Оказывается, раньше дядя Коля «был помешан на Востоке», все книжки про Японию прочитал! Он говорит: «Мы с ними похожи, с японцами: они на воде живут, океан кругом, и я у воды цельный день сижу – созерцаю. И чай мы любим одинаково, только пьем по‑разному». Вся комната у дяди Коли увешана японскими картинками. Он их вырезал из журнала «Огонек» и прикнопливал к стенке. 
Так вот, одна картинка называется «Неспешный разговор в тени деревьев», художника Тикудэна. Картинка так себе, ничего особенного: в домике под деревьями сидят двое мужчин, пьют чай и разговаривают. Но у дяди Коли она самая любимая! Он говорит, что когда смотрит на нее, прямо‑таки входит туда и даже слышит, о чем они беседуют.
– Сначала сидят молчком, ждут, пока чай заварится, а пить начинают не спеша, по глоточку.
Оказывается, первым, кто придумал пить чай, был буддийский монах Бодхидхарма. Он медитировал целых девять лет, и вдруг стал засыпать. В гневе, что не может справиться со сном, он вырвал свои веки и бросил их на землю. И вскоре на этом месте вырос куст с необычными листьями. Ученики стали заваривать их и заметили, что напиток получается каким‑то особенным: выпьешь его – и спать не хочется! С тех пор в буддийских монастырях появился культ чая. Его пьют неспешно, с размышлением. Благодарят богов за все дары, хозяина – за гостеприимство, потом вдыхают аромат чайного листа, наполняются любовью и состраданием ко всему живому…
– Смотри, – говорит дядя Коля, – эти двое, возможно, друзья, художники. Во дворе у них бонсай стоит, карликовое деревце… они им любуются, рисуют. И вот, к примеру, один говорит:
– А у переправы сакура зацвела…
А другой:
– Надо бы съездить, посмотреть…
И садятся они в лодку и плывут смотреть на цветущую ца на Фудзи. Как она окрашивается розовым, потом алым, потом становится как факел, только на самой вершине снег лежит…
– Ты вот думаешь, почему японки такие красивые? – спрашивает дядя Коля.
– Ну, от природы…
– Оттого что красотой любуются! У них в Японии даже праздники такие есть: «любование сакурой», «любование Луной». Целыми семьями съезжаются в парки и смотрят на цветущую сакуру или сливу. Впитывают красоту, и лица у них становятся белые, как луна, а губы сочные, как сливы…
– Может, и нам такой праздник устроить? – говорю я. – Например, «праздник любования сиренью!»
– Не получится, – вздыхает дядя Коля, – культура не та. Это ж с детства воспитывать надо!.. У нас поглядят пять минут, а потом и обломают всю…
Дядя Коля снова задумчиво смотрит на картинку:
– А может, это два поэта, пришли друг к другу в гости и соревнуются в стихах.
– Это как?
– А кто лучше стихи сложит. Один начинает, второй следом, и получается цепочка стихов… Дядя Коля замер на минуту, потом будто поймал что‑то:
«Отраженье Луны в реке,
Ветерок пробежал ‑
Луна задрожала…»
– Здорово! – говорю я. – Мне понравилось! – Ну вот, а теперь ты мне отвечай, тоже стихами!
И я сочинил:
«Вовка посмотрел на Луну
И упал в реку».
– Ну при чем тут Вовка! – расстроился дядя Коля. – Да еще упал!.. Ты о красивом думай, уходи от обыденности… Главное дело тут – настроение создать! Я посмотрел на этих двоих в тени деревьев и выдал:
«Сидят двое, пьют тишину».
– Вот! – обрадовался дядя Коля. – Уже лучше. Уже ты почувствовал, что тишина – живая, тоже объект природы. Дядя Коля достал книжку японских поэтов и начал читать мне их стишки, «хокку» называются. Они коротенькие, две‑три строчки, а кажется, что широкие, как море. Одно мне запомнилось:
«Ты проснись скорей,
Стань товарищем моим,
Ночной мотылек!»
Я подумал, что сочинил его мальчик, которому ночью не спится и страшно одному, как мне иногда бывает. Но оказалось, что написал его поэт‑бродяга Басе. Он чудной был, ходил из города в город и нигде не мог найти себе места. – Поэты – они все такие, неприкаянные… – объяснил дядя Коля.
А ночью стихи сами пришли ко мне:
«Тишина.
Неспешный разговор в тени деревьев ‑
Дядя Коля и я».
Задом наперед
Мне‑то больше нравится другая картинка, художника Тогана: на ней нарисован монах на ослике, только сидит он неправильно, задом наперед. Монах этот служил конюхом у императора, но однажды провинился, и император сослал его в далекую провинцию. Потом император одумался, заскучал и велел вернуть отшельника обратно. А тот, звали его Хан рю, так полюбил тихую жизнь вдали от города и высокую гору, где живут святые, что не хотел ехать назад. Но – приказ есть приказ. Тогда сел он на ослика задом наперед, чтобы все время видеть вершину горы Хэншань, и поехал во дворец.
– И что интересно, – говорит дядя Коля, – точно так же, задом наперед, ездил на белом ослике один из восьми бессмертных, старина Чжан‑Голао. Говорят, что он был мастер колдовать, но редко спускался с гор. Когда же такое случалось, то за день мог объехать на своем ослике весь Китай, туда и обратно. На ночь он складывал его, как бумажную игрушку, в трубочку, а утром, побрызгав водой, оживлял. На спине он носил маленький барабанчик…
– Почему ты ездишь не как все, а задом наперед? – спрашивали его. А он отвечал: – Я учусь у мудрецов древности! Так я выражаю им свое почтение!
Я вот тоже люблю оглядываться назад. Особенно, когда мы «снимаемся с места». Как тогда, в Коктебеле. Я сел на заднее сиденье и смотрел назад, до последнего, пока не исчезла гора с Пушкиным… Мама говорит: «Ты очень привязчивый, трудно тебе в жизни будет!» А папа: «Зато он хорошее не забывает!»
Но дядя Коля объяснил, что я не так все понимаю, что старина Чжан Голао не потому назад смотрел, что скучал, а потому, что истину видел: не всегда настоящее лучше прошлого. Наоборот: впереди‑то все хуже и хуже, и что с нами будет – неизвестно…
– Он бы все эти штучки‑дрючки, телевизоры, мобильники разные не одобрил. Потому и не хотел смотреть вперед. А глядел назад, где вековая мудрость…
… И вдруг мне представилась эта мудрость – большая, живая, похожая на огромное раскидистое дерево. И будто я подхожу к нему, а оно раскачивается, скрипит от старости и шелестит своими листьями. А листьев этих – видимо‑невидимо! И на каждом – какая‑нибудь мудрость написана. И я наклоняю ветки, срываю листочки и читаю, читаю… и мне так хорошо, так тепло рядом с этим деревом, как с добрым старым человеком, который все все знает и ничего не боится…
Хотел бы я встретить старину Чжан Голао, поболтать с ним о том о сем, постучать по его барабанчику или сесть на ослика и поехать задом наперед.
Человек дождя
В тот день рыбалка не задалась – дождь пошел. Сперва маленький, а потом как припустил! Мы свернули удочки и пошли к дяде Коле. – Дождь – это хорошо, – говорил он. – Червяки повылезут! Они дождь любят. Ты‑то как: человек дождя?
– Не знаю…
– Японцы – так те люди дождя. Они уж к нему привыкли, без зонтика и шляпы – никуда! У них как вечер, так проливной дождь, «юдаки» называется.
– А кто такой «человек дождя»? – спросил я.
– Погоди, после, – сказал дядя Коля. – Есть у меня одна картинка художника Хиросигэ: по берегу реки идет бедняк с мотыгой на плече. Домой возвращается, а тут дождь…
– Юдаки?
– Он самый. Поливает его как из ведра, а тут и ветер налетел, но бедняга идет вперед. На нем какие‑то лохмотья и желтая соломенная шляпа – да разве спасут они от дождя? А позади – гора, «Пасть дракона» называется. Раньше думали, что это хозяин горы сердится и посылает дождь… Ишь как разошелся! Ты заходи‑заходи, не стесняйся, – говорил дядя Коля, пропуская меня в сарайчик. – Снимай рубашку, а то простудишься, мне от мамы твоей влетит. – Он включил рефлектор, рядом повесил мою рубашку – сушить. – Поглядывай, чтоб не сгорела.
Потом достал старый журнал и показал мне эту картинку. Как же смешно японцы дождь рисуют! Прямо как дети! У них дождь похож на тетрадный листок в косую линейку или на ниточки, протянутые сверху вниз. А за «ниточками» я увидел и страшную гору, похожую на пасть дракона, и человека, бегущего по берегу реки… Он едва держится на ногах, а ветер так и норовит сбить его с ног…
– Да‑а, – протянул дядя Коля, – я, когда смотрю на эту картинку, вспоминаю одну байку. Как‑то поспорили солнце и ветер, кто из них сильнее. Солнце говорит: «Я!», а ветер: «Нет, я!» Увидели пастуха на дороге, и условились: кто с него тулуп снимет, тот и сильнее. Ветер начал дуть. Дул, дул, старался изо всех сил – а пастух только сильнее тулуп запахивает. Холодно ведь… Тогда выглянуло солнце, обогрело своими лучами всю землю, согрелся пастух и сам тулуп снял. Улавливаешь смысл?
– Не очень…
– «Не очень!» – передразнил дядя Коля. – А смысл таков: теплом да любовью скорей победишь, чем грубостью. Сколько ветер не злись, сколько ни дуй, а все равно солнце выглянет и все лужи высушит.
– А «человек дождя» – это кто? – снова спросил я, потому что он не выходил у меня из головы. И дядя Коля рассказал, что так назывался один фильм про двух братьев. Когда младшему было страшно, к нему приходил «человек дождя» и рассказывал сказки. Потом‑то выяснилось, что это был его старший брат, Рэймонд. Он еще пел смешную песенку «Как я мог танцевать с другой, когда ты был рядом…»
… Ночью я проснулся от сильного грома. Он гремел так, что казалось, разнесет все вокруг! Я выглянул в окно: в небе сверкали молнии, деревья раскачивались и скрипели, как мачты на корабле, а небо было черное и страшное, как море в шторм. Громыхнуло раз, другой, и по крыше забарабанил дождь. Он стучал все сильнее и сильнее, а потом полил как из ведра. Ветки начали хлестать по окнам с такой силой, что даже стекла зазвенели! Я был в комнате один… и вдруг представил, что сейчас распахнется дверь и в комнату войдет человек Дождя: в длинном плаще с капюшоном и высокой черной шляпе. Я так ясно увидел это, что у меня даже сочинились стихи:
Ко мне пришел человек Дождя.
– Ты ждал меня? – Я ответил: – Дя!
– Тогда пойдем гулять под дождем!
И я ответил: – Давай пойдем!
И руку дал человеку Дождю:
– С тобой куда хочешь гулять пойдю!
И мы пошлепали с ним по лужам,
Ведь мы как братья,
Ведь мы с ним дружим!
Но вышло солнце: – Пока, прощай!
Я лишь коснулся его плаща,
И крикнул вслед человеку Дождю:
– Ты возвращайся, я подождю!
Теперь я думаю, что все‑таки я человек дождя. Потому что люблю слушать, как он барабанит по крыше, как стучит по подоконнику – то громче, то тише… Люблю смотреть, как наполняется водой дождевая бочка, а вокруг прыгают лягушки. А еще я люблю дождь, потому что после него бывают грибы, и мы с папой надеваем болотные сапоги и идем в лес…
Учителя
Еще мне нравится картинка художника Тиканобу. Потому что по ней можно целую историю рассказать. Хотя с виду она совсем простая: на поваленном дереве сидит старик, а перед ним мальчик со свитком в руках. А история такая: сидел на мосту старик и вдруг снял с ноги сандалию и бросил ее в реку. Зачем, спрашивается? А затем, что мимо проходил мальчик, и старик это сделал нарочно – проверить его хотел на смирение. – Достань мою сандалию! – сказал он. Парень, хотя в нем так все и вскипело, смирился и выловил сандалию из воды. Старик – так даже спасибо не сказал да еще потребовал, чтобы тот надел ему сандалию на ногу. Пришлось парню нагнуться и обуть старика. А тот велел ему прийти на то же место через пять дней на рассвете. – Я дам тебе урок, – сказал он. Когда мальчик пришел, старик был уже на месте. Ох и рассердился же он:
– Ты заставил меня ждать, невежа! Приходи еще через пять дней.
Так продолжалось несколько раз, пока наконец мальчик не явился вовремя. Он пришел в полночь и два часа ожидал старца! И вот старик вышел из темноты ночи – оказалось, что это был не простой ворчливый старик, а знаменитый даосский монах. Он похвалил мальчика за смирение и уважение к старости и вручил ему свиток с основами боевого искусства. Мальчик овладел им и стал знаменитым воином Чанг Лианом.
Дядя Коля любит эту историю и всегда говорит:
– Учителя – они все одинаковые: что у христиан, что у буддистов, – такие проверки устраивают, что будь здоров! Был, например, один святой, звали его Павел Препростой. Так он в 60 лет решил стать монахом! Пришел к келье преподобного Антония и стучит в дверь. – Что ты хочешь, старик? – спрашивает Антоний. – Стать монахом, – отвечает Павел. – Ты уже стар, – говорит Антоний, – ты не выдержишь такие посты, какие я держу, по пять дней кряду. Уходи домой, – и закрыл дверь. Но Павел не уходил. Три дня простоял как вкопанный. На четвертый Антоний отворил дверь, увидел Павла и снова велел ему уходить. – Умру, но не уйду, – ответил Павел. Антоний подумал: «У него нет ни воды, ни хлеба. Если он умрет от голода, то на моей душе будет грех! Оставлю его у себя, но сначала испытаю». – Ну хорошо, – сказал он Павлу. – Я возьму тебя в ученики, но ты должен во всем слушаться меня. – Я готов, отче! – ответил Павел. – Ну тогда стой и молись, пока я не выйду! – сказал Антоний и опять ушел в келью.
Целую неделю простоял Павел! Преподобный изредка подходил к окну, поглядывал, не ушел ли старик? Нет, стоял неподвижно и творил молитву. Наконец на седьмой день Антоний вынес финиковые плети, окунул их в воду, чтобы они лучше гнулись, и говорит: – Плети веревку. – Павел сплел. Антоний потрогал ее и говорит: – Плохо! Расплети и начни заново!
Ничего себе работенка! Павел страшно устал, в горле у него пересохло, ноги подгибались от усталости, но он расплел веревку и снова начал ее плести. На закате Антоний спрашивает: – Хочешь хлеба? – Другой бы на месте Павла воскликнул: «Да, отче, я голоден! Дай мне поскорее хлеба и воды!» Но Павел ответил: – Как ты хочешь, отче.
После этих слов Антоний сдался – такого послушания он давно не встречал. И оставил у себя Павла. И стал Па вел монахом, да таким святым, что чуть ли не святее самого Антония!
– Вот такие они, учителя, – закончил рассказ дядя Коля. – Ведут себя вроде чудаковато, зато потом – польза! Смиряет человек свою гордыню, и тогда сам Бог его охраняет, потому что смиренных любит. Так‑то, брат!
Три желания
Послушать дядю Колю, так все вокруг живое. Даже камень: пнешь ногой – ему больно. А уж о деревьях и говорить нечего. Дядя Коля с ними разговаривает, благодарит за что‑то. – А как же! Дерево – оно живое: растет, старится… Помнишь, я тебе картинку показывал – «Прогулка в осенний день»? Там еще дерево разноцветное, трех возрастов: одна его часть – молодая, зеленая, другая – пожелтела, а третья совсем засохла…
– Там еще мостик и домик вдали, – вспомнил я.
– Вот‑вот! Художника этого звали Гэссен, не помню, рассказывал я тебе? Вырос он в монастыре…
Дядя Коля не успел договорить, как небо вдруг потемнело и ветер понес листья в нашу сторону. – Ишь разошелся! Точно прогнать нас хочет!
Мы быстренько собрались и пошли домой.
– Так вот, – продолжал дядя Коля. – В монастыре он выучился хорошо рисовать и стал художником. Многим его картины нравились, самые знатные люди заказывали ему свои портреты. Только была у него одна особенность: цену за свои картины он запрашивал самую высокую, а деньги всегда просил вперед. И стали про него поговаривать, что, мол, скупой он, о деньгах только и думает. А одна знатная дама даже сказала: «Картины его – прекрасны, а мысли – грязны».
– Разве так бывает? – удивился я.
– Ты погоди, дай договорить Сколько он так жил – неизвестно, только вдруг исчез, будто испарился. Говорили, что видели его в горах, но точно никто ничего не знал… А потом вот что открылось: художник‑то этот неспроста большие деньги просил, а было у него три заветных желания. Первое такое: засыпать тайный склад зерном, чтобы люди в его деревне не голодали; второе – построить новую дорогу в монастырь для богомольцев, а третье – храм достроить, о котором его учитель мечтал. Для этого он и брал большие деньги! А когда все желания исполнил, то ушел в горы и стал отшельником. Такая вот история…
– А чего он молчал‑то? – говорю я. – Рассказал бы всем о своих желаниях…
– Во‑о‑от, в этом‑то вся и штука! Если бы он проговорился – хоть словом, хоть пол‑словом, – так его превозносить стали бы. И сам он загордился бы: вот, мол, какой я хороший! Для всех стараюсь! А древние как говорили? Пусть твоя левая рука не знает, что делает правая. То есть, не трезвонь о своих заслугах на каждом углу. А перед Богом мы все прозрачны, как стеклышки. Ему все видно!
Потихоньку стал накрапывать дождь, и мы спрятались под наше любимое дерево: широкое, в три обхвата. С него вид на реку хороший, и спина греется.
– Да, брат, – рассуждал дядя Коля, – какую скорбь в себе человек носил! И молчал. Все равно как то дерево. А ведь оно и тень нам дает, и дрова… Нет, стоит себе тихо… В костре сгорает, тепло отдает – и ничего, молчит. Так и ты. Делаешь доброе дело – будь как дерево. Чтоб ни одна живая душа – ни‑ни…
Мы долго еще так сидели, пока дождь не кончился. И я все думал об этом художнике: как ему трудно было. Ведь он для всех старался, а его скупым называли. Ведь он не жадный был, а терпел все это. И молчал. Интересно, а я бы так смог?
Сказки
Куда мы идем
Ослик шел по дороге уже три дня. Уже трое суток он не пил, не ел и только смотрел вперед: когда же покажется… Он не знал, что должно показаться, но что‑то заставляло его идти вперед. – Куда ты идешь? – спросила маленькая овечка, гулявшая поблизости.
– Сам не знаю, – отвечал ослик. – Но надо же куда‑то идти…
– Наверное, – сказала овечка. – Когда идешь, день проходит быстрее, а когда стоишь на месте, он как будто и не движется. Пожалуй, я тоже пойду с тобой.
И они пошли вдвоем.
– Ты сытая? – спросил ослик.
– Да, я только поела сена и немного свежей травы. А ты голодный?
– Очень. Трое суток ничего во рту не было. Поделись со мной своей сытостью!
– Ладно, – сказала овечка. И она стала думать о сене, какое оно было пахучее, потом о траве, какая она была свежая и сочная…
– Ах, как вкусно, – сказал ослик, – даже слюнки потекли… Спасибо тебе!
Теперь ослику стало легче идти. Он мог даже размышлять в пути.
«Наверное, место, куда мы придем, будет все в зелени, и везде будут расставлены корыта с водой, а воздух будет чистый и прозрачный, как после дождя… и будет там кто‑то светлый, как облако, которое пронеслось вчера надо мной…»
Вскоре дорогу им перебежал краснощекий суслик. Он был такой от природы, но немного стеснялся своей красноты.
– Куда идем? – спросил он ослика.
– Вперед. А ты?
– Никуда, просто люблю перебегать с одной стороны на другую.
– Это опасно! Лучше ходить по одной стороне…
– А еще лучше – стадом! – добавила овечка.
– А если мы пойдем втроем, это будет «стадом»? – поинтересовался суслик.
– Нет, это будет компанией, которая идет к чему‑то.
– А как я узнаю, нужно мне это «чемуто» или нет? Может, лучше остаться там, где был?
Ослик подумал немного, даже остановился.
– Знаешь, для этого надо пройти с нами хоть четверть пути. Хоть немного, чтобы почувствовать путь.
– Ладно, пошли, – согласился суслик. – Если ты голоден, могу поделиться запасами.
– Да ведь у тебя ничего нет!
– А за щеками? – хитро улыбнулся суслик. – Слева – пшеница и гречиха, справа – овес и горох.
Все остановились, и суслик действительно достал из защечного мешка немного зерен. Ослик подкрепился, а овечка не стала – она ведь недавно поела.
Пошли они дальше втроем. Вскоре догнала их собака.
– Куда идете? – спросила она, запыхавшись.
– К «чемуто», – ответил суслик, доедая семена из защечного мешка. Собака обежала компанию, полаяла на всякий случай и остановилась перед осликом, как ведущим.
– Вряд ли ты пойдешь с нами, – сказал ослик задумчиво. – Мы привыкли идти тихо, без лишнего шума, а ты бегаешь и лаешь без толку…
Собака обиделась. Конечно, ослик и овечка намного больше ее, но она быстрая, смелая и может их чему‑нибудь научить.
– Зато, – сказала она ослику, – если ты устанешь, я могу бежать впереди и указывать дорогу.
Ослик задумался: «В этом что‑то есть…» И сказал:
– Поделись с нами своей бодростью, своей скоростью, а то мы уже давно идем…
– Ладно! – обрадовалась собака. И стала вспоминать, как бежала, запряженная в сани, а хозяин покрикивал: «Эге‑гей!» И так легко, так радостно стало у нее на душе, что она передала свою силу и ослику, и овечке, и суслику.
Пошли они веселее и наткнулись на большую кротовину. Возле нее стоял крот, загораживая им дорогу.
– Куда идете?
– Вперед, – сказала овечка. – А ты что тут делаешь?
– Предупреждаю.
– О чем?
– Что дальше начинается густой лес.
Ослик поднял голову и увидел лес – высокий, густой… Солнце куда‑то спряталось, а вместо него появилась тень ночи.
– Надо дойти до опушки и там заночевать, – решил ослик. – Утром пойдем дальше. Спасибо тебе, крот, хорошее дело делаешь.
«Пойти, что ли, с ними?» – подумал крот. Он забросал кротовину землей и побежал рядом с сусликом. Собака замыкала шествие, и так они вошли в лес.
Ослик остановился у большого дуплистого дерева. «Под его ветвями каждый найдет себе местечко, да и от ветра прикроет…» – подумал он, а вслух сказал:
– Здесь и заночуем. Кто знает, сколько нам еще идти!
Потом посмотрел на луну и сказал как бы про себя: – Интересно, если спеть ей колыбельную песню, она услышит?…
Однако предложение ослика не встретило особого энтузиазма. Крот вообще не знал, что это такое, суслик опасался во время пения растерять свои запасы, овечка смутилась – у нее совсем не было слуха. Зато собака обрадовалась и заливисто затянула:
«У‑у! Баюкаю Луну,
Песню ночную пою‑у!»
А ослик подтянул:
«Ты, Луна, ты на небе одна,
Ты прекрасна, как персик, бледна!»
«И наверное, бедна‑а‑а!» ‑
подхватила собака. «Ну вот, только начала медитацию перед охотой, как тут эти…» – раздался сверху недовольный голос. Все посмотрели наверх и увидели сову, которая сидела на краю большого дупла и раздувалась от негодования.
– Да‑да, кто вы такие? Куда идете? И зачем нарушили мой покой?
– Во‑первых, мы не «эти», – ответил за всех ослик. – Мы путешественники. А во‑вторых, мы еще сами не знаем, куда идем.
– Мы идем к «чемуто», – подсказал суслик.
– Не знаю никакого «чемуто», но вести себя нужно тихо! Тем более, в лесу.
– Послушай, а как ты медитируешь? – спросил ослик. Он знал, что все совы очень мудрые, а мудрости ему как раз и не хватало. – Поделись с нами!
«Вот еще!»‑ хотелось сказать сове, но она подумала, что это будет невежливо, и начала рассказывать.
– Сначала надо закрыть глаза и посмотреть глубоко в себя…
– В живот? – переспросила собака.
– Какой живот? Я же сказала: в себя…
– Где это, «себя»? – спросила овечка и посмотрела на ослика – может, он знает.
– Какие вы бестолковые! – удивилась сова. – А еще путешествуете! Уже должны знать, что есть то, что снаружи, а есть то, что внутри. Это и есть – «себя».
Ослик, а за ним и остальные закрыли глаза и заглянули в «себя»…
Ослик увидел лунную дорожку, по которой ему очень хотелось пойти;
овечка – утренний туман, который был похож на молоко; суслик – темную норку, полную светящихся зерен; собака – белый скрипучий снег со следами чьих‑то ног; а крот – крот вдруг услышал музыку! Неясная и едва слышимая, она так понравилась ему, что он начал кружиться и покачиваться с лапки на лапку, что‑то напевая себе под нос.
– Вот видите, – прокомментировала сова. – Можно услышать музыку, песню, увидеть пейзаж, никогда вами не виденный…
«К чему это она клонит?» – подумал ослик. А сова точно услышала его мысли и говорит:
– Поэтому ходить никуда не надо. Все, что вам нужно, можно найти в себе.
Ослик опять задумался:
– Уж не хочешь ли ты сказать, что надо оставаться на месте?
– Хочу! – ухнула сова. – Еще как хочу! Только глупцы надеются найти что‑то снаружи, тогда как все самое лучшее находится внутри!
Ослик снова закрыл глаза, увидел лунную дорожку и уже было пошел по ней, но вовремя спохватился.
– Не слушайте ее! Она хочет сбить нас с пути! – сказал он.
– Да‑да! – поддержала его овечка. – Наш путь совсем другой! Мы должны двигаться, чтобы прийти к «чемуто».
– Ничего вы не поняли! Не поняли! – ухнула сова и, взмахнув крыльями, полетела в ночную тьму.
Понемногу все успокоились и уснули. Только в голове у крота все крутилась недавняя мелодия и не давала бедняге заснуть.
Утром к компании присоединились еще двое: белка и старый ободранный кот. Правда, белка отстала, едва кончился лес:
– Я ведь прыгаю по веткам, привыкла жить на высоте, а прыгать по дороге – это не по мне…
Зато кот был просто счастлив! Наконец‑то его бродячая жизнь обрела некий смысл: он шел не просто куда‑то, а к «чемуто»! Шел не один, а с компанией. Он даже мирился с присутствием собаки – так устал от одиночества…
Коту рассказали про ночной разговор с совой.
– Она такая умная, – добавила овечка. – Она что‑то такое знает…
– Да что она знает? – заважничал кот. – Да мы сами с усами! Я и с сиамским котом дружил, и с тибетским – наслышан об этих медитациях…
– Ну так расскажи, – попросил ослик. И кот согласился. Для этого даже сделали небольшую остановку.
Кот выступил вперед, закрыл глаза и завыл не своим голосом:
– Мы можем совершить путешествие в глубь себя, если отрешимся от всего земного…
– От травы и листьев? – спросил ослик.
– От риса и чечевицы? – пролепетал суслик.
– От погони за птицей? – поинтересовалась собака.
– Вы мыслите слишком примитивно… – отвечал кот. – Все это надо отбросить на время, чтобы посвятить себя полету в незнаемое.
– Полеты – это хорошо, это мне нравится, – сказал ослик.
– А мне – нет, – возразила овечка. – Мы можем улететь и не вернуться, а я хочу дойти к «чемуто» и посмотреть, что это такое.
Крот подумал: «Если я буду слышать музыку, да еще и летать, то и ходить никуда не надо!..» И незаметно для всех начал рыть подземный ход. Он уже вырыл довольно глубокую ямку, как вдруг из нее показался… маленький бурундучок.
– Ой, куда это я попал? – испуганно зарекотал он и хотел юркнуть обратно, но собака крепко схватила его за хвост.
– Да это никак бурундук по прозвищу «медвежья совесть»! – обрадовалась она. – Давненько я хотела на тебя посмотреть! Маленький, а медведя стыдишь так, что по всей округе слышно!
– А чего он пристает! – запричитал бурундучок. – Даже след оставил! Погляди, на спинке!
– Да, всей пятерней приложился! – подтвердила собака, разглядывая пять темных полосок на шкурке.
– Отпусти его, – сказал ослик. – Видишь, он дрожит от страха.
– Ну что, «медвежья совесть», пойдешь с нами? – спросила собака.
– К‑ку‑да? – дрожа, как осиновый лист, спросил бурундучок.
– Далеко, чтобы прийти к чему‑то… – сказал ослик.
– Чтобы увидеть то, что мы никогда не видели, – добавила овечка.
– Мы должны двигаться, понимаешь? – объяснил суслик.
– Да, если я не двигаюсь, мне очень плохо, – пожаловался бурундучок. – У меня начинается такая трясучка!..
Пока они разговаривали, крот потихоньку уполз в подземелье… Сначала этого никто не заметил, но потом ослик решил всех пересчитать, и вышло, что кого‑то не хватает.
– С нами нет крота, – заметил он. – Жаль, я уже привязался к нему.
– Я тоже, – сказала овечка. – Он так забавно плясал под луной…
– Может, догнать его? Найти? – и собака уже начала рыть лапами землю.
Ослик задумался:
– Что‑то подсказывает мне, что ему не по пути с нами…
– Не по пути! – подтвердил кот. – Крот привык жить под землей, а свет просто ослепляет его!
С этой непонятной мыслью все снова двинулись в путь: впереди ослик, за ним – овечка, потом суслик и бурундучок с котом. Собака рвалась вперед, убегала далеко‑далеко, так что ее не было видно, потом возвращалась назад и радостно сообщала:
– Осторожней, вон за той корягой – рытвина!
И правда, спустя какое‑то время все видели на дороге яму или рытвину и благополучно обходили ее.
– Осторожно, впереди огромная лужа! А за ней – битое стекло…
И все обходили лужу и стекло. И благодарили собаку. Но ослику… ослику это не понравилось:
– Знаешь что, – сказал он собаке, – не надо предупреждать нас! Дорога… она должна быть непредсказуемой…
Собака расстроилась – ведь она хотела как лучше.
– Мы должны встречать все опасности лицом к лицу! – продолжал ослик. – Мы не должны знать – что там, за поворотом, иначе путь потеряет всю свою прелесть!
А прелесть в пути уже появилась! Надо было только увидеть, услышать ее! Цокот копыт, посвистывание суслика, блеяние овечки… даже кот с его урчанием, даже бурундучок с его бульканьем и мелкой тряской… казалось, что путь звучал, пел, помогал идти!
… В полдень ослик решил сделать небольшую остановку, чтобы напиться воды из большой лужи.
– А где овечка? – спросил он.
– Ее нет, – ответил суслик, став на задние лапки и посмотрев кругом.
– Нет, – подтвердил бурундук.
– Мы потеряли ее! – закатив глаза, промяукал кот.
– Как так? Еще утром она была с нами, – заволновалась собака.
– Мы не можем ее потерять, – сказал ослик.
– А может, она устала? Может, осталась в поле? Ну зачем овечке пускаться в такой долгий путь? – предположил кот.
– Если захочет, догонит нас, – сказал суслик.
– Молчи, «краснощекий»! И перестань стоять столбом! – рассердился бурундук.
– Не столбом, а столбиком! – обиделся суслик.
– Не важно! Ты лучше посвисти, вдруг услышит?
Суслик свистнул, но только спугнул стаю ворон.
– Тише вы! – рассердился бурундук. – Не видите: мы овечку потеряли.
– Потер‑ряли! Потер‑ряли! – закричали вороны и унеслись прочь.
Суслик снова свистнул, на этот раз сильнее прежнего. Все прислушались. Никого. Тихо…
– Ушла она, с концами, – подытожил «краснощекий».
– Как так «с концами»? – рассердился бурундук. – А вдруг с ней беда? А если она потерялась? И попадет в лапы медведю?
– Что же, нам теперь поворачивать назад? Из‑за одной какой‑то овцы?! – заворчал кот.
– Именно! Из‑за одной овцы! – подтвердил ослик. – Мы не сможем идти по пути, если бросим ее. Путь перестанет нас вести.
– Почему? – спросил кот.
– Потому что он не переносит предательства, – ответил ослик.
– Мы не предатели, – запыхтел бурундук, – мы пойдем за овечкой.
– Зачем идти всем? – не унимался кот. – Вы идите, а мы с сусликом останемся здесь и будем сторожить путь.
Собака даже закашлялась от негодования! Она кинулась было на кота, но тот успел спрятаться за ослика.
– Не трогать! Я раненый! – завопил он.
Ослик стоял, опустив голову.
– Я думал, что путь чему‑то научил вас, а вы…
«Я не предатель, я просто устал», – хотел сказать кот, но когда ослик повернул назад, все дружно двинулись за ним. Вернее, за овечкой!
– Я чувствую, что путь очень доволен! – сообщил бурундук. – Он прямо радуется, глядя на нас!
И правда, дорога оказалась на удивление легкой! Вот и поле, вот и стожок, но где же овечка? Собака обежала стожок, который заметно уменьшился с тех пор, как они ушли, и понеслась в сторону леса. Вот где пригодился ее нюх! Ее собачье чутье! Суслик с бурундуком бросились вдогонку. Даже кот вспрыгнул на стожок и стал оттуда высматривать пропажу.
– Ну что, не видать? – спрашивал ослик.
– Нет, – отвечал кот.
А где же наша овечка? Что с ней?
С ней случилось то же, что и всегда: утром она пошла вместе со всеми, но потом решила вернуться, чтобы ухватить в дорогу клок сена, да так и осталась… А спохватившись, пошла не в ту сторону и забрела в лес.
– Ухты! Ухты! Вот ты и снова здесь! – услышала овечка знакомый голос. «Сова! – обрадовалась она. – Теперь мне не так одиноко!» И пожаловалась:
– Я заблудилась, отстала от своих…
– Не волнуйся и не трясись, – успокоила ее сова. – Отсюда мне хорошо все видно!
Она округлила и без того круглые глаза‑телескопы и стала высматривать ослика с компанией.
– Наверное, ушли вперед. Еще бы! Потерять день пути из‑за какой‑то заблудшей овцы!.. А ведь я предупреждала – нет, пошли куда глаза глядят! И что?
– И что? – переспросила дрожащая овечка.
– А то, что тебя может задрать волк, медведь, да мало ли кто! А я отвечай!..
Тем временем собака бежала по следу, суслик с «медвежьей совестью» едва поспевали за ней.
– Не беги так быстро, – попросил суслик, – я уже выдохся!
– Я тоже, мои силы на исходе… – пролепетал бурундук.
– Стойте здесь, а я побегу дальше, – скомандовала собака. Взяв след, она уже не могла остановиться, да к тому же быстро темнело.
– … И зачем тебе идти с этим ослом? – спрашивала сова. – Ты могла бы путешествовать вглубь себя, я бы обучила тебя основам медитации…
– Признаться, я и так все время медитирую, когда пасусь в поле, – ответила овечка. – Хожу, жую траву, а сама где‑то далеко‑далеко!..
– И что? – спросила сова.
– А то, что мне надо двигаться. Без движения моя медитация стоит на месте…
– Ухты! – удивилась сова. – Впервые такое слышу! Подожди‑ка… – она прислушалась. – Никак, лай собаки?
«Неужели меня ищут? – обрадовалась овечка. – Неужели не бросили?» Она притихла и вскоре тоже услышала знакомый лай!
– Я здесь! – заблеяла овечка что было сил. – В лесу!
– Настоящая заблудшая овца, которая не может без своего стада, – констатировала сова. А овечка уже бежала навстречу своим, и радости ее не было предела!
Первой она увидела собаку – запыхавшуюся, с высунутым языком.
– Далеко же ты ушла! – сказала собака и села, чтобы отдышаться. Тем временем к овечке уже спешили суслик и бурундук, кот и ослик. Когда наконец все встретились, то даже не могли говорить – каждому хотелось подойти к овечке и потрогать ее.
– Если бы не сова, – рассказывала овечка, – я бы умерла от страха! Да‑да! Просто упала бы и умерла…
Все посмотрели наверх и увидели сову, которая делала вид, что находится в стороне от всего происходящего. Ослик вежливо поклонился ей:
– Спасибо тебе, мудрейшая… У меня не хватает слов, чтобы выразить…
– Ах, не стоит… – сова покраснела и прикрыла глаза крылом.
– Стоит, стоит, – подхватила овечка. – Ты так помогла мне! Ты меня успокоила!
– Мудрость и беспокойство – две вещи несовместные! – важно ответила сова и опустила крыло. – Прощайте, у меня начинается время охоты!
И, взмахнув крыльями, улетела в ночь.
Ослик снова возглавил шествие, и все двинулись в путь…
… На другой день беда приключилась с собакой: она занозила лапу. Боль была такой сильной, что собака легла на землю и только слабо подергивалась. Ослик созвал срочный консилиум:
– У кого самые острые зубы?
– У меня! – в один голос сказали суслик и бурундук.
– Кто умеет снимать боль?
– Я! – выкрикнул кот и вышел вперед.
– Кто знает лечебную траву?
– Я! – ответила овечка.
– И я, – скромно добавил ослик. – Но надо спешить! Нельзя терять ни минуты!
Суслик осмотрел лапу и покачал головой:
– Глубоко вошла! – и начал освобождать свои щеки от запасов.
– Ну, это надолго! – не выдержал бурундучок, впился острыми зубками в собачью лапу, дернул и… колобком покатился назад.
– Есть! – и показал занозу, величиной с хорошую швейную иглу.
Овечка уже несла целебный листик, а кот улегся рядом с собакой и стал забирать ее боль. Он делал это со знанием дела, урча и мурлыча, прислушиваясь к собаке, к ее стонам и хрипам, а потом, потягиваясь, стал отдавать эту боль великому необъятному пространству, в котором покоятся наши радости и страдания, потери и находки, – все все, что мы готовы отпустить на свободу!
Тем временем ослик ходил кругами, словно ограждая собаку от новой опасности в виде шипов и колючек, зловредной инфекции или отравы.
– Скоро все пройдет, – успокаивал он в