Лицо Жанны сияло: о таком она никогда и мечтать не смела. Королевский подарок решал и еще одну давно тревожившую ее проблему: что делать зимой? Жанна с трудом представляла себе, как будет расставлять козлы в грязи под дождем или снегом. Здесь же можно работать круглый год. Ее спальню от ее рабочего места будет отделять один лестничный пролет.
Широко улыбаясь, она повернулась к Бартелеми де Бовуа:
– Монсеньор, это по‑королевски!
– Не правда ли? – ответил Бартелеми. – На три дома тут есть хороший старый колодец.
Жанна заметила, что улыбка слишком долго не сходит с его лица, и догадалась о том, что последует.
– Вы не хотите отблагодарить меня? Я лично замолвил за вас словечко перед фавориткой короля.
С этими словами Бартелеми приблизился к Жанне.
Все началось и закончилось на новом, но покрытом пылью полу.
Жанне пришлись по душе его ласки, нежная кожа и надушенные волосы. Даже дыхание Бартелеми было ароматным, ибо он постоянно жевал гвоздичную смесь. Жанна спросила себя, есть ли на самом‑то деле разница между мужчинами, ведь чувства, которые она испытывала, всегда были одни и те же.
Этот, подумала она, хоть и получил по счету, был по крайней мере искренним.
Натягивая одежду после завершающего поцелуя, Жанна сказала себе: что я могу продать, кроме моих пирожков и сердца? Нашелся бы только желающий!
– Милая, вы для меня как букет полевых цветов. Глаза – васильки, губы – мак, врата наслаждения – роза.
Она рассмеялась.
– Да, кстати, – добавил он, – от перемены места вы ничего не теряете. Здесь по соседству Корнуэльский коллеж. Там не меньше народу, чем в Ломбардском.
Бартелеми отвез Жанну на улицу Монтань‑Сент‑Женевьев и распрощался с ней, отдав арендный договор. Гийоме старался изо всех сил наполнить вчерашнее блюдо для поджидавшего снаружи всадника. Жанна бросилась помогать, и вскоре придворный, прикрыв пирожки все тем же полотном, пристроил блюдо на шишке луки седла. С гордой улыбкой Гийоме подал Жанне еще один кошель.
В душе Жанны царило смятение, и ночь она провела беспокойно.
Сколько событий! Новое жилище, которое она начнет обживать завтра. Мужчины. Исаак, Матье, Франсуа. Теперь еще и Бартелеми…
Отчего свел счеты с жизнью Матье? Она сама наделила его человеческим достоинством, о котором он и не думал раньше, и снова отняла его, отдавшись другому. Он, разумеется, решил, что она сделала это по доброй воле. Она так и не смогла ничего ему объяснить. Он исчез ночью, обезумев от горя и унижения, уязвленный до глубины души.
Как могла она помешать ему совершить то, от чего сердце ее кровью обливалось?
Разыграть бы ей в тот злосчастный вечер поруганную невинность, удариться в слезы! Но ведь она знала, тогда он кинется разыскивать Франсуа и кровавый конец неминуем. Не хватает ее ума на все эти хитрости.
В Париже тех времен невинность была словно крепость, которую следовало защищать ценой собственной крови. Женщина была не человеческим существом, а своего рода имуществом. Достоянием, которым следовало не мешкая завладеть, как показал опыт с матушкой Елизаветой.
Ну а что Франсуа? Да то же самое: инстинкт воина толкал его к захвату ничейной земли. Он полагал, что перед ним юноша, а когда узнал правду, с удвоенным пылом кинулся в схватку.
Ну и кого же он любил – мальчиков или девочек?
Прежде всего он любит победу, сказала себе Жанна. Мальчик или девочка, не важно, главное – лавры победителя. А что он делал с ними потом? Жанна вспомнила, как он умолял ее встретиться вновь. Зачем? Убедиться, что никто не посягает на его завоевание?
Ну, с Бартелеми все понятно: привыкший к победам аристократ не мог упустить еще одну подвернувшуюся милашку.
Кто из них нравился ей больше? Жанна не находила ответа. Исаак был самым нежным, Матье самым покорным и трогательным, Бартелеми самым обходительным.
Что касается Франсуа, ее покорила его безудержность. Слияние животного начала с поэтическим.
Когда приходит милый май
Над ложем петь…
Жанна задула свечу.
Единственным, кто не торжествовал свою победу над ней, был Исаак. Он просто не мог заявить свои права на христианскую территорию.
Жанна вспомнила его печальную нежность и погрузилась в сон.
Итак, Жанне предстоял переезд и устройство на новом месте. Она спустилась вниз по улице и попросила у кузнеца тележку. Тот предложил воспользоваться услугами своего подмастерья, чтобы перевести громоздкие вещи. Жанна вспомнила о кровати и за двадцать солей получила в свое распоряжение тележку и помощника.
Гийоме, захваченный азартом переезда, немедленно запрыгнул на тележку: он уже рассматривал самого себя как часть хозяйства Жанны. Тяжелее всего пришлось, когда они стали поднимать кровать по лестнице дома на улице Галанд. Они едва справились с делом втроем: подмастерье толкал ее снизу, а Жанна с Гийоме изо всех сил тянули сверху. После этого подвига переправка жаровни, козел, стремянки, мешков с мукой и фруктами, горшков с маслом, медом и пряностями показалась им детской забавой. Еще не пробило трех пополудни, а Жанна уже расположилась в новых стенах.
Но что же делать с Донки? Конюшни в ее новом доме не было. Донки, единственный спутник со дня ухода из отчего дома. Терпеливый, ласковый, нетребовательный и чуткий.
Жанна дошла до улицы Платрие и, обойдя несколько мастерских, отыскала мастера, который взялся построить ей маленькую конюшню на три стойла. Три стойла? Уж если браться за дело, заверил ее мастер, это выгодно, ведь два стойла можно сдавать. Жанна выбрала место на пустыре сразу за домом, узнав, что владелец его неизвестен. Скорее всего, он принадлежал королю. Вот бы посмотреть, как Карл VII приедет сносить конюшню для ослика, поставленную на его земле.
Мастер запросил тридцать ливров за материалы и работу каменщика с плотником. Жанна казалась ему настоящей богачкой. Королевские заказы и вправду поправили ее дела, и теперь у нее в запасе было двести сорок семь ливров. Они ударили по рукам.
За неделю каменщик положил фундамент на добротном растворе и поднял стены на высоту человеческого роста. Потом плотник соорудил каркас, на который легли четыре балки, а на них по всем правилам строительного искусства настелена соломенная крыша. Потом навесили двустворчатую дверь с замком, за который было запрошено пять ливров сверх уговора. Жанна не стала спорить и подивилась размерам замка: ни один конокрад не сунется.
Тем временем Жанна успела проститься со своим обликом крестьянского паренька. Она посетила соседку‑портниху, и начало их разговора вышло весьма забавным. Мастерица ни за что не хотела верить, что перед ней девушка. Сомнения ее исчезли только тогда, когда Жанна дала ей пощупать свою грудь. Это же воистину грех, уверяла она, одеваться несообразно своему естеству.
– Откуда это вы здесь появились в этом длинном одеянии? – удивленно восклицала она. – Это вышло из моды, когда моя мать была еще девушкой. Едва вас увидела, сразу подумала: вот деревенщина!
– У крестьян это просто удобное платье, такое носят мужчины и женщины, – объяснила ей Жанна.
Мастерица показала ей женский наряд, висевший тут же на вешалке. Под короткой рубахой тонкого полотна виднелась сорочка, служившая нижним бельем и домашним платьем. Поверх них было платье, спускавшееся до самых щиколоток. У него были короткие рукава и широко вырезанный корсаж на шнуровке. Жанна не захотела выставлять напоказ свою грудь и выбрала другой фасон с полукруглым вырезом, из‑под которого виднелся ворот рубахи. Широкий пояс прямо под грудью показался ей слишком пестрым. Рукава были сшиты на итальянский манер, то есть посередине были перехвачены тесьмой. На взгляд Жанны, они были слишком широки.
– Я работаю, – объяснила она, – и хочу чего‑нибудь попроще. Мне подошли бы широкие рукава, крепко стянутые на запястье.
– С отворотами? – спросила мастерица.
– Давайте, – ответила Жанна.
Отвороты всегда пригодятся, когда рукава протрутся.
– Желаете вышивку?
– Где?
– На корсаже и по нижнему краю.
– Ну ладно, только не очень яркую.
– Из какой ткани шить и какого цвета?
На вкус самой портнихи неплохо было бы сшить корсаж из алого шелка, а юбку из рыжего бархата. При одной этой мысли Жанну охватил ужас.
– Шейте из сукна и, пожалуйста, одного цвета. Незаметного.
– Что это вы хотите сказать?
– Ну, самого неброского.
Мастерица уставилась на девушку:
– Отчего это такая милашка, как вы, хочет быть незаметной?
– Яркую птичку со сладким голоском первой и ловят, – ответила Жанна. – Я бы хотела одеваться как воробей, – добавила она с улыбкой.
– Гляди‑ка, вы вовсе не похожи на наших прелестниц, которые только и думают о том, как бы привлечь внимание кавалеров своими нарядами. Мадемуазель Пэрриш, хотите знать мое мнение?
Жанна молчала.
– С вашими золотистыми волосами, свежим цветом лица, горделивой осанкой, стройной фигурой и уверенной статью вы вовсе не рождены быть воробушком. Вы не желаете кокетничать, но оттого только более привлекательны.
Да уж, четверо мужчин за пять недель, подумала Жанна, портнихе не откажешь в проницательности. Женщина предложила на выбор два цвета: коричневый, потакая вкусам Жанны, и темно‑голубой.
– Вы, конечно, выберете коричневый, но я вам советую голубой, – сказала она с материнской настойчивостью.
– Отчего? – спросила Жанна.
– Он больше идет к вашим волосам.
Вот уж посмеялась бы бедная Жозефина Пэрриш над всеми этими тонкостями! А Дени! Господи, где он сейчас?
– А накидка? – спросила портниха, критическим взглядом окидывая ее грубый шерстяной плащ с капюшоном какого‑то непонятного бурого цвета.
– А эта что, не годится?
– Правду сказать, мадемуазель, она к лицу только бродяге.
Жанна засмеялась:
– А что бы вы предложили?
– Шерстяную накидку с отделкой из меха.
– Из меха!
– Да, из меха серого кролика.
– Ну пускай, лишь бы был капюшон.
– И еще вам нужен чепец. Вы что, собираетесь к мессе с непокрытой головой?
К мессе! Жанна вспомнила, что не была в церкви после кончины отца Годфруа. Этот сельский священник был единственным связующим звеном между нею и небом. Ни Дом Лукас, ни матушка Елизавета не смогли заменить его. Теперь, когда она была королевской пирожницей, придется ходить в храм, иначе прослывешь еретичкой, язычницей или еврейкой, да так и кончишь жизнь на костре, как та, другая, Жанна.
Портниха советовала ей изменить прическу, уверяя, что одна ее приятельница с помощью заколок и гребней творит чудеса. Жанна заартачилась: все это было ей совсем ни к чему. Она оставит волосы гладкими, ну, может, даст отрасти подлиннее.
– Мне нужна только вуаль, – сказала она.
– Отделать ее синей каймой?
– Если вы хотите.
Все это было донельзя скучно. Жанна ничуть не переменилась. Отказавшись от мальчишеской внешности, она осталась мальчишкой по характеру. Она вдруг затосковала по Ла‑Кудрэ, где никто не обращал внимания на ее одежду и не приходилось всякий час думать о том, как на тебя посмотрят другие.
Оставалось решить вопрос со штанами и туфлями. Портниха сняла с нее мерку для подушечек, которые по моде подшивались под платье на животе и заду, – он у Жанны, по правде сказать, был тоже мальчишеский.
Они сошлись на сорока пяти ливрах за все, из которых пятнадцать портниха взяла вперед, обещав управиться дней за десять. Надо было срочно приниматься за пирожки, иначе, подумала Жанна, она кончит свои дни на охапке соломы.
Тень лилии
Наконец, в первый понедельник июля Жанна, одетая теперь как настоящая горожанка, окончательно водворилась в своем новом жилище и лавке. Донки освоился в новой конюшне. Доску, которую она раньше водружала на козлы, Жанна пристроила на одном из подоконников первого этажа и теперь могла продавать пирожки, не выходя из лавки. Гийоме остался у нее помощником на все руки; он гордился своим ремеслом, был неутомимым и верным, что редко встречается у городских мальчишек, любящих только озорничать, едва отвернутся родители.
Жанна познакомилась со своими соседями. Одну из квартир на ее этаже занимала пожилая чета суконщиков, а в другой жил их старший сын, который собирался продолжить дело отца. Они были на редкость любезны с Жанной, и вскоре она поняла почему, между собой они называли ее «королевская пирожница». Ясное дело, они уже видят во мне будущую Агнессу Сорель, с улыбкой говорила себе Жанна. Как‑то раз они объяснили Жанне назначение маленького помещения между комнатами:
– Это для дров и горшка.
Горшок. Ну, конечно! Она не раз встречала по утрам людей на лестнице, несущих горшок, а то и два‑три, поставленные друг на друга. Обычно их опорожняли в ручей. Но ведь надо же было где‑то держать горшок, если он наполнялся днем…
На двух последних этажах тоже обитали торговцы: трактирщик, фермер‑издольщик и огородник. Последний, имевший достаток и обремененный обширным семейством, занимал весь четвертый этаж. Под самой крышей нашли приют пергаментных дел мастер и преподаватель Корнуэльского коллежа.
В тот же самый понедельник Жанну, уже собиравшуюся убрать доску и закрыть лавку, ждала неожиданность. Перед окном появился Бартелеми де Бовуа на своей франш‑контийской лошадке.
– Я прощаюсь с вами на несколько недель, – сообщил он со своей неизменной улыбкой, – ибо моя госпожа, измучившись парижской жарой, решила вернуться в свой замок.
Проворно соскочив на землю, Бартелеми вытащил из седельных сумок три бутылки вина и какой‑то флакон непонятного назначения. Затем в его руках оказались два фазана, и наконец, он снял с другой стороны седла какой‑то притороченный к нему предмет, который Жанна сразу не разглядела. При ближайшем рассмотрении он оказался маленьким столиком.
– Что все это значит? – спросила девушка.
Бартелеми смерил ее взглядом:
– Милая моя, вы сегодня еще красивей, чем прежде. Вы больше не маленький сорванец!
Довольная Жанна рассмеялась.
– Все это для вас. Чтобы не забывали меня в разлуке.
Бартелеми с трудом подхватил одной рукой две бутылки и фазанов, а столик и еще бутылку умудрился взять другой. Жанна поспешила помочь ему со столиком.
– Отнесем все это к вам?
Вернувшись в дом, Жанна осмотрела столик. Он оказался красив и удобен в переноске, хотя и был выточен из тяжелого прочного дерева. Украшавшая его резьба была просто восхитительна.
– Это итальянская работа, – объяснил Бартелеми. – Столешница из камня и слоновой кости. Приподнимите‑ка его!
Она приподняла столик и обнаружила зеркало, закрепленное на обратной стороне столешницы. Жанна на мгновение замерла. Это было уже второе зеркало, полученное ею в подарок.
– Вам нравится?
– Такие подарки впору принцессам дарить, монсеньор.
– А вы разве не принцесса! – воскликнул Бартелеми с улыбкой. – Откроем бутылку и выпьем за встречу.
Из утвари у Жанны был только ее нож. Она протянула его Бартелеми.
– Ну, вот, не хватает только стаканов, – сказал тот.
– Монсеньор, у меня нет стаканов, – ответила Жанна. – Я пью воду прямо из кувшина. Я не смогу вам подать и фазанов. У меня нет ни плиты, ни горшка, ни чугунка, чтобы их приготовить, нет стола, чтобы их подать, нет блюд и вилок, чтобы их съесть.
– Ну что ж, будем пить из горлышка, – сказал немного удивленный Бартелеми.
– Я постараюсь что‑нибудь придумать, – сказала Жанна.
Она позвала Гийоме, который как раз заканчивал прибирать лавку, и попросила его одолжить у соседей два стакана.
Девушка и придворный поджидали его стоя, поскольку стульями Жанна еще тоже не обзавелась.
– Как видите, монсеньор, – сказала Жанна, – я всего лишь бедная пирожница из Нормандии, у которой нет ничего, кроме желания заработать на жизнь.
Бартелеми обнял ее за плечи и воскликнул:
– Жанна, это же просто глупо! Сотня дворян, начиная с меня самого, были бы счастливы помочь вам устроиться поудобнее!
– Ничто не дается даром, монсеньор. Что я могу дать взамен? Мою свободу?
– Разве иметь влюбленного кавалера равносильно рабству? Разве я не к вашим услугам? Неужели я похож на тирана?
Эту беседу прервал Гийоме, который, запыхавшись, влетел с двумя стаканами, которые он взял у своей матери. Он оглядел Бартелеми де Бовуа с почти неприличной самоуверенностью. Чуть удивленный и озадаченный, тот спросил:
– Ты что, хочешь попробовать мое вино?
Налив стакан до половины, Бартелеми подал его мальчику. Тот испробовал вино на вкус.
– Это свадебное вино, – сказал он.
Жанна и Бартелеми де Бовуа покатились со смеху. Он дал мальчику монетку, и тот собрался уходить. Жанна задержала его.
– Вы не хотите поставить лошадь в конюшню? – спросила она Бартелеми.
Гийоме быстро справился с делом. Он вернулся и положил ключ на столик, бросив на него быстрый оценивающий взгляд. Ясное дело, скоро птичница услышит восторженный рассказ о чудесном предмете.
Пришло время наполнить стаканы. Они пили вино в последних лучах догорающей вечерней зари, почти не отрывая взгляда друг от друга.
– Я приглашаю вас отужинать где‑нибудь, – сказал Бартелеми де Бовуа. – Но прежде, чем идти, я покажу вам вот этот флакон.
Он был меньше бутылок вина и сделан из прозрачного стекла. Бартелеми ножом вынул пробку и протянул флакон Жанне.
– Понюхайте, – сказал он.
– Пахнет цветами и пряностями. Это что, приправлять птицу?
Бартелеми расхохотался:
– Нет, Жанна, это душистая вода. Ее привезли из Богемии.
При слове «Богемия» Жанна чуть не подпрыгнула. Ведь Исаак был как раз оттуда. Она бросила на Бартелеми лукавый взгляд, но тот ничего не понял. Жанна надела плащ, и они вышли на улицу.
– Куда мы пойдем? – спросил Бартелеми. – Я совсем не знаю этого квартала.
– Монсеньор, здесь есть только одна таверна, достойная вас. Это на Длинной аллее, – ответила Жанна.
– Надо было взять лошадь.
– Это меньше четверти часа пешком.
Они не сделали еще и ста шагов, как вдруг из полумрака вынырнули две тени, оказавшиеся мужчинами с ножами в руках, проворно кинувшимися прямо на них. Не успели они произнести свое сакраментальное «Кошелек или жизнь», как Жанна, выхватив нож из кармана, отвесила одному из них удар ногой такой силы, какой сама не подозревала в себе. Негодяй согнулся пополам, прикрываясь руками. Не теряя ни секунды, Жанна рассекла его руку, державшую нож, затем полоснула по лицу. Она больше не сдерживалась и дралась с яростью дикой кошки: такие, как они, зарезали ее родителей. Разбойник взвыл. Его сообщник в ужасе обернулся, и тут Бартелеми отвесил ему удар в живот, потом в лицо. Первый грабитель катался по земле, второй убегал со всех ног. Жанна склонилась над своей жертвой, готовая перерезать горло. Спутник схватил ее за руку.
– Жанна! – вскричал он в изумлении.
Тогда она стала бить его ногой по лицу и силой вырвала нож. Бартелеми де Бовуа силился увести девушку, но куда там: она била бандита в живот и в грудь с такой жестокостью, что каждый удар вызывал у того стон.
Когда они наконец добрались до таверны, на Жанне лица не было.
– Попросите для меня меда с водой, – сказала она глухим голосом.
Бартелеми, тоже бледный, не сводил с нее глаз:
– Жанна, опомнитесь!
Она вздохнула:
– Такие вот звери и убили моих родителей три месяца назад. Если б не вы, я бы перерезала ему горло.
Она заметила на руках следы крови и смыла их водой.
– Какая ярость! – дивился Бартелеми. – Я поражен! В любом случае вы спасли нам жизнь. Какая ловкость!
– Нам повезло, что мы не взяли лошадь, – ответила Жанна. – Они бы схватили ее за поводья, тут бы нам и конец.
Трактирщик подошел узнать, чего пожелают гости, и перечислил все, что было в наличии.
– Мне довольно будет миски супа и голубя, – сказала Жанна.
– Мы получили вина из Гиени, – сообщил трактирщик, который сразу оценил дорогой наряд Бартелеми де Бовуа.
– Отлично, давайте, – сказал Бартелеми трактирщику и, когда тот удалился, шутливым тоном сказал Жанне: – Так и вижу вас при осаде Орлеана. Король не проиграл бы битву!
Жанна улыбнулась.
– Бартелеми, – промолвила она, – вы нежный любовник, но из самых добрых побуждений должна сказать, что я не гожусь вам в спутницы.
– Откуда вы знаете?
– Я просто строптивая крестьянка… Нет уж, оставим все как есть. Я не представляю себя при дворе в Боте‑сюр‑Марн или у короля.
– Вы бы там блистали. Король вовсе не глуп. Мать своими придирками отравила всю его юность. Его супруга, Мария Анжуйская, настолько ограниченна, что знает одну радость в жизни – быть супругой короля и матерью следующего. Агнесса Сорель дарит королю нежность, которой ему так не хватало в детстве, но не может разделить его заботы, ибо нимало этим не интересуется.
– Какие же у него заботы? Он ведь отвоевал Нормандию?
– Поля опустели и заросли. Богатые прежде города разорены. В порты не заходят корабли. Деньги от всего этого не поступают в казну, и он не может осуществить задуманное.
Жанна вспомнила вопрос, с которым обратился к ней Карл: «И как идут дела?» Он хотел знать, поняла она, пойдут ли дела в королевстве, которого мать хотела его лишить, во Франции, вырванной из лап англичан. Аренда была не просто подарком, а поощрением французской торговли. Угрюмая неуклюжесть бедняги Карла показалась ей вдруг трогательной. Он наследник, отвоевавший в бою отчий дом и пытающийся теперь оценить, насколько он поврежден. Девушка поняла, отчего Жанна д'Арк имела над ним такую власть: она вернула королю веру в себя.
Жанна покончила с супом и положила ложку в миску.
– Кого вы хотите из меня сделать, Бартелеми? – спросила она. – Советницу короля? Его помощницу? Меня, пирожницу?
– Та, другая Жанна, тоже была крестьянкой. Я бы хотел, чтобы вы были рядом со мной. Рядом с королем.
Рядом с королем! Жанна чуть не расхохоталась. Почему бы тогда не в латах! Этим людям, похоже, повсюду мерещатся Жанны д'Арк!
– Да уж, – сказала она, – туго приходится этой стране, если вы должны бегать по лесам и полям в поисках женщин, способных ее защитить! Я только недавно в Париже, Бартелеми. У меня нет никаких знаний, никакого образования. Мне надо понять, что к чему. Я не умею писать и читать, – призналась Жанна.
– Я это понял, когда вы смотрели на договор аренды.
Жанна попробовала вина из Гиени, которого никогда прежде не пила. Она только училась распознавать вина. У этого был насыщенный вкус и какая‑то мягкость, которой недоставало другим. Жанна решила справиться о его цене.
– Дозволите ли вы мне быть сегодня при вас, когда вы станете думать, что к чему? – спросил Бартелеми.
– Благодарю вас за вопрос, – ответила Жанна, глядя ему в глаза, – я боялась, что вы считаете это своим правом. Раз так, то я вас приглашаю.
Она сама себя не узнавала. Что с ней? Неужели Париж ее так изменил?
Появился трактирщик с поджаренным голубем, которого он положил в миску. Бартелеми подлил Жанне вина.
Была уже поздняя ночь, когда они добрались до дома. По звуку Жанна уже узнавала, с какой колокольни звонят. Колокол церкви Сен‑Жюльен‑Оспиталье звонил ясно, без переливов, по‑сельскому. С колокольни Клюни доносились прерывистые перезвоны. Из собора Парижской Богоматери лился поистине хрустальный звук, который, казалось, никогда не растает в воздухе. Они шли озираясь, освещенные только луной, но никого не встретили. Грабители конечно же распустили слух, что лучше не соваться в квартал, где какой‑то переодетый женщиной головорез без промедленья пускает в ход нож.
Они на цыпочках поднялись по лестнице, стараясь не разбудить давно спящих соседей.
Жанна уже разбиралась в любовных талантах мужчин и смогла по достоинству оценить Бартелеми. Он был силен и нежен, как Исаак, и, в отличие от Матье, умел сдерживать свою страсть.
Он начинал ей нравиться.
Отчего это он никогда не говорил о своей супруге?
Она не успела спросить его об этом. Бартелеми исчез на рассвете, и она еще не совсем проснулась, когда он принес ключ от конюшни.
Между псом и обезьяной
Всего лишь через несколько дней после открытия новой лавки торговля в ней пошла даже бойчее, чем на улице Монтань‑Сент‑Женевьев. К посетителям из Корнуэльского коллежа не замедлил присоединиться местный торговый люд.
Жанна постоянно расширяла свой ассортимент и теперь делала это обдуманно, а не потакая внезапным желаниям клиентов. Она стала торговать пирожками с птицей, что скрепило ее добрые отношения с матерью Гийоме, и вином в разлив. Для этого потребовалось купить бочонок вина, который Жанна установила на специальных подпорках, и две дюжины стаканов. К обычным заботам Гийоме прибавилось их мытье. Посетители неизменно оставляли на стаканах жирные разводы, и вчерашней крестьянке, всю жизнь беззаботно пившей с братом из одной чарки, приходилось теперь обращать пристальное внимание на чистоту. Жалованье Гийоме выросло до двухсот пятидесяти солей, теперь он зарабатывал как взрослый мужчина. Очаг приходилось топить поленьями; раз в месяц Гийоме запасался ими, и тут‑то Донки стал наконец, полноправным помощником. Теперь пирожки жарились не только при заказчиках. Задолго до открытия лавки три дюжины их бывали уже готовы и дожидались своего часа на теплом подносе над очагом. Жанна поняла, что сладкие пирожки с фруктами остаются свежими и на второй день, и начала делать их впрок.
До появления Жанны в этом квартале кондитерской не было – ближайшая располагалась у Сен‑Мишель. Повар Корнуэльского коллежа никак не проявлял себя, если не считать поступавшего от него каждое воскресенье заказа на тридцать пирожков с фруктами.
Совсем скоро Жанна вернула себе все деньги, потраченные на строительство конюшни и собственное платье.
Все складывалось на редкость хорошо, но Жанну одолевали тревожные мысли.
Все сроки уже прошли; Жанна ждала месячных примерно 20 июня, но их до сих пор не было.
Ей чудилось, будто ее мать насмешливо говорит: «Доброй крови нет, малышу привет».
Итак, она понесла.
Два дня потребовалось ей на то, чтобы проникнуться этой мыслью. Но кто был отцом ребенка?
Когда‑то, ловя обрывки разговоров молодых крестьянок, приходивших на мессу в Ла‑Кудрэ, она кое‑что узнала о том, отчего приходит беременность. Для этого, говорили они, достаточно попить из стакана парня. Но Жозефина Пэрриш, когда Жанна как‑то спросила ее об этом, ответила просто:
– Доченька, суп не сваришь в пустом котелке, а в закрытый горшок не нальешь воды. Вот все, что тебе нужно знать. Не думаю, что Дух Святой приударяет за девушками.
Только двое налили в горшок воды: Франсуа и Бартелеми. Франсуа овладел ею до 20 июня, а с Бартелеми они были близки в ночь святого Иоанна, 24 июня. Итак, отцом должен быть Франсуа.
Жанна была растерянна.
Этот не будет хорошим отцом. Как и хорошим мужем.
А что она станет делать с ребенком? Как она сможет его вырастить, трудясь в лавке?
Неподалеку от лавки остановилась крытая повозка. Жанна услышала, как возница громко спрашивает прохожих, где найти пирожницу Жанну Пэрриш. Гийоме поднял нос и, обслужив посетительницу – теперь к ним наведывались и женщины, – побежал на улицу.
Жанна ничего не заказывала. Сгорая от любопытства, она вышла наружу.
Повозка стояла прямо возле лавки. Перво‑наперво возница протянул Жанне запечатанное письмо, объявив, что он приехал из Эперне. Потом он принялся разгружать повозку, в которой оказались два стула, кресло, сундук, внушительный стол, который чуть не свалился на землю. За ними последовали два медных канделябра на пять свечей, ящик, с которым возница обращался с большим почтением, стеганый полотняный матрас, такая же подушка, пушистый ковер и три котелка, один из них был медным.
Возница ворчал и отдувался. Жанна дала ему пирожок с птицей, стакан вина и десять солей в придачу.
Вся эта суматоха не осталась незамеченной. В окнах появились любопытствующие соседи. Снова эта королевская пирожница в центре внимания! Ей дарят подарки, смотри‑ка, даже мебель. Скоро дело дойдет до золотой посуды, отчего бы и нет? Жанна заторопилась: вся кладь так и осталась на улице, а ей еще надо было закрыть лавку и отыскать кого‑нибудь в помощь. Зеваки уже разглядывали вещи. Как, интересно, узнать, что в письме?
Закончив торговлю, Жанна распечатала письмо и подала его Гийоме. Он, запинаясь, прочел его своим ломающимся голосом:
«Милая моя, совсем негоже, чтобы женщина, подобная Вам, страдала от отсутствия удобств. Прошу принять в дар эти вещи, которые помогут делу. Сердце мое сжимается при мысли о васильке, розе и маке. Бартелеми».
Гийоме взглянул на хозяйку.
– Красиво, – сказал он, – и я когда‑нибудь буду писать не хуже.
Потом мальчуган отправился на поиски человека, который помог бы им втащить вещи по лестнице. Хлопоты закончились лишь в восьмом часу пополудни. Стол, сработанный из двух досок навощенного дуба с железными наугольниками, занял свое место в передней комнате. Два обитых кожей стула расположились по его сторонам. Кресло решили поставить возле камина. На стол Жанна водрузила один из канделябров. Странно, неужто Бартелеми так точно запомнил размеры кровати? Матрас точь‑в‑точь подходил к ней. Буковый сундук с резной крышкой устроился в изножье кровати.