Разлад между позитивистской верой в благотворность буржуазных преобразований и действительными впечатлениями писательницы от жизни, который обострился в конце 70-х годов, привел к творческому перелому, когда она от восхваления благ буржуазной цивилизации перешла к ее критике. На распространение социалистических идей Ожешко откликнулась целым циклом романов («Призраки», 1880, и др.). Отвергая социалистические идеи, она вместе с тем с уважением отзывалась о самопожертвовании нового поколения бунтарей, мечтавших об общественном переустройстве. Обострение классовой борьбы вновь приковало внимание Ожешко к жизни низов, и прежде всего белорусских крестьян, трагедию которых она раскрыла в своих знаменитых повестях «Низины» (1884), «Дзюрдзи» (1885) и «Хам» (1886). С изменением отношения к действительности иной стала и поэтика Ожешко: из ее прозы исчезают схематизм, иллюстративность и морализаторство, повышается объективность показа героев, пластичность рисунка, психологическая глубина и тонкость обрисовки характеров.
Все эти изменения ярко проявились в романе «Над Неманом» (1887), который стал синтезом высших творческих достижений писательницы и одним из лучших творений польского критического реализма. Возвышенность мысли и драматизм сюжета, колоритные типы выродившейся аристократии, прижимистых помещиков и трудолюбивых земледельцев, многостороннее и детальное изображение хозяйственного уклада, поместного и деревенского быта, красочные жанровые сценки и чарующий белорусский пейзаж — все это, насыщая роман поэтической задушевностью, придает ему и
479
эпический размах. В этом наиболее толстовском из своих произведений Ожешко охватила всю послереформенную польскую жизнь на принеманских землях.
Подъем патриотических настроений в польском обществе перечеркнул прежнюю позитивистскую реакцию на события 1863 г., и Ожешко, чуткая к переменам в общественном сознании, отдала первую дань памяти повстанцев, с которыми ее связывали в дни минувшей борьбы и тревожные надежды деятельной участницы этого движения, и горе поражения. Отношение к традициям повстанцев 1863 г. романистка делает теперь мерилом нравственной и гражданской ценности человека. «Над Неманом» заканчивается примирением враждующих сторон на основе верности традициям шляхетского освободительного движения.
Осуждение городской культуры, нравственно растлевающей людей, калечащей их души и жизни, и осуждение буржуазных отношений пронизывает почти все позднейшие романы Ожешко. Лучшим из последних ее произведений признан сборник рассказов «Gloria victis» (1910). Вспоминая о героизме повстанцев 1863 г., она связывает патриотический идеал с борьбой за свободу народа и социальную справедливость.
Главной заслугой Ожешко перед польской литературой была разработка жанра социально-бытового романа. Ее творчество способствовало развитию связей польской литературы с французской, чешской, русской, украинской, белорусской и другими литературами. В годы расцвета своего реалистического таланта Ожешко поддерживала контакт с Салтыковым-Щедриным и, пожалуй, не меньше Пруса содействовала внедрению в отечественное искусство открытий Л. Толстого. Созданные ею картины «из разных сфер» белорусской жизни, в особенности крестьянской, стали позднее, в начале XX в., для белорусских писателей своеобразной школой реалистического мастерства.
Элиза Ожешко
Фотография
В идейно-творческой эволюции Ожешко особенно заметно пересечение двух линий польского литературного развития — пути, по которому шли «непримиримые», и пути, пройденного позитивистами, преодолевшими свою ограниченность. На стыке этих путей и рождались наиболее значительные произведения польского критического реализма, в том числе созданные Сенкевичем и Прусом.
Генрик Сенкевич (1846—1916), еще при жизни завоевавший широкую известность, и по настоящее время является в мире, пожалуй, самым знаменитым из польских классиков. Выходец из обедневшей шляхетской семьи, Сенкевич, получив университетское образование, избрал профессию журналиста. Он также начинал свой творческий путь приверженцем «молодых». Его отходу от позитивизма способствовали личные наблюдения над проявлениями развитого капитализма, какие он вынес из своей поездки в 1876—1879 гг. по Англии, США, Франции и Италии и отразил в «Письмах из путешествия» (1876—1878). Позитивистский оптимизм быстро сменился у Сенкевича глубоким неверием в буржуазную цивилизацию. Это и побудило его воскресить ту идею «поддержания духа», проникнутую культом любви к родному краю, которая, казалось, окончательно померкла вместе с закатом романтической поэзии «непримиримых». Польский патриотизм становится определяющим пафосом всех его произведений и вместе с тем основным мерилом человеческой и общественной ценности его героев. Какой бы темы ни касался писатель: русификации и онемечивания польских школ («Из дневника познанского учителя», 1879), трагедии деревенских детей (рассказы «Янко-музыкант», 1879; «Ангел»,
480
1880), эмиграции крестьян («За хлебом», 1880), скитаний на чужбине польского повстанца («Фонарщик на маяке», 1881), глумления прусской военщины над польским мужиком («Бартек-победитель», 1882), или печальной участи индейцев в Америке («Сахем», 1883), — всюду у него звучит протест поляка, скорбящего об угнетенном отечестве.
Новеллистике Сенкевича присущи красочность и многогранность показа героев, характеры которых почти всегда правдиво раскрываются в конфликтных столкновениях, рисуются живо и с большим чувством меры в переходах от лирических интонаций рассказа к иронии и сарказму, от юмора к трагедийности.
Окончательный разрыв Сенкевича с позитивизмом ознаменовала его историческая трилогия, первая часть которой (роман «Огнем и мечом», 1884) посвящена борьбе шляхетской Речи Посполитой с восставшей Украиной времен Хмельницкого, вторая («Потоп», 1886) — освободительной борьбе поляков со шведской интервенцией 1655—1656 гг. и третья («Пан Володыевский», 1888) — с турецким нашествием в 1672—1673 гг.
Фабульное построение трилогии близко к романам Дюма-отца в сочетании с эпической (былинной) обрисовкой героев, достигаемой путем преломления событий сквозь призму восприятия польских рыцарей. Такой способ стилизации повествования, придавшей ему исключительную увлекательность, усилил, однако, националистическую тенденцию автора в освещении захватнической войны польских панов против Украины. Стремясь «поддержать дух» соотечественников, романист во многом идеализирует родную старину, изображая события XVII в. исключительно в духе представлений шляхты о самой себе и окружающем ее мире, поэтому трилогия изобилует историческими искажениями, соответствовавшими, однако, мироощущению главных действующих лиц. В увлекательном, ярком повествовании Сенкевич воспевает патриотическую доблесть рыцарства, наделяя своих героев поистине богатырской силой и мужеством. Использовав открытия многих зарубежных романистов, автор трилогии синтезировал в ней все важнейшие достижения национальной исторической прозы и тем поднял польский исторический роман вальтер-скоттовского типа на высшую ступень.
К лучшим образцам польской классики относится также «Без догмата» (1890) Сенкевича. Этот роман знаменует собою высшее достижение польского критического реализма в жанре психологического романа. С центре внимания писателя — складывающийся тип декадентской интеллигенции, запечатленный им в образе представителя родовитой шляхты Плошовского. Ставя «диагноз больной души» нового поколения, Сенкевич обнаруживает причину ее недуга в безверии людей, отошедших от традиционных представлений о жизни, сознающих необходимость трудиться на благо своего народа, но в то же время питающих неодолимое отвращение к буржуазному делячеству и оттого не находящих применения своим способностям, страдающих избытком рефлексии, парализующей их волю. В романе, написанном в форме дневника героя, Сенкевич, развивая традиции польской психологической повести (кстати, небогатой) на основе инонационального опыта, в особенности Лермонтова («Герой нашего времени») и П. Бурже («Ученик»), создал произведение, вошедшее в мировую литературу как еще одно звено в эволюции образа молодого человека XIX в. Правда, в самой Польше этот роман оценивался весьма сдержанно, но Л. Толстой, Чехов и Горький причисляли «Без догмата» к лучшим достижениям европейской прозы своего времени.
Если у польских читателей наибольшим успехом пользовалась трилогия, то за пределами страны таким произведением Сенкевича стало «Камо грядеши?» (1896), удостоенное в 1905 г. Нобелевской премии. Этот роман из истории гонений на христиан при Нероне писался с явной целью апологии католицизма. Однако в различных уголках земного шара он завоевывал себе читателей прежде всего колоритным изображением быта и нравов языческого Рима, а также сильным эмоциональным зарядом протеста против нероновского деспотизма.
Наиболее реалистическим произведением из исторических романов Сенкевича являются, несомненно, «Крестоносцы» (1900) — эпопея из истории борьбы поляков с Тевтонским орденом на рубеже XIV и XV вв. Роман, по яркости уступающий предыдущим, был, однако, явно нацелен на возбуждение всенародного сопротивления немецкой экспансии; не имевший особого успеха при жизни писателя, он приобрел большое идейно-воспитательное значение в годы гитлеровской агрессии.
Из польских прозаиков того времени Сенкевич, пожалуй, более других способствовал развитию литературного языка и искусства пластической лепки образов. Для развития жанра исторического романа чрезвычайно продуктивным оказался разработанный им принцип отбора архаической лексики и синтаксических конструкций.
Болеслав Прус (1847—1912; настоящее имя — Александр Гловацкий) справедливо признан
481
крупнейшим польским прозаиком рассматриваемого периода. Сын обедневшего шляхтича, он еще гимназистом принял участие в польском восстании 1863 г. и ненадолго попал в тюрьму. Затем он поступил на физико-математический факультет в Варшаве, но не закончил его — приходилось думать о хлебе насущном, искать работу. Литературную деятельность Прус начал с юмористических рассказов и публицистических статей.
Прус был не так знаменит, как Сенкевич, и при жизни в зарубежной славе уступал даже Крашевскому и Ожешко. Однако в деле утверждения реализма в отечественной литературе ему принадлежит самая большая заслуга. Прус начал свою деятельность умеренным позитивисвом, твердо убежденным, что нормальное развитие нового, буржуазного уклада при необходимых коренных общественных реформах может привести к победе принципов всеобщего равенства и социальной справедливости. Во имя этих идеалов он боролся всю жизнь и пером публициста, и словом художника. Публицистика в его творчестве занимала еще большее место, чем у Сенкевича, и тоже была школой писательского мастерства. Начав с развлекательных юмористических рассказов, Прус перешел затем к острозлободневной социальной «новелле с тезисом» («Деревня и город», 1875, и др.). Вскоре он отказался от назидательной позитивистской тенденциозности и стал заботиться — особенно в пору расцвета своей новеллистики в 1878—1884 гг. — об объективности художественных обобщений, которые черпал из наблюдений над реальной жизнью простых людей, обманутых в надеждах на лучшее будущее, социально униженных и оскорбляемых в своем человеческом достоинстве. В тематическом аспекте творчество Пруса соприкасается с традициями Достоевского, хотя присущий польскому писателю юмор и нотки лирической задушевности, пронизывающие его тончайший социально-психологический анализ, скорее роднят эмоциональную атмосферу его новелл с позднейшими чеховскими рассказами. У Пруса можно найти немало превосходных сельских зарисовок, а также впечатляющих крестьянских и помещичьих типов. Но главным объектом его произведений был все же капиталистический город. Прусу принадлежит в польской литературе первая попытка показать стачку фабричных рабочих («Возвратная волна», 1880). Широко введя в литературу представителей городской бедноты, Прус, по словам Сенкевича, «раскрыл нам души этих людей, запечатлел их быт, долю и недолю, их обычаи, он первый отразил их образ мышления, их язык». Еще больше, чем Сенкевич, волновала Пруса судьба детей, а стилизация картин в духе представлений ребенка об окружавшем его мире стала, как у Диккенса, едва ли не самой характерной особенностью его писательского почерка («Сиротская доля», 1876; «Приключения Стася», 1879; «Анелька», 1880; «Грехи детства», 1883, и др.).
Генрик Сенкевич
Фотография
Разочарование Пруса в позитивизме, заметное в новеллах, еще сильнее ощущается в его повестях и романах. В повести «Форпост» (1885) автор показывает, что в капитализирующейся Польше шляхетская усадьба, перестав быть оплотом патриотизма, капитулирует перед немецкими колонистами, что в новой обстановке только мужик способен сопротивляться насильственной германизации отечества.
Вслед за «Форпостом» (одним из лучших произведений польской классики о деревне) Прус издал свое крупнейшее произведение — роман «Кукла» (1889). Глубина и проницательность, с какой он прослеживает историю утверждения капитализма в Польше и влияние этого процесса на душу человека, делают этот социальный роман эпохальным произведением польской литературы. История Вокульского — главного
482
героя «Куклы» — это одновременно история материального обогащения и духовного обнищания, возвеличения индивида и падения личности. Противоречивость характера Вокульского-капиталиста, не удовлетворенного буржуазной действительностью, — результат не угасших в нем симпатий патриота-повстанца, мечтавшего некогда об освобождении народа, как не переставал мечтать об этом и сам Прус. Неизжитый патриотический идеал молодости и делает Вокульского «белой вороной» среди капиталистов, и это обстоятельство, так же как несчастная любовь к светской кукле, не способной оценить подлинное чувство, толкает героя в конце концов на самоубийство. Роман «Кукла» представляет чрезвычайно широкую, эпическую картину социальной и нравственной жизни той эпохи, в нем освещаются важнейшие этапы изменения буржуазной идеологии, в 1848 г. еще весьма радикальной, но уже к середине 80-х годов зашедшей в тупик безысходного кризиса. Прус достигает большой глубины и четкости в изображении сложной, противоречивой психологии своих героев. «Кукла» явилась новаторским произведением, важной вехой в развитии польского романа.
Выдающимся достижением Пруса стал также его историко-философский роман «Фараон» (1896). Рассказывая о перипетиях политической борьбы за власть в Египте XI в. до н. э., автор раскрывает классовую функцию государства, роль народа в историческом процессе. Все это, существенно отличаясь от традиционной, вальтер-скоттовской схемы романа, придало «Фараону» законченную реалистическую монументальность, контуры которой едва намечались в ряде произведений Крашевского. Именно эта новаторская особенность, имеющая чрезвычайно важное значение для развития жанра исторического романа не только в Польше, позволяет причислить «Фараон» к замечательным достижениям польской классики.
В начале 90-х годов наблюдается идейно-художественный спад в творчестве Ожешко (романы «Два полюса», 1893; «Австралиец», 1895, и др.). В «Эмансипированных женщинах» (1893) Пруса отразилось бессилие писателя выпутаться из мировоззренческих противоречий, оставивших мистический осадок в этом романе из современной жизни. Сенкевич, осудив в «Без догмата» пессимизм и декаданс, не мог найти лучшего противоядия, как только противопоставить им в романе «Семья Поланецких» (1894) апологию буржуазного практицизма и филистерский идеал семейного счастья.
После расцвета польской прозы в 80-х годах кризисные явления в творчестве писателей-реалистов были весьма заметны.
482
НАТУРАЛИСТИЧЕСКИЕ ТЕНДЕНЦИИ.
А. ДЫГАСИНЬСКИЙ
Стремясь наперекор апологетам мещанства выставить напоказ все наиболее уродливое из жизни буржуазного общества, некоторые писатели, не видя выхода из царства торжествующего зла, невольно превращали его изображение в самоцель, становясь на путь натурализма.
Начало активной переработки поэтики Золя в Польше положил журнал А. Грушецкого «Вендровец» (1884—1887). Эстетическая программа журнала, включавшая отдельные элементы теории экспериментального романа, содержала, однако, существенные оговорки. Тем не менее выступления таких влиятельных критиков, как Станислав Виткевич (1851—1915) и Антони Сыгетыньский (1850—1923), и особенно художественная практика А. Дыгасиньского и других членов группы «Вендровец» объективно способствовали натуралистическим веяниям.
Крупнейшим представителем натуралистического течения был Адольф Дыгасиньский (1839—1902), выдающийся педагог и публицист, едва ли не более всех способствовавший своими переводами ознакомлению польской общественности с трудами западноевропейских позитивистов и с учением Дарвина. Беллетристическую деятельность Дыгасиньский начал лишь на сорок пятом году жизни и тем не менее оставил богатое литературное наследство. Выходец из бедной шляхты, участник восстания 1863 г., он проникся позднее верой в историческую миссию крестьянства, с которым связывал надежду на возрождение Польши.
Самой ценной частью его наследства, обогатившей польскую классику, являются рассказы, сочетающие в себе композиционные принципы классической европейской новеллы и польской гавенды. Большинство из его новелл воссоздает будни захолустных деревень, а также мир животных, которые иногда становятся главными героями («Собачья доля», 1887).
Последователь натурализма Золя, Дыгасиньский выработал, однако, свой оригинальный стиль повествования, сочетающий подробнейшую бытовую детализацию с лирическими пейзажными зарисовками, стиль, искрящийся тем безыскусственным юмором, который позволяет ему выдерживать эстетическое чувство меры даже в изображении самых отталкивающих явлений. В большинстве его повестей и рассказов говорится о «слабых», которые пользуются неизменной авторской симпатией, и «сильных», нравственно неразборчивых и по-звериному хищных. Эти произведения — своеобразные попытки опереться при художественной интерпретации уродливых социальных отношений
483
между людьми на научные принципы дарвинизма и социологическую теорию Спенсера. Такие попытки вели к идейно-схематической нарочитости и к преувеличению роли биологического начала в человеке, затемняющему социальную природу человеческих отношений даже в его превосходных этюдах («Волк, собаки и люди», 1883; «Что делается в гнездах», 1883; «Дворовые драмы», 1886) или в повести «Маргеля и Маргелька» (1901). Но в приложении к царству животных, где действительно властвует закон борьбы за существование, та же творческая установка на анализ природы «слабых» и «сильных» давала блестящие художественные результаты. В искусстве изображения четвероногих и пернатых, в меткости описания их повадок, юмористической оценке их характеров Дыгасиньский неподражаем. Дыгасиньский открыл читателям мир «фольварка и кухни», вывел ряд типов помещичьей дворни, сумел подметить в национальной жизни, и особенно в жизни деревни, такие явления и пороки, которых не видели или не смели касаться другие писатели его поколения. Его творчество — переходная ступень от искусства Ожешко, Сенкевича и Пруса к реализму Жеромского, Реймонта и Оркана.
Кроме Дыгасиньского к натурализму в этот период тяготели А. Сыгетыньский, Г. Запольская и др. Поскольку они противостояли апологетам мещанства, их творчество играло известную прогрессивную роль. Несмотря даже на ущербность натуралистического метода, его приверженцы сумели все же расширить изображение социальной сферы и заострить внимание на далеко зашедшем морально-бытовом разложении буржуазного общества. Это был еще один шаг по пути разрыва с буржуазными иллюзиями, но вместе с ними у зачинателей натуралистического течения исчезала и вера в человека, в его способность бороться и побеждать.
483
РАЗВИТИЕ ПОЭЗИИ. М. КОНОПНИЦКАЯ
С закатом эпохи шляхетского освободительного движения наступили сумерки и для романтической поэзии. На первом послеповстанческом этапе развития польской литературы из поэтов только А. Аснык и В. Гомулицкий поднимались над романтическим эпигонством и позитивистской бесплодностью в области поэзии.
Мария Конопницкая
Фотография
Адам Аснык (1838—1897), поклонник музы Словацкого, до прихода в литературу Конопницкой был крупнейшим поэтом своей эпохи. Он прославился как певец печальных раздумий. У Асныка — автора фантастической поэмы «Сон могил» (1865), несущей следы влияния Данте, Словацкого и Гейне, — не было сомнений, что январское восстание, которому он отдал свою молодость, — это последняя вспышка уходящей героической эпохи. Но, в отличие от эпигонов романтизма, он верил в неотвратимость прогресса и понимал, что «надо с живыми идти вперед» («Тщетные жалобы», 1877). Именно эта позиция мыслителя, сердцем прикованного к прошлому, но разумом понимающего необходимость считаться с реальностью, не видящего в жизни движущих сил прогресса, но и не принимающего за благо мещанское благополучие, — эта позиция благородного и думающего человека обеспечила его поэзии в «век рационализма» огромный успех у читателей. Особой благосклонностью у современников Асныка пользовались его любовная и пейзажная лирика («В Татрах», 1880) и цикл философских сонетов «Над глубинами» (1894).
В сравнении с лирикой Асныка поэзия «певца Старой Варшавы» Виктора Гомулицкого (1848—1919) не отличалась глубиной философского осмысления бытия. Кроме восьми поэтических сборников, нескольких поэм и многочисленных переводов из Пушкина, Некрасова, Гюго, Мюссе, Врхлицкого и др. ему принадлежит немало романов, повестей, рассказов и научных публикаций. Среди польских поэтов Гомулицкий был первым крупным урбанистом.
484
Поэт поднимает голос против мира унизительной буржуазной несправедливости («Варшавянка» и др.).
Сатирическое направление в польской поэзии этого периода, как и в прозе, достигло наибольшего развития в Галиции. Его представляла группа демократических поэтов во главе с Миколаем Бернацким (1836—1901), известным под псевдонимом Родоць. Прирожденное чувство комизма и едкое остроумие при его страстной патриотической и гражданской целеустремленности делали сатиру Родоця, прозванного «польским Беранже», безошибочно разящей.
Решающую роль в утверждении реализма в польской поэзии сыграла Мария Конопницкая (1842—1910). Ее отец, юрист, прививал детям вкус к литературе, особенно к поэзии. Между тем интересы мужа, заурядного шляхтича, оказались настолько чужды ей, что в 1878 г. Конопницкая порывает с ним и с шестью детьми переезжает к отцу в Варшаву. На следующий год, после смерти отца, начинающей поэтессе, чтобы прокормить семью, пришлось уже зарабатывать на хлеб уроками.
Мировоззрение Конопницкой складывалось под воздействием вольнодумно-просветительских тенденций позитивизма, однако позитивистские иллюзии не обременяли поэтессу — она начала свою деятельность в пору их крушения. Овеянные «мятежным», «жаждущим» духом стихи Конопницкой очень скоро завоевали ей признание поэта нового поколения, «поколения социальных бунтовщиков» (Л. Кшивицкий).
Конопницкая начала с того, на чем остановились Аснык и Гомулицкий, — с мотивов несоответствия действительности возлагавшимся на нее надеждам. В этом она следовала бунтарским традициям романтизма (ее кумирами были Словацкий, Мицкевич и Гюго). Ранние стихи Конопницкой не свободны от выспренней риторики и сентиментальности. Овладевая искусством версификации, она вскоре находит и тот «оригинальный ключ», который помог ей открыть новую страницу в польской поэзии.
Хотя Конопницкая создала ряд драматических «фрагментов» и поэм, написала немало замечательных новелл, путевых очерков и литературно-критических этюдов, в польскую литературу она вошла как лирик — прежде всего как автор трех серий «Стихотворений» (1881, 1883 и 1887), дополненных позднее четвертой серией (1896), поэтическим собранием «Линии и звуки» (1897) и др. Наиболее часто звучащим здесь мотивом является пропасть, разделяющая людей на «угнетателей» и «обездоленных», извечный внутренний раскол общества, приносящий труженикам неисчислимые страдания, бездну горьких обид и толкающий их к бунту против несправедливости, против господ, церкви и самого бога («В дни грусти», «Мечтают ли они», «Не удивляйся» и др.).
Почему так безбрежна, как океаны,
И так страшна, как открытая рана, —
Пропасть, что делит людей произвольно
На угнетателей и обездоленных?
(«В дни грусти». Перевод В. Журавлева)
Этот мотив звучит у Конопницкой и в риторических вопросах, и в афористических сентенциях, и в апострофах, он подчеркивается остротою иронии, патетической приподнятостью, контрастностью метафор и т. п. С его разработкой сопряжены у поэтессы и образы прометеевских вождей-освободителей народа, навеянные романтической традицией исторических и мифологических противопоставлений свободы и рабства. Наибольшую популярность в ее творчестве завоевал жанр «картинки». Этот далеко не новый лиро-эпический жанр, представляющий собою новеллу в стихах или балладу, оказался чрезвычайно удобной формой для развития реализма в поэзии. К нему обращались Некрасов, Я. Неруда и другие поэты-реалисты. В этом жанре рассказ о грубой народной жизни, по-настоящему только что начинавшей входить в сферу утонченной лирики, сливался с высокой художественной культурой стиха. Огромное значение «картинок» Конопницкой («Свободный батрак», «Перед судом», «Ясь не дождался», «Крестьянское сердце» и др.) как раз и заключалось в том, что они резко расширили содержание поэзии.
Не менее существенным достижением стала и так называемая народная лирика Конопницкой, представленная преимущественно второй и третьей сериями ее «Стихотворений» (циклы «Вечерние песни», «На свирели», «С лугов и полей» и др.). Обличительная страстность социальных «картинок» соединилась здесь с лирическим излиянием народной души. По свидетельству Жеромского, никто из польских поэтов не умел так глубоко проникаться крестьянской недолей, как Конопницкая. В этом и заключалась поэтическая оригинальность Конопницкой, подчеркнутая силлабо-тоническим стихосложением, в общем не свойственным польской поэзии, не характерным и для ее «картинок», где еще используется в основном силлабический стих. Помимо живых наблюдений над народным бытом новаторство поэтессы опиралось также на широкое использование фольклорной поэтики, характерное для романтиков. Но если для зачинателей романтизма
485
фольклор был в основном источником создания национальной и лишь вследствие этого также и народной по духу поэзии, то Конопницкая, как и Некрасов, искала в фольклоре адекватную форму собственно народных настроений.
Вполне закономерно, что в конце своего творческого пути, работая над эпопеей «Пан Бальцер в Бразилии» (1910), поэтесса пришла к революционной идее совместной борьбы крестьян и рабочего люда.
Поэзия Конопницкой пользовалась большой популярностью и в самой Польше, и за ее пределами. И сама Конопницкая, переводя Гейне, Гауптмана, Врхлицкого и других, сделала немало для освоения Польшей сокровищ мировой литературы.
В поэзии Польши зародилось и пролетарское течение. Его первой ласточкой был коллективный сборник революционных песен и сатирических стихов «Чего они хотят?», изданный в 1882 г. в Женеве.
Почти одновременно с возникновением пролетарского течения в польской поэзии наметилось и декадентское направление. Но история их становления и борьбы относится уже к последующему периоду.
Чешская литература [второй половины XIX в.]
485
ЛИТЕРАТУРА 50-х ГОДОВ
Революционные события 1848 г. имели огромное значение для становления чешской национальной культуры, стали важным этапом в развитии общественного и художественного сознания, способствовали более глубокому осмыслению национальной жизни.
После подавления революции 1848 г. наступило десятилетие жестокой политической реакции и репрессий, чешские рацикальные демократы Сабина, Фрич, Арнольд, Хохолоушек и другие несколько лет томились в заключении, Гавличек-Боровский — в ссылке. Фрич в середине 50-х годов был вынужден эмигрировать и долгие годы жил вне родины. Однако и в эпоху реакции, названную Яном Нерудой «временем погребенных заживо», передовая литература стойко сопротивлялась давлению реакционно-охранительных и консервативных сил.
Не только опыт революции 1848 г., но и горькие уроки ее поражения пробивали брешь в феодально-абсолютистских представлениях, порождали первые трещины в устойчивых иллюзиях эпохи национального возрождения о единстве чешской нации. Общей чертой литературы 50-х годов стало стремление поддержать моральный дух народа, его стойкость, его верность демократическим и национально-освободительным идеалам.