных, представленных в первую очередь Мануилом Комнином. Для этого ему требовалось множество со­юзников, но сперва — благословение папы. С другой сторо­ны, возможно, ему придется защищаться. Тактика мелких препонов, которую он использовал, чтобы вынуждать обоих своих врагов заниматься домашними делами, не могла рабо­тать постоянно. Конрад одержал важную победу над Вельфом, а Мануил практически урегулировал ситуацию на Бал­канах. В пределах года, может быть, даже ранее — они мо­гут совместными силами атаковать его королевство. В таком случае у него будет гораздо меньше союзников, на которых можно положиться; и поддержка папы оказывалась еще бо­лее необходимой.

Небольшой город Чепрано, расположенный как раз на гра­нице между Сицилийским королевством и Папской областью, семьдесят лет назад видел торжество Роберта Гвискара, полу­чившего подтверждение всех своих прав от Григория VII, — эта мысль могла подбодрить Рожера, когда в июле 1150 г. он на­правился туда, чтобы встретиться с Евгением и добиться подоб­ной инвеституры, которая ныне являлась его первой и важней­шей целью. Ради того, чтобы получить от папы официальное признание легитимности своей власти, он был готов на многие уступки. Ничто другое не стояло между ним и главенством в Западной Европе. Его право назначать сицилийских епископов, допускать или не допускать в земли королевства посланцев па­пы и даже наследственная привилегия действовать вместо пап­ских легатов могли стать разумной платой за такое главенство.

Но Чепрано видел также множество неудач. Прошло все­го шесть лет с тех пор, как Рожер и папа Луций расстались, разочарованные и огорченные после провала других перего­воров, из которых оба рассчитывали извлечь выгоду; и резуль­тат будущих бесед с преемником Луция вызывал сомнения. Папе пришлось снова покинуть Рим; новое наступление си­цилийских войск могло оказаться полезным и приятным до­полнением к основной плате. Однако Конрад теперь снова был в Германии, собирая силы, наращивая мощь и быстро восстанавливая свой авторитет. Если он рассчитывает в бли­жайшее время нанести удар, Евгений едва ли станет риско­вать собственным положением и престижем папства, утвер­ждая королевские права Рожера.

Так оно и оказалось. Папа, по-видимому, испытывал дав­ление со стороны Конрада; его забрасывал письмами аббат Вибальд из Корби, заклятый враг Рожера с тех пор, как тот прогнал его из Монте-Кассино, а ныне ближайший совет­ник Конрада. Иоанн Солсберийский, вероятно присутство­вавший в Чепрано, сообщает, что Рожер шел на все возможные уступки, «но ни его мольбы, ни его дары не достигли цели».

Хотя Иоанн подчеркивает, что король и понтифик расста­лись вполне по-дружески, эта новая неудача, наверное, стала для Рожера серьезным ударом. Она означала только одно — что Евгений остановил свой выбор на Конраде; а из этого, в свою очередь, следовало, что обо всех планах по созданию наступательного союза против Мануила надо забыть. После окончания переговоров в Чепрано он более не предпринимал никаких попыток повлиять на политику папы. Вместо этого Рожер вернулся на Сицилию, чтобы подготовиться к надви­гающейся буре.

Ему, возможно, было бы легче, если бы он знал, отплывая в Палермо, что никогда больше не ступит на землю итальян­ского полуострова.

«Над ним рыдали его шатры и дворцы; мечи и копья были его плакальщицами. Не только тела, но и сердца об­лачились в траур. Ибо руки храбрецов опустились; доблест­ные души исполнились страха; и красноречивые уста тщет­но искали слова».

Так арабский поэт Абу ад-Дау оплакивал смерть старшего сына короля Сицилии герцога Рожера Апулийского, умер­шего 2 мая 1148 г. Как он умер, мы не знаем; скорее все­го, погиб в какой-то схватке на северной границе своего гер­цогства, в которых он участвовал постоянно в течение мно­гих лет. Это была тяжелая потеря. Молодой герцог — ему едва исполнилось тридцать, когда он умер, — являлся От-вилем старой закваски, блестящим воином и способным правителем, бесстрашным в бою и безоговорочно предан­ным своему отцу. В последнее десятилетие Рожер все бо­лее склонялся к тому, чтобы поручить все дела на материке ему — возможно, под присмотром Роберта из Селби, — и он уже показал себя достойным наследником сицилийской короны. А теперь он умер, пятый из шестерых детей Роже­ра и королевы Эльвиры, которым суждено было покинуть этот мир раньше своего отца. Танкред, князь Бари, был уже около десяти лет в могиле; Альфонсо, князь Капуанский и герцог Неаполитанский, умер в 1144 г., едва пере­жив свое двадцатилетие. Еще один сын, Генрих, скончался в детстве. Остался только один, четвертый сын короля, Виль­гельм, он унаследовал герцогство после смерти брата, а на Пасху 1151 г. по повелению Рожера архиепископ Палермо помазал и короновал Вильгельма как соправителя Сицилий­ского королевства.

Коронация сына при жизни отца была не такой уж ред­костью в Средневековье. Такой обычай соблюдался в Визан­тии, унаследовавшей его от древних дней Римской импе­рии; примерно через двадцать лет после коронации Вильгель­ма король Генрих II Английский короновал своего первенца. Подобная практика имела своей целью обеспечить преем­ственность в королевском роду и предотвратить смуты, воз­никающие в результате борьбы за трон. Рожеру исполнилось только пятьдесят пять лет; его отец дожил до семидесяти. В хрониках нет никаких указаний на то, что он был болен, хотя возможно, что он ощущал признаки недуга, который убил его три года спустя. Едва ли могли возникнуть какие-то сомне­ния по поводу прав на трон его единственного оставшегося в живых законного сына. Но Рожера, похоже, серьезно бес­покоил вопрос о наследнике; иначе трудно объяснить, зачем он после четырнадцати лет вдовства женился на некой Си­билле Бургундской, а четыре года спустя, когда Сибилла умер­ла при родах, заключил третий брак.

Каковы бы ни были соображения Рожера, он едва ли ду­мал, что новость о коронации Вильгельма приведет папу в во­сторг. Формально он был в своем праве; архиепископ Гуго Палермский, недавно перемещенный на Сицилию из архи­епископства Капуанского, получил паллий от папы как один из тех, «кто занимает кафедры в крупнейших городах раз­ных народов, а потому имеет от папы привилегию создавать властителей для собственных народов»[62]. Евгений никогда не имел в виду, что эта привилегия позволяет архиепископу ко­роновать королей без предварительного согласования со Свя-

тым престолом, но формулировка оказалась не совсем удач­ной, и тот факт, что он сам дал Рожеру возможность совер­шить такой шаг, только увеличивал его негодование. Ему, по-видимому, не пришло в голову, что, если у короля Сицилии имелись серьезные основания обеспечить таким образом пра­ва наследования своему сыну, он едва ли мог — при том, что Евгений отказался дать ему инвеституру — поступить иначе. По мнению папы, Сицилия и королевство являлись папски­ми фьефами, и никакие распоряжения не могли делаться без его, Евгения, участия. И вот с ним снова не посчитались. Как утверждает Иоанн Солсберийский, «он воспринял новость болезненно, но смиренно, как он воспринимал всякое зем­ное зло, которому не мог сопротивляться».

Если папа когда-то сомневался в том, с кем связать свое будущее, теперь он принял окончательное решение. Два ле­гата, отправившиеся к Конраду, вскоре стали всеобщим по­смешищем[63], но по одному пункту они внесли ясность. Буду­щего императора с нетерпением ожидали в Италии. Когда это произойдет, каковы бы ни были его цели, Святой пре­стол его поддержит.

Будущее Сицилийского королевства никогда не выглядело более мрачным, чем в начале 1152 г. Конрад Гогенштауфен был готов выступить; Мануил Комнин, наведя порядок в соб­ственной империи, собирался присоединиться к нему. Вене­цианцы вновь предложили свои услуги. Папа после долгих колебаний присоединился к ним. Между тем мощная анти­имперская коалиция, на которую Рожер так рассчитывал, рассыпалась. Людовик Французский теоретически оставался союзником Сицилии, но смерть аббата Сугерия в предыду­щем году лишила его ближайшего соратника и в значитель­ной мере свободы действий. Кроме того, все мысли Людови­ка занимал развод с Элеонорой, теперь ставший неизбеж­ностью. Вельф и его сторонники два года назад потерпели поражение при Флохберге, от которого так не оправились. Венгрия и Сербия окончательно сдались.

Но как несколькими годами ранее Рожера спас в похожей ситуации Второй крестовый поход, так же и теперь судьба пришла ему на выручку 15 февраля 1152 г., в пят­ницу, когда король Конрад умер в Бамберге. За два столетия, прошедшие после восстановления империи Отто-ном Великим, он первый из избранных императоров не был коронован в Риме — неудача в некотором роде символи­ческая для всего его царствования. «Сенека по уму, Парис по наружности, Гектор в бою»[64] — от него ожидали вели­ких деяний, но он умер, не оправдав надежд, а его страна оставалась, как прежде, во власти смут; он так и не стал императором, а остался королем-неудачником. Его похоро­нили в Бамбергском соборе рядом с недавно канонизиро­ванным императором Генрихом II — его отдаленным пред­шественником, который также не сумел совладать с нор­мандцами.

Оттон Фрейзингенский, сводный брат Конрада, рассказы­вает, что присутствие некоторых итальянских врачей — ве­роятно, из медицинской школы Салерно — породило неиз­бежные слухи о сицилийском яде; но, хотя Рожер безуслов­но радовался избавлению от своего самого опасного врага, нет оснований предполагать, что он этому поспособствовал. Кон­раду было пятьдесят девять лет, и на его долю выпало нема­ло тягот; а средневековые хронисты соглашались объяснять смерть естественными причинами только в самых несомнен­ных случаях. Конрад до конца сохранял ясность рассудка, и его последняя воля, обращенная к его племяннику и преем­нику герцогу Фридриху Швабскому, заключалась в том, чтобы тот продолжал борьбу с так называемым королем Сици­лии до победного конца. Фридрих ничего лучшего не желал. Подбадриваемый апулийскими изгнанниками, жившими при дворе, он сперва даже надеялся следовать изначальному пла­ну Конрада и выступить против Рожера немедленно, прихва­тив имперскую корону по пути. Как всегда, передача власти порождала проблемы, и вскоре Фридриху пришлось отложить поход на неопределенный срок. В том, что касалось важных кампаний вне Германии, смерть Конрада связала ему руки, так же как смерть Сугерия стала помехой для Людовика го­дом раньше. Сицилия получила еще одну отсрочку.

И эти смерти были только началом. В течение последую­щих двух лет вслед за Конрадом и Сугерием сошли в могилу почти все крупные политические деятели, главенствовавшие на европейской сцене в предшествующее десятилетие. Папа Евгений внезапно умер 8 июля 1153 г. в Тиволи и упокоился в соборе Святого Петра. Он не был великим папой, но за время своего понтификата проявил твердость характера, ко­торую мало кто мог в нем подозревать во время его избра­ния. Как многие из его предшественников, он вынужден был покупать поддержку римлян, но сам он всегда оставался не­подкупным; его мягкость и скромность снискали ему искрен­ние любовь и уважение, которых не могло обеспечить ника­кое золото. До самой смерти он носил под папскими одеж­дами грубое белое одеяние цистерцианского монаха; а на его похоронах всеобщая печаль была такова, что, по словам епис­копа Гуго из Остии, «можно было поверить, что умерший, который в смерти удостоился таких почестей на земле, уже царствует на небесах»[65].