– Она не шлюшка.
– Ну если ей пришлось соврать, что ты в рок‑группе играешь, значит все‑таки шлюшка.
– Ну у тебя тоже вроде не все как по маслу?
– Я знаю. Не думаю, что когда‑нибудь еще увижу этого парня. Тоже мне огорчение.
– Не знаю, не знаю, – сказал я типа шепотом.
– Чего? – крикнула она.
– Не знаю, не знаю, – снова сказал я, на этот раз еще тише, и в этот самый момент мы с Гретхен стояли у бассейна, очень близко, очень близко, и пахло хлоркой и лосьоном для загара, и кто‑то где‑то курил траву – вон те парень с девчонкой на том краю бассейна, что ли, – и голубая ночь искрилась, и некоторые ребята полностью обнажились, и звезды отражались и текли по дну бассейна, и не знаю, я только сказал себе: На хуй. На хуй. Почему не сейчас? И мгновенно я задержал дыхание и схватил Гретхен за лицо обеими руками и поцеловал ее, вонзив язык ей в рот на одно короткое мгновение, и почувствовал ее зубы и жвачку и язык, и она ударила меня в солнечное сплетение, затем вытерла рот рукой и снова ударила меня и сказала: «Ты что блядь напился, что ли, тоже?», и я сказал: «Нет». Из меня все еще выходил воздух, и я посмотрел на нее, и она все еще вытирала лицо, а затем сказала: «Что ж, тогда прекрати блядь тупить».
ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ
Итак, у меня не было какой‑то особенной песни, так что я был в дерьме. Потому теперь, все что мне оставалось – коллекция песен. Но чтобы коллекция была безупречной, ты должен показать, как ты крут, как интересен, не раскрывая при этом того секрета, что по уши влюблен в человека, для которого записываешь эту кассету. Во всяком случае, так говорила Гретхен.
– Вся фишка в том, чтобы не быть как на ладони, – предупредила она, рисуя черным маркером на коробке ухмыляющийся череп, из глазных отверстий которого, размером с блюдца, выглядывали ножи. Мы сидели в ее комнате, работая над нашими кассетами. Я пытался сделать для нее еще одну, но все равно получалось что‑то чересчур сентиментальное, а она свою делала не для кого иного, как – вы уже догадались – Тони Дегана. Я наблюдал за ее работай и думал, сколько еще пройдет времени, прежде чем она закончит ее, подарит ему, и он в конце концов «испортит» Гретхен, в сексуальном смысле.
– В этом‑то и проблема, – сказал я, глядя на нее, и возбуждение приклеилось ко мне, как вонь. – Я как на ладони.
– Какие ты песни выбрал?
– Не знаю. Не могу ничего хорошего придумать.
– Давай посмотрим, что ты уже записал, – сказала она. «У каждой розы есть шипы»! «Дом, милый дом»! Да что блин с тобой? Да какой девчонке это дерьмо понравится?
– Не знаю. Не могу придумать подходящей песни без того, чтобы не пустить розовые слюни.
– Для кого ты это делаешь‑то? – спросила она, прищурившись.
– Для одной девчонки из школьного оркестра, – соврал я.
– Она что, шлюха?
– Нет, – сказал я. – Ей просто рок нравится.
– Вся фишка в том, чтобы показать ей, что ты крутой, и не быть каким‑нибудь блин слюнтяем. Тогда это получается как бы секрет, что она тебе нравится.
– Ну, Тони Деган все равно узнает, что нравится тебе, – сказал я.
– Вовсе нет, у меня свои методы.
– Какие это?
– Я записываю очень быстрые, очень громкие песни.
– И?
– И это не какая‑нибудь любовь‑морковь.
Гретхен нажала кнопку записи и начала новую песню, the Dead Kennedys, Holiday in Cambodia. У нее было несколько из London Callings, еще немного из раннего Black Flag – Wasted и так далее – и вся вторая часть Operation Ivy. Дверь комнаты распахнулась, и мы посмотрели на Ким, которая вошла, улыбаясь, в черной футболке «Misfits» и красной фланелевой юбке. Ее герпес еще не прошел, и она явно постаралась скрыть его большим количеством косметики. Она прыгнула на кровать и резко ущипнула Гретхен за бок.
– Вы готовы идти, придурки? – спросила Ким.
– Похоже на то. Как ты сюда так быстро добралась? – в свою очередь спросила Гретхен.
– Знаешь этого парня с ирокезом, Майка, ну который в кинотеатре работает в торговом центре? Он меня подбросил.
– Да ты что? Он классный? – спросила Гретхен.
– Ну да. Ну, не знаю, он вроде пидор. Правда он, ну, потерся о мою ногу.
– Кажется, он милый.
– Я думала, может, он в кино может меня пустить без билета и все такое, но он там типа просто подметает. Ну так что, вы готовы или как?
– Ага.
– Я, наверное, домой пойду, – сказал я. Я встал и натянул свою джинсовую куртку.
– А что с тобой такое, детка? – спросила Ким.
– Что‑то не хочется.
– Там Бобби и Тони ждут. Вы, ребята, можете посмотреть, как я отпизжу эту Лору, – сказала Ким.
– Зачем? Я думала, она нам нравится, – сказала Гретхен.
– Она мне нравилась, пока я не застала ее целующейся с этим говнюком Бобби.
– Я думал, вы, ребята, расстались и встречаетесь с другими и все такое, – сказал я.
– Ну да – в смысле, вроде как. Мы все еще вроде как встречаемся, но не разговариваем друг с другом. И я сказала Лоре, знаете, что мы с Бобби опять не разговариваем, и она такая типа: «Ну, ребята, вы должны поговорить. Все наладится» – а потом этот урод Бобби приходит и говорит мне, что он ее лапал в своем фургоне.
– Я думаю, вам двоим просто надо оставить друг друга в покое раз и навсегда, – сказала Гретхен, кивая, натягивая свои черные ботинки.
– Я бы так и сделала, если бы он не умел трахаться, но черт возьми... В смысле, знаешь, Бобби вроде как полный урод, но когда дело доходит до траха... я уже не знаю. Да, Тони Деган опять о тебе спрашивал.
Я снова уселся на пол, приготовившись слушать. Я стал перебирать записи Гретхен. Хотелось услышать, что скажет Ким, и какие, ну, у меня шансы, что ли.
– Он спрашивал обо мне? – спросила Гретхен шепотом.
– Да, спрашивал. Он сказал, что хочет снова тебя «увидеть». Как ты думаешь, что это может значить?
– Ну не знаю.
– Ты тут с ним обжималась по полной программе, на стоянке. А я‑то думала, что ты, как все эти бебиситтеры, типа «я ненавижу парней, я храню свою девственность для Гленна Данцига или Йена Маккеи» – и все такое дерьмо.
Я почувствовал, что сердце мое стало маленьким и съежилось, как птенец, которого бросили сгорать на солнце. Я повернулся и посмотрел на Гретхен, заливающуюся краской. Она так блин прелестно выглядела, краснея, что мне захотелось ударить кулаком в стену.
– Не знаю. Тони такой тихий, знаешь. Он очень нежный. Глядя на него, ни за что этого не скажешь, но он как ребенок. Он сказал мне, что иногда готовит для мамы, когда она устает, знаешь. Ну, не знаю в общем, не знаю.
– Ну и что? Что? Он же чудовищно сексуален.
– Не знаю. В смысле, он же, ну, он же расист. Это же полное дерьмо.
– Ну ты же ведь не черная, а? Какая тебе хрен разница?
– Нет, ну, в смысле...
– Какого тогда хрена? Он же прелесть, и он клевый, и он сказал, что втрескался в тебя. Я говорю, господи, Гретхен, я сама его выебу, если ты этого не сделаешь, придурочная.
– Наверное. Наверное, я типа боюсь.
– Господи, Гретхен, помнишь, ты была по‑настоящему жирной? Помнишь, по выходным ты сидела дома и делала домашнее задание? Помнишь? Я вот помню. Ты же была настоящей занудой. Теперь ты отлично выглядишь, и у тебя есть сексуальный парень, который влюблен в тебя по уши, а ты ведешь себя, как полная уродка. В чем блин проблема‑то?
– Ни в чем, – тихо сказала Гретхен.
– Прекрасно. Слушай, если там эта Лора, я надеру ее жирную задницу. И посмотрим, на чьей стороне будет Бобби. – Ким повернулась и уставилась на меня. – Ты идешь, Брайан?
– Не‑а, – сказал я. Я взял свою кассету и, надувшись, засунул ее в карман.
– Ладно, увидимся. Ну пошли уже.
После этого я прошел мимо дома Рода. Я даже не поднялся и не постучал в дверь. Я только постоял и прошелся вдоль дома, и прислушался, и кто‑то, может быть, папа Рода, слушал какой‑то громкий, буйный джаз, и надрывалась труба, а затем вдруг стало очень тихо, и я решил, что обязан что‑то сделать. Я не знал что, но что‑то должен был. Все что у меня было – это гребаная коллекция песен, тайно составленная для Гретхен, и я положил кассету на его окно с освещенными из комнаты красными занавесками и постучал, убегая, прежде чем он смог меня заметить.
На следующий день после школы я приехал во Дворец Йогурта, где работала Джессика, сестра Гретхен, и сказал:
– Мне кажется, я влюблен в твою сестру.
– Да брось ты.
– Я серьезно.
– Да брось ты.
– Я хочу составить для нее коллекцию, и мне нужно знать, какая у нее любимая песня. Так какая песня у нее самая любимая?
Джессика посмотрела на меня, сощурила глаза и нахмурилась.
– Мне кажется, ты ей не нравишься, – сказала она, перегибаясь через стойку, чтобы похлопать меня по руке.
– Это я уже знаю. Но я, ну, хочу пригласить ее на выпускной вечер. Что мне делать?
– О Брайан, – сказала она, снова похлопывая меня по руке. – Ты ведь и понятия не имеешь, да?
– Видимо, нет, – сказал я.
– Единственное, что ты можешь сделать – это капитулировать прямо сейчас, – сказала она, убирая руку.
Тем вечером я снова пошел к Роду за помощью.
– Что? Что тебе нужно? – спросил он, стоя на крыльце, мрачно хмурясь.
– Мне нужна твоя помощь, Род.
– Что еще? Ты не под кайфом, нет?
– Нет, не в этом дело, приятель, – сказал я.
– Что тогда?
– Мне нужна идеальная песня.
– Чего?
– Идеальная песня: мне нужна идеальная песня.
Если бы я смог выбрать для Гретхен верную песню, если бы мы смогли припарковаться у кладбища и я смог бы выключить фары и вставить нужную кассету, тогда, может быть, ну, может быть, у меня появился бы шанс. Но Роду тоже не удавалось придумать верную песню. Мы сидели в позе лотоса посреди его комнаты, и вокруг нас были повсюду разбросаны всевозможные пластинки и кассеты.
– Как насчет Come Sail Away? – спросил он.
– Не годится, это же песня для официальных школьных балов.
– А как насчет Surrender? – спросил он.
– Слишком быстрое. Надо что‑то поспокойнее.
– Как насчет чего‑нибудь типа Элтона Джона? – снова спросил он.
– Он же пидор. Я не могу включить с этой девчонкой пидорскую музыку.
– Ну я тогда не знаю, – сказал Род. – Это безнадежно.
– Брось, не говори так. Ты единственный, кто в этом дерьме разбирается.
– Я даже не понимаю, почему я стараюсь для тебя. Ты пытался обокрасть меня.
– Видишь ли, Род, когда ты говоришь такое вот дерьмо, ты похож на слюнтяя. Я собирался взять ту пластинку, чтобы вот это сделать, но ты отказался помочь мне, помнишь?
– Но ты ведь даже не разговариваешь со мной в школе, – сказал Род. – Из‑за этого я чувствую себя занудой.
– Господи, Род, ты и есть зануда. Ты сидишь один за столом в углу. Ты все время носишь этот красный свитер. Ты все время как будто хандришь, приятель.
– Я больше не хочу помогать тебе с этим, – сказал он.
– Я больше не хочу помогать тебе с этим, – повторил я, передразнивая его. – Прекрасно, но когда тебе стукнет типа восемнадцать и ты все еще будешь типа тусоваться в своей комнате, так никого и не трахнув, не приходи ко мне жаловаться, ладно? Я просто пытаюсь тебе помочь.
– Конечно, – сказал он.
– Род, я тоже не хочу, чтобы ты был занудой, приятель. Я не против тусоваться с тобой в школе, но ты же такой понурый.
– Я стараюсь не быть понурым.
– Но ты понурый. Слушай, Род, здесь нужен очень точный выстрел. Ты должен помочь мне с этой песней.
– Как когда ты пытался стащить пластинку у папы?
– Господи, да чего ты все время это поминаешь? – спросил я.
– Это типа наша любимая пластинка. Просто хочу, чтобы ты знал.
– Ты какой‑то пидор. Тебе сколько лет, приятель? Ты говоришь блин, как ребенок.
– О, это потому, что я не крутой и не ругаюсь, чтобы показать это? Блядь это, на хуй то.
– Я знал, что не стоит тратить на тебя время, – сказал я и поднялся. Он протянул руку, делая мне знак остаться.
– Подожди минутку, только минутку. Как насчет инструменталки?
– Чего?
– Это сделает тебя крутым. Такая песня, знаешь, без слов, знаешь, как будто вы в кино или что‑то в этом роде.
– Инструменталка?
– Ага.
– Ну и что ты задумал?
ТРИДЦАТЬ
В дальнем углу на стоянке «Хонтед Трейлз» в фургоне Бобби сидели мы – Тони Деган, Бобби Б. и я – и делили сорокадолларовый пакетик с травкой. Играл Aerosmith, Sweet Emotion, и я надеялся увидеть Гретхен, потому что в кармане у меня была новая, улучшенная Родом, версия моей коллекции, и я только ждал подходящего случая, чтобы вручить ей кассету, а она все не шла, и Бобби спросил, не хочу ли я освежиться в его фургоне. Песня, которую мы с Родом в конце концов выбрали, была Sleepwalk, такая песня из 50‑х, Санто и Джонни, и я думал о ней, когда Тони Деган заговорил со мной.
– Ты тихоня, а, Брайан Освальд?
– Наверное, – сказал я.
– Ты где живешь?
– Эвергрин‑парк, – сказал я.
– Да, я тоже, – сказал он. – Ты в последнее время не наблюдал ниггеров в округе?
– Не‑а.
– А я да. Тусовались там, в парке, – сказал он.
– А, – сказал я.
– Черные, приятель, они ведь живут блядь, как животные.
– Правда? – спросил Бобби.
– Они живут блядь, как животные, и что самое страшное – они живут прямо рядом с тобой. Только недавно трое из них играли в баскетбол в Эвергрин‑парк, как будто им там принадлежит все, прыгая, срывая сетки. Не потерплю этого дерьма. Это блядь наш район. Отец мой не для того свою задницу всю жизнь надрывал, чтобы кучка каких‑то ниггеров тут поселилась и стала продавать свой чертов крэк и рожать своих чертовых детей и ломиться по ночам в мой чертов дом. Только неделю назад кто‑то спер велосипед моего братишки. Мой отец блядь заплатил за него, у него пособия ведь нет никакого. В общем, меня это дерьмо достало. Пойду сегодня вечером в парк, и если там эти ниггеры околачиваются, убедительно их отделаю, чтоб поняли, что лучше бы им на хуй свалить. И на хуй не показываться в Эвергрине.
– А как насчет копов? – спросил Бобби, прищуриваясь.
– Копы тоже от них не в восторге. Я знаю, что они на моей стороне, но у них связаны руки. Так что это между нами, договорились?
– Договорились, – сказал Бобби.
– А как насчет тебя, Брайан?
– Не думаю, Тони.
Я стал открывать дверь фургона, и Тони тут же выскочил, и когда я выбрался, то повернулся и наткнулся на Гретхен. Она стояла, оперевшись на «шевроле эль камино», припаркованный поблизости. Я улыбнулся и подумал, не стояла ли она там все это время в ожидании. Прежде чем я успел что‑нибудь сказать, Тони Деган уже вовсю ей улыбался, и она улыбалась в ответ, и я почувствовал, как вес кассеты в моем кармане начинает стремиться к нулю, полностью исчезая, прямо вот так.
– Здравствуй, – сказал я.
– Привет, – сказала она, все еще глядя на Тони.
– Приветики, – сказал Тони с легкой наркоманской ухмылкой.
– Ты там был с какой‑нибудь девчонкой? – спросила его Гретхен, полу‑улыбаясь, полухмурясь.
– Я с девчонками не тусуюсь, – сказал Тони. – От них с ума можно сойти, – засмеялся он. – И что, вот так вот ты здороваешься?
– Привет.
– Привет. Ты пришла увидеться со мной? – спросил Тони, подмигивая, а затем медленно, очень нежно взял ее за руку. Гретхен замерла. Он держал ее за руку и улыбался, пробегая пальцами по серебряным кольцам. От этого меня чуть не стошнило, но я не хотел уходить. Не знаю почему, но я хотел увидеть, как это все случится.
– Вовсе нет. Ну, я пришла с Ким. Она снова ищет эту Лору. По всей видимости, Лора обозвала ее трансвеститом.
– Лора уже свалила. Она на Бобби глаз положила.
– Ким знает. Она говорит, что надерет ей задницу, если увидит ее поблизости.
– Да? А вы жесткие девчонки, а? – засмеялся он.
– Ким да. А я – я так, за ней увязываюсь.
– Хочешь свалить? Покататься на фургоне Бобби? – спросил Тони, и я почувствовал, как пылает мое лицо. Я собирался просто стоять и наблюдать за всем этим. Я не собирался говорить ни слова. Почему? Потому что какое это имело значение? Какое это все вообще имело значение?
– Кто, я? – спросила Гретхен, широко улыбаясь.
– Да, ты. Хочешь куда‑нибудь сходить?
– Ну не знаю, – она посмотрела на свои ботинки.
– О, да ты ломаешься, а? Ладно, что если мы пойдем перекусим где‑нибудь, только я и ты? Как это тебе? – он переплел свои пальцы с ее и сжал ей руку.
– Типа в настоящий ресторан? Со столиками и все такое? – спросила она.
– Типа чего?
– Ну не знаю. «Дюкс»?
– Автомобильный? Там нет никаких столиков, – сказал он, улыбаясь.
– Это ничего.
– Значит договорились. У меня только десять баксов, так что не заказывай там лобстеров или еще что‑нибудь такое.
– Ладно.
– Ладно. Никуда не уходи, я только возьму у Бобби ключи. – Тони отпустил ее руку и широким шагом направился назад, на угол стоянки, где курил Бобби Б.
– Хорошо, Тони, – вздохнула она кивая, стоя рядом со мной и меня не замечая. Кассета в кармане моей рубашки распалась на молекулы. «Хорошо, Тони».
ТРИДЦАТЬ ОДИН
Офигенные песни про дьявола, чтобы слушать, пока вонзаешь оружие в кого‑нибудь, типа, не знаю, Тони блядь Дегана, предлагая сатане его душу.
1. Twist of Cain (Danzig)
2. Черная магия / Black Magic (Slayer)
3. Иисус‑Спаситель / Jesus Saves (Slayer)
4. Число зверя / Number of the Beast (Iron Maiden)
5. Ори на дьявола / Shout at the Devil (Mötley Crüe)
6. Хелтер Скелтер / Helter Skelter (Beatles)
7. Дети зверя / Children of the Beast (Mötley Crüe)
8. Южные небеса / South of Heaven (Slayer)
9. Прыгни в огонь / Jump in the Fire (Metallica)
10. Мистер Кроули / Mr.Crowley (Ozzy)
11. Душа в огне / Soul on Fire (Danzig)
12. Позади кривого креста / Behind the Crooked Cross (Slayer)
13. Антихрист/ The Anti‑Christ (снова блин Slayer)
ТРИДЦАТЬ ДВА
О'кей, иногда смеха ради Ким и Гретхен вели все эти разговорчики, пока я сидел на заднем сиденье, и они из кожи вон лезли, только бы надо мной поиздеваться. После школы мы разъезжали по окрестностям, убивая время, если Ким не надо было на работу, и они сидели впереди, а я сзади, и вели эти свои разговорчики и насмехались над тем, какой я придурок, а я просто сидел и все это кушал. Почему? Потому что, ну, вы уже знаете, почему.
– Эй, Брайан, ты знаешь, что если ладонь у человека больше, чем лицо, значит у него рак? – и я подносил ладонь к лицу, чтобы измерить, и – БАЦ! – Ким хлопала меня по руке, и получалось, что я сам себе давал пощечину.
Или вообще откровенные оскорбления:
– Эй, Брайан, – говорила Ким. – Ты слышал, что в Германии делают такие машины, чтобы сексом с ними заниматься. Дрочильные машины?
– И?
– И вот. Наконец‑то ты сможешь потрахаться, – смеялась она. – Понял? Ты же у нас девственник. И тебе, чтоб потрахаться, понадобится машина. – И она сильно пихнула меня ногой и, фыркнув, засмеялась.
– Пошла бы ты, шлюха, пососала, – сказал я.
– В общем так, – сказала Ким, поворачиваясь к Гретхен. – Я слышала, кто‑то с кем‑то в чьем‑то фургоне делал какие‑то гадости.
– Чего? – спросила Гретхен.
– Я слышала, кто‑то с кем‑то в чьем‑то фургоне делал какие‑то гадости.
– Не знаю, не знаю, – прошептала Гретхен.
– Бобби сказал, что он дал Тони ключи и вы двое испарились. Ну, что ты скажешь в свою защиту?
– Ничего. Не знаю.
– Ты становишься настоящей гребаной шлюхой.
– Нет. Никто... ну, никто на меня не смотрит так, как он.
– Чего?
– Больше никто так на меня не смотрит. Как будто хочет... ну не знаю, сорвать с меня одежду, что ли.
– Слушай, тебе надо как‑нибудь пойти потусоваться в этот чертов «Замок Аладдина», знаешь, галерея видеоигр в торговом центре? Я должна была там встретиться с Бобби, и он, блин, как обычно, опаздывал, так что я там была одна‑единственная девчонка, и можно было подумать, что я Хизер Локлир какая‑нибудь – гребаные зануды.
– Он даже ничего не сказал. Он только посмотрел на меня, понимаешь. Так внимательно посмотрел, как в кино. Потом подошел и положил руку мне на лицо, вот так, – Гретхен нежно поднесла ладонь к щеке Ким. – А потом сказал: «Хочешь пойти куда‑нибудь?», и я сказала: «Хорошо».
– Ты лучше будь начеку. Сама знаешь. Может, он просто хочет попользоваться твоей маленькой сладкой пизденкой.
Гретхен нервно распрямилась на жестком пластиком сиденье.
– Зачем? Зачем ты это сказала?
– Что?
– Вот что ты только что сказала? Ты зачем это сказала?
– Что? Я ничего не говорила. Я так – стебалась, – сказала Ким.
– Что ты сказала по поводу того, что он использует меня? Как ты могла сказать такое?
– Ну не знаю. Ну сказала, я же просто стебалась.
– Что? Что он использует меня, потому что я ему действительно нравлюсь?
– Нет, я имела в виду, что он, ну, пытался тебя...
– Ты не знаешь, что это такое, Ким. Не знаешь.
– Ну и черт с тобой. Снова здоро́во, – Ким опустила назад спинку сиденья и закатила глаза.
– Нет, это с тобой черт. Ты никогда не была жирной. Ты не знаешь, каково это. Парни ни за что не заговорят со мной, если только, знаешь, тебя нет случайно поблизости, знаешь, чтобы выяснить, есть у тебя кто‑нибудь или нет, и попробовать трахнуть тебя или хоть как. Ты даже понятия не имеешь. Ты ни разу в жизни не чувствовала себя уродиной.
– Какого хуя? Я знаю, что это такое. Парни меня боятся!
– Ну это только потому, что тебе этого хочется. В смысле, тебе нравится, что парни боятся тебя. В смысле, я блин не просила, знаешь, чтоб меня рожали пятидесятого размера. На хуй. Не в этом дело даже. Так будет всегда, даже лет через сто так будет. Люди не любят уродливых людей. Это типа последний настоящий предрассудок.
– Да, уродливых и еще черных.
– Ну не знаю. Ты понимаешь, что я имею в виду, – сказала Гретхен.
– Все парни – гребаные придурки. Им только и хочется, что выебать кого‑нибудь. Знаешь этого Майка, из торгового центра, с ирокезом? Он мне не звонит больше.
– Потому что под юбку тебе залез?
– Откуда мне знать блин. В смысле, блин, он же даже не крутой. Он такой типа увалень, понимаешь. Он даже не панк, только одевается так. Комиксы любит и всякое такое дерьмо. Я к чему – единственное, что есть в нем хорошего – так это его тачка. И это типа такая замена всему.
– У Бобби есть фургон, – сказала Гретхен.
– Но Бобби – полная задница. В смысле, он сказал этой чертовой Лоре, что она «девушка его мечты». Ты можешь в это поверить? Я же была первая женщина, которая, блядь, у него отсосала!
– Ну, она тоже, наверное, у него отсосала.
– Иногда мне хочется, чтобы на свете не существовало этих сраных парней, серьезно. Задницы сраные. Кроме тебя, Брайан, – сказала она, а потом, – нет, нет, включая тебя.
– Помнишь, мы как‑то всем говорили, что прилетели из космоса? С планеты Нав‑о‑нод? – спросила Гретхен.
– Потому что Нав‑о‑нод – это Джон Донован наоборот, – сказала Ким.
– Я так была влюблена в Джона Донована.
– И я. Он теперь на «эль камино» разъезжает – говнюк.
Обе девчонки застонали, сморщившись. Я тоже засмеялся, вспомнив Джона Донована, высокого красивого блондина с густой тщательно уложенной шевелюрой, похожего на ведущего какой‑нибудь телевикторины.
– Как тебя звали? – спросила Гретхен.
– Занаду. Как в песне Оливии Ньютон Джон.
– Слушай, так вот что нас погубило. Когда ты рассказала об этом миссис Пинчи в седьмом классе, она уже не могла воспринимать нас серьезно.
– А то, я же старалась. А как тебя звали?
– Я была Королева Фей, – с улыбкой сказала Гретхен.
– Вообще чушь какая‑то.
– Знаю. В этом‑то и была вся крутизна.
– Наверное.
– Помнишь, как мы Брайана до усрачки напугали?
Я выпрямился и просунул голову вперед.
– Что? Что вы там обо мне сказали?
– Помнишь, мы сказали тебе, что на нашей планете нет мужчин и что мы собираемся плодиться от тебя, чтобы продолжить наш род? – спросила Гретхен.
– Чувак, ты выбежал из комнаты и упал с лестницы. Я думала, ты сблюешь, – сказала Ким.
– Да уж, – сказал я. – Это было охуительно.
– Эй, Брайан, – спросила Ким. – Ты все еще сраный девственник?
– Он собирается вечно быть девственником. Даже если потеряет невинность, – ответила за меня Гретхен.
– Ты уверен, что ты не... ну, не пидор? – спросила Ким.
– Я не пидор, – сказал я.
– Он не пидор, – снова ответила Гретхен. – Он просто типа «Я буду жить у мамы в подвале и работать дворником всю оставшуюся жизнь».
– Черт, я же однажды застала Брайана, когда он мне поцелуйчики посылал, – сказала Ким. – Ты помнишь? – спросила она меня.
– Чего? Когда это? – спросил я.
– Пару лет назад, летом, классе в восьмом, когда мы палатки поставили у Гретхен во дворе. Помнишь, когда была вечеринка математической команды? – она повернулась к Гретхен и улыбнулась, – и твоя мама приготовила нам поп‑корн и хот‑доги, и твой папа пытался рассказывать нам всякие страшилки, и у него была расстегнута ширинка?
– Да, – сказала Гретхен с улыбкой.
– Ну, я проснулась посреди ночи и увидела, как Брайан уставился на меня и воображает, будто меня целует.
– Не было такого, – сказал я.
– И что ты ему сказала? – спросила Гретхен.
– Я сказала: хватить пошлить, урод.
– А он что? – спросила Гретхен.
– Он сказал, что просто тренируется. Он сказал, что в один прекрасный день я все осознаю и захочу с ним целоваться.
– Не было блин такого никогда, – снова сказал я. С минуту было тихо, и затем заговорила Гретхен.
– Лучше бы мы так и остались детьми. Черт.
– Да. Но блин, когда я думаю о Бобби и о его члене, я ни за что не хочу снова становиться ребенком.
– Наверное. Тебе это, наверное, проще. Но разве хоть иногда тебе не хочется снова стать маленькой?
– Нет, это был отстой. Я хочу быть сама по себе как можно скорее. И ты тоже. В смысле, надо же когда‑нибудь вырасти, правда? Слушай, пока ты меня не высадила, можно я твою домашку по геометрии возьму?
– Да, я как раз все сделала, – Ким залезла в сумку к Гретхен, пошарила там и вытащила тетрадку по геометрии.
– Утром верну, ладно? – спросила она.
Мы подъехали к торговому центру «Чикаго ридж», прямо ко входу с кафешками, в одной из которых Ким работала, и она выскочила. «Увидимся», – сказала она Гретхен, затем повернулась ко мне и прижалась своей роскошной грудью к оконному стеклу. «Пока, любовничек», – сказала она, пыхтя и смеясь, выплюнула жвачку и исчезла за тяжелыми стеклянными дверьми.
– Ты пересядешь вперед? – спросила Гретхен.
– Нет, если ты будешь надо мной издеваться, – сказал я.
– Ну и сиди сзади, педик, – сказала она и со смехом завела машину.
ТРИДЦАТЬ ТРИ
После обеда мы с Гретхен по прежнему катались туда‑сюда мимо дома Стейси Бенсен, не знаю, почему. Может, чтобы убить время, или потому что Гретхен все еще чувствовала себя виноватой за то, что разукрасила ей лицо, или наоборот, чтобы помучить ее – серьезно, не знаю. Было около половины четвертого, сразу после школы, и, проехав мимо три или четыре раза, Гретхен в результате припарковала машину и вышла. Я последовал за ней, понятия не имея, какого черта она затеяла. Гретхен подошла к цементному крыльцу и позвонила, и я удивленно посмотрел на нее и спросил: «Ты чего делаешь?», и Гретхен только пожала плечами да сдунула с лица упавшие пряди.
Вот так вот просто Стейси открыла дверь, все еще в школьной форме, идеально облегающей ее стройное тело, и в розовом свитере, волосы ее были убраны в конский хвост. Облокотившись на косяк, она пила диетическую колу, и не будь ее глаза все еще черно‑синими, а нос в белой марлевой повязке, она бы наверняка выглядела что надо. Стейси курила, элегантно выпуская дым из уголка губ, и я подумал, что теперь вижу – взгляд, побитый, как и ее лицо, и убежденность в том, что она всегда будет лучше нас, вопреки всему. Наверное.
– Да? – сказала Стейси. – Брайан Освальд? Вы чего, ребята, хотите?
– Так вот где ты живешь, – сказала Гретхен, заглядывая в огромную прихожую, всю в серебре и зеркалах. Я подумал, что вопрос, в общем, странноватый, учитывая, сколько раз мы тут уже были.
– Да, – сказала Стейси, выдыхая дым.
– Мило, – сказала Гретхен.
– Да, очень, – сказал я и решил, что на этом мои попытки поговорить со Стейси Бенсен окончены.
– Да. Полагаю, здесь недурно, – сказала она. – Я видела, как вы вчера проезжали мимо. Чего вам надо?