– Ну так завтра я и пойду к цирюльнику.
– Нет уж, сначала бриться, потом башмаки. Послушай, у меня самой и постели‑то нет, а ты не хочешь день обождать!
– Дожил, девчонка поучает меня! А сама ты в какие лохмотья одета?
– Зато я чистая. Иди брейся, я скоро вернусь сюда и проверю.
Он ведь и вправду не знал, где она живет. Матье повиновался. Жанна отправилась в свое дарованное судьбой жилище проверить, не появлялись ли там в ее отсутствие непрошеные гости. Она вывела Донки наружу. Осел явно соскучился в одиночестве и теперь с удовольствием втягивал свежий воздух и щипал молодую травку. Завтра она купит ему сена.
Потом Жанна вернулась проверить, как идут дела у Матье. Она просто не поверила своим глазам: перед ней стоял совсем другой человек, настоящий красавец. Она улыбнулась, Матье улыбнулся в ответ. Он в который уже раз взглянул на свои ноги. Жанна отметила, что они длинные и сильные. Теперь, когда они были чистые, на них было просто приятно смотреть. Интересно, из‑за какого увечья он стал калекой?
– Знаешь, от всего этого я зверски проголодался!
Жанна весело рассмеялась:
– Я приглашаю тебя отобедать в таверну «Бычий двор».
У парня так и отвисла челюсть.
– Ты что, хочешь за мной приударить? Отправишься в таверну с босяком?
– Тебе осталось быть босяком всего лишь до завтра.
Матье посмотрел на Жанну, и она не отвела взгляда. От светлой голубизны его глаз ей сделалось не по себе. Матье то и дело проводил рукой по своим выбритым щекам, которые стали такими белыми, что казались напудренными.
Они отправились в таверну. Матье еще меньше привык к обществу, чем она сама. Он жил отбросами, а тут вдруг оказался за столом той самой таверны, объедки из которой еще вчера вылавливал в соседнем ручье.
– Что будем есть? – спросил он, неуверенно присаживаясь на скамью.
– Суп и жареные сосиски с салатом, – ответила Жанна.
Матье вытаращил на нее глаза:
– Так много?
– Так много.
– Так ты богачка?
– Сам видел, что я заработала.
Она заказала кувшин вина. Матье в удивлении покачивал головой.
– Имей в виду, так будет не каждый вечер, – сказала Жанна.
– Тогда по какому случаю праздник?
– Твой день рождения! Ты стал другим человеком!
Он рассмеялся:
– Верно, я не такой, как раньше. Да и в голове что‑то не то.
Ума не приложу, кто я теперь такой.
Матье не умел управляться с ложкой, и Жанне пришлось преподать ему эту науку.
– Из каких ты краев? – спросил Матье.
Ей хватило несколько фраз, чтобы рассказать о себе. Не забыла она и о посещении аббатства и обители сестер‑кордельерок.
– Отчаянная ты! Вот отчаянная! – восклицал Матье, опорожняя свой стакан.
Они пили местное кисленькое вино, но это было все же лучше, чем пиво. В таверну «Бычий двор» не заглядывали богатые торговцы; ее посещали по большей части служащие и студенты, собиравшиеся здесь заработать на еду чтением стихов и при случае побузить.
Матье рассказал о себе. Ему было двадцать два или двадцать три года. Три года он в компании бывших наемников, грабителей и прочего сброда промышлял разбойным ремеслом в Париже и окрестностях. Год за воровство ему довелось провести в сырой камере тюрьмы Лучников, что стояла на берегу Сены.
– Вот и все, что я видел в жизни, – добавил Матье.
Под конец срока какой‑то стражник предложил ему завербоваться – по примеру многих бывших подельников – в Королевские вспомогательные войска, но так как Матье не выносил, чтобы им командовали, то стал изображать из себя хромого. Вот так он и улизнул от службы в армии. Если уж воевать, говорил Матье, то за себя самого, а не за господина. С той поры он жил нищенством.
– Так, значит, ты не хромой?
– Нет, это так, по привычке.
– За что же тебя посадили в тюрьму?
– Как‑то раз украл двух каплунов, в другой – распятие в церкви.
Матье пристально посмотрел на Жанну:
– Я не обворую тебя. Никогда в жизни. Я больше вообще не стану воровать. Почему ты все это для меня делаешь?
– Что?
– Ну все это.
Чутье подсказало Жанне, что главное – не пытаться наставить его на путь праведный.
– Потому что оба мы с тобой бедняки, – сказала она. – Бедняк бедняка всегда поймет. А еще потому, что ты мне нужен.
– Я и вправду тебе нужен?
– Я же не могу одна заниматься всем этим. Ты видел, дело пошло. Мне все равно нужен помощник.
Глаза Матье загорелись. Он, возможно, в первый раз в жизни понял, что может быть полезным.
– Завтра ты станешь богатой.
– Стало быть, богатым станешь и ты.
Они улыбнулись и подняли стаканы.
Жанна научила Матье резать столовым ножом истекавшие соком сосиски.
Человек со скрипкой принялся наигрывать какую‑то мелодию в надежде заработать мелкую монетку. Жанна никогда не слышала ничего, кроме хора, который отцу Годфруа удавалось собрать на воскресную службу. А Матье знал в музыке толк. Хлебнув вина, оба они расчувствовались от незатейливого мотива, но это оказалось только прелюдией к выступлению какого‑то юноши. Он был в плаще и сдвинутой набок шапочке. Пробравшись между скамеек, юноша вышел вперед и принялся декламировать проникновенным голосом в такт музыке:
Когда приходит милый май
Над ложем петь…
Посетители встретили песню восторженно. В шапочке музыканта зазвенели монеты, которыми он поделился со стихотворцем. Обоих пригласили к столу и принялись потчевать ужином. Отовсюду сыпались двусмысленные шуточки. Жанна видела только лицо молодого поэта, которому нельзя было дать больше двадцати. Черты лица его были одновременно резки и изысканны, словно его сначала грубо обтесали, а потом обработали резцом. Темные завитки волос спускались на слегка выпуклый лоб, в обрамлении юношеской бородки пламенели губы. Жанна не могла удержаться от мысли о губах Исаака. Вдруг взгляды их встретились, и его карие блестящие глаза напомнили девушке глаза оленя.
Жанной овладели неведомые дотоле чувства. Она была счастлива, сама не зная отчего, но счастье было подернуто грустью, навеянной услышанными стихами.
Что делает сейчас Исаак?
Стоя в дверях таверны, Жанна вдруг поняла, что попала в сложное, почти безвыходное положение. Она приоткрыла Матье двери рая, и тот почувствовал себя словно заново родившимся. Теперь, расставаясь, она возвращала его к прежней жизни. Это было очень похоже на то, что она сама испытала с Исааком в таверне Аржантана.
Матье смотрел на нее, шевеля пальцами босых ног в уличной пыли.
– Где ты ночуешь? – спросила Жанна.
– Мне разрешают спать в привратницкой коллежа с условием, что я уберусь сразу после заутрени.
После заутрени, значит, еще до зари.
– У меня немногим лучше, – сказала Жанна, – даже кровати нет. Могу предложить тебе охапку соломы да общество моего осла.
– Охапку соломы! – рассмеялся Матье. – Вот это по‑королевски!
Дойдя до дверей своего жилища, Жанна вдруг испугалась. Ее тайна станет достоянием того, кто еще несколько часов назад был простым бродягой.
Она попыталась зажечь свечу, но не смогла справиться с огнивом; у Матье все получилось с первого раза. Он обследовал помещение и ласково потрепал осла. Донки казался довольным и радостно встряхивал головой. Жанна бросила охапку соломы у двери, а себе постелила в дальнем углу. Она понимала, что рискует, но ничего лучшего придумать не могла.
Матье стянул с себя рубаху и улегся на солому, блаженно улыбаясь.
– Ты знаешь, с самого детства я не спал на соломе, – сказал он.
– Доброй ночи, – ответила Жанна и задула свечу.
Первый час прошел спокойно. На колокольне коллежа пробило десять.
Тут‑то и проснулся худший враг Жанны – ее собственное естество. Как любой настоящий враг, он отогнал от нее сон.
– Жанна? – послышался тихий голос.
Сердце ее забилось от волнения.
– Так ты не спишь? – спросила она, стараясь говорить сонным голосом.
– Ты прекрасно знаешь, что нет.
Какое бесстыдство!
Жанна надолго замолчала.
– Жанна?
Матье не стал дожидаться ответа, он отлично понимал, что девушка не спит.
– Жанна, я целую вечность не прикасался к женщине!
Жанна пыталась бороться – не с ним, скорее с собой.
– Послушай, Матье, я девственница и не собираюсь в ближайшее время рожать детей. Я тебя не люблю.
– Жанна, я прошу тебя о милости. Дотронуться до тебя, только дотронуться.
Этот ход оказался удачным.
– Только дотронуться, и я смогу умереть счастливым.
По голосу Жанна догадалась, что Матье сидит на охапке соломы.
– Матье, ты пьян, а у меня вовсе нет желания драться со своим будущим помощником.
– Ты и не будешь драться. Я вовсе не зверь. Жанна, ты сделала меня другим человеком. Я больше не бродяга.
– Потому что ты вымылся в бане?
Чего он мудрит? – сказала себе Жанна. Отчего он до сих пор еще не у ее ног?
Он оказался там в следующее мгновение.
– Баня – это было как второе крещение, – сказал Матье.
Она слышала его и свое дыхание. Она чувствовала жар, исходивший от этого человека. Он положил руку на ее ногу. Жанна вздрогнула всем телом. Она попыталась представить себе его лицо. Рука Матье оставалась неподвижной целую вечность. Потом она поднялась к ее животу. К пупку.
К груди.
Жанна подумала об Исааке, и на нее нахлынула бездонная грусть. Она едва сдерживала слезы.
Матье отдернул ее рубаху и погладил груди. Потом поцеловал их.
– Ласкай их, – прошептала Жанна, сама не своя.
Матье бросился на нее и принялся сосать груди, как младенец. Одну, потом вторую. Жанна высвободила руку и погладила его по обнаженной теплой спине.
Значит, все снова! Ну и пусть! Жанна вся отдалась наслаждению случайной игры. Она медленно отталкивала голову Матье к животу.
Она была его госпожой. Ее раб был готов на все.
Он растянулся на подстилке всем своим покорным телом. Жанна поняла, что он снял с себя всю одежду. Она протянула руку к его члену.
– Жанна! – вскрикнул Матье так, как если бы она вонзила в него кинжал.
Она осознала всю его беззащитность, когда Матье застонал. Ей и в голову не приходило, что мужчина способен издавать такие звуки. Чтобы заставить его замолчать, она уткнула его голову себе между ног. Матье впился в девушку.
А потом она в него.
Судороги, которых она уже ждала, едва не прервались диким воплем. Зверь, лежащий подле нее, содрогался всем телом и рыдал так, что Жанну охватил страх. Этот парень лишился рассудка. Он обнимал ее ноги, сжимал их, покрывал поцелуями, потом по‑звериному извернулся и обнял ее всю с необыкновенной силой. И вот, наконец, он расслабленно вытянулся рядом с девушкой, все еще держа ее в объятиях.
Жанна не могла прийти в себя от изумления. Она принялась гладить Матье по голове, стараясь привести его в чувство. Он вздрагивал все реже и реже, пока наконец не успокоился. Резкий запах его семени удивил Жанну.
Она говорила себе словами Исаака: я не должна была этого делать, но понимала, что иначе поступить не могла.
Исаак был жертвой.
Матье был жертвой.
И она сама тоже, призналась себе Жанна.
Ей захотелось, чтобы он вернулся к себе в угол на солому. Потом расхотелось. Он лежал подле нее, стихия, вызванная ею из мрака и ею же прирученная. Вот так, наверное, и с драконами. Он спал. Она заснула гораздо позже, думая о том, что главное ее желание исполнилось: свою девственность она хотела отдать только Исааку.
Но жизнь ее отныне связана и с Матье.
Страсти на холме
Она вернулась после полудня, держа в руках башмаки. Совсем новые башмаки из грубой кожи. Матье одарил Жанну долгим взглядом и, к ее превеликому удивлению, отправился к фонтанчику мыть ноги.
Жанна рассмеялась:
– Смотри‑ка, ты приучился к мытью!
Матье подхватил ее на руки и закружил в воздухе. Жанна вскрикнула.
– Дай мне тридцать солей, – сказал Матье.
– Тридцать солей! Зачем тебе?
– Куплю доски и сделаю тебе кровать.
– Как это?
– В юности в Орлеане я был подмастерьем у столяра. Уж сколотить кровать сумею.
– Матье, ты нужен мне для другого. Вот смотри, даже хворост кончился.
– Я буду работать по вечерам.
– Тебе понадобится пила.
– Возьму где‑нибудь на время.
– И гвозди.
– Не так уж много. Настоящий столяр умеет обходиться без гвоздей. Я посмотрел, у нас здесь уже есть девятнадцать. Хватит с лихвой.
Жанна дала ему тридцать солей и отправилась на Патриарший рынок. Идея соорудить кровать имела один изъян: это значит, что Матье намерен прочно обосноваться у нее, а она не была уверена, что ей так уж хочется этого. Когда‑нибудь он предъявит права на ее девственность, а этот дар был предназначен только Исааку.
Она старалась поменьше думать о нем, чтобы не очень грустить. Лучше было размышлять о своей торговле.
Людям, решила она, скоро надоедят пирожки с орехами. Она и дальше будет их печь, но придется делать и другие начинки. У птичницы с улицы Монтань Жанна приобрела два ливра куриных потрохов. Потом она купила горшочек меда и четыре ливра персиков. Она знала, что будет делать.
Вооружившись новой сковородкой, чтобы не перебить вкус, Жанна стала жарить в одной соленые пирожки с орехами и потрохами, а в другой – с политыми медом персиками. Мед стоил недешево, и Жанна брала за них пять денье. Доход ее быстро удвоился, ибо те, кто уже пристрастились к соленым пирожкам, покупали сладкие на десерт. Итого – два пирожка на каждого.
Среди ее покупателей были теперь не только школяры из Ломбардского коллежа. К Жанне стали приходить профессора, которые прослышали о ее пирожках и хотели побаловать себя после однообразной казенной пищи. Как‑то раз пришел даже повар коллежа, хотя досаду свою скрыть не сумел. Потом к ней потянулись и жители окрестных домов.
По вечерам, закупив все необходимое на завтра, Матье при свете свечи выделывал пазы и шипы из доброго дуба, что‑то налаживал, разбирал и подтачивал при помощи напильника, который Жанна принесла с собой из Ла‑Кудрэ.
Потом они укладывались спать на один тюфяк.
У их тел больше не было друг от друга секретов. К счастью, удовольствие Матье теперь выражалось не так бурно, как в первую ночь.
В мастерской не было очага, и Жанне приходилось готовить суп на жаровне.
К концу июня Жанна обладала кругленькой суммой в восемьдесят три ливра.
И вдруг все пошло вкривь и вкось.
Духовный наставник коллежа, монах‑бернардинец, заинтересовался необычной парой и решил сам разузнать, что к чему. Он подошел к Жанне и шутливо спросил:
– Ты где научился стряпать, мой мальчик?
Учуяв врага, Жанна не поддержала его тон.
– Матушка научила меня этому в Бретани, отец мой.
– Твоя матушка бретонка?
– Да, отец мой.
Жанне пришло в голову, что матушка Елизавета сообщила кому нужно об исчезновении несостоявшейся послушницы, которую к ней прислал Дом Лукас. Ясное дело, она решила, что рекомендация монаха и ее собственное согласие уже сделали из Жанны таковую. В этом случае она становилась беглянкой.
– Сколько тебе лет, сын мой?
– Скоро четырнадцать, отец.
– Подбородок‑то у тебя еще совсем гладкий, – сказал бернардинец и склонился над Жанной.
– В нашем роду это у всех так, отец мой.
Монах обратил взор на Матье, который смотрел на него весьма недружелюбно.
– А это твой друг?
– Да, отец мой. Он помогает мне в делах.
– В какой церкви ты исповедуешься?
– В соборе Сен‑Жак, отец мой.
Жанна уже знала, что в этом храме всегда было много народу и запомнить кого‑то не представлялось возможным.
– Отчего же так далеко отсюда? Это ведь не твой приход?
– Так уж вышло, отец мой, я там живу и там закупаю товар. Хотите попробовать мой пирожок?
– Нет, спасибо, сын мой, я остерегаюсь греха чревоугодия.
На счастье, другие покупатели оттеснили монаха. Он ушел прочь, пробормотав обычное благословение, но Жанна поняла, что если бернардинец догадается, что она девушка, то запретит ученикам покупать пирожки у безбожного создания, переодетого юношей. А если не догадается, но узнает, что она живет вместе с мужчиной, то обвинит ее в мужеложстве, а это еще хуже. Тогда от нее отвернутся не только школяры, но и простые горожане.
Вообще‑то она и сама хотела предстать перед всеми женщиной, но не сразу, а через некоторое время.
Вечером она поделилась своей тревогой с Матье.
– Да ладно, – сказал тот, – если здесь не получится, пойдем в другое место. Тебя в округе уже все знают. Что нам этот Ломбардский коллеж?
Он снова принялся мастерить кровать. Плоды его трудов были уже налицо, и все было бы хорошо, если бы не ужасный запах клея, который Матье варил из рыбьей чешуи, время от времени подливая в него немного уксуса.
Жанна мечтала о тачке. Но им не следовало ни привлекать к себе излишнего внимания, ни показывать своего благополучия: завистников везде довольно.
Между тем было уже поздно. Жанна поняла это через два дня, когда заметила на другой стороне улицы мужчину с солидным брюшком, одетого в длинное платье и сдвинутую на ухо шапочку. Он не отрываясь смотрел на девушку. С ним был какой‑то хитроватого вида парень, державший в руках большой плоский предмет непонятного назначения. На счастье, незнакомец пришел в десятом часу и проторчал на месте почти час. Это было самое спокойное время. Жанна все время пыталась понять, кто таков этот пришелец, не желавший ничего покупать. И вот, наконец, он пересек улицу и представился: Оноре Буштон, нотарий цеха пирожников, находившегося под покровительством святого Макария. Он явился взять пошлину за продажу товара, которую полагалось платить за торговлю, как в лавке, так и на улице.
– Кто тут у вас хозяин? – спросил он надменно.
Жанна встревожилась: если она назовет себя, по всей округе пойдут сплетни, и неизвестно, что из всего этого выйдет.
– Матье Тестеле, который перед вами, – ответила она, обернувшись к товарищу и незаметно подмигнув.
– Где вы обучались этому ремеслу? – спросил нотарий у Матье.
Тот был не промах и сразу смекнул, где может таиться ловушка.
– Нигде. Я просто нанял этого пирожника, который учился в Бретани.
Мэтр Буштон грустно взглянул на жарящиеся пирожки. До Бретани дорога длинная. Он задумался.
– Судя по тому, что я могу констатировать de visu,[11]– последних слов Жанна и Матье не поняли, – вы зарабатываете восемь солей в час, что за день составляет…
– Я вечером не работаю, – вмешался Матье.
– Вот как? – произнес мэтр Буштон разочарованно.
– Да, только с восьмого часа пополуночи до часа пополудни.
– Потом вы идете на другое место?
– Потом я отдыхаю, – объявил Матье. – И мой паренек тоже, когда сделает все покупки. Наше право, верно?
Мэтр Буштон, казалось, не заметил дерзкого тона и принялся что‑то считать в уме.
– Итак, – сказал он, – выходит пять часов в день семь дней недели, ибо я знаю, что вы трудитесь и в воскресенье, то есть тысяча девятьсот шестьдесят солей в неделю. По обычаю вычитаем треть на продукты, что составляет шестьсот пятьдесят три соля…
– Вы забыли оплату пирожника, – ввернул Матье.
– Правда? – сказал нотарий. – И какова же она?
– Пятнадцать солей в неделю.
– Пятнадцать солей! Ладно, у вас все равно остается чистыми тысяча двести сорок семь солей в неделю, что дает семьсот сорок пять ливров и два соля в год. Вычитаем половину, как и положено при торговле под открытым небом и в плохую погоду, и остается триста семьдесят два ливра и два соля в год. Таким образом, прошу вас заплатить один ливр из сотни…
Жанна терпеливо слушала его со смешанным чувством раздражения и любопытства. Помощник нотария жадно вглядывался в жарящиеся пирожки с персиками, возбужденный их сладким ароматом.
– Три ливра и одна шестая, округляем до трех с половиной солей. Три ливра и три с половиной соля, – повторил он настойчиво, глядя на Матье.
– А что я получу взамен?
– Патент сроком до… Вы ведь уже месяц торгуете, верно?
Да уж, сведения у него точные. Не иначе кто‑нибудь донес, подумала Жанна.
– Значит, до мая будущего года.
Жанна вытащила из‑под одежды свой внушительный кошель. Звон монет, казалось, сводил нотария с ума. Жанна достала три ливра и спрятала кошель обратно, потом взяла из маленького кошелька три соля и мелкую монетку и подала деньги нотарию. Тот сделал знак помощнику, который разложил свою странную ношу, оказавшуюся складным столом. Потом из плоской кожаной сумки на поясе он вынул перо, чернильницу и лист бумаги. Нотарий окунул перо в чернильницу и склонился над столом. Помощник подал ему песочницу, которую нотарий потряс над новоиспеченным патентом. Через мгновение он сдул песок и подал бумагу Матье.
Жанна мечтала, чтобы непрошеные гости исчезли до окончания занятий в коллеже. Она взяла пирожок и подала его помощнику нотария, который торопливо засунул его в рот совсем горячим.
– Ну вот, – сказала Жанна, – храни вас Господь.
Мэтр Буштон, оставшийся без пирожка, недовольно поднял бровь и все же купил один. Не говоря ни слова, он повернулся и пошел вниз по улице.
Жанна и Матье заговорщицки переглянулись.
– Ну что ж, теперь все по закону, – сказал Матье, протягивая Жанне патент. Та сложила его и спрятала на груди под одеждой.
– Броде бы, – сказала она.
На самом‑то деле Жанна так не думала. Они тайно жили в чужой мастерской, и она выдавала себя за мальчика.
Пробило полдень, и вскоре случилась новая неприятность. Только Жанна собралась сложить козлы, к ним вышел повар коллежа, который уже не раз пробовал ее пирожки. Это был бледный человек с красным носом и утиной походкой. Не похоже было, что он собрался купить себе лакомство на десерт, ибо сейчас он больше всего напоминал зверя, готового к нападению.
– Эй, вы! – обратился он к Жанне и Матье, явно не распознав в нем давешнего нищего. – Вы не имеете права торговать тут без патента!
Если он и донес на них, то о визите мэтра Буштона явно не знал.
– Да вот он, патент, кашевар! – ответила Жанна, поднося бумагу прямо к его носу.
На секунду смешавшись, повар вновь кинулся в атаку:
– Все равно у вас нет права торговать у коллежа. Не хватало еще, чтобы вы прямо тут лавку открыли!
– За стеной коллежа улицы принадлежат королю и его подданным! – выкрикнула Жанна, которой вдруг овладела ярость.
Матье очень не понравилось, что повар вцепился в козлы и тряс их. Он схватил его за плечи и оттолкнул назад.
– Лапы прочь, деревенщина! – заорал повар. – Не то я кликну стражу и вас обоих отволокут в тюрьму, голодранцы!
Это было уже слишком. Матье отвесил нахалу пощечину, и лицо у того из бледного сделалось красным. Увесистая пятерня Матье убедила повара лучше увещеваний. Он потер след от удара, бросил на Матье ненавидящий взгляд и предпочел удалиться.
– Дай мне два ливра, – сказал Матье.
– Зачем?
– Говорю тебе, дай мне два ливра!
Жанна подчинилась, недоумевая, на что можно потратить такие большие деньги.
Матье где‑то пропадал до вечера, а между тем ему следовало бы пойти к мельнику, ибо запасы суржи таяли на глазах. Вообще‑то мука делалась из смеси ржи, ячменя и пшеницы в равных долях, но они всегда брали чуть больше пшеницы – это делало тесто более нежным.
Когда Матье вернулся, у него был довольный вид, но Жанна не стала расспрашивать парня, по опыту зная, что лучше дождаться, когда он заговорит сам.
Она стала догадываться, в чем дело, на другой день, увидев необычную толпу учеников и профессоров коллежа у своих козел. Каждый покупал пирожок с мясом и непременно еще один со сладкой начинкой, чаще всего с земляникой.
– Что случилось? – спросила Жанна у одного из профессоров в черном одеянии.
– Кто‑то вчера отделал нашего повара, – ответил тот. – Он не встает с постели.
– Славную трепку ему задали! – добавил один из школяров.
– Должно быть, за дрянную стряпню! – вставил другой.
– Ну‑ну, немного христианского милосердия, – вступился профессор.
– Но ведь его стряпня и вправду несъедобна, – сказал другой профессор. – И вдобавок масло у него всегда прогорклое.
Из разговоров Жанна поняла, что все в коллеже платили повару мзду, а в последнее время он не выдерживал конкуренции с ее пирожками. Ясное дело, он и донес на них цеху святого Макария. Так, наверное, решил и Матье. Кто, как не он, мог заманить повара в ловушку? Оставалось узнать, как Матье провернул это дело, и надеяться, что сам он остался в стороне. Не хотелось бы, чтобы он, уже побывавший в тюрьме за воровство, угодил в руки городской стражи.
Оказалось, однако, что именно к услугам стражников Матье и прибег, воспользовавшись старыми связями в их среде. Он сообщил им свой план, который и был с удовольствием принят, поскольку один ливр составлял треть их месячного заработка. Матье разузнал, что Ансельм – так звали повара – запасался продуктами по средам на рынке на площади Мобер. Парень проследовал за ним в компании двух стражников и указал им на повара. Они сделали вид, что приняли Ансельма за давно известного им бродягу, и задали ему хорошую взбучку.
Выручка за тот день могла хоть кого привести в отличное настроение, но все портила обстановка подозрений и сплетен, которые кружили над Жанной, словно злобные мухи.
– Если надо, я отделаю и твоего бернардинца, – добавил Матье.
Снова насилие, подумала Жанна, которой это претило. Но что делать, если сам сталкиваешься с несправедливостью и насилием? А она‑то надеялась, что Париж более спокойное место, чем чащобы родной Нормандии. На самом деле нравы здесь были еще жестче, потому что и силы сталкивались иные.
– Отделав монаха, Матье, ты не спасешь свою душу, – произнесла Жанна тихо.
– На небе нет стражников, Жанна, – ответил Матье с улыбкой, – и твой бернардинец не сама добродетель, а такой же лучник среди клириков.
Жанна вдруг поняла, что Матье взял ее под свою защиту. Он будет ее защищать от всех зол этого мира. Вот чем он отличается от Исаака.
Кровать была уже почти закончена. Жанна внимательно рассмотрела ее.
Пора было наконец сбросить личину мальчишки! Стать девушкой, а не маленьким беглецом.
Из‑за всех этих дрязг Жанна не запаслась провизией, а на рынке Мобер к тому же не нашлось суржи. По совету знакомого булочника Жанна отправилась на главный парижский рынок.
Ей пришлось раз шесть спрашивать дорогу, потому что она все время сбивалась с пути, разглядывая новые улицы и густую толпу. Жанна прошла по Малому мосту, потом по мосту Нотр‑Дам, раздумывая над тем, как она дотащит мешки до мастерской, если все‑таки найдет суржу.
Она снова забрела куда‑то не туда и вдруг наткнулась на толпу, которая показалась ей гигантской. Сколько там было людей? Тысяча? Нет, наверное, целых две. Встав на цыпочки, она поняла, что толпа еще больше, – тысячи три. Отчего же они собрались тут и на что глазели? Куда ее занесло? Она спросила об этом у одного из зевак.
– Ты на Гревской площади, парнишка, – ответил тот.
Жанна не осмелилась спросить, что привело сюда всех этих горожан. Потом она различила вдали языки пламени, поняла, что это огромный костер, над которым висел внушительных размеров котел. Что же это в нем варят, туда ведь целый бык влезет? Жанна посмотрела по сторонам. Из всех окон высовывались люди. Что же это – праздник? Рядом с котлом был сооружен помост, по которому неторопливо расхаживали какие‑то люди. Через некоторое время стражники расчистили в толпе проход для непонятной процессии. С превеликим трудом Жанне удалось протиснуться в первые ряды зевак. Лицом она уже ощущала жар от костра. Во главе процессии шли два стражника и судебный пристав в черном платье. За ними двигались трое босых мужчин в штанах и с веревками на шеях. Нет, на праздник все это было непохоже.
Вот все медленно взошли на помост. Жанна с ужасом поняла, что их скоро повесят! Она вздрогнула и решила без промедления уйти, но обнаружила, что не имеет возможности выбраться из толпы.
Ну да, их должны повесить. Интересно, зачем же тогда котел?
Человек в черном развернул свиток и принялся что‑то читать. За шумом толпы Жанна не могла ничего разобрать. И тут люди, давно поджидавшие на помосте, схватили одного из троих и швырнули в котел. Из него раздался дикий крик, потом рот бедняги залил кипяток.
Жанне стало не по себе. Толпа взревела. Второй осужденный отправился следом за первым. Снова короткий отчаянный крик. Из горла Жанны вырвался вопль. Если бы не стискивавшие ее со всех сторон люди, она не устояла бы на ногах.
К краю помоста подвели третьего. Бедняга упирался ногами что было сил, но после увесистого тумака и он отправился следом за теми двумя. Толпа снова одобрительно зашумела.
Жанна потеряла сознание. Какая‑то матрона подхватила ее.
– Гляди‑ка, этот слабак закатил глазки! Эй, паренек!
Добродушная пощечина привела Жанну в себя. Пошатываясь, она пробралась сквозь поредевшую толпу. Едва держась на ногах, Жанна прислонилась к первой попавшейся стене.
– За что их так? – спросила она стоявшего рядом кучера.