– Подождите! Я хочу подняться выше. Помогите мне, Яков.
Пилорат соединил руки вместе на манер стремени, но Тревиз покачал головой.
– Это не выдержит мой вес. Станьте лучше на четвереньки.
Пилорат с готовностью повиновался, а Тревиз, убрав камеру на место, встал ему на плечи, а с них перебрался на пьедестал. Он внимательно осмотрел глыбу статуи, чтобы определить ее прочность, затем поставил ногу на согнутое колено и, пользуясь им, как опорой, дотянулся до безрукого плеча. Цепляясь кончиками ботинок за какие-то неровности на груди, он поднялся еще выше и, наконец, после некоторых усилий уселся на плечо. Для давно умершего человека, которому воздвигли эту статую, поступок Тревиза мог показаться богохульством, и под влиянием этой мысли Тревиз постарался сесть полегче.
– Вы упадете и разобьетесь, – воскликнул снизу Пилорат.
– Я не собираюсь падать и разбиваться, а вот вы можете оглушить меня.
– Тревиз извлек камеру, навел на резкость и сделал еще несколько снимков. Затем он спрятал ее и начал осторожно спускаться, пока его ноги не коснулись пьедестала. Тогда он спрыгнул на пол и вибрация от его приземления, вероятно, явилась последней каплей. Надтреснутая рука отвалилась и рухнула, превратившись в груду щебня у ног статуи. Все это произошло практически беззвучно.
Тревиз замер. Первым его желанием было спрятаться, пока не пришел сторож и не поймал его. Секундой позже он удивился, как быстро возвращается память о днях детства в ситуациях, подобных этой, когда вы случайно сломали что-то важное. Это продолжается только мгновенье, но запоминается надолго.
Голос Пилората звучал глухо, как у человека, который явился свидетелем и даже соучастником акта вандализма, однако он все-таки нашел слова утешения.
– Все… все нормально, Голан. Это все равно отвалилось бы.
Он обошел обломки на пьедестале и на полу, как будто собираясь продемонстрировать это, взял один из более крупных кусков и сказал:
– Голан, идите сюда.
Тревиз подошел, и Пилорат указал на кусок камня, который явно был частью руки, соединяющейся с плечом.
– Что это? – спросил ученый.
Тревиз взглянул. На камне было пушистое пятно ярко-зеленого цвета. Тревиз осторожно потер его пальцем, и оно легко соскоблилось.
– Это очень похоже на мох, – сказал он.
– Жизнь без разума, о которой вы упоминали?
– Я не совсем уверен в этом. Блисс, например, утверждала бы, что у него есть разум, впрочем, как и у этого камня.
– Вы думаете, что мох разрушает камень? – спросил Пилорат.
– Не удивлюсь, если он способствует этому, – ответил Тревиз. – Этот мир богат солнечным светом и имеет некоторое количество воды. Половина его атмосферы является водяными парами, а остальное – азот и инертные газы. Есть еще следы двуокиси углерода, что заставляет предположить отсутствие растительной жизни, но может, содержание его так низко потому, что фактически весь он находится в связанном виде в породах. Если в этой породе имеются карбонаты, мох, возможно, разрушает их, выделяя кислоту, а затем использует образующуюся двуокись углерода. Возможно, это ведущая форма жизни на этой планете.
– Очаровательно, – сказал Пилорат.
– Несомненно, – ответил Тревиз, – но только не для нас. Эти координаты миров космонитов очень интересны, но вообще-то нас интересуют координаты ЗЕМЛИ. Если здесь их нет, они могут быть где-то еще в здании… или в другом здании. Идемте, Яков.
– Но вы знаете… – начал Пилорат.
– Нет, нет, – нетерпеливо сказал Тревиз. – Мы поговорим позднее, а сейчас посмотрим, что еще может дать нам это здание. Становится все теплее. – Он взглянул на небольшой термометр, укрепленный на тыльной стороне его левой перчатки. – Идемте, Яков.
Они двинулись сквозь комнаты, стараясь идти как можно осторожнее, не потому что боялись, что кто-то может услышать их, а чтобы вибрацией не нанести дальнейших повреждений.
Шаги их поднимали пыль, которая взлетала в вверх, но быстро оседала в разреженном воздухе, а там где они проходили оставались отпечатки подошв.
Время от времени в каком-нибудь мрачном углу то один, то другой замечали пятна мха. Казалось, их утешает присутствие жизни, хоть и такой примитивной, которая рассеивает мрачное ощущение от прогулки по мертвому миру, особенно такому, в котором все вокруг напоминает, что когда-то, очень давно, он был полон жизни.
А потом Пилорат сказал:
– По-моему, это библиотека.
Тревиз с любопытством огляделся. Вокруг находились полки, а когда он пригляделся более внимательно к тому, что до сих пор воспринимал как украшения, то понял, что они могут быть книгофильмами. Очень осторожно он потянулся к ним. Они были толстые и неуклюжие, и он вдруг понял, что это только футляры. Повертев в своих толстых пальцах, он открыл один и увидел внутри несколько дисков. Они тоже были толстыми и казались очень хрупкими, хотя он и не проверял этого.
– Невероятно примитивные, – сказал он.
– Сделаны тысячелетия назад, – сказал Пилорат, как бы защищая древних мельпомениан от обвинения в задержке технологии.
Тревиз указал на гурты дисков, где виднелись слабые узоры витиеватого письма, которым пользовались древние.
– Это название? Что здесь сказано?
Пилорат изучил надпись.
– Я не понимаю этого, старина. По-моему, одно из этих слов говорит о микроскопической жизни. Возможно, это слово означает «микроорганизм». Думаю, это микробиологические термины, которых я не пойму даже на Галактическом.
– Возможно, – угрюмо согласился Тревиз. – Возможно также, что это ничего не даст нам, даже если мы сумеем это прочесть. Нас не интересуют микробы… Сделайте мне одолжение, Яков, просмотрите некоторые из книг, может, у каких-то окажутся интересные названия. А пока вы делаете это, я взгляну на визоры.
– Это они и есть? – удивленно спросил Пилорат.
Это были примитивные, кубические сооружения, увенчанные наклоняющимся экраном и изогнутым расширением на вершине, которое могло служить опорой для локтя или местом для электронного блокнота, если на Мельпомении имелось что-то подобное.
– Если это библиотека, – сказал Тревиз, – здесь должны быть аппараты для чтения, а эти как раз подходят для этой роли.
Он очень осторожно смахнул пыль с экрана и с облегчением отметил, что экран, из чего бы он ни был сделан, не рассыпался от прикосновения. Затем Тревиз начал осторожно манипулировать рычагами одного аппарата, другого… Ничего не произошло. Он опробовал еще один и еще – все с тем же отрицательным результатом.
Это не удивило его. Даже если устройства оставались исправными в течение двадцати тысяч лет в разреженной атмосфере и устояли перед водяными парами, оставался еще вопрос об источнике энергии. Запасенная энергия имела свойство утекать, какие бы меры не принимались для предотвращения этого. Это была оборотная сторона всеобъемлющего, непреодолимого второго закона термодинамики.
– Голан! – позвал Пилорат за его спиной.
– Да?
– У меня здесь книгофильм…
– Какого типа?
– По-моему, это история космических полетов.
– Отлично… впрочем, это ничего не даст нам, если я не смогу заставить работать этот аппарат. – Его руки сжались от отчаяния.
– Мы можем взять фильм с собой на корабль.
– Я не знаю, как приспособить его к нашему визору. Этот фильм и наша сканирующая система наверняка окажутся несовместимыми.
– Но тут есть все, что нам действительно необходимо, Голан. Если мы…
– Да, все, что необходимо, Яков. А теперь не мешайте мне. Я попробую решить, что делать. Я могу попытаться подать энергию к визору. Возможно, это все, что потребуется.
– А где вы возьмете энергию?
– Ну… – Тревиз вытащил из кобуры бластер, коротко взглянул на него и сунул обратно. Потом открыл нейронный хлыст и проверил уровень зарядки. Он был максимальным.
Тревиз лег ничком на пол, протянул руки за визор (он продолжал считать, что это именно он) и попытался дернуть его вперед. Тот слегка выдвинулся, и Тревиз начал изучать то, чего достиг этим.
Один из кабелей должен был подводить энергию, и наверняка это был тот, который скрывался в стене. Никакого штепселя или другого соединения не было. (Как можно иметь дело с чужими и древними культурами, где простейшие предметы выглядят неузнаваемо?).
Тревиз осторожно потянул за кабель, затем дернул посильнее. Он вращал его в разные стороны, ощупывая стену рядом с кабелем и кабель рядом со стеной. Потом переключился на полускрытую заднюю стенку визора, но и тут ничего не смог сделать.
Упершись рукой в пол, Тревиз встал, и внезапно кабель отделился от стены. Как это получилось, у него не было ни малейшего представления.
Кабель не выглядел разорванным, конец его был ровным и гладким, а на стене, в том месте, где он соединялся с ней, осталось небольшое пятно.
– Голан, можно я… – начал было Пилорат.
– Не сейчас, Яков. Пожалуйста! – Тревиз повелительно махнул рукой.
Он вдруг заметил, что зеленое вещество покрывает его левую перчатку. Должно быть, он соскреб немного мха из-за визора и раздавил его. На перчатке осталось небольшое влажное пятно, но пока он смотрел на него, оно высохло, а зелень сменилась коричневым налетом.
Тревиз вновь занялся кабелем, внимательно изучая отсоединившийся конец. На нем явно было два небольших углубления. Провод должен был войти.
Он снова сел на пол и открыл зарядную камеру своего нейрохлыста. Очень осторожно расшатал один из проводов и отсоединил его. Затем не торопясь ввел его в углубление, проталкивая, пока тот не остановился. Когда он попытался вытащить провод обратно, ничего не вышло, как будто что-то зажало его. Тревиз подавил возникшее было желание вырвать его силой. Было вполне возможно, что цепь замкнулась, и в визор поступает энергия.
– Яков, – сказал он, – вы имели дело с книгофильмами разных видов. Подумайте, как можно вставить эту книгу в визор.
– Это действительно необх…
– Яков, вы продолжаете задавать ненужные вопросы. У нас не так много времени, и я не хочу ждать, пока здание остынет настолько, что мы должны будем вернуться.
– Наверное, это делается так, – сказал Яков, – но…
– Хорошо, – сказал Тревиз. – Если это история космических полетов, она должна начинаться с Земли, поскольку именно Земля изобрела их. Посмотрим, заработает ли эта штука сейчас.
Немного суетливо Пилорат вставил книгофильм в гнездо, и они принялись изучать надписи на различных рычагах, пытаясь найти хотя бы намек на инструкцию.
Чтобы ослабить напряжение, Тревиз заговорил, понизив голос:
– Думаю, этот мир тоже должен иметь роботов – тут и там – сверкающих в этом почти вакууме. Но дело в том, что их запасы энергии давно иссякли и, даже если их можно перезарядить, то как быть с мозгами? Рычаги и механизмы могут выдержать тысячелетия, но как быть с микросхемами и субатомными штуковинами, содержащимися в их мозгах? Они должны были испортиться, а если и нет, что могут знать они о Земле? Что могут они…
– Визор работает, старина, – сказал Пилорат. – Смотрите.
В тусклом рассеянном свете на экране визора появилось мерцание. Оно было очень слабым, но Тревиз повернул рычажок на нейронном хлысте, и мерцание усилилось. Разреженный воздух, окружавший их, оставлял пространство вне солнечных лучей довольно тусклым, так что комната казалось находится в тени, и экран по контрасту выглядел ярким.
Он продолжал мерцать и только изредка по нему проплывали какие-то тени.
– Его нужно сфокусировать, – сказал Тревиз.
– Я знаю, – ответил Пилорат, – но это лучшее, что я могу сделать. Вероятно, поврежден сам фильм.
Тени исчезали и появлялись вновь, а иногда возникало что-то отдаленно похожее на текст. Потом через мгновение все снова исчезало.
– Вытащите его обратно и вставьте снова, – сказал Тревиз.
Пилорат уже и сам делал это. Он подвигал фильм в гнезде взад-вперед, а затем стал придерживать его.
Тревиз нетерпеливо попытался читать, а потом недовольно сказал:
– Можете вы разобрать это, Яков?
– Не все, – ответил Пилорат, глядя на экран. – Это об Авроре. Думаю, здесь речь идет о первой гиперпространственной экспедиции – «первом излиянии» так сказать.
Он снова подал диск вперед, и все снова исчезло. Наконец, Пилорат сказал:
– Все куски, которые я разобрал, касаются миров космонитов, Голан. О Земле я не нашел ничего.
Тревиз горько заметил:
– Ничего и не должно быть. Все упоминания убраны с этого мира, как и с Трантора. Выключайте эту штуку.
– Но это не имеет значения… – начал Пилорат, выключая визор.
– Потому что можно попробовать в другой библиотеке? Там тоже все будет уничтожено. Везде. Вы знаете… – Он взглянул на Пилората, и вдруг уставился на него со смесью страха и отвращения. – Что с вашей лицевой пластиной? – спросил он.
Пилорат автоматически поднял руку в перчатке к лицевой пластине шлема, затем отнял ее и осмотрел.
– Что это? – удивленно спросил он. Потом взглянул на Тревиза и продолжал почти визгливо: – Что-то странное происходит и с ВАШЕЙ лицевой пластиной, Голан.
Тревиз машинально осмотрелся, ища зеркало. Однако, ничего подобного вокруг не было, да если бы и было, для него требовался свет.
– Идемте на солнце, – буркнул он.
Наполовину ведя, а наполовину таща, он вытолкнул Пилората в луч солнечного света из ближайшего окна и тут же почувствовал его тепло на спине, несмотря на изолирующие свойства скафандра.
– Закройте глаза, Яков, и посмотрите на солнце.
И тут же стало ясно, что неладно с лицевой пластиной. В местах, где стекло пластины соприкасалось с металлизированной тканью собственно скафандра, пышно разросся мох. Пластина была окаймлена по краю зеленью, и Тревиз знал, что так же выглядит и его собственная.
Он провел пальцем в перчатке по мху на лицевой пластине Пилората. Часть его отвалилась, оставив заметный след на перчатке. Пока он смотрел на него, поблескивающего в солнечном свете, мох казалось стал более жестким и сухим. Он снова коснулся его, и на этот раз мох сломался. Цвет его изменился на коричневый. Тревиз еще раз потер край лицевой пластины Пилората, нажимая сильнее.
– Помогите мне, Яков, – попросил он, а через некоторое время спросил:
– Ну что, я выгляжу лучше? Вы тоже. Идемте. Думаю, здесь вам больше нечего делать.
Солнце уже здорово припекало пустынный безвоздушный город. Каменные здания сверкали так, что глазам было больно. Тревиз искоса поглядывал на них и, насколько возможно, двигался по теневой стороне улиц. Около трещины на фасаде одного из зданий он остановился. Она была достаточно широка, чтобы просунуть туда палец в перчатке. Он сделал это, потом осмотрел палец, буркнул: «Мох» и неторопливо направился к краю тени, где некоторое время подержал палец под солнечными лучами.
– Все дело в двуокиси углерода, – сказал он. – Везде, где можно получить двуокись углерода – разрушая породы – будет расти мох. Мы с вами хороший источник двуокиси углерода, вероятно, более богатый, чем что-либо еще на этой почти мертвой планете. Видимо, какая-то часть газа просачивается сквозь соединения лицевой пластины.
– Поэтому мох и растет там?
– Верно.
Возвращение к кораблю показалось им более долгим и, конечно, более горячим, чем прогулка на рассвете. Однако, когда они подошли к кораблю, он все еще оставался в тени – по крайней мере это Тревиз рассчитал правильно.
– Смотрите! – сказал Пилорат, но Тревиз заметил это и сам.
Границы наружного люка обросли зеленым мхом.
– Тоже утечка? – спросил Пилорат.
– Конечно. Я уверен, что в незначительных количествах, но этот мох, похоже, лучший индикатор малых количеств двуокиси углерода, чем все, о чем я до сих пор слышал. Его споры должны быть везде и найдя несколько молекул двуокиси углерода – прорастают. – Он настроил передатчик на корабельную волну и сказал: – Блисс, вы меня слышите?
– Да, – откликнулась Блисс. – Вы готовы войти? Снова неудача?
– Мы у корабля, – сказал Тревиз, – но НЕ ОТКРЫВАЙТЕ шлюз. Мы откроем его сами, отсюда. НЕ ОТКРЫВАЙТЕ шлюз.
– Но почему?
– Блисс, делайте, как я сказал, хорошо? У нас будет время для разговоров после.
Тревиз вынул свой бластер, тщательно уменьшил мощность до минимума, потом неуверенно посмотрел на него. Он никогда не использовал его на минимуме. Тревиз осмотрелся, но вокруг не было ничего, подходящего для испытания.
В полном отчаянии он направил ствол на каменистый склон холма, на котором лежала тень «Далекой Звезды»… Мишень не покраснела. Машинально он коснулся этого места. Было ли оно теплым? Через изолирующую ткань скафандра он не чувствовал ничего.
Тревиз вновь заколебался, а потом решил, что корпус корабля должен быть не менее теплоупорным, чем склон холма. Он направил бластер на край шлюза и, затаив дыхание, коротко нажал на спуск.
Несколько сантиметров похожего на мох растения сразу же стали коричневого цвета. Тревиз повел рукой дальше и даже слабого дуновения в разреженном воздухе, возникшего от этого движения, оказалось достаточно, чтобы разбросать легкие скелетные останки коричневого материала.
– Помогает? – обеспокоенно спросил Пилорат.
– Да, – ответил Тревиз. – Я переключил бластер на луч малой интенсивности.
Он провел лучом по границе шлюза и там, где он проходил, зелень исчезала. Целиком. Потом он стукнул по внешнему люку, чтобы возникшая вибрация стряхнула оставшуюся коричневую пыль на землю. Эта пыль была настолько тонка, что висела даже в разреженной атмосфере планеты, поднимаемая потоками газа.
– Думаю, теперь можно открывать, – сказал Тревиз и, пользуясь переключателем на запястье, послал в эфир комбинацию радиоволн, которая привела в действие механизм, открывающий шлюз снаружи. Люк начал открываться, и не успел он раскрыться даже наполовину, как Тревиз сказал:
– Не зевайте, Яков – залезайте. Не ждите ступеней, а поднимайтесь так.
Сам он последовал за ученым, обведя края шлюза лучом бластера. Как только опустились ступени, он облучил и их, а затем дал сигнал закрываться, продолжая излучать тепло, пока люк полностью не закрылся.
– Мы в шлюзе, Блисс, – сказал Тревиз. – И останемся здесь на несколько минут. По-прежнему ничего не делайте!
– Хотя бы намекните мне, – произнес голос Блисс. – У вас все в порядке? Как там Пил?
– Я здесь, Блисс, – откликнулся Пилорат, – и со мной все в порядке. Ничего страшного не случилось.
– Ну, если ты так говоришь, Пил… Но объяснение все равно потребуется.
– Это я вам обещаю, – сказал Тревиз и включил в шлюзе свет.
Две фигуры в космических скафандрах повернулись лицом друг к другу.
– Мы выкачаем наружу весь воздух планеты, какой сможем, так что подождите, пока это будет сделано.
– А как насчет воздуха корабля? Мы впустим его сюда?
– Не сразу. Я хочу убедиться, что мы избавились от всех спор, которые попали сюда вместе с нами… или на нас.
Недовольный освещением, Тревиз направил бластер на стык шлюза с корпусом и методично облучил его теплом вдоль пола, потом вверх и снова вниз.
– Теперь вы, Яков.
Пилорат беспокойно шевельнулся, и Тревиз сказал:
– Вы можете почувствовать тепло, но это не причинит вам никакого вреда. Однако, если будет плохо, скажите.
Он провел невидимым лучом по лицевой пластине, особенно по краям, затем мало-помалу обработал и остальную часть скафандра.
– Поднимите руки, Яков, – буркнул он, потом сказал: – положите руки мне на плечи и поднимите одну ногу… Я обработаю подошву… Теперь другую… Вам не слишком жарко?
– Видите ли, Голан, нельзя сказать, что меня обдувает прохладный ветерок, – ответил Пилорат.
– В таком случае дайте мне попробовать вкус моего лечения. Обработайте меня.
– Но я никогда не держал в руках бластера.
– Вы должны сделать это. Держите его вот так, а большим пальцем нажимайте на эту выпуклость, правильно… А теперь обработайте мою лицевую пластину. Ведите руку ровно, Яков, не задерживайте луч в одном месте слишком долго. Теперь верх шлема, а потом вниз, к шее.
Он продолжал свои наставления, а когда был облучен со всех сторон, и весь покрылся испариной, взял бластер у Пилората и проверил уровень его зарядки.
– Больше половины израсходовано, – сказал он и методично принялся обрабатывать внутренность шлюза, водя лучом взад-вперед по стенам, пока бластер полностью разрядился, сам нагревшись от такой стремительной разрядки. Затем он сунул его обратно в кобуру.
Только после этого Тревиз дал сигнал на вход в корабль. Внутренняя дверь открылась, и воздух с шипением ворвался вовнутрь. Его прохлада остудила разогретые скафандры быстрее, чем это сделало бы тепловое излучение. Может, просто сработало воображение, но Тревиз почувствовал освежающий эффект немедленно.
– Снимайте ваш скафандр, Яков, оставьте его в шлюзе, – сказал Тревиз.
– Если не возражаете, – заметил Пилорат, – прежде чем заниматься чем-либо еще, я хотел бы принять душ.
– Вообще-то, подозреваю, что перед этим, и даже перед тем, как вы сможете опустошить свой мочевой пузырь, вас ждет разговор с Блисс.
Разумеется, Блисс ждала их с выражением озабоченности на лице. Из-за ее спины выглядывала Фоллом, вцепившись в левую руку Блисс.
– Что случилось? – сурово спросила девушка. – Что вы там делали?
– Защищались от инфекции, – сухо ответил Тревиз. – А сейчас я включу ультрафиолетовое излучение. Уберите эти темные стекла и не мешайте мне, пожалуйста.
Добавив ультрафиолет, Тревиз начал снимать с себя влажную одежду и встряхивать ее, поворачивая то одной, то другой стороной.
– Простая предосторожность, – сказал он. – Яков, вы тоже сделайте это… Кстати, Блисс, мне нужно почистить себя целиком. Если это вам неприятно, выйдите в другую комнату.
– Это и не смутит меня, и не доставит неприятностей, – ответила Блисс. – Я хорошо представляю как вы выглядите, и ничего нового для меня в этом не будет… А что за инфекция?
– Нечто очень мелкое, – с преувеличенным равнодушием объяснил Тревиз.
– Но предоставленное самому себе, может здорово навредить человечеству.
И вот все сделано. Ультрафиолетовое излучение выполнило свою часть работы. Согласно курсу обучения, пройденному Тревизом перед тем как впервые подняться на борт «Далекой Звезды», этот свет использовался только для целей дезинфекции. Однако Тревиз подозревал, что всегда имелось искушение и кое-кто уступал ему, используя его для загара на мирах, где загар был в моде. Но, как бы ни использовался этот свет, он был дезинфицирующим.
Они вывели корабль в космос, Тревиз подвел его как можно ближе к солнцу Мельпомении и некоторое время вертелся перед ним, чтобы убедиться, что вся наружная поверхность облучена ультрафиолетом.
Потом они забрали два скафандра, оставленные в шлюзе, и изучали до тех пор, пока даже Тревиз не был удовлетворен.
– И все это, – сказала наконец Блисс, – из-за мха. Вы ведь назвали его так, Тревиз? Мох?
– Я назвал его мхом, – ответил Тревиз, – потому что он напомнил мне мох. Однако, я не ботаник, и могу сказать только, что он интенсивно зеленый и, вероятно, может обходиться малыми дозами световой энергии.
– Почему малыми?
– Этот мох чувствителен к ультрафиолету и не может расти и даже просто выжить при прямом облучении. Его споры есть везде, а он растет только в темных углах, в трещинах статуй и на нижней поверхности предметов, поглощая энергию редких фотонов света, в местах, где есть источник двуокиси углерода.
– Я поняла, что вы считаете его опасным, – сказала Блисс.
– Он вполне может оказаться таким. Если несколько спор прилипло к нам, когда мы входили внутрь корабля, они найдут здесь достаточно света и отсутствие вредоносного ультрафиолета. Кроме того, они найдут достаточное количество воды и бесконечные запасы двуокиси углерода.
– Всего 0.03 процента от нашей атмосферы, – сказала Блисс.
– Это очень много для них… а в выдыхаемом нами воздухе его уже 4 процента. Что, если споры прорастут в наших ноздрях и на нашей коже? Что, если они уничтожат наши продукты? Что, если они вырабатывают токсины, которые убьют нас? Если осталось хотя бы несколько живых спор, то занесенные в другой мир, они могут заразить его, а потом распространиться и дальше. Кто знает, какой вред они могут нанести?
Блисс покачала головой.
– Иная жизнь не обязательно опасна. Вы же готовы убить ее.
– Это говорит Гея, – сказал Тревиз.
– Конечно, но я надеюсь, это имеет смысл. Этот мох приспособлен к условиям своего мира. Он использует свет в малых количествах, но большие убивают его. Он использует крошечные количества двуокиси углерода, но, может быть, погибнет от ее изобилия. Он может оказаться неспособным выжить ни на одном мире, кроме Мельпомении.
– Вы хотите, чтобы я дал ему шанс попробовать? – спросил Тревиз.
Блисс пожала плечами.
– Ну, хорошо, хорошо, не становитесь в позу. Я понимаю вашу точку зрения. Будучи изолянтом, вы можете действовать только так и не иначе.
Тревиз хотел ответить, но ему помешал высокий голос Фоллом, произнесший что-то на своем языке.
Тревиз повернулся к Пилорату.
– Что она сказала?
– Фоллом говорит… – начал Пилорат, но она, как будто вспомнив, что ее язык понимается с трудом, повторила на Галактическом:
– Там, где вы были, был Джемби?
Эти слова были произнесены идеально, и Блисс просияла.
– Как хорошо она говорит на Галактическом! А как мало времени ей потребовалось!
Понизив голос, Тревиз сказал:
– Я все запутаю, если начну объяснять, поэтому скажите ей, Блисс, что мы не нашли на планете роботов.
– Это объясню я, – сказал Пилорат. – Идем, Фоллом. – Он мягко положил руку на детское плечо. – Идем в нашу комнату, и я дам тебе почитать еще одну книгу.
– Книгу? О Джемби?
– Не совсем… – И дверь за ними закрылась.
– Вы знаете, – сказал Тревиз, глядя им вслед, – мы теряем время, нянчась с этим ребенком.
– Теряем? Каким образом это мешает вашим поискам Земли, Тревиз? Да никаким! С другой стороны, «нянчась» мы совершенствуем общение, успокаиваем страх и запасаем любовь. Разве эти достижения ничего не стоят?
– Это вновь говорит Гея.
– Да, – сказала Блисс. – Однако, вернемся к делу. Мы посетили три древних мира космонитов и не получили ничего.
Тревиз кивнул.
– Это так.
– Фактически, мы нашли на них одни опасности, разве не так? На Авроре – одичавшие собаки; на Солярии – странные и опасные люди; на Мельпомении – угрожающий мох. По-видимому, когда мир предоставляется самому себе, независимо от того, есть на нем люди или нет, он становится опасным для межзвездного сообщества.
– Нельзя рассматривать это как всеобщее правило.
– Три из трех – это достаточно убедительно.
– И в чем это убеждает вас, Блисс?
– Я расскажу вам. Но, пожалуйста, выслушайте меня с открытым разумом. Если вы имеете в Галактике миллион взаимодействующих миров, а так оно и есть на самом деле, и если каждый является полностью изолированным – а это тоже так – значит, на каждом мире люди являются доминирующими и могут навязать свою волю негуманоидным жизненным формам, неодушевленным геологическим формациям и даже друг другу. Таким образом, Галактика является очень примитивной и неверно функционирующей Галаксией. Это самое начало объединения. Вы понимаете, что я имею в виду?
– Я понимаю, что вы пытаетесь сказать, но это не значит, что я соглашусь с вами, когда вы это выскажете.
– Вы просто послушайте меня. Согласитесь вы или нет, это как вам угодно, но выслушайте. Единственный путь для Галактики – это стать прото-Галаксией, и чем меньше прото– и больше Галаксия, тем лучше. Галактическая Империя была попыткой жесткой прото-Галаксии, и когда она распалась, пришли тяжелые времена, а вместе с ними стремление к постоянному усилению понятия прото-Галаксии. Федерация Основания является такой попыткой. Ею же была и Империя Мула. Такой же планируется Империя Второго Основания. Но даже если бы не было подобных Империй и Федераций, если бы вся Галактика была в смятении, это было бы смятение объединения, где каждый мир взаимодействовал с каждым другим, хотя бы только враждебно. Это само по себе должно быть разновидностью объединения, и это еще не самый худший случай.
– В таком случае, что же хуже этого?
– Вам известен ответ на это, Тревиз. Вы видели его. Если населенный людьми мир совершенно отделяется, становится действительно изолированным и рвет все связи с другими человеческими мирами, это приводит… к загниванию.
– Значит, рак?
– Да. Вы видели это на Солярии. Они настроены против всех других миров, а у себя дома каждый индивидуум против всех остальных. Вы видели это. Если же люди полностью исчезают, пропадает даже видимость порядка. «Каждый против каждого» становится главным принципом, как с теми собаками, или же проявляются стихийные силы, как с этим мхом. Надеюсь, вы понимаете, что чем ближе мы к Галаксии, тем совершеннее общество. Зачем же тогда препятствовать ее возникновению?
Некоторое время Тревиз молча смотрел на нее.
– Я думал об этом. Но к чему притворяться, что если немного – это хорошо, побольше – еще лучше, то все – это вообще идеал? Разве вы не говорили недавно, что мох приспособился к малым количествам двуокиси углерода и обилие ее может убить его? Двухметровый человек лучше человека высотой в метр, но лучше и трехметрового. Мышь не станет лучше, если разрастется до размеров слона. Она просто не сможет жить. Точно также слон не станет лучше, уменьшившись до размеров мыши.