1 Наш гном Омыч жил когда‑то в обычной гномской стране, а потом уехал в горы, где встречал рассветы и закаты, умывался росой и писал стихи. Вы спросите, конечно, почему он уехал из гномской страны? Так слушайте, я вам все расскажу.
2 Порядки в гномской стране были раз и навсегда заведенные и не менявшиеся много столетий подряд. Все гномы подчинялись Главному гному и без его разрешения не могли и шагу ступить. То есть могли, конечно, но строго в одном направлении. Стоило кому‑то пойти в другую сторону, как его хватали и отправляли на плантации риса. В стране строго соблюдалось праворукость. Если узнавали, что у кого‑то в семье родился леворукий ребенок, левша по‑нашему, его тут же забирали у родителей и отправляли на плантации риса.
Другой закон касался разного рода творчества: разрешалось писать стихи, поэмы и рассказы строго одного размера. Если у кого‑то выходило на строчку больше, то его отправляли на плантации риса.
Если на картине художника были изображены не те предметы, которые разрешались, то картину уничтожали, а художника отправляли на плантации риса.
3 Так случилось, что в семье Омыча родился леворукий ребенок. Его сразу отобрали у родителей и отправили жить в сельскую местность, учиться в сельской школе и работать на плантации риса.
Обычно люди, погоревав какое‑то время, смирялись с судьбой, но родители Омыча не могли забыть своего мальчика, который работал теперь на плантации риса.
Посовещавшись, они написали письмо Главному гному с просьбой забрать мальчика домой и обещанием не выпускать его в общество, чтобы он никого не смущал своей леворукостью. Мало того, что родители осмелились обратиться с просьбой к самому Главному гному, так еще письмо оказалось длиннее положенного на целых две строчки! Главный гном отреагировал мгновенно, и вскоре родители Омыча исчезли, словно их и не было.
4 Оставшись один, Омыч начал искать хоть какого‑то общения. Надо сказать, что с детства у него открылся талант к стихосложению. Он аккуратно складывал стихи из отцовской библиотеки в стопочки и ставил одну стопочку на другую, так что вырастал целый замок стихов. Когда стопочки начинали раскачиваться, Омыч перекладывал их в другом порядке, пока однажды один том не упал ему прямо в руки и на глаза не попались такие строки:
Когда я беру книгу правой рукой,
в душе моей наступает покой,
ибо я поступаю как все гномы,
которые с законом знакомы.
Стихи поразили Омыча своей однобокостью и прямотой, и ему сейчас же захотелось написать совсем другие стихи – неясные, как ручей, такие, что пела ему мать в детстве. Так у Омыча открылся дар к сочинительству, и он начал сочинять стихи и поэмы, исписывая по нескольку тетрадей в день. Стихи были примерно такие:
Мой брат леворукий, о где ты?
Где мои мать и отец?
Нигде я не слышу ответа ‑
печальный жизни конец.
или:
Линия горизонта – кто провел тебя?
Удаляешься, когда к тебе я иду.
Так и счастье мое ускользает,
Никак его не найду…
5 Омыч понимал, что стихи его несовершенны и ему нужен Учитель. Но где найти такого? И вот однажды вечером он набрел на Поэта, который нараспев читал непривычно длинные строки:
когда душа поэта говорит,
сама природа слушает, молчит
и ловит слово…
в дуновеньи ветра,
приливе волн,
причастии рассвета
ей чудится призыв к свободе и блаженству,
все на земле стремится к совершенству!
Так Омыч познакомился с Пиитусом (Лысым, как звали его все за глаза) и начал ходить к нему домой на поэтические семинары. 6 Вы, может быть, спросите: а почему Лысый не преподавал в университете? Так я вам отвечу: потому что гномский закон запрещал лысым и рыжим людям преподавать в школах, колледжах и университетах. Любая непохожесть вызывала у Главного гнома подозрение в неблагонадежности. Если же кто‑то нарушал этот запрет и вел занятия в какой‑нибудь студии, даже и безвозмездно, то его отправляли на плантации риса. Поэтому Лысый преподавал поэзию тайно, и верные его ученики оберегали своего Учителя от любых подозрительных лиц. Омычу, у которого таинственным образом исчезли родители, а младший брат работал на плантациях риса, они поверили сразу. «К Лысому входим по одному, как стемнеет, – предупредили его. – Пароль: „Старье берем?“ Ответ: „Берем все, что плохо лежит!“» Омычу пароль показался странным, отдававшим воровским жаргоном, но зато он хорошо маскировал происходящее на квартире Учителя.
7 Омычу очень нравилась таинственность поэтических собраний, на которых Пиитус читал стихи великих поэтов, работавших теперь на плантации риса. Все, что говорил Учитель, он запоминал мгновенно и навсегда. Прослушав пять лекций о стихосложении, где Пиитус подробно объяснял особенности сонета и рондо, ударника и раешника, хокку и танка, Омыч, почесав в затылке, спросил:
– А как все‑таки лучше писать?
– А как Бог на душу положит! – махнул рукой Пиитус.
И Омыч сразу же согласился: действительно, Бог не может положить плохо, Бог положит на душу самое лучшее! От Пиитуса Омыч услышал и фразу, которую в тот же вечер проверил у себя дома. Фраза эта звучала так: РУКОПИСИ НЕ ГОРЯТ!
8 К тому времени у Омыча набралось несколько общих тетрадей, исписанных длинными поэмами и стихами, которые он никуда не отправлял, так как они не подходили по размеру и его запросто могли отправить на плантации риса. «Пожалуй, лучше все это сжечь», – решил он однажды. Тем более, что рукописи не горят. Он верил, что даже сгоревшие листки со стихами будут жить вечно и каким‑то образом влиять на умы и чувства всех гномов.
9 Однажды случилось то, чего так опасался Омыч: Пиитуса забрали. Увезли, завязав глаза, на черном мотоцикле – хорошо, если на плантации риса! А если дальше?! Пораздумав о своем житье‑бытье, Омыч решил уйти в горы. И в самом деле: если забрали Пиитуса, могут прийти и за ним. А жить все время взаперти и вечном страхе невозможно. Сложив свое нехитрое добро – чайник, письменные принадлежности и спальный мешок, Омыч с наступлением темноты выдвинулся в горы. Они давно уже манили его – свободные, острыми пиками уходящие в небо.
10 И вот он на свободе! Несколько дней ушло на то, чтобы отыскать подходящую пещеру, расположиться в ней и обозреть окрестности. Неподалеку был ручеек и поляна с ягодами и кустами дикого шиповника. Чай он заваривал из высушенных листьев, варил на маленькой плитке варенье и повидло из ягод, а вечером – вечером разговаривал со звездами и писал стихи. Вот его первые опыты:
Солнце так близко, что могу с ним разговаривать
шепотом.
* * *
Цветок в расщелине…
Отдал ему последние капли из фляги.
Радуй меня и дальше!
Чем дольше он жил в горах, тем все более убеждался, что стихи не должны быть длинными. Напротив, чем короче они, тем лучше. Теперь даже размер, разрешенный в гномской стране, казался ему чересчур большим! 11 Однажды ночью к нему пришли родители. Они улыбались, а в руках держали полные чаши риса.
– А где мой брат? – просил Омыч.
И тут из‑за отцовской спины вышел мальчик. Он совсем не вырос.
– Я стал художником, – сказал он, – я рисую на рисовых полях. И знаешь: картины тоже не горят, когда‑нибудь ты их увидишь…
На следующую ночь Омыч убедился в этом. Он увидел картины своего брата. На одной была высокая гора и солнце над ней. На другой – цветок в расщелине скалы, тот самый, что он полил из фляги. И Омыч понял, что они с братом связаны сильнее, чем он думал.
12 Больше родители ему не являлись, но он успокоился. Он знал теперь, что они живы – неважно, в том или в этом мире. Со временем Омыч стал писать совсем короткие стихи – из пяти‑семи слов. Он понял, что выразить себя можно и одним словом. Вот его последние опыты:
* * *
Протекла крыша.
Будет чем занять день.
* * *
Заросла тропинка.
Как давно я здесь не был!
* * *
Улитка вытянула рога –
слушает дождь.
* * *
Вчера еще здесь был ручей…
13 Иногда Омыч подумывал о том, чтобы спуститься в гномскую страну и рассказать, что можно жить свободно, не боясь леворуких людей, Главного гнома и рисовых плантаций. Но потом он понял, что каждый должен прийти к этому сам…
… Прошло много лет. Гномская страна опустела, рисовые поля затопило водой, а все гномы ушли в горы. Каждый нашел себе дело по душе, и праворукие не боялись здороваться с леворукими, и не было у них Главного гнома. Кто писал стихи, как Пиитус и Омыч, кто рисовал, кто строил хижины, искал и обрабатывал драгоценные камни. Жаль, что Омыч не дожил до этого времени. Но я думаю, что он все это видит и радуется, – ведь все гномы живут и в этих и в тех мирах.
Конец