День, когда ты меня полюбишь 12 глава




– Посмотри на него, хорош, – говорит Марио. – И двигается здорово. Вот только партнерша – квашня какая‑то.

У мужчины измученное лицо, брюки с высокой талией и зализанные назад волосы – так мог выглядеть матрос начала XX века из Пуэрто‑Мадеро. Я с радостью откликаюсь на его приглашение. Родом из Греции, он танцует как человек, приговоренный к повешению на рассвете.

– Я здесь два месяца. В Патре нет танго, в Афинах – да, но дважды в неделю кататься на милонги по четыреста километров… Поэтому я приехал в Буэнос‑Айрес на полгода.

– Наслаждаешься? – глупый вопрос. В его глазах горит огонь танго‑лихорадки в запущенной форме.

– Безумно люблю танго. Танцуя, я могу понимать, что чувствую. Много внутри, слишком много, хочет наружу. Простите, мой английский не очень.

– Но что ты будешь делать, когда вернешься в Грецию? Как жить без танго?

– Не знаю, – улыбка солнечных морщинок. – Не хочу думать. Ужасно. Не могу без танго. Я нуждаюсь в танце.

Апостолос владеет книжным магазином. Я завожу разговор о греческих писателях и спрашиваю его о Каввадиасе, чье творчество открыла для себя недавно, но после двух минут беседы не о танце он начинает ерзать.

– Хочешь танцевать еще? Я люблю Каввадиаса, он ходил в море, знаешь? Прекрасная поэзия. Но тело говорит лучше. Я пытаюсь высказать все в танго.

– А я попытаюсь услышать, – и действительно, кружась с ним, я слышу вдали гул лодок, чувствую острый запах Эгейского моря, разбираю хриплый голос матроса, читающего стихи Каввадиаса с характерными греческими шипящими. Параллельно я слышу звуки песни Así se baila el tango («Так танцуют танго»), чувствую сладкий пот Апостолоса и ощущаю мягкую ткань его брюк своими голыми ногами. Прекрасный танец, после которого последовал укол печали.

Уходя вместе с Мерседес и Марио, я не имею возможности попрощаться с партнером – он наслаждается в объятиях местной немолодой дамы. Достаточно одного взгляда, чтобы убедиться в правоте Родольфо Динцеля: лицо грека выражает то, чего я не замечаю на лицах танцоров нуэво со всеми их диссоциациями, – влюбленность.

Пусть даже Апостолос влюблен в сами объятия или собственные чувства. Неважно. А может, фрейдисты не ошибались и танго представляет собой одно большое упражнение в эмоциональном переносе под красивый аккомпанемент. Обольщение. Помолвка. Разрыв. Страдания. Желание.

Ну да ладно. Главное то, что танго‑лихорадка – разновидность лихорадки любовной. Это единственное имеет значение.

И тут я понимаю, что завидую Апостолосу, Дане, Джульетте, молдаванке‑американке, канадке‑аргентинке и другим, кто отринул прошлую жизнь ради танцевального объятия. Им есть что терять, но есть и что приобретать.

Мне так и не хватило духу бросить все во имя танца. И если раньше я бы отдала все ради любви, то теперь и в ней сомневалась. Единственное, что знаю: у меня есть сатиновый мешочек с новыми туфлями, обратный билет в Шотландию и неизвестное будущее.

Звучит «Печаль моря», напоминая о Марселе и Хамади, с момента встречи с которыми прошло четыре года. За пультом лыбится мясистое лицо диджея Горацио Годоя. Он улыбается жизни, мерцанию огней, кружению пар по танцполу. Я схожу с ума от ощущения собственной «непринадлежности» ко всему происходящему.

Вернувшись в отель, застаю в кухне на лавке спящую Зорайду. Она даже не сняла босоножки для танго.

На следующее утро соратники пьют чай на кухне.

– Мне приснился сон, – говорит Дана в перерыве между приступами кашля. – Я танцую и пытаюсь сделать шаг, но не могу. Не получается. Говорю себе: «Дана, прекрати, ты устала». Но не слушаюсь и продолжаю попытки, мне плохо, стыдно, хочется лечь. Меня это просто убивает, но не могу остановиться.

Турецкая пара, Зорайда, Вим вежливо улыбаются в ответ. В своих тусклых комнатах, забитых сырой обувью, им всем виделся подобный лихорадочный сон.

А мне? А я здесь просто гость. Могу танцевать танго. А могу и не танцевать.

 

Ту же самую фразу произношу Карлосу Ривароле в свой последний день, разделываясь со стейком размером с наш стол, в то время как он поглощает чечевичную похлебку.

– Карлос, ты стал вегетарианцем, не просто буддистом?

– Взгляни внимательнее, Капкита. Мы же в Аргентине, – в супе плавают огромные куски мяса.

На нас смотрят портреты Пьяццоллы и Пульезе. Тяжелый золотой бюст композитора Анибаля Тройло сверкает в углу. Время течет для всех, кроме Карлоса, с годами он лишь молодеет. Правда, небритая борода на его скульптурных скулах поседела, но ему очень идет.

– Ну, – он изучает мое лицо. – Выглядишь ты счастливой.

– Так и есть, – улыбка со стейком во рту.

– Значит, ты нашла то, что искала в танго.

– Да, любовь, – внезапно глаза наполняются слезами, я отодвигаю тарелку. – Прости.

– Все хорошо, Капкита, – он протягивает салфетку с надписью EL OPERA, и я вытираю нос. – Любовь никогда не покидает нас, но начинаться все должно с любви к себе. По‑другому никак, все остальное исчезает, как песок сквозь пальцы.

– Да, – из глаз течет катастрофически. – Кроме танго.

– Кроме танго, – он сжимает мою руку. – Пойдем, посидим на солнышке.

Мы расположились на Плаза де Майо, сегодня четверг – день сбора матерей без вести пропавших: вот уже тридцать лет, с тех пор как их сыновья и дочери пропали, они приходят сюда с покрытыми белыми платками головами.

– Мы будем зачитывать имена наших пропавших любимых, – произнесла в микрофон сморщившаяся от возраста и горя женщина. – Не всех, их слишком много, тридцать тысяч. Каждую неделю мы можем называть только несколько сотен имен.

И она начинает. Сегодня буква «Л».

– Лескано, Лукреция Бериа.

– Здесь! – отзывается другая аргентинка.

– Лескано, Мануэль Роберто.

– Здесь!

Впереди нас в сюрреалистичном розовом мерцании возвышается здание Каса‑Росада[10], где решались судьбы людей. На площади малыши кормят голубей. Полуденное небо покрыто тучами.

– Лескано, Луис Алехандро.

– Здесь!

– Лескано, Адриана Мальвиа.

– Здесь!

Я закрываю уши руками:

– Карлос. Целая семья. Все.

За очками трудно разглядеть глаза Карлоса, но внезапно он кажется резко постаревшим.

– Мне было немного лет, когда все это происходило[11], – произнес он тихо. – Но стыдно, что я тогда ничего не сделал. Ходили самые разные слухи. Ездили какие‑то странные автомобили. Исчезали знакомые тебе люди, а ты боялся задавать вопросы, потому что те, кто осмеливался, тоже пропадали, к примеру, некоторые из матерей. Как теперь стало известно, во время пыток ублюдки включали танго, чтобы заглушить крики боли.

– Лескано, Розерия.

– Здесь!

– Сволочи, убили всю семью! – прошептала я.

– Сейчас они были бы моего возраста, а их дети – твоего. Потерянное поколение. Некоторых, чьих родителей убили, младенцами усыновляли генералы. Да, Капкита, такова часть истории Аргентины.

Имена продолжают зачитывать, мы сидим до конца, потом расстаемся, крепко обнявшись. Карлос машет рукой с противоположной стороны площади с печальной улыбкой. Как же ненавижу расставаться! Каждое «до свидания» может обернуться прощанием навсегда. А женщин в белых платках лишили даже такой привилегии, оставив наедине с бесконечным горем.

 

На обратном пути, на Плаза Доррего я натыкаюсь на спящего на тротуаре рядом со своим товаром индейского продавца украшений. Он просыпается:

– А, Кап‑ка, – тревожная улыбка. – Я надеялся, что ты придешь.

Я сажусь рядом с ним. Последние две недели с Хуаном по прозвищу Черный Пес мы беседовали каждый день, а когда я болела, он угостил меня соком.

– Моя болгарская подружка жила здесь, в Буэнос‑Айресе и умерла от рака мозга в двадцать пять, – поведал он в день, когда мы познакомились. – Я ее любил.

– Ужасно.

– Да.

Черный Пес не любит говорить коротко. Длинные седеющие волосы, заплетенные в косы и украшенные бисером пряди, индейское лицо излучает свет и теплоту, как фонарь в надвигающейся тьме. Он немедленно ставит диагноз моей боли в нижней части спины и начинает лечить меня рефлексотерапией:

– Не могу объяснить по науке, но чувствую боль, – говорит он, надавливая на точку на руке, отвечающую за кишечник, и я ощущаю острый укол.

– Ой, я тоже!

– Еще чую недоброе, может завтра, может позже. Что‑то очень плохое. Но ничего с этим не поделаешь, любовь моя.

Я вцепилась в него, боясь отпустить.

Наконец он открывает мою ладонь и вкладывает в нее округлый предмет, сделанный из гибкой проволоки, которую можно закручивать, придавая этой штуке двадцать разных форм, что Хуан и демонстрирует своими грязными пальцами.

– Хочешь Землю? Вот. А если Земля чересчур, то цветок. Не нравится? Выбрось вот в это мусорное ведро… Упс, это не ведро, а лодка, что отвезет тебя на Рио‑де‑ла‑Плата. Надоела река? Посмотри на черную дыру, из которой все начинается. Посмотри на кольца Сатурна и снова на землю, и на крошечную точку на ней, где мы сидим на Плаза Доррего. Мы странники, объединенные на короткий миг в Сан‑Тельмо, глядящие на эту мандалу, которая вновь преобразилась в цветок. Спрашиваешь, что такое мандала? Сон в форме шара. Доброй ночи, Кап‑ка. Я встречусь с тобой в своих снах.

Сжимая в кармане подарок Черного Пса, я возвращаюсь в Эдинбург.

 

* * *

 

Терри не приехал в аэропорт, забыв о моем возвращении. Когда же он открыл дверь нашей квартиры, в глазах его читалось, что забыл он намного больше. Своим новым монотонным голосом он объяснил, что с ним все в порядке, просто теперь у него другая. Как выяснилось, он изменял мне уже довольно долгое время.

Он ушел, даже не попрощавшись, к своей распутной азиатской подружке. Они познакомились на танго, и та уже беременна, возможно даже от него. Вскоре они поженились, как‑никак он всегда был «хорошим малым».

Наши пять лет вместе, бывшие прекрасным сном, в одночасье обернулись кошмаром, от которого я никак не могла пробудиться. Терри возник в моей жизни внезапно, с армейским рюкзаком за плечами, и так же внезапно исчез, прихватив тот же рюкзак. Проклятое «мечтать и ничего больше».

В сыром рассвете, последовавшем за катастрофой, когда кажется, будто мир вывернули наизнанку и ничего уже не будет, как прежде, я шла по Эдинбургу и говорила сама с собой, как безумная. Неужели правда? Да, все так и было, увы, я не была сумасшедшей. У меня всего лишь разбито сердце. Я всего лишь пыталась справиться с огромной потерей и осознанием того, как без прощания, без объяснения, без роскоши, называемой психологами «завершением», мне приходилось закапывать Терри и нашу пятилетнюю мечту.

Но я любила его! Каким бы он ни был. Любила. В прошлом. В танго, как мы знаем, все хорошее в прошлом.

Мою жизнь и рассудок спасли друзья, семья, бандонеон – хотя и не в таком порядке.

«Между горем и ничем обязательно выбирай горе, дорогая, – сказал Шон. – Нужно страдать и двигаться дальше, и тогда в один прекрасный день снова полюбишь».

Когда дело доходит до оплакивания покойника – а именно таковым стал для меня Терри, – труднее всего принять непоправимость. Вам хочется что‑то сделать с этим. Однажды ночью я с бандонеоном залезла на крышу дома, откуда виднелся казавшийся заброшенным любимый город. Артурс‑Сит, замок, вымощенные камнем улочки и море – все сияло потусторонним светом, напоминая криминальную сцену из фильма с плохим концом.

Даже в решающий момент я не была толком уверена, кто из нас двоих должен исчезнуть – я или бандонеон. Немного посомневавшись и убедившись, что внизу никого нет, я все‑таки сбросила Малену с крыши и едва не отправилась вслед за ней под тяжестью ее веса. Звук бандонеона, пролетевшего пять этажей и рухнувшего на мостовую, нестерпим. Но это ничто в сравнении с видом сломанного инструмента, особенно вблизи, когда, подбирая осколки его идеальных клавиш, похожих на зубы поверженного зверя, осознаешь, что ты сам и есть настоящий монстр.

Да, мои дела были плохи. Настолько, что несколько недель жила на автопилоте, как если бы ничего не произошло. Я даже пару раз ходила танцевать. Смеялась звонким смехом, по звуку напоминавшим разбивающееся стекло. Преподавала на летних курсах и рекламировала новую книгу.

А затем Терри начал появляться на милонгах со своей беременной невестой. Я сразу разобралась, кто мои настоящие друзья, но большинство членов «танго‑семьи» приняли их. Понимаете ли, милонга не судит, милонга не морализирует. Это казино, где любые монетки в цене. Милонга любит всех своих детей одинаково: добрых и эгоистичных, эксплуатирующих и отдающих, бесчувственных и с разбитым сердцем, тех, у кого все в порядке, и тех, у кого все плохо. Тех, у кого пятилетняя мечта, и тех, у кого пятилетний план. Если у вас проблемы с кем‑то, уходите. Если «внезапно ставший бывшим» приходит на вечеринки с мертвым взглядом и подругой в положении, уходите. Таков закон.

Было ясно: если останусь в Эдинбурге, то могу последовать за Маленой с крыши моего дома. Но в свою последнюю ночь в городе я отправилась танцевать – а куда же еще? Джошуа курил снаружи, у входа в старый паб Merlin, в зале над которым пары кружились под Пульезе.

– Моя последняя милонга в этом году, – сказала я, лишь бы прервать молчание. – Возвращаюсь в Новую Зеландию.

– Мило. А почему? – Джошуа единственный был не в курсе всех перипетий.

– Терри… в общем, мы разошлись. Он… нашел кое‑кого.

Прозвучало так абсурдно, что я попыталась рассмеяться, но издала отвратительный, жалобный всхлип. Парень молча смотрел мимо меня, с видом человека, которого ничто не могло удивить, так как он уже все пережил. Просто придвинулся поближе и положил свою руку‑лопату на мое плечо: «Пошли танцевать».

На двенадцать минут (на деле обернувшихся часом, но кто считал) я забыла обо всем в его объятиях. Когда музыка стихла, все вспомнилось вновь. Мы обменялись «спасибо» и «до свидания».

Я попрощалась с друзьями и прошлыми танго‑отношениями, но никто и ухом не повел. Я сказала «прощайте, мучачос» разлаженной танго‑семье и разрушенным годам счастья. И, словно крышку гроба, захлопнула дверь прошлой жизни, не зная, вернусь ли когда‑нибудь. Как герой песни Nada («Ничего»).

 

Ничего не осталось от дома моего, кроме грусти и отчаяния.

Я ухожу. Ухожу, но не знаю, куда.

 

Кортина

 

Капка Кассабова: Итак, почему вы танцуете танго?

Натан: Потому что без него нет полноты жизни.

Карлос Риварола: Потому что я не знал ничего иного.

Тоби: Потому, что оно – источник жизни.

Шон: Танец как репетиция любви.

Родольфо Динцель: Посмотрите на него со всех сторон… это ничто. И все же оно дает мне все.

Мерседес: Потому что без него нам бы оставались только смерть и телевизор.

 

 

Четвертая танда

Объятие

В поисках трансцендентальности

 

Десятая минута



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2020-05-08 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: