– Мой эльф атакует Злого Орка! – объявил рыжий очкарик, выкатывая горсть кубиков.
– Мой вор присоединяется к схватке! – выкрикнул другой придурок, хлопнув ладонью по деревянной столешнице. Боже милосердный, подумал я, да эти парни еще большие зануды, чем я.
Питер Трейси сидел во главе стола, на нем было что‑то вроде черной мантии – да‑да, черная блин мантия – причем с капюшоном, и он изображал Повелителя темниц: главного зануду, который ведет всю эту гребаную игру.
– О, но это ловушка! – сказал Питер со змеиной улыбкой, – ибо Орк этот – не Орк вовсе, а метаморфирующий демон!
Зануды задержали дыхание, возбужденные и потрясенные, и наконец один из них, пухлый и потный, подался вперед и произнес с заунывно‑театральными интонациями: «Мой волшебник заклинает истины! Мы увидим, насколько могущественный враг этот метаморфирующий демон!»
– Ах, господа, – сказал Питер, поднимая голову и кивая в нашу сторону. – Кажется, у нас гости.
– Кто эти зловещие незнакомцы? – спросил толстяк, все с теми же заунывными нотками в голосе.
– Быть может, это дружественные путники! – крикнул рыжий.
– Быть может, это метаморфирующие демоны! – ответил толстяк.
– Ладно, без разницы, – сказал Майк, начиная нервничать. – Мы вам принесли, о'кей?
– Ах да. Но, быть может, для начала ты хотел бы воскресить своего персонажа, Гастона Рейнджера? Пару раундов погони за Орками? – спросил Питер Майка, пододвигая свободный стул к столу.
– Спасибо, не надо, – сказал Майк. – Нам есть чем заняться, вообще‑то.
– Итак, – шепотом спросил Питер. – У вас с собой? Все?
– Да, – сказал Майк. – Но зачем вам столько?
– Ну, мы все хотим попробовать, – сказал Питер.
– Мы тут спорили о том, сколько вообще нужно. Может быть, ты знаешь? – спросил парень в гигантских очках, поднимая руку.
|
|
– Сколько нужно? Чтобы кайфануть? Ну, – сказал Майк, кивая и глядя на свой бумажный пакет для завтраков. – Этого должно всем хватить.
– Круто, – сказал зануда в очках, опуская руку.
– Кому платить? – спросил Питер, открывая большой металлический ларец, стоящий в центре стола.
– Мм, мне, видимо, – сказал Майк. Питер встал, отсчитал пятьдесят долларов – по десятке с каждого – и вручил Майку.
– На этом, я полагаю, мы завершили сделку, доблестный Рейнджер, – сказал Питер, натягивая капюшон обратно на голову. Он положил бумажный пакет, полный травы, но по большей части орегано, в ларец и повернул в замке маленький золотой ключ. – Теперь мы должны отпраздновать! – объявил Питер, хлопая в ладоши, как средневековый трактирщик. – Мать! – крикнул он. – Наши кубки, прошу!
Через секунду миссис Трейси принесла большой серебряный поднос, на котором стояли коллекционные бокалы с героями Звездных войн, у меня были такие в детстве, из «Бургер кинга», что ли. Не уверен. У каждого из зануд, по всей видимости, был свой особенный бокал, и каждый из бокалов был наполнен разными напитками: для толстяка – молоко в бокале с Дартом Вейдером, для рыжего – апельсиновый сок, украшенный ликом принцессы Лейи. Питер потянулся и взял последний бокал, объявляя: «И Чуабакка, старый друг, я верю, что ты за меня!»
– Все выше! – в унисон прокричали зануды, поднимая бокалы и чокаясь.
– Простите, мальчики, я не знала, что вы зайдете, а то я принесла бы вам что‑нибудь. Майкл, там, кажется, есть стакан «Империя наносит ответный удар», с твоим именем.
|
|
– Нет, я в порядке, миссис Трейси, – сказал он. – А это ничего, если я воспользуюсь уборной?
– Ну конечно, Майкл. Ты помнишь, где это, дорогой?
– Да, мэм, – сказал он, встал и исчез в коридоре.
Я стоял посреди комнаты и смотрел на зануд, сидящих за столом, и думал, как близок я был еще недавно к тому, чтобы стать таким же, как они: нелепым, несчастным, неприспособленным к жизни, вечным девственником. И все же было в них что‑то забавное, как будто они знали, что делают что‑то такое, заведомо нелепое, но им наплевать. В смысле, на Питере Трейси была эта гребаная друидская мантия, а ему было наплевать. В этом было что‑то такое, не знаю, смелое – не беспокоиться блин о том, что о тебе подумают. И все они были вась‑вась, у них была своя маленькая компания, со своими маленькими правилами и манерой говорить и все такое. В этом смысле это было даже круто. Я сел на место Майка, и очкарик наклонился в мою сторону и спросил:
– Ты играешь в РИ?
– Хмм, не знаю, что это, – сказал я.
– Ну знаешь, ролевые игры? Играешь в них?
– Не то что бы, – сказал я.
– Жалко, – сказал он, как будто ему было меня жаль, и дыхание его было горячее и пахло молоком. – Это классный способ знакомиться с людьми.
– Еще бы, – сказал я.
– На прошлой неделе Брюс привел свою девушку, – очкарик указал на высокого, тихого парня в углу стола, который улыбнулся мне и кивнул.
– У вас ребята и девушки есть? – спросил я.
– Ну, только у Брюса. Но, хм, для этого нам и нужны эти... волшебные ингредиенты.
– Чего‑чего?
|
|
– Наркотики, – сказал мальчик, указывая подбородком на ларец посреди стола. – Сегодня мистер и миссис Трейси уходят на весь вечер на свадьбу. У нас тут намечается вечеринка, – сказал он таинственным голосом, как будто я никогда прежде о вечеринках не слыхивал.
– Ну удачи вам, – сказал я.
– Я бы пригласил тебя, но мы не хотим разрушать гендерный баланс. Все очень точно скоординировано.
– Еще бы, – сказал я. Майк появился в коридоре и подозвал меня жестом.
– Все, пошли, – сказал он, яростно мне подмигивая.
– Да расслабься ты, – ответил я.
– Нет, нам пора валить. У меня еще дела, ясно тебе?
– Успокойся.
Майк сгреб меня за шкирку и выпихнул в коридор к входной двери. «Ладно, ладно, идем». Он схватил свою куртку, затем мою, бросил ее мне, открыл дверь, помахал миссис Трейси, которая оттирала на кухне сковородку, пробормотал: «Увидимся, миссис Трейси», и вытолкал меня на крыльцо.
– Что? Что за хрень? – спросил я. – Чуваки эти довольно прикольные, – сказал я, но Майк продолжал тащить меня за воротник еще полквартала. Потом остановился и захохотал, а затем задрал футболку. Между трусами и брюками у него было засунуто красное клеенчатое портмоне, типа женского кошелька.
– Чувак, ты спер кошелек у его мамы? – спросил я.
Он кивнул, кашлянул и подмигнул.
– Он лежал прямо у двери. Я заметил его, когда пошел в ванную.
– Сколько там? – спросил я. Он щелкнул замочком и заглянул внутрь, и глаза его округлились.
– Похоже, сотня баксов или около того. Плюс полтинник.
– Да мы живем!
– Не мы, а я, – сказал он.
– Да иди ты.
– Шучу‑шучу.
– Что собираешься с этим делать? – спросил я. Он посмотрел на меня, вытер нос и сказал:
– Пошли в торговый центр. Есть идея.
Итак, у нас было сто пятьдесят долларов и весь вечер субботы, и вот что мы придумали: Майк купил Эрин Макдугал такую штуку на шею, которая на самом деле две штуки, с серебряным сердечком, которое разламывается надвое, одна половинка – парню, вторая – девчонке, и выгравировал на ней надпись и всякую такую хрень, и стоило это блин целых шестьдесят баксов. Плюс двадцать пять за гравировку, так что на самом деле на этот тупой подарок ушло восемьдесят пять, и написано там было «Майк и Эрин, в такой чудесный 1991 год», что, на мой взгляд, вообще на хрен не имело никакого смысла, но надежды отговорить его не было никакой, так что я помалкивал в тряпочку.
Я пошел в магазин под названием «Слон и канарейка», где продавалась безумная, дурацкая бижутерия и солнечные очки, и всякая такая девчачья хрень, в этом магазине я чуть однажды не проколол себе ухо, но в последний момент прибздел.
– Что ты тут собираешься покупать? Здесь же сплошные пластиковые браслеты, дерьмо.
– Вот это, – сказал я. – Вот это для нее.
В углу магазина сгрудились мягкие игрушки – мишки, собачки, кролики, котята, тигрята – и типа всякие леденцы и браслеты, и разное такое дерьмо, которое в магазине могут засунуть в суперпрочный воздушный шарик, знаете, такой вот подарок: мягкая игрушка с типа конфетой или там я не знаю, но внутри воздушного шарика. По‑моему, охренительно гениально.
– Чувак, ты что, подаришь ей воздушный шарик? – спросил Майк
– Вроде как зверушка внутри шарика.
– За шестьдесят баксов?
– На целый месяц хватит!
– Чувак, это самая тупая идея на свете.
– Нет, чувак, – сказал я. – Подарить какой‑то девчонке, с которой ты и трех недель не встречаешься, серебряную блин цепочку с гравировкой – вот это самая тупая идея на свете.
– Да это шик! – сказал он.
– Нет, совсем нет. Это ее вырубит.
– И как же это ее вырубит? – спросил он.
– Это же как руку предложить. И сердце. Мой подарок забавный. Дурацкий такой.
– Дурацкий, это точно, – сказал он.
– Мм, продавщица, – сказал я пятнадцатилетней блондинке с излишком косметики, скучающей за стойкой. – Я хочу животное в воздушном шарике. Можете мне помочь?
Она щелкнула жвачкой и кивнула.
– Какое животное?
– Ну не знаю. Какое животное, Майк? – спросил я.
– Только не собаку. У нее собака сбежала в детстве, и она сильно переживала.
– Ладно, собаку не надо, – сказал я. – Как насчет... как насчет медведя? – спросил я.
Девчонка за стойкой округлила глаза.
– Все медведей берут, – сказал она, беря с полки белого мишку.
– Хорошо, хорошо, как насчет тигра?
– Тигра? – спросил Майк.
– Да, я подарю ей тигра. В шарике. Заплати девушке, – сказал я Майку. Он кивнул и вытащил из кармана остаток нашей добычи.
– Почему тигра‑то блин?
– Ну не знаю, – сказал я. – Нравятся мне тигры. Прикольно ведь, правда? Прикольно? – спросил я девушку, которая надувала гигантский красный шарик. Она поглядела через плечо и грустно кивнула.
– Я бы не отказалась, – сказала она. – Я молюсь Богу, чтобы кто‑нибудь сделал такое для меня, просто ни ради чего. Вот так и узнаешь, что встречаешься с хорошим парнем. Они делают такие вещи ни ради чего, – сказала она, и я пихнул Майка локтем в бок, усмехаясь.
Хотите верьте, хотите нет, но с этой цепочкой и гравировкой «Майк и Эрин, в такой чудесный 1991 год» все прошло как по маслу. Эрин Макдугал просто влюбилась в нее, в смысле, просто влюбилась. Она запрыгнула Майку на колени и попросила помочь застегнуть ее на шее, и то же сделала с его половинкой, и они вдвоем возились на диване и целовались, и Эрин Макдугал хихикала и говорила: «Какая прелесть, какая прелесть».
Что ж, потом встал я и полез в белый бумажный пакет, и сказал Дори закрыть глаза, что она и сделала, но потом стала подсматривать, и я остановился, а она вздохнула и отвернулась лицом к дивану, и я вытащил большой воздушный шар и подмигнул Майку, который покачал головой, и Эрин Макдугал смотрела на меня, как на сумасшедшего, должно быть думая: Что это еще за штука? Но мне было все равно, потому что, ну, я знал, что это прикольно. Я знал, что это нелепо и глупо, но мне было все равно, потому что это был я, наверное, и мне правда нравилась эта девчонка, и я хотел с ней быть самим собой, что ли. В общем, в конце концов я вытащил большой красный шарик и сказал: «Можно», и она открыла глаза и посмотрела на шарик, потом на меня, потом снова на шарик.
– Это тигр, – сказал я. – В шарике.
Дори снова уставилась на него и улыбнулась, и я не мог сказать, притворяется она или нет, но потом она подошла и поцеловала меня в щеку, и сказала:
– Мне очень нравятся тигры.
– Правда? – спросил я.
– Ага, – сказала она. – В смысле, не то чтобы я их собирала, или что, но они мне правда нравятся.
– И мне, – сказал я и поцеловал ее. – Это ведь не глупо, правда?
– Нет, мне правда нравится. Прикольно, – сказала она. – Это, ну, так на тебя похоже.
– Я подумал, ну, ты же не носишь украшения, так что, ну вот, – сказал я. – Я не хотел этого, знаешь, «Давай дружить» и все такое.
– Мне нравится, правда, нравится, – сказала она, обвивая мою шею руками.
– Ну хорошо, – сказал я. Мы сели на диван, тигр в шарике на коленях Дори.
– Эй, – сказала она.
– Да?
– У меня есть секрет.
– Правда? – спросил я.
– Правда, – сказала она.
Она придвинулась ближе ко мне и поднесла губы к моему уху, и произнесла слова, слова, которые должны были изменить мою жизнь, бесповоротно:
– У меня дома никого нет.
– Правда, – переспросил я, выпрямляясь и улыбаясь.
– Правда, – повторила она, подмигивая.
– И?
– И у меня дома никого нет, – снова сказала она, и мы поднялись и побежали, вдвоем, рука в руке.
ДВЕНАДЦАТЬ
Я никогда раньше не бывал в комнате Дори, не говоря уже об остальном доме. Меня пускали не дальше крыльца, вот, собственно, и все. Комната Дори была вся белая, с красным ковром, и все в ней было такое чистое, на стене висел плакат с Дэвидом Боуи, затягивающимся сигаретой, а на узкой кровати лежали подушечки в форме сердец, что, признаться, меня удивило.
– Итак? – сказала она, вроде как нервничая. – Вот собственно. Это моя комната. Что думаешь?
– Мило, – сказал я.
– Точно.
– Правда.
– Ну и? – сказала она, вроде как хлопая в ладоши.
– Ну и, – сказал я, и мы начали целоваться и обниматься, падая на кровать. В одно мгновение коричневая рубашка Дори оказалась расстегнута, мой свитер стянут, ее блестящие черные ботинки на полу, мои штаны спущены, ее джинсы сняты, ее носки стянуты, ее волосы у меня на лице, ее рот у моего подбородка, ее коричневый атласный лифчик расстегнут, мои штанины опущены на ботинки, ее руки стягивают с меня футболку через голову. Мы быстро нырнули под бежевое покрывало, она помахала в воздухе белыми трусиками, бросила их на пол и засмеялась. Я касался ее кожи, такой гладкой, такой ароматной, и почему‑то она покрылась пупырышками от холода, и я, вроде как неловко, стянул с себя трусы и сбросил их с кровати и затем, внезапно вспомнив, сел прямо и полез в карман штанов за резинкой, которую как‑то дал мне Майк.
Вернемся:
Майк на стоянке у аптеки «Оско Драг», облокотившись на детскую карусель, прикуривая сигарету, достает из заднего кармана кошелек, открывает его, вынимает завернутый в фольгу презерватив и говорит: «Без него ни шагу. Ты же не хочешь вдруг оказаться папочкой, правда?»
– Правда, – говорю я.
– В общем, покупай новый раз в месяц, – говорит он. – А то мало ли что.
– А то мало ли что, – повторяю я.
– Держи, – говорит он.
Затем:
Майк сидит на буром диване в своем подвале в белом несвежем белье, крутит косяк, время от времени оглядывает маленькую комнату, качает головой, улыбается. Говорит «Придется тебе вернуть мне ту резинку», и подмигивает мне, потому что в спальне его ждет Эрин Макдугал, и я, открыв кошелек, вручаю его ему и еще улыбаюсь.
Затем:
Майк как сумасшедший вылетает из «Оско Драг», на бегу хватает меня за руку, набирает скорость – через стоянку, через железнодорожные пути, через забор, на кладбище, я едва дышу, сердце в ушах, он достает из‑под джинсовой куртки новенькую упаковку презервативов, вручает мне несколько, говорит: «С ребрышками», и задыхаясь: «знаешь, чтоб ей было приятно».
– Ага, – говорю я, сгибаясь, пытаясь дышать.
– Вот этот, – говорит он, кладя на мою ладонь маленький кружочек из фольги. – Вот этот принесет тебе удачу.
Затем:
Мысленный альбом с фотографией каждой девчонки, которую я видел, о которой думал, на которую смотрел: те, с которыми знакомил меня Майк, девчонки вроде Гретхен, в которых я был влюблен, девчонки, с которыми я так и не заговорил, вроде той, что работала в «Спенсерз Гифтс», в торговом центре, девчонки, девчонки, казавшиеся такими невозможными, такими недостижимыми.
Возвращаясь:
Через плечо я посмотрел на Дори, которая все еще смеялась, поднимая и опуская ножки, чтобы покрывало взлетало и падало, как волна, и бормоча: «Побыстрей, я замерзла». Я повернулся, разорвал упаковку, забрался обратно под покрывало и сказал: «О'кей, ты мне подсказывай, ладно?»
– Ага, – сказала она, закатывая глаза.
– Знаешь, у меня это первый раз.
– Ага, – сказала она, закатывая глаза снова.
ТРИНАДЦАТЬ
Дори, Майк и я сидели в подвале и проводили спиритический сеанс, пытаясь вызвать каких‑то духов, да‑да, и Майк сказал, что все равно все это чушь собачья, и ушел в свою комнату звонить Эрин Макдугал, чтобы, ну знаете, заботу проявить, и мы остались вдвоем с Дори, и наши руки касались маленькой белой стрелки, двигая ее от края к краю доски со всякими буквами и цифрами, и словами, и разной такой ерундой, мы оба хихикали и смеялись, и я спросил: «А тебе когда‑нибудь удавалось вызвать привидение?», потому что это была ее доска, и она сказала: «Да, мы с Дженни Элвуд постоянно этим занимаемся», и я сказал: «А вы, подруги, уверены, что не сами двигали стрелку?», и она сказала: «Конечно, уверены», и мы продолжали двигать стрелку туда‑сюда, пока она вдруг не остановилась сама по себе, отказываясь поддаваться нашим рукам, и я не понял, удерживала ли ее Дори или все‑таки нет, но Дори спросила: «Дух, ты пытаешься с нами связаться?», и стрелка встала на «да», и тогда она сказала: «Ты добрый дух или злой?», и стрелка прошлась по буквам Д‑О‑П‑Р‑Ы‑Й, и Дори сказала: «Может быть, это маленький мальчик или что‑то в этом роде, поэтому не умеет писать правильно», и я сказал: «Да, может быть», и тогда она спросила: «Ты ребенок?», и стрелка сразу направилась к «нет», и Дори спросила: «Как ты умер?», и буквы были Б‑О‑Л‑Е‑Н, и мы с Дори посмотрели друг на друга удивленно, и я попытался остановить движение стрелки, но она и вправду двигалась, и я сказал: «Правда ли, что я по настоящему, искренне нравлюсь Дори?», и Дори посмотрела на меня и улыбнулась, будто удивившись тому, что я спросил об этом, и вот так просто стрелка медленно скользнула к «да».
ЧЕТЫРНАДЦАТЬ
Перед началом уроков я стоял на коленях у своего шкафчика, перебирая запиханное туда барахло, в поисках тетрадок по религиоведению и по химии, как будто в тумане, думая только о Дори – ее волосах, ее руках, ее лице – и напевая эту песню, которую всегда пела она сама, «Перемены» Дэвида Боуи, не зная даже толком слов, кроме «Пере‑пере‑пере‑мены, обернись и встреть...» – я не знал, что там дальше, и просто пел «повернись и встреть свой день», потому что было типа самое начало хренова школьного дня, хотя позже я выяснил, что строчка звучала как «повернись и чудо встреть», что тоже вполне бы подошло, знай я об этом заранее. Я стоял на коленях, вороша горы домашних заданий, тетрадок, проваленных тестов, каких‑то листков, исписанных названиями моих музыкальных групп, одновременно с этим пытаясь завязать свой черный галстук, и тут боковым зрением заметил Джона Макданну, его большое, квадратное, белесое лицо, его непропорциональное тело, продвигающееся по коридору по направлению ко мне, все увеличиваясь в размерах, и прежде чем я понял, что происходит, я почувствовал, как об меня стукнулось куриное яйцо. Я сразу понял, что это, чувство было в точности таким же, как тогда: странный резкий ожог от скорлупы, стекающая по шее вонючая липкость, комки желтоватой слизи на белой рубашке и черных штанах, слипшаяся белая масса, застывающая в волосах. Я посмотрел ему в глаза, когда он уходил, а он засмеялся смехом гиены, кивая двум своим приятелям, и в голове моей все вдруг встало на свои места. Тот первый раз не был случайностью, вовсе нет. Он выбрал меня, зная, кто я такой, или хотя бы как я выгляжу, – зная, что я легкая мать ее мишень, слюнтяй, слабак, который ни за что не даст отпор. И во всей этой истории именно осознание этого причинило мне боль.
ПЯТНАДЦАТЬ
В комнате Дори после уроков я лежал в ее постели, читая, и ее мама была еще на работе (она работала в регистратуре больницы), и я был без ботинок, и Дори тоже, и я читал эту тупую книжку про серийных убийц для своего проекта по истории, и она стала возить своей босой ногой по моей, и я притворился, что меня не волнует, и тогда она сняла рубашку и поцеловала меня в шею, и я продолжал читать, и она зарычала, она всегда так делала, и она потерлась об меня, и расстегнула мне штаны, а я продолжал читать, и она засунула руку мне в ширинку, и ее пальцы на моем члене, в моих штанах, и я стал возбуждаться, и не знал, что делать, и продолжал читать, и почувствовал, как ее рука взяла его целиком, и Дори прокричала: «Поторопись, Ромео, мама будет дома через секунду!» и она полезла под кровать за резинкой и мы стали делать это и книжка про серийных убийц упала с кровати и приземлилась на пол и до чертиков нас напугала, и я вскочил с постели, и мы догадались, что это просто книжка упала, и рассмеялись, и было так хорошо, и перед тем, как мы начали снова, я сказал ей: «Как хорошо».
...Будучи мальчиком, Пи Ви Гаскинс увидел на ярмарке, как кобра убивает живую крысу. По его собственному признанию, тогда он впервые почувствовал привлекательность насилия. Названный позже самым жестоким убийцей Америки, Пи Ви провел большую часть своей жизни в тюрьме. В 1969 году, после освобождения из заключения, куда он попал за убийство соседа. Пи Ви совершил беспрецедентное количество убийств. Он различал "курортные убийства", жертв которых он находил, разъезжая по дорогам Америки, убивая их исключительно для удовольствия, и «серьезные убийства», жертв которых он убивал по вполне определенным причинам. Его жертв обычно находили на прибрежных шоссе, куда он отправлялся раз в месяц, в попытке заглушить свое ужасное чувство "отчужденности"...
ШЕСТНАДЦАТЬ
В конце концов миссис Мэдден окончательно нас уничтожила. Я догадывался, что это все лишь вопрос времени. Мы с Майком разработали такой химический взрыватель, идеальный для почтовых ящиков, и это‑то нас и погубило. Какой‑то чувак, с которым Майк вместе ходил на уроки физкультуры, рассказал ему, что если взять двухлитровую пластиковую бутылку, засунуть в нее большой комок жестяной фольги, налить туда ртутной кислоты – такая продается в любой скобяной лавке, – затем завинтить крышку, кислота начнет постепенно разъедать фольгу, и возникнет ужасный газ, от которого все на хрен взлетит на воздух.
Мы должны были попробовать. Мы достали штуки три бутылки и моток фольги, купили маленький контейнер этой кислоты и однажды вечером вышли на улицу, прошли до конца квартала, засунули в одну из бутылок комок фольги, влили кислоту, завинтили крышку, затолкали все это в почтой ящик и побежали. Через несколько минут бутылка взорвалась, как автоклав, оторвав деревянный ящичек от столба, подбросив его фута на три вверх, где он полностью на хрен разлетелся. Мы тут же сделали вторую бомбу, перейдя на другую сторону улицы. На этот раз мы подорвали пластиковый ящик побольше, который полностью оторвать от столба не удалось. Он все еще болтался на какой‑то проволоке, что ли.
Мы уже намеревались использовать нашу последнюю бомбу, когда появился некий разъяренный тип, судя по всему, сосед, крупный парень в белой футболке, он сгреб Майка за шкирку, когда тот уже заливал в бутылку кислоту. Меня он схватил за воротник рубашки и потащил обоих к Майкову дому, позвонил в дверной звонок, потом принялся громко стучать в дверь, пока наконец не появилась миссис Мадлен. Пьяная в жопу, со стеклянными красными глазами, она выглядела безмятежно и глупо, в своей желтой ночной рубашке, с сигаретой в зубах.
– Не‑ааа, – сказала она, улыбаясь. – Это не мои.
– Миссис Мэдден, эти мальчики только что взорвали два почтовых ящика и собирались взорвать третий.
– Я за них больше не отвечаю, – сказала она. – Если хотите, можете обсудить все с отцом вот этого, – и она указала на Майка сигаретой.
– Миссис Мэдден, – пробормотал разъяренный сосед, прочищая горло. – Я не хочу впутывать в это полицию, но...
– Давайте, впутывайте полицию, – крикнула миссис Мэдден, – И сами пожалеете, что сделали это.
Разъяренный сосед, почесав подбородок, отступил на шаг назад.
– Что вы имеете в виду? – спросил он.
– Я имею в виду, что у всех есть глаза, мистер Хикман. У всех... – напустила туману она, – есть. Глаза. Поняли меня?
Мистер Хикман, разъяренный сосед, покачал головой, оглядел миссис Мэдден, потом нас, с ног до головы, и, качая головой, ушел. Остановился в нескольких метрах от крыльца и сказал: «Неудивительно, что они так себя ведут».
– Расскажи это судье! – крикнула миссис Мэдден. – Расскажи это судье, ты, мудила!
Мы с Майком зашли в дом, и миссис Мэдден, рассмеявшись, одним глотком допила свой виски, высоко запрокинув при этом голову.
– Вы двое, – сказала она, закрывая дверь. – Вы двое здесь больше не живете.
– Чего? – сказал Майк. – Нет, ты этого не сделаешь.
– Я сделаю все, что захочу, – сказала она. – Дом принадлежит мне.
– Мам, – сказал Майк, протягивая к ней руки. – Тебе придется позволить мне жить здесь.
– Я сделала все, что могла, – прошептала она. – А это выше моих сил.
– Ты что, блин, серьезно? – спросил Майк, закрывая лицо руками.
– Да, если ты не согласен жить по моим правилам, – сказала она, хмуро разглядывая облупившийся красный лак на ногтях.
– Мам, – прошептал Майк, и казалось, он вот‑вот заплачет.
– Ну, я пошел, – сказал я, направляясь к двери.
– Нет, тебя это тоже касается, сиротинушка, – сказала миссис Мэдден, рассмеявшись собственной шутке. – Где вообще твои родители? Им что, все равно, где ты проводишь время?
– Все равно, – сказал я. – У них, видимо, свои проблемы.
– А, – сказала она, пристально посмотрев на меня. – Хороший ответ. Ну, – добавила она, отхлебнув виски и звякнув кубиками льда в бокале, – Майкл, ты знаешь, как я себя чувствую. В моей жизни уже был один говнюк, и второй мне не нужен и... – и она замолчала. Вот так, не окончив фразы. Ее глаза расширились и наполнились слезами, и она прикусила губу, и посмотрела на Майка, потом на меня, и наконец сказала: – Не могу больше. Простите, – и плача, убежала в свою комнату.
– Ну, я пошел, – сказал я шепотом. – Что ты будешь со всем этим делать?
– А что я могу сделать? – спросил он. – Никто из нас не изменится.
Он прикурил сигарету и пустил дым через ноздри.
– Я просто думаю, черт. Было бы неплохо, если бы ко мне относились как к ребенку. Хотя бы время от времени.
СЕМНАДЦАТЬ
Ладно, самое большое количество привидений на Среднем Западе водилось на этом старом кладбище в центре лесного заповедника под названием «Роща холостяка», в южном пригороде. Майку рассказала об этом месте его старшая сестра Молли еще до того, как слиняла, и мы месяцами собирались туда отправиться и посмотреть, есть ли там какие‑нибудь привидения или что‑нибудь в этом роде, но так и не отправились, потому что было не на чем, но у Эрин Макдугал – помните, «Майк и Эрин, в такой чудесный 1991 год» – имелась машина. Так что однажды вечером, в середине недели, мы все вчетвером запрыгнули в старенькую «тойоту камри» и доехали до 127‑й улицы, вроде бы, припарковались на узенькой подъездной дороге и в кромешной тьме пошли через лесной заповедник. Эрин Макдугал тут же начала визжать и хихикать, вцепившись в плечо Майка, а Лори каждые два метра останавливалась, чтобы поцеловать меня. Сказать по правде, это было, черт возьми, страшновато, находиться в лесу ночью, совершенно одним, даже не знаю. Может, я насмотрелся ужастиков, но думал я только о том, что нас преследует какой‑то парень в маске из мешковины с цепной пилой или чем‑нибудь таким. У Майка был фонарик, и мы пробирались по узкой тропинке, потом вышли на другую, пошире, и уткнулись в ворота маленького кладбища, из зеленой проволоки, увитые ветками и плющом. Было очень тихо; только далекие звуки шоссе и сверчки, и нервный смех Эрин Макдугал.
Мы пролезли через дыру в заборе, немного побродили по одиночке, вглядываясь в суперстарые надгробия, кое‑какие аж 1850 года. Лори, выпрыгнув из‑за дерева, обхватила меня руками и поцеловала, а затем снова убежала. Через пару минут мы все уселись вокруг самого большого надгробия, на нем было написано ФУЛТОН, оно было гигантское и прямоугольное, и Майк зажег сигарету.
Стояла тьма, сквозь ветви над головой проглядывали куски синего ночного неба, и я нащупал руку Дори. Ничего не было видно, кроме светлячков и кратких вспышек фар на шоссе. Я мог разглядеть очертания головы Майка и носа Дори, а Эрин была большим темным пятном. Время от времени я оглядывался, чтобы убедиться, что на нас не выпрыгнет какой‑нибудь коп или псих. Дори прижалась ко мне, и я почувствовал запах ее волос и подумал, что я самый настоящий везунчик.
– Мой папа, – сказал Майк, – он рассказывал, что они с приятелями однажды сюда выбирались.
– Да ладно? – сказал я.
– Ну знаешь, когда они были детьми или там подростками. Я спросил, видел ли он что‑нибудь, но он так и не ответил.
– А не пиздишь? – спросила Дори.