Жанна подняла мешки наверх, сгорая от желания поскорее покинуть дом. Тут до нее донеслось нетерпеливое мычание. Быки! Она открыла ворота хлева, набрала воды и вылила ее в корыто. Когда быки напились, Жанна выгнала их на луг. Теперь‑то они наберут вес, работы ведь больше нет. Потом она насыпала зерна курам.
Нож она сложила и опустила в карман. Отыскала пустой мешок, засунула туда уже начинающие темнеть грибы, мешочек соли, орехи и сковородку. Масло завернула в чистую тряпицу, а затем в простыню, которую нашла под кроватью. Мешок она пристроила в одну из корзин Донки.
Она сама не верила, что все это происходит с ней на самом деле.
Вдруг страшная мысль пришла ей в голову. Жанна опрометью бросилась к колодцу и стала лихорадочно крутить ручку, чтобы поднять ведро. Нет, внизу пусто. Ни следа Дени. Не приходилось сомневаться, что они увели его с собой.
При виде воды ей захотелось помыться. Жанна отволокла ведро с водой в дом и водрузила его на камень у входа. Она разделась, смыла слезы с лица, потом пот и пыль с тела. Ее затрясло от холода. По ее худому белокожему телу стекала вода. Груди у нее напряглись, Жанна смутилась и натянула одежду.
Вдруг она вспомнила о тайнике, про который совершенно позабыла посреди всего этого горя и ужаса.
– В изголовье кровати, четвертый камень в восьмом ряду, считая от пола, – пробормотала она, вспоминая слова матери.
Поковыряв ножом, Жанна вынула камень. В углублении лежал кошель, а в нем четыре старых французских экю и несколько солей.
Цена двух жизней.
Прощание
Нужно было предупредить людей в деревне. Сначала Жанна пошла к Гийеметте. Жена кузнеца бросила взгляд на осла и его поклажу, повернулась и вопросительно взглянула на Жанну.
– Я ухожу, Гийеметта.
– Куда?
– В какой‑нибудь город.
– Ты хочешь идти в Кан?
– Может быть, я просто не могу оставаться в Бук‑де‑Шен.
Гийеметта вздохнула. Прямолинейное упрямство молодости было ей прекрасно знакомо.
– Ты бы могла найти кого‑то и здесь. Жить вдали от родины тяжело…
Она бы с радостью свела девочку со своим старшим, Квентином. Жанна покачала головой, и Гийеметта увидела, что глаза ее приобрели стальной цвет.
– Ты пойдешь совсем одна? Не боишься?
– Я смогу себя защитить.
– А если вернется Дени?
– Если он жив, то нипочем не вернется. Это же их смертный приговор. Гийеметта, я оставляю дом. Я там все прибрала. Мне ничего оттуда не нужно, но я хотела бы продать быков.
Про этих быков знала вся округа. Все дело было в том, что когда‑то они принадлежали английскому дворянину Монклери, но теперь англичане ушли, и хозяина у них больше не было. Граф де Клермон не заявил на них прав, и Жанна могла считать их добычей в войне, до которой ни ей, ни ее родителям не было никакого дела. Но это одно, а вот продать их…
Гийеметта снова вздохнула:
– Послушай, я должна сперва поговорить с Тибо. Привяжи‑ка осла и пойдем со мной.
Они вышли на улицу. Перед кузницей собрался народ. Люди хотели идти к сеньору.
– Это просто глупо, – говорил им Тибо. – Мы оставим деревню разбойникам на разграбление. Все равно ни он, ни епископ не примут всех нас. Надо выбрать троих.
Тут он заметил Жанну:
– И Жанну Пэрриш.
– Жанна уходит, – объявила Гийеметта.
– Далеко ли? – спросил Тибо. – Да куда бы ты ни шла, придется идти через Кан. Вот и пойдешь с нами.
Внушительный тон и рассудительность кузнеца почти убедили Жанну. Чувствуя, что она все еще колеблется, Тибо посмотрел ей прямо в глаза:
– Если ты уйдешь просто так на все четыре стороны, ты вроде как оставишь родителей неотомщенными. Надо, чтобы ты рассказала все вместе с нами.
Да, против этого не возразишь.
Поразмыслив, все сошлись на том, что идти надо самому кузнецу, мэтру Бурри и арендатору Юмберу де Виру, самому богатому жителю деревни. Выходило, что они сопровождают Жанну, с которой судьба обошлась особенно жестоко.
Жанна хотела взять с собой осла, чтобы больше не возвращаться в деревню, но Гийеметта объяснила ей, что за Донки с поклажей придется платить пошлину у городских ворот. Решили оставить осла на ее попечение.
– Жанна, теперь я тебе вместо матери. С ними тебе ничего не грозит. Иди и спокойно возвращайся, а уж осел будет здесь в безопасности.
Они обнялись и заплакали. Гийеметта бросилась в дом, завязала в узелок хлеба и колбасы и подала Жанне вместе с флягой пива. Мужчины ждали у дверей.
Вскоре двуколка покатила вдоль Орна. Жанне и в голову не приходило, что река может быть такой широкой, ведь раньше она видала лишь ручейки в Ла‑Кудрэ. Часа через два взору изумленной Жанны открылись пригороды и крепостные стены Кана. Господи, сколько домов! Огромных! Черепичные крыши, трубы повсюду, а улицы! Стены! Соборы! Они вздымались к самому небу, и сердце Жанны тоже устремилось ввысь. Тибо заметил ее восхищение.
– Большой храм слева – это собор Сен‑Пьер, а вон там, справа, церковь Сент‑Этьен.
Дорога становилась все более людной, и к городским воротам им пришлось двигаться шагом, не раз останавливаясь среди вереницы повозок и водоворота из лошадей, ослов, мулов, быков и свиней. Наконец показался дворец сеньора. Никогда еще Жанна не видела и даже представить себе не могла таких больших домов. На высоте тридцати локтей лениво прохаживались лучники. А камни! Наверное, весом не меньше трехсот ливров каждый! Мужчины отыскали место для повозки и слезли на землю. Тибо направился к посту охраны, мимо которого навстречу ему как раз проходили три стражника в форме и плащах, перетянутых на поясе. Тибо осведомился у одного из них, можно ли видеть сеньора. Тот смерил его взглядом и посмотрел на остальных – ясное дело, деревенщины, мужичье. И без подношения: ни петуха в руках, ни бутылки.
– Зачем вам? Сеньор де Морбиз сегодня не принимает.
– Речь идет о четырех убийствах, – ответил Тибо, и в его голосе прозвучал металл. Это, похоже, проняло стражника. Четыре убийства, черт побери! Он даже вытаращил глаза.
– Идите к шамбеллану,[5]вон туда. – И он указал на дверь справа во дворе замка.
Наверху лестницы их встретил упитанный человек с хитроватым лицом. От восхищения Жанны не осталось почти ни следа. Она была достаточно чувствительна, чтобы ощутить дух высокомерия, царивший здесь повсюду. Ей открылись богатства города, но и унизительность собственного положения. Она всего лишь крестьянка, пришедшая с такими же, как она, людьми без силы и власти.
Толстяк произнес нечто вовсе невразумительное с вопросительной интонацией:
– Quod possumus per vos facere, hospites ruris nostri? [6]
На секунду растерявшийся Юмбер де Вир пришел в себя и сказал твердым голосом:
– Мы не говорим на латыни, дружище. Нас привело сюда дело о четырех убийствах. Вы говорите по‑французски?
С лица толстяка мигом слетело сытое и самодовольное выражение.
– Четыре убийства? – растерянно произнес он на французском языке.
– Именно так. Мы пришли говорить с сеньором. Нам сказали, что он сегодня не принимает, и отправили к шамбеллану. Это вы?
– Нет. Я доложу ему. Подождите здесь.
Жанна окинула взглядом просторную залу, освещенную лившимся из окон светом, – подобных окон ей еще не приходилось видеть. Из мебели тут были только скамьи по бокам огромного стола, два табурета да украшенное позолотой кресло с высокой спинкой. На другом конце залы в камине горел огонь.
Через несколько мгновений в залу вошел человек, одетый в расшитые плащ и шапочку. На ногах у него были туфли с загнутыми носками, длина которых показалась Жанне просто дурацкой. За ним шел встретивший их толстяк.
– Я шамбеллан Жан де Клеси, которого вы желали видеть, – произнес человек. – Вы говорили об убийствах?
– О четырех убийствах, – уточнил Юмбер.
Шамбеллан сделал им знак следовать за собой и, указав всем места на скамье, уселся в золоченое кресло. У другого конца стола пристроился толстяк с пухлой книгой, чернильницей и пером.
Юмбер поведал о всем происшедшем. Он, как видно, уже имел опыт таких разговоров, ибо в своем рассказе не упустил ничего – ни одного имени, ни одного названия селений, ни одной мелочи. Шамбеллан ни разу не прервал его. Уткнувшись носом в книгу, писарь царапал пером по бумаге. Когда рассказ был закончен, шамбеллан наклонился к Жанне и спросил:
– Это ты Жанна Пэрриш?
– Да, это я.
– Я принял тебя за юношу.
Он обернулся к писарю и сказал:
– Пошлите пристава… Нет, ступайте сами и спросите сеньора де Морбиза, не желает ли он ознакомиться с этим делом. Моих полномочий здесь недостаточно. Да, и велите подать вина.
Вскоре слуга поставил на стол поднос с графином вина и бокалами. Полуденный звон донесся с колоколен церквей Сент‑Этьен и Сен‑Пьер. Воздух, казалось, был наполнен мириадами золотых блесток. Слуга подал вина шамбеллану, затем его гостям. Те пригубили: да, это не кислятина, как на мессах бедняги отца Годфруа. Жан де Клеси по‑прежнему хранил молчание. Снова зазвонили колокола, и тут в залу вошел молодой человек в голубом платье с длинными рукавами и сдвинутой набок шапочке.
– Встаньте, – велел Жан де Клеси посетителям и, покинув свое кресло, двинулся навстречу вошедшему. Он что‑то вполголоса сказал своему господину, и тот повернулся к просителям.
Это был сам шевалье де Морбиз, наместник графа де Клермона, временного управляющего герцогством Нормандия. Жанна разглядывала его: самоуверен, напорист, возможно, хитер, гордится своим положением. А цвет лица! Жанна и не думала, что мужчины бывают такими белокожими.
Морбиз устроился в кресле, которое до него занимал де Клеси, а шамбеллан переместился на другой край стола и сел напротив писаря. Тот встал и пододвинул к сеньору книгу. Морбиз снял перчатку с правой руки, и Жанна в очередной раз сказала себе, что на свете воистину есть множество вещей, о существовании которых она и не подозревала. Где было ей видеть такие светлые и длинные перчатки? Шевалье пробежал глазами запись показаний Юмбера.
– Я вижу, – сказал он, закончив чтение, ясным, сильным и приятным голосом, – что ваше дело должно быть рассмотрено судьей, но вы не обратились к нему, ибо не знаете личности убийц. Я своей властью принимаю три решения. Во‑первых, мы прочешем лес, где, как вы говорите, укрылись разбойники. Я немедля выделяю для этого три сотни людей, включая лучников. Во‑вторых, я сообщу обо всем епископу, чтобы он назначил в ваш приход нового священника. И наконец… Кстати, а кто тут Жанна Пэрриш?
– Это я.
– Я готов был поклясться, что вы юноша, – сказал шевалье, улыбнувшись. – Ну так вот, поскольку вы остались сиротой, я выделяю вам именем короля Франции, нашего возлюбленного Карла Седьмого, и правителя Нормандии графа де Клермона pretium doloris [7]размером в пять золотых экю, которые следуют всем пострадавшим от чужеземцев.
Он сделал знак шамбеллану, и тот удалился, по всей видимости, за деньгами. Шевалье посмотрел на Жанну.
– Благодарю вас, монсеньор, – сказала та.
Все это время писарь продолжал делать пометки в книге.
– Жанна Пэрриш, – сказал вернувшийся в зал де Клеси, – встань и подойди к сиру де Морбизу.
Жанна приблизилась к столу. Де Морбиз окинул ее долгим взглядом, слишком долгим, подумалось Жанне. Потом он протянул ей кошель.
– Монсеньор, – сказала она, – когда ваши люди будут прочесывать лес, они могут найти вместе с разбойниками маленького мальчика. Это мой братишка Дени. Они увели его с собой.
Морбиз кивнул.
– Писарь, внесите это в записи, а я отдам приказ стрелкам, – сказал он.
Жанна вернулась на место, и тут раздался голос Тибо:
– Монсеньор, – сказал он, – мы исправно платим налоги, пошлины, церковную десятину. И что же, мы так и останемся без всякой защиты, если эти душегубы надумают вернуться или придут другие?
– Я не могу приставить лучников к каждому дому в Нормандии, – ответил Морбиз. – В каждой деревне не разместишь солдат. Платить за них пришлось бы вам самим, и вы первые возмутились бы и взбунтовались.
– Что же нам делать?
– Если я верно понял, церковь и дом Жанны Пэрриш отделены от Ла‑Кудрэ лесом.
– Да, лесом Тюри, – уточнил Юмбер де Вир.
– Сведите его.
– У нас не хватит людей.
Морбиз на секунду задумался, потом сделал знак писарю:
– Впишите: мы советуем епископству учредить за свой счет повинность по расчистке леса для безопасности церкви в Ла – Кудрэ. Срубленными деревьями оно может воспользоваться по своему усмотрению.
Жанна поняла, что, пока лес не будет сведен, никто не возьмет себе Бук‑де‑Шен. Уж слишком уединенное место. Решение покинуть его было верным. Жанна ни словом не обмолвилась о хозяйстве родителей, чтобы не возникло вопросов о возможных долгах.
Пробило час дня.
– Итак, – произнес Морбиз, – это все, что я могу для вас сделать. Надеюсь, что вы удовлетворены. Благослови вас Господь.
Он поднялся, его примеру последовали шамбеллан и писарь. Морбиз натянул на руку свою перчатку из светлой кожи, кивнул головой и проследовал к двери. Шамбеллан поспешил отворить ее. Морбиз удалился, но тот продолжал держать дверь открытой, давая понять, что посетителям пора уходить. Они отыскали свою повозку и отправились в путь, намереваясь прибыть в Ла‑Кудрэ еще до вечерней молитвы.
По дороге домой Жанна напряженно размышляла. Нет, другого решения быть не могло. Она завела с мэтром Бурри разговор о цене быков и птичника. В конце концов они сошлись на ста двадцати пяти ливрах за все. Быки стоили, конечно, гораздо дороже, но ведь родители и не заявили о них как о законной военной добыче. Она потеряла день, зато выиграла пять экю и сто двадцать пять ливров.
В Ла‑Кудрэ Жанна забрала Донки и вернулась домой, чтобы загнать быков в хлев. К тому же ей не хотелось снова делить постель с двумя обнаженными парнями.
Она собрала немного хвороста и не без труда разожгла огонь при помощи кремня и пакли, которую отыскала за очагом. Потом покрепче подперла дверь, поужинала остатками хлеба, колбасой и пивом. Жанна вспоминала увиденное и пережитое в тот день. Большой город. Надменность власть имущих. Взгляд Морбиза. Его перчатки. О деньгах она почти позабыла.
Но даже горе не могло прогнать другого чувства. Она ведь вдруг стала почти богата. Но деньги не могли вернуть ей близких.
Первое отражение
Нет, она не пойдет в Кан, говорила Жанна Гийеметте. Она пойдет прямо в Париж. – Париж! – воскликнула Гийеметта. – Но это же не меньше пятидесяти лье пути!
– Я сообщу тебе, где устроилась, как только смогу, – говорила Жанна, уверенная, что отыщет кого‑нибудь, кто сможет написать за нее письмецо. Сама‑то она писать не умела, да и Гийеметте тоже придется искать грамотея, способного разобрать буквы.
Почему Париж? Как‑то вечером мать, которой молодое вино развязало язык, заговорила о том, как хотела бы увидеть Париж, «где живет сам король». Матье Пэрриш шутил:
– Еще и на Луну слетай, там живет Мелюзина!
И подвыпившие родители смеялись.
Жанна отправилась в путь тотчас после того, как Юмбер де Вир прибыл на своей двуколке и рассчитался за быков и кур.
– Сначала иди в Аржантан, – сказал он, – а оттуда уж прямая дорога на Париж.
Юмбер знал, о чем говорил, ибо сам бывал в тех краях. Жанна пустилась по дороге на Тюри‑Аркур, ближайшему к Ла‑Кудрэ местечку. Она добралась туда к полудню и решила продолжать путь, поскольку дни становились все длиннее. Жанна хотела двигаться днем и укрываться где‑нибудь на ночь, но опасалась, что не дойдет до другого селения ко времени, которое зовут «часом между собакой и волком». На всякий случай она прихватила с собой толстую палку и пристроила ее к ручке одной из корзин Донки. Мало ли какие случаются встречи. В час, когда заходящее солнце позолотило все вокруг, Жанна была в Фалезе – вся в пыли и едва живая от усталости. У одного из трактирщиков она спросила, где ей найти сарай, чтобы скоротать ночь. Тот предложил свой собственный и запросил за постой один соль. Жанна никак не могла решиться.
– Да там только две мои лошади, паренек, – сказал хозяин, понимая причину ее сомнений.
Крупные монеты Жанна оставила в кошельке Морбиза и спрятала его под одеждой, чтобы не привлекать ничьего любопытства, а мелкие сложила в другой кошелек. Его‑то она и вытащила из складок плаща, скуповатым движением достала один соль и протянула монету трактирщику. Потом она отдала ему еще один соль, чтобы тот наполнил медом опустевшую флягу Гийеметты.
– Я выгоняю лошадей на рассвете, – предупредил хозяин.
У Жанны кончился хлеб, и ее мучил голод. За еще одну монетку она получила целый каравай. Сарай показался ей огромным. В полумраке она различила окорока и куски оленины, подвешенные к балкам. Есть захотелось еще сильнее. Захваченным из дома ножом Жанна отрезала ломоть хлеба и закусила колбасой Гийеметты. Утолив голод, она вышла справить нужду, а потом улеглась на подстилку из соломы.
Проснулась она от рева осла. Донки был настоящим сторожем. Жанна различила склонившегося над ней красномордого трактирщика и испугалась.
– Уже утро, парень. Ты спишь как убитый.
Дверь сарая была открыта, и снаружи лился солнечный свет.
Жанна помотала головой и в ответ на вопросительный взгляд трактирщика выдавила из себя подобие улыбки.
– Благослови вас Господь, – сказала она, уже возясь с поклажей Донки.
– Да хранит тебя Бог, – ответил трактирщик.
Потом ей указали дорогу на Аржантан.
В пути Жанне встречались лучники, всадники, торговцы, женщины с узлами на головах, какие‑то бродяги, чьих лиц нельзя было различить под широкополыми шляпами, а плащи скрывали преступные следы нищеты и безумия. Она поплотнее натянула шапку, чтобы скрыть свои светлые волосы. Жанне не довелось еще видеть зеркало, взглядов людей ей хватало.
В Аржантане шумела ярмарка. Здесь продавали все: лошадей, мулов, ослов, быков, свиней, собак, гусей, уток, всякую птицу и рыбу, капусту, окорока… Толстых кошек для ловли мышей. Торговцы раскладывали ткани, холст, лен, расшитые шелка, шляпы, обувь и еще сотни штуковин, каких Жанна отродясь не видала. Штаны, платья, плащи, два десятка видов шапок. Здесь продавали растертый в пыль крахмал для женских лиц. Украшения. И даже рабочую силу – десять солей в день за работягу. Еще не наступил сезон весенней страды, так, что людей тут толкалось много, и лица у них были мрачными.
Жанна прогуливалась вдоль рядов. У самого края рынка она заметила группу людей, собравшихся у стола, покоящегося на козлах. За ним восседал хорошо одетый толстяк в черной бархатной шапочке, ловко управлявшийся с маленькими весами. За его спиной возвышались два стражника с кинжалами на поясе. Жанна подошла ближе и не поверила своим глазам, увидев возвышающиеся на столе горки золотых, серебряных и медных монет.
Жанна смотрела и слушала. Толстяк занимался обменом монет. Экю, альфонсины, серебряные монеты Лотарингии, монеты Фландрии и английские монеты с поражающим дракона ангелом – их было больше всего – шли за старые экю и французские экю с изображением солнца. Тут были даже венецианские дукаты, папские экю и имперские гульдены. За каждый обмен человек брал свою долю – двадцатую часть. Рядом с ним пристроился помощник – худощавый юноша со смуглым лицом. Он взвешивал монеты, а толстяк вписывал цифры в реестр.
Какой‑то купец из имперских земель подал ему письмо. Толстяк поправил стеклышки для чтения и внимательно прочел его. Пришелец и меняла перекинулись фразами на латыни. Жанна оглядела купца и восхитилась его подстриженной веером шелковистой седой бородой, черной бархатной шапочкой с красными прорезями и просторным черным плащом с серебряными галунами.
Вот это власть! Вот это богатство! У Жанны даже закружилась голова, и она глубоко вздохнула. Как бы ей хотелось показать все это Дени, оглядеть вместе с ним все вокруг…
– Кто этот человек? – спросила Жанна торговку певчими птицами, худощавую смуглянку с глазами сороки.
– Меняла? – ответила та. – Это мэтр Борболан, первый богатей в наших краях. Он богаче самого епископа. Он ходит по ярмаркам, и всякий раз зарабатывает больше, чем я за полгода.
Да уж, на торговле чижиками не разбогатеешь.
Толстяк между тем подравнивал стоявшие перед ним столбиком золотые монеты.
– Как же так? Разве епископ богат? – спросила Жанна, вспоминая о нищенской жизни отца Годфруа, питавшегося исключительно крапивным или капустным супом, бобами да кроликами, которых он ловил поблизости от дома. Случалось, что на столе у него появлялись молодые вороны, подстреленные из лука старшим из сыновей Тибо.
Торговка расхохоталась в ответ, показав всему свету свои редкие зубы:
– Ну надо же! Ты откуда явился, парнишка? В твоих краях что, нет епископов?
Она вылупила на Жанну свои круглые черные глаза.
– Епископ Аржантана, сынок, владеет всеми лучшими землями в округе! Пшеница! Рожь! Ячмень! А виноградники!
А кожевенные мастерские! А в придачу фермы, дома! Видел бы ты его дворец! Прислугу! Его куколку!
Жанна раскрыла рот от удивления:
– Дворец? Куколку?
– Да ты вправду откуда, приятель? Думаешь, эти люди и кошелька никогда не видели? Живут святыми дарами?
Она хлопнула себя по ляжке, и вдруг, словно по сигналу, запели ее птицы. Обескураженная Жанна даже не рассмеялась при виде такого фокуса. Так и не придя в себя, она двинулась дальше.
Поодаль, немного в стороне, под хлипким навесом сидела, словно прячась, какая‑то женщина с лицом настолько морщинистым, что оно напоминало выжатое под прессом яблоко. Она о чем‑то беседовала с сидевшей напротив молодой крестьянкой. Интересно, о чем?
Жанна тихонько приблизилась к ним и увидела, что женщины склонились над доской, лежавшей у них на коленях. На доске были разложены маленькие прямоугольнички с цветными картинками.
– Опрокинутый акробат… Любовник, тоже опрокинутый… Богадельня! О небеса! Остерегайтесь этого человека. Вам грозит невиданный обман, а за ним и несчастье. Возьмите карту. Дитя мое, это отшельник! Только он один отведет горе…
Мудрый человек, ушедший от мира. Быть может, монах. Уж он‑то даст вам добрый совет.
Ага, гадалка за работой. Девушка, которой предсказывали будущее, горестно схватилась за голову.
– Не нужно так уж печалиться. Карты подсказывают, но не всегда говорят точно. Теперь вы будете настороже.
– О, Боже мой, – воскликнула девушка, – и это тот, кого я считала таким благородным! Надо же, и мать меня предупреждала!
– У нее сердце‑вещун.
Жанна слушала и забавлялась. Три соля перешли из рук в руки. Гадалка собрала карты и отодвинула доску. Опечаленная девушка поднялась, отошла в сторону и затерялась в толпе.
– Ну, парнишка, ты тоже задумался о своем будущем?
«Да еще как!» – подумала Жанна, но только улыбнулась и покачала головой:
– У меня нет монетки.
– Да ладно, садись. У такого юноши все будущее в кармане, не так ли? – сказала гадалка с насмешкой.
– Да что вы, просто у меня нет денег.
– Послушай, я сегодня неплохо заработала. Погадаю уж тебе даром, лицо у тебя больно славное. Согласен?
Жанна заколебалась:
– Совсем задаром?
– Ну да.
От гадалки попахивало вином. Она смешала карты:
– Пойми, твоей судьбой управляют вот эти картинки.
Жанна плохо разбирала слова гадалки, чей язык мало напоминал знакомое нормандское наречие. К тому же фраза звучала загадочно. Ничего не ответив, она подняла глаза на гадалку.
– Ладно, вытаскивай пять карт, – сказала та Жанне и протянула ей веер из карт рубашками вверх.
Жанна выбрала карту, и вскоре вокруг нее крестом легли еще четыре.
– Переверни верхнюю! Вот это да! Мир! Так вот сразу! Большая удача! Ты встретишь людей, которые тебе помогут. Теперь нижнюю. Опрокинутое колесо Фортуны… Мм… Удача переменчива. Теперь левую. Отлично. Сила. Теперь правую. Колесница! Ну надо же, как у тебя сходятся карты! Ты не засидишься на месте. Впереди у тебя странствия, а там, куда ты придешь, тебя будут любить. Ты хоть понимаешь, о чем я?
Озадаченная таким потоком слов, о смысле которых она едва догадывалась, Жанна растерянно покачала головой.
– Хорошо, а теперь центральную карту.
На ней обнаружилась обнаженная женщина, склонившаяся над водой. Над ее головой красовались восемь звезд. Как ни странно, женщина лила воду в озеро.
– Звезды. Точно легло.
Гадалка взглянула на Жанну:
– Ты славный мальчик. Мечтатель. Тобой управляет любовь. Хочешь знать больше?
Жанна неуверенно пожала плечами, что могло значить: а почему бы и нет? Она взяла еще одну карту.
В этот самый миг неожиданно налетевший ветер смешал карты, две из них унесло в сторону. Женщина вскрикнула. Жанна встала, чтобы подобрать карты, но ветер относил их все дальше и дальше.
В конце концов ей удалось их поймать, и она вернула карты гадалке. Та посмотрела на них и пробормотала:
– Мир. Колесница.
Она внимательно посмотрела на Жанну:
– Как по‑твоему, что это значит, когда ветер смешивает карты? Стихии оспаривают на тебя право! Посмотри на эти две карты. Не будет тебе покоя в жизни.
Удивленная Жанна молчала. Она не очень‑то доверяла гадалке, но страстность женщины притягивала ее.
– Теперь иди, – сказала гадалка. – Хорошо, что я не взяла с тебя плату. Как знать, может, ты сам сведущ в ворожбе!
Жанна едва не расхохоталась. По всему видно, гадалка сегодня перебрала. Жанна встала, поблагодарила женщину и снова принялась бродить между рядами, частенько останавливаясь у поваров, которые на глазах зевак демонстрировали свое искусство. Одни торговали супом в мисках, другие лепешками, третьи жарили птицу на вертеле. В воздухе носились аппетитные запахи.
В конце концов Жанна купила лепешку и принялась не спеша откусывать от нее. Чуть поодаль она разглядела шатер, выглядевший побогаче соседних, и направилась прямо к нему, держа Донки за повод. На ее глазах из шатра вышла необычно одетая женщина, от которой струился запах каких‑то благовоний.
Войдя внутрь, Жанна была поражена царившей там расточительной роскошью. Повсюду на козлах висели шелка такой немыслимой красоты, что и в райских кущах не сыскалось бы им подобных. Сами козлы стояли на пестром ковре, от которого Жанна не могла отвести глаз. Подняв взгляд, девочка обнаружила рулон красной парчи, великолепие которой показалось ей просто неправдоподобным. В глубине шатра сидел худощавый человек, одетый в черный плащ с красной каймой и меховую шапку. Башмаки на нем были из мягкой кожи. Сквозь складки плаща проглядывала желтая шелковая рубаха. Тонкие белые руки мужчины были небрежно сложены на коленях. Как и от дивных шелков, от него просто нельзя было отвести взгляд. На бледном лице с угольно‑черными бровями светились загадочным блеском темные глаза. Под изящно очерченным носом змеились усы, переходившие в аккуратно подстриженную бородку, обрамлявшую тонкие розовые губы. Да, с таких губ могли слетать лишь обжигающие пламенем речи, врезающиеся в мозг и разрывающие сердце.
Он смотрел на Жанну заинтересованным и немного усталым взглядом.
Жанна замерла, пораженная.
Мужчина провел рукой по лбу, немного сдвинув назад свою шапку.
Он показался Жанне таинственно и опасно притягательным. Взгляд ее упал на ручное зеркальце, круглое и отделанное серебром. Ручку его украшал синий камень. Зеркало лежало так, что отражения нельзя было видеть, да Жанна и понятия не имела, что делать с этим предметом, ведь ей в жизни не приходилось видеть ничего подобного.
– Что это? – спросила она.
– Венецианское зеркало, – ответил мужчина. Жанна не поняла ни слова и смутилась.
– Ты можешь взять его в руку, только не урони, а то накличешь семь лет несчастий.
В жизни никто так не говорил с ней. Проникновенный голос мужчины словно создан был для пения, а не для беседы. Совершенно очарованная им и всем, что ее окружало, она наконец осмелилась взять в руку зеркало. Потом она повернула его к себе.
Такого ужаса Жанна еще никогда не испытывала. Она едва сдержала крик. Ноги ее подкашивались. Она отвела глаза и глубоко вздохнула.
Перед ней предстало лицо, живое лицо в серебряном обрамлении. Лицо, которое настороженно ее разглядывало.
Жанна с опаской положила зеркало на место, страшась навлечь на себя семь лет несчастий или еще чего похуже.
Мужчина по‑прежнему смотрел на нее. Он улыбался все шире.
Огромным усилием воли Жанна заставила себя еще раз взять зеркало. В ладони ее снова засверкал синий камень. Она подняла глаза. То же самое лицо, такое же перепуганное, как она сама.
Она вгляделась в изображение, заметила белокурую прядь волос и вдруг, словно в мистическом прозрении, поняла, кто перед ней.
Она! Я! Я, Жанна!
На этот раз она не смогла сдержать крика. Торговец усмехнулся.
– Оно очень чистой воды, не правда ли? – спросил он.
Жанна повернулась к мужчине. В его взоре она прочла… да нет, не разобрать было, что излучали эти глаза, созданные, чтобы разгонять ночную тьму. Чувства древние и глубокие. Нежность. Насмешка. Может быть, вспышка желания.
Жанна снова положила зеркало и перевела дух. Прекрасно понимая, в какое впала безумие, она решила, что больше не сможет жить без этой вещи.