В ряду «консультаций» Панурга важно посещение им умирающего поэта Раминагробиса (как полагают исследователи, под этим именем выведен Жан Лемер де Бельж), который на пороге смерти в энигматическом стихотворении высказывает свое жизненное кредо (перефразируя известное изречение, вложенное Светонием в уста императора Августа):
Не торопись, но поспешай,
Беги стремглав, замедли шаг.
Так возникает в книге мотив умеренности, золотой середины («Золотая середина похвальна», — говорит Пантагрюэль). Удовлетворение, но не пресыщение — такова тенденция развития представления об идеале Рабле (как затем Ронсара). Скептицизм писателя уравновешивается его стоицизмом.
Об этом сказано в Прологе к «Четвертой книге», написанном в 1548 г., в притче о дровосеке и его топоре («Итак, да будут желания ваши умеренны, и умеренность вас отблагодарит, особливо ежели будете не ленивы, а трудолюбивы»).
«Четвертая книга» — естественное продолжение предыдущей. Теперь пантагрюэлисты отправляются к Оракулу Божественной Бутылки, чтобы получить ответ все на тот же вопрос, жениться ли Панургу или нет. Книга распадается на эпизоды, связанные последовательностью морского путешествия, куда вкрапливаются
248
замечательные вставные новеллы, вроде рассказов о мэтре Франсуа Вийоне и сеньоре де Баше (гл. XIII—XV) или о пахаре и чертенке (гл. XLVI—XLVII).
Трудно сказать, кто в «Четвертой книге» является главным героем. По крайней мере, им перестает быть Панург, превратившийся теперь в острокомического персонажа, непременного участника веселых гротескных эпизодов. В характере Панурга отныне подчеркивается его трусость. Он трясется от страха, когда пантагрюэлисты слышат в море оттаявшие слова, скрывается во время сражения с Колбасами. Подробно описан его ужас во время бури (гл. XVIII—XXIII), в эпизоде, в котором мастерство Рабле проявилось во всем блеске. Пугливость Панурга вызывает насмешки путешественников, а брат Жан восклицает в сердцах: «До чего же этот чертов болван подл и труслив, он поминутно в штаны кладет от безумного страха!» Лишь в первых главах книги, созданных до 1548 г., перед нами прежний Панург, т. е. весельчак и балагур, мастер разыгрывать фарсы, нечистый на руку и находчивый. Таков он в сцене с незадачливым купцом Дандено (Индюшонком), хозяином стада баранов (гл. VI—VIII).
В «Четвертой книге» острие сатиры Рабле направляется против судейского сословия (гл. XII—XVI) и оголтелых клерикалов (гл. XLVIII—LIV). Между прочим, это же будет повторено в еще более заостренной и гротескной форме в «Пятой книге» (полная принадлежность которой Рабле с некоторыми основаниями берется под сомнение).
С папством Рабле связывает все самое отрицательное в жизни — и насаждение слепого фанатизма, веры в мощи и реликвии, и учреждение различных монашеских орденов, и неумеренное преклонение перед папскими предначертаниями (декреталии), и выкачивание из христианских народов, особенно Франции, огромных денежных сумм. С эпизодом посещения пантагрюэлистами Острова папиманов тесно связаны главы, описывающие Постника (гл. XXIX—XXXII). Как известно, Рабле был противником неумеренных постов, растягивающихся порой на многие недели. В этом он видел нечто противоестественное. Поэтому он изобразил Постника как существо из антимира, противостоящего миру его героев. Описание повадок Постника, исполненное гротескной абсурдности, заставляет вспомнить картины старшего современника Рабле, Иеронима Босха.
Этот антикатолический эпизод дополняет рассказанная Пантагрюэлем антикальвинистская притча о Физис и Антифизис. Физис, т. е. Природа, рождает Красоту и Гармонию, вообще она «сама по себе в высшей степени плодовита и плодоносна». В Природе для Рабле заключено божественное начало. Антифизис противостоит Природе, а следовательно, и богу, она рождает лишь Недомерка и Нескладу — существ, во всем противных естественному. С Антифизис Рабле связывают различные направления христианской церкви, особенно кальвинистов. Религия Рабле, близкая к пантеизму и деизму, не нуждается ни в предначертаниях пап, ни в Кальвиновом «предопределении». Рабле не теряет веры в человека, в его созидательный труд. Не случайно спутники Пантагрюэля посещают на своем пути жилище мессера Гастера, «первого в мире магистра наук и искусств». Гастер-Желудок (материальная потребность) — полная антитеза Постника — олицетворяет для Рабле жизнеутверждающее, жизнепорождающее начало в мире и человеке. Именно ему обязано человечество появлением всевозможных ремесел, наук и искусств — от примитивного хлебопашества до градостроительства, военного дела и книгопечатания.
«Четвертая книга» обрывается внезапно, шутливым призывом Панурга пропустить по стаканчику. Первые шестнадцать глав «Пятой книги» (под названием «Остров Звонкий») появились через десять лет, в 1562 г., когда Рабле уже не было в живых. Это было время начала религиозных войн, и неизвестный издатель «Острова Звонкого» опубликовал то из рукописного наследия Рабле (быть может, все это отредактировав), что подходило на потребу дня. Собственно, в «Острове Звонком» — лишь два эпизода. В первом — политически остро высмеивается католический мир (гл. I—IX), во втором — в виде отталкивающего гротеска изображен судейский мир, мир Пушистых Котов (гл. XI—XVI). Остальные главы «Пятой книги» (она была напечатана целиком в 1564 г.) не отличаются такой резкостью. Здесь, как и в «Четвертой книге», немало фантастики, далеко не сразу понятных читателю намеков и аллегорий.
Приблизительно треть «Пятой книги» (гл. XXXI—XLVII) занимает описание фонарной страны — цели путешествия пантагрюэлистов. Изображен подземный храм Божественной Бутылки, ее пророчество. Бутылка сказала лишь одно слово, она посоветовала Панургу пить — пить знания, мудрость жизни, ибо философы, которые ропщут, что все уже было открыто до них древними, «поймут, что все их знания, равно как знания их предшественников, составляют лишь ничтожнейшую часто того, что есть и чего они еще не знают»
249
(гл. XLVIII). Таким образом, в конце Рабле провозгласил то, на чем настаивал и к чему звал в иной форме в предыдущих книгах, в чем он никогда не сомневался и не терял надежды, — неудержимое стремление людей к знанию, неограниченные возможности людей, которые, может статься, «доберутся до источников града, до дождевых водоспусков и до кузниц молний, вторгнутся в область Луны, вступят на территорию небесных светил и там обоснуются, и таким путем сами станут как боги» («Третья книга», гл. LI).
Мировоззрение Рабле синтетично и универсально, поэтому не приходится удивляться, что уже не раз предпринимались попытки сделать из писателя сторонника той или иной философской системы, той или иной религиозной доктрины. Его изображали то убежденным реформатором (П. Лакруа), то правоверным католиком (Э. Жильсон), то даже адептом англиканства (М.-А. Скрич), его считали то скептиком (Э. Жебар), то рационалистом (А. Лефран), то просто человеком здравого смысла (Ж. Платтар).
Рабле дал грандиозную и синтетическую в своей основе картину жизни Франции. Он нашел в этой панораме место для всех слоев современного ему общества. С большой любовью и пониманием его нужд и забот изображено крестьянство, вообще жизнь деревни и ее обитателей — от беднейших крестьян и бродяг до мелких провинциальных сеньоров. Не менее подробно нарисована жизнь города, причем городское общество изображено не единым, а разделенным на многочисленные слои и прослойки — тут и отцы города, богатеи, ненавистные народу ростовщики-лихоимцы, тут и городской плебс, пестрый, горластый, нечистый на руку, постоянно причиняющий хлопоты властям, тут и мастеровой люд — ремесленники всех мастей, пекари и пивовары (если вспомнить, как много едят и пьют герои Рабле, станет ясно, сколь подробно описан этот труд), тут рыночные и уличные торговцы, тут городская интеллигенция, тут судейские, духовенство, бродячие жонглеры и комедианты, врачи-шарлатаны, гадалки, предсказатели судьбы и составители гороскопов, степенные горожане и непотребные девки. Писатель переносит нас то в захолустный замок, то во дворец короля, то в монастырскую келью, то в аудиторию университета.
Современное писателю общество показано в различные моменты его жизни — в дни мира и в дни войны, в обстановке неудержимого ярмарочного веселья и в тяжелую годину засухи, неурожая и мора. Рабле не только дает широкую картину жизни общества в реалистической достоверности ее бытовых деталей. Писатель стремится вскрыть общественные связи людей и внутренние пружины социальных отношений. Это стремление к аналитичности уживается с переполняющими книги Рабле мифологическими образами, чисто «раблезианскими» гиперболами, потрясающим по выразительности и точности гротеском. Писатель понимает значение обобщения в искусстве. Поэтому в его романе постоянно появляются единично-конкретные и в то же время типизированные, обобщенные образы. В зависимости от отношения к ним автора их характеры, их внутренняя сущность раскрываются по-разному. По подбору этих образных, сатирических в своем большинстве средств книги Рабле чрезвычайно богаты, многообразны, синтетичны. Писатель усвоил изобразительные приемы сатирической литературы Средневековья, Лукиана, гуманистической сатиры Возрождения, сумев избежать любой односторонности и условности или чрезмерной схематичности и приземленности. У Рабле царствует стихия смеха, то саркастического, то бесхитростного, то горького. Впервые в истории французской литературы Рабле столь широко пользуется унаследованным от классиков и от Вийона и Маро приемом иронии, закладывая тем самым основы традиции, выявившиеся и у Лафонтена, и у Вольтера, и у Франса, и у многих других выдающихся писателей Франции.
Сатирическое изображение и преображение действительности предполагают известные сдвиги пропорций, заостренность, порой далеко идущее нарушение внешнего правдоподобия. Однако у Рабле этот характерный для литературы Возрождения гиперболизм не нарушал внутренней правды образа, не лишал нарисованную писателем картину человеческого бытия жизненной достоверности.
Писатель эпохи Возрождения, Рабле широко раздвигает рамки рисуемой им картины. Перед читателем проходят не только жители всех почти французских провинций, но и немцы, итальянцы, голландцы, англичане, шотландцы, иностранная речь все время звучит со страниц книги. Но Рабле идет еще дальше — он отправляет своих героев на поиски неведомых стран, и перед нами мелькают не только реальные Турция или Северная Африка, татарское ханство или Московия, но и совершенно фантастические земли и народы, сказки о которых — после путешествия Колумба, Магеллана, Картье — стали пользоваться большой популярностью.
Книги Рабле освещают всю полноту борьбы идей эпохи — научных, политических, философских или религиозных. Рабле выказывает
250
себя политическим мыслителем, глубоко, прогрессивно решающим вопросы войны и мира, государства, общественной роли различных социальных слоев, обязанностей государя и простого гражданина. Как и многие мыслители эпохи Возрождения (Мор, Кампанелла), Рабле создает собственную социальную утопию, рисуя как реальный положительный пример образцового государственного устройства королевство Грангузье — Гаргантюа — Пантагрюэля, основанное на гуманизме, справедливости и доверии, здравом смысле и уважении к народным обычаям, освященным веками, королевство, свободное от угнетения, где мудрый монарх печется о своих подданных.
Передовым мыслителем-гуманистом оказывается Рабле и в вопросах воспитания. Его педагогическая система (а в данном случае мы можем говорить именно о системе, хотя все построения Рабле лишены догматизма и нормативности) отвечала насущным запросам времени, когда схоластическая псевдоученость уступала место — в ожесточенных боях — новой науке о формировании личности человека эпохи Возрождения, «нового», универсального человека.
Напряженные теологические споры, столь характерные для эпохи Возрождения, нашли широкий отклик у писателя. Борьба за «дешевую» церковь, независимость галликанской церкви от папского Рима, Кальвиново «предопределение», паразитизм монашества, бессмысленность веры в мощи и реликвии, абсурдность многодневных постов и еще многое другое, что волновало его современников, получило оценку писателя. Рабле убежденно отстаивает свободу совести, веротерпимость, право человека на свободный выбор.
Как и многие его современники и наследники (Монтень, например), Рабле, всесторонне изучив философские системы прошлого, задумывается над философскими проблемами сегодняшнего дня. Философские взгляды писателя связаны с его политическими идеями и религиозными воззрениями. В произведении Рабле ощущается влияние стоицизма и скептицизма, а также рационализм и стихийный материализм. Рабле чувствует свою эпоху как новое время, порвавшее с тенями прошлого. Вместе с тем исторический оптимизм, свойственный его ранним книгам, иногда в книгах поздних уступает место скепсису. Однако оптимизмом проникнут финал эпопеи Рабле — здесь торжествует вера в человека и в поступательное, прогрессивное развитие истории.
Демократическая мораль писателя, связанная с его политическими и философскими взглядами, глубоко антиаскетична и свободна от предначертаний церкви. Отвергая первородный грех, Рабле отстаивает тезис, что человек добр по природе и становится злым лишь от уродующих его условий жизни. Здесь он кое в чем предвосхищает руссоистскую теорию «естественного человека». Утверждая веру в человека, Рабле оставляет за богом роль перводвигателя Вселенной и нелицеприятного судьи, но полагает, что человек в своем непрерывном развитии, в овладении все новыми знаниями когда-нибудь сравняется с божеством.
У Рабле царит подлинный культ знаний, науки. В этом смысле «Гаргантюа и Пантагрюэль» может быть рассмотрен как синтез научных достижений европейского Ренессанса. В каждой почти строке Рабле проглядывает великая гордость и любовь к литературе и искусству, к мировой культуре. Огромное значение придает он гуманитарным наукам, к которым относит филологию, философию, историю, право, а также медицину, как науку о человеческом теле. Ренессанс, разорвавший рамки средневековой замкнутости, создал новую географию, и это нашло отражение в книгах Рабле, равно как и новая астрономия, новое естествознание, математика и многое другое. Строительное дело и архитектура, изобразительное искусство и театр, книгопечатание и музыка эпохи Возрождения — все это также отразилось в произведениях писателя. Синтетический характер носит и художественная структура романов Рабле. Как человек широкой гуманистической культуры, Рабле насыщает и перенасыщает свои книги цитатами, ссылками и аллюзиями на произведения писателей и ученых античности. Вряд ли меньше у него ссылок и упоминаний произведений средневековой литературы и ее персонажей. Столь же широко представлена в «Гаргантюа и Пантагрюэле» и современная Рабле французская и отчасти европейская литература.
Синкретизмом отмечен и сам стиль Рабле. В его первых книгах можно обнаружить страницы и главы, написанные в духе средневековых рыцарских романов и житий святых, и откровенные пародии на эти жанры. Рабле не был поэтом, но в его книгах наберется больше десятка различных стихотворений, написанных в популярных в его время стихотворных формах. Хотя Рабле не писал драматических произведений, театральная жизнь той эпохи также может изучаться по его книгам — иногда это описание игры актеров и постановочной машинерии, иногда напряженные остроумные диалоги, например беседы Панурга с Труйоганом («Третья книга», гл. XXXVI), с Дандено («Четвертая книга», гл. VI), с Фредоном («Пятая книга», гл. XXVII—XXVIII), подлинным
251
шедевром в этом роде является «Беседа во хмелю» — гл. V «Гаргантюа».
В тексте Рабле можно выделить и повествование в духе средневекового фаблио (например, рассказ о льве, старухе и лисице — «Пантагрюэль», гл. XV) или бытового анекдота (например, история о кольце Ганса Карвеля — «Третья книга», гл. XXVIII), находящегося на грани пристойности. Зачатки плутовского романа обнаруживаются в ряде глав, посвященных Панургу (особенно в «Пантагрюэле»), типичным «романом воспитания» являются главы об ученических годах Гаргантюа и Пантагрюэля; наконец, в последних трех книгах Рабле — перед нами элементы романа философского и романа-путешествия.
Рабле не создал законченного образца всех этих новых прозаических жанров, но как бы наметил пути для последователей, щедрой рукой разбросав замыслы, завязки, образцы, — сколь плодотворен был его посев, показало уже следующее столетие. Можно смело сказать, что Рабле стал создателем новой французской прозы, с многообразием жанров, приемов сюжетосложения и построения образов.
Синтетическими чертами отмечено и языковое мастерство писателя. Рабле не только широко использовал разные стили литературного языка его времени, не только обратился к профессиональным и социальным речениям и к областным диалектам, не только смело пользовался архаизмами, но и без устали творил новые слова, вводил заимствования из греческого, латыни и других языков, переосмысливал старые значения, выворачивал наизнанку семантику, вскрывая этимологию и добираясь до внутренней формы слова. С возрожденческой щедростью Рабле демонстрировал языковое богатство, что сказалось, например, в излюбленном им приеме — выстраивании синонимических рядов, куда порой входят десятки слов.
У Рабле не было прямых подражателей, не было «школы» в узком смысле слова. Его гуманистический энциклопедизм сумел воспроизвести в иной форме лишь Монтень. Дело здесь не только в неповторимости гениального писателя. Образный строй его книг, столь тесно связанный с устной народной традицией, не мог быть органически усвоен гуманистической литературой второй половины века. Вместе с тем поэтические приемы Рабле, стихия его юмора, его сатира повлияли не на одних писателей-сатириков (например, на Бероальда де Вервиля, на д’Обинье-прозаика), но даже на поэтов Плеяды, отдавших дань любви и уважения этому титану Ренессанса, а столетия спустя отозвались в бальзаковском реализме и во многих явлениях литературы XIX—XX вв.
251
НОВЕЛЛИСТЫПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫXVI в.
Новеллистика была одним из основных, наиболее популярных и характерных прозаических жанров литературы Возрождения. Французская новеллистика XVI в. отличалась жанровым и тематическим разнообразием — от новеллы-анекдота, типичной для Деперье, до сентиментально-психологической повести, к которой в большой степени тяготела Маргарита Наваррская. Опыт новеллистов оказал влияние на развитие жанра сцен-диалогов (Дю Файль, Ж. Таюро), на роман («Тяжелое томление», 1538, Элизены де Крен) и даже на биографическую и мемуарную прозу (Брантом).
Огромное значение для развития французской новеллы имело знакомство с «Декамероном», повлиявшим еще на «Сто новых новелл». Влияние «Декамерона» усилилось, когда в 1485 г. вышел в свет перевод Лорана де Премьефе. В конце 30-х годов XVI в. Антуан Ле Масон завершает перевод Боккаччо, вышедший в 1545 г. и выдержавший на протяжении полувека шестнадцать переизданий. Переводятся и другие новеллисты — Банделло, Мазуччо, Страпарола, Чинцио. Однако не все французские рассказчики ориентируются на опыт итальянцев, многие следуют прежде всего национальным традициям, те же, кто ориентируется на «Декамерон» (например, Маргарита Наваррская), наполняют свои новеллы французским содержанием.
Расцвет новеллы приходится на 30—40-е, отчасти 50-е годы XVI столетия. В середине 30-х годов составляет «Великий образец новых новелл» Никола де Труа, простой седельный мастер и литератор-любитель; в конце 30-х годов Бонавантюр Деперье пишет «Новые забавы и веселые разговоры». В 40-е годы Маргарита Наваррская работает над «Гептамероном», а Ноэль Дю Файль выпускает «Сельские беседы» (1547) и «Шутки Этрапеля» (1548). В 1555 г. выходит анонимный сборник «Рассказы о проходимцах», почти наполовину составленный из переводов из Мазуччо. В 50-е годы пишет «Диалоги» Жак Таюро (изд. 1565), выходят книги Деперье и Маргариты Наваррской. В последующие десятилетия эти сборники переиздаются, но равных им по значению больше не возникает.
Жанр новеллы, сложившийся на заре Возрождения и связанный с национальными сатирическими традициями, восходящими к фаблио, был характерен для первого этапа в развитии этой эпохи. Вторая половина века — это время расцвета лирической поэзии, становления ренессансной драматургии. В обстановке религиозных войн повествовательные жанры
252
уступили место публицистике, сатирической поэзии и эпосу на религиозно-библейские темы.
Среди французских новеллистов XVI в. выделяются Маргарита Наваррская, Бонавантюр Деперье и Ноэль Дю Файль.
Свой литературный путь Маргарита Наваррская начинает как поэт, создав в 20-е и 30-е годы ряд стихотворных циклов. В 40-е годы она начинает интересоваться прозой. Над «Гептамероном» она принялась работать, очевидно, с 1542 г. По замыслу в ее книге, как и в «Декамероне», должно было быть сто новелл. Однако смерть помешала довести работу до конца: писательница остановилась в начале восьмого дня. Новеллы Маргариты пользовались необычайной популярностью. Сохранилось шестнадцать рукописных экземпляров этого произведения. Впервые «Гептамерон» был издан с купюрами в 1558 г., более полно — в 1559 г., с той поры книга многократно переиздавалась. Написан «Гептамерон» был под непосредственным влиянием Боккаччо, чего Маргарита и не скрывала. Как и «Декамерон», ее книга открывается Прологом, рассказывающим, как десять благородных кавалеров и дам, вынужденных к безделию осенней распутицей и нападениями грабителей, решают коротать время, рассказывая по очереди о занимательных происшествиях, о которых они слышали или которые видели сами. Но ни одна новелла «Гептамерона» не напоминает рассказы флорентийского гуманиста. В большинстве случаев в основе новелл лежат действительные события, а на страницах книги мелькают имена известных деятелей первой половины XVI в. В «Гептамероне» относительно мало остросюжетных рассказов или новелл-анекдотов, и даже в них на первом плане не комизм ситуации, а раскрытие характеров. Показателен также отбор персонажей «Гептамерона». Чаще всего это дворянин и благородная дама. Маргариту занимает не положение героев, а их внутренний мир. Типичный для эпохи Возрождения — от Боккаччо до Шекспира — мотив сословного неравенства и его преодоления в книге новелл Маргариты, видимо, почти отсутствует. В первую очередь писательницу интересует нравственный уровень описываемого ею высшего общества — среды дворянства и примыкающей к нему верхушки буржуазии. В некоторых новеллах служанка оказывается смышленее и красивее госпожи, но отдать первой свою любовь, по мнению Маргариты, — значит проявить отсутствие духовного благородства. Вместо неравенства сословного героев новелл разделяет неравенство имущественное, оказывающееся порой большей преградой, чем разница происхождения. Отсюда частый мотив погони за состоянием, одолевающий не только алчных монахов, но и благородных рыцарей. Этим слоям общества противостоят комические персонажи книги — мелкие ремесленники, купцы средней руки, адвокаты, чиновники, но основными участниками комических ситуаций, а вместе с тем и объектом сатиры являются в книге духовные лица. В сборнике нет ни одного добропорядочного священника или монаха. Все они предстают перед читателем как распутники, либо обжоры, либо любители наживы. В лучшем случае они оказываются участниками комических, остробуффонных сцен. Насмешки над монахами, переполнявшие фаблио и фарсы, под пером Маргариты в пору ожесточенных теологических споров приобрели иной смысл. Здесь, несомненно, сказалось сочувственное отношение писательницы и к Реформации, к ее антикатолической программе. Не случайны в книге постоянные ссылки на Священное Писание, призывы читать Евангелие, как не случайна и критика служителей церкви. Однако сатира на монахов играет у Маргариты вспомогательную роль. Рассказы об их проделках позволяют писательнице противопоставить их низменности благородство и доброту ее положительных героев. Вообще новелла «Гептамерона» обычно выявляет то или иное качество человека — жадность, распутство, глупость одних, ум и находчивость других, благородство и честность третьих.
Писатель и мыслитель эпохи Возрождения, Маргарита в положительных героях своей книги стремилась воплотить гуманистический идеал человеческой личности. Его она по большей части находит в дворянской среде. Действительно, перед нами проходит вереница «благородных» и «знатных» людей, хотя они имеют мало общего с подлинной знатью эпохи. В отрицательных персонажах новеллистке удалось типизировать основные черты людей своего времени, поэтому мы можем применительно к «Гептамерону» говорить о реалистических характерах людей. Это стремление к обрисовке характеров и страстей сказалось и в индивидуализированном изображении десяти рассказчиков. Черты их личности раскрываются прежде всего в выборе ими сюжетов новелл, но еще ярче и отчетливее — в диалогах-обсуждениях, замыкающих каждую новеллу.
В жарких спорах, столкновениях мнений вырисовывается и мировоззрение рассказчиков. Одних характеризует глубокая религиозность (такова Уазиль, прототипом этого образа была, очевидно, мать Маргариты — Луиза Савойская), других — поверхностно гедонистическое
253
отношение к жизни (Иркан — муж Маргариты Анри д’Альбере), третьих — склонность к платонизму (Парламанта, т. е. сама Маргарита). Порой истории бывают призваны иллюстрировать то или иное мнение рассказчиков, и за новеллой, повествующей о распутстве и хитрости монахов, следует история о возвышенной любви, пронесенной через всю жизнь.
Сюжетом большинства новелл «Гептамерона» и предметом жарких споров является любовь. Одни выказывают себя сторонниками погони за наслаждениями, другие защищают личное достоинство женщины. Точка зрения автора выражена в речах Парламенты. Здесь наблюдается характерное для эпохи слияние куртуазного взгляда на любовь как служение даме с платоновской концепцией совершенствования любовью для приобщения к божеству. Маргарита считает, что «человек, не любивший какое-либо живое существо, не любит по-настоящему и бога». Поэтому она верит в облагораживающую силу любви: «Я называю совершенными любовниками тех, — пишет она, — кто ищет в объекте любви некое совершенство — красоту, доброту или благородство, кто всегда стремится к добродетели и обладает сердцем возвышенным и честным». Однако точка зрения Маргариты-Парламенты почти не находит подкрепления в новеллах. Правда жизни приходит в столкновение с неоплатоническими идеями. Поэтому убедительно звучат слова одного из собеседников, возражающего Парламенте: «А я думаю, что вы никогда не были влюблены, потому что если бы хоть раз почувствовали в душе тот же огонь, что и другие, вы не излагали бы нам тут Платона».
Хотя в первом (посмертном) издании «Гептамерон» и назывался «Историями счастливых любовников», любовников действительно счастливых в книге немного. Рядом с весельем в «Гептамероне» постоянно присутствует печальная мысль о невозможности личного счастья. Символичны сцены Пролога: многие из рассказчиков только лишь чудом спаслись — кто от внезапно разлившихся рек, кто от зверей, кто от разбойников, некоторые потеряли друзей или близких. Тревожные ноты Пролога подхватываются в первой же новелле, где читатель оказывается в атмосфере не только обманов и вероломства, но и преступления. Маргарита пытается найти спасение от ужасов мира в вере. Кое-где в книге проскальзывают религиозно-мистические настроения, свойственные и создававшимся в те же годы ее поэмам «Корабль» и «Темницы».
Противоречия книги заключаются, конечно, не в сочетании резкой антицерковной сатиры с евангелическими исканиями, а во вторжении трагического взгляда на жизнь, в мысли о тщетности поисков гармонии в мире и в человеке. Таким образом, произведение Маргариты Наваррской предваряет новую эпоху — позднее Возрождение, для которой во Франции будут типичны и эти поиски, и все более ясное ощущение тщетности их.
Иллюстрация:
Аноним 1550 г.
Портрет Маргариты Наваррской
1545 г. Рисунок итальянским карандашом, сангиной.
Шантийи. Музей Кондэ
Огромная популярность «Гептамерона» среди современников (Монтень назвал его «книгой прелестной по содержанию») объясняется именно раскрытием человеческих характеров. Можно сказать, что «Гептамероном» Маргарита Наваррская закладывала основы психологического романа во французской литературе. От некоторых новелл книги, таких, как история несчастной Флоринды (это целая сентиментальная повесть), идет прямой путь к Мари Мадлен де Лафайет с ее «Принцессой Клевской». Именно в новеллах этого жанра писательница полностью раскрыла свое мастерство. У нее уже наблюдается тонкое чувство фразы, периода,
254
что в первой половине века должно считаться несомненной заслугой. Описания ее сдержанны, диалоги легки и динамичны.
Иллюстрация:
Б. Деперье. «Кимвал мира»
Титульный лист издания 1537 г.
В 1558 г. был напечатан сборник Деперье «Новые забавы и веселые разговоры», примечательный памятник французской новеллистики эпохи Возрождения (о гуманистической деятельности писателя говорилось выше). Создавались «Новые забавы», очевидно, в 1535—1538 гг., в период службы Деперье у Маргариты Наваррской. Человек высокой гуманистической культуры, Деперье в «Новых забавах» ставит перед собой иные задачи. Не случайно среди источников его новелл не найти произведений итальянских писателей. Кое-какие рассказы напоминают сборник «Сто новых новелл» и некоторые старинные французские книги. Сам Деперье писал во вступительной новелле: «Неужели для того, чтобы вас позабавить, я не мог воспользоваться теми происшествиями, которые совершаются у нас за порогом, и должен был идти куда-то за тридевять земель?» Действительно, в «Новых забавах» читатель оказывается в самой гуще городской жизни времени «доброго старого короля Франсуа». Мелькают названия исконных французских провинций и хорошо знакомых Деперье городов и, конечно, Парижа, «этого рая для женщин, ада для мулов и чистилища для искателей удовольствий». Сборник Деперье населяет пестрая толпа современников; тут и дворяне, «из тех, что, отправляясь в дорогу, садятся по двое на одну лошадь», и шарлатаны-медики, и уличные торговцы, и степенные юристы, доктора канонического права, ожесточенно ругающиеся с селедочницей с Малого моста; тут и чулочники, портные, ножовщики, пивовары, тут и благочестивые монахи, «пьющие вино, как простые миряне», и веселые кюре, «знавшие латынь лишь ровно столько, сколько этого требовала служба, а может быть, даже и меньше»; конечно, здесь полно женщин, «таких всех резвых и гладких». В основу книги легли по большей части действительные события. Но из обыденной хроники писатель создал увлекательнейшие рассказы, близкие к анекдоту. В новеллах Деперье присутствуют необходимые элементы этого древнего жанра: краткость повествования, неожиданность и комизм развязки. Однако «анекдотичность» ситуаций многих рассказов Деперье — это только их сюжетная сторона. Писатель в небольшой новелле умел создать колоритные, индивидуализированные портреты персонажей, будь это гедонист-епископ, любитель вина, ученых бесед и молоденьких женщин, будь это находчивый школяр-юрист, неожиданно для самого себя занявшийся медицинской практикой, будь это, наконец, веселые пройдохи без определенных занятий. Со страниц книги Деперье встает не только веселая, описанная в раблезианском духе, но и правдивая картина действительности. Писатель не проходит мимо ее теневых сторон; тут и толпа нищих, и умирающие с голоду крестьяне, и лицемерные монахи, и тупые педанты. Книга Деперье населена мошенниками: от карманников до мрачных фигур прижимал и богатеев, дрожащих над мошной. Деперье, не осудивший ни слишком предприимчивых молодых вдов, ни бездомных школяров, повторяющих «вийоновские проказы», ни даже блудливых монахов, с горькой иронией описывает, как для того, чтобы разбогатеть, надо на несколько лет забыть о совести и чести. В смехе Деперье порой проскальзывают грустные ноты, но писатель остается человеком той поры французского Возрождения, когда мечты «о золотом веке» еще не развеялись.