– Ладно, пошли.
Слава богу, в ложу Амелия возвращаться не собиралась, сразу повела его к выходу, болтая при этом без устали:
– Я твой приз забрала, он у меня… И еще на тебя поставила, я тебе половину выигрыша отдам… Там много получается, почти тысяча долларов!
Идти было трудно. Каждое неловкое движение вызывало вспышку боли под ложечкой, после которой приходилось дышать короткими неглубокими вдохами.
– …Сейчас мы доберемся до врача – он тебе даст что‑нибудь… У тебя очень болит? Как ты думаешь, ты послезавтра уже машину вести сможешь? А то послезавтра мы в Ниццу прибываем…
– Слушай, заткнись, а? – попросил Филипп. – Мне говорить больно.
Амелия тут же послушно замолчала и пошла рядом, испуганно‑сочувственно поглядывая на него.
На улице было тепло, веял легкий приятный ветерок и пахло бензином – после прокуренной духоты зала этот запах казался свежим и бодрящим. Вдалеке виднелось что‑то похожее на шоссе – мелькали фары стремительно проносившихся машин, горели фонари.
– А ты здорово дерешься! – не выдержав молчания, снова прорезалась Амелия. – Это ты в армии научился, да?
– Да.
– А…
Он взглянул на нее – этого хватило, чтобы она снова заткнулась.
В том, что первый попавшийся таксист согласится посадить к себе в машину подозрительного типа с разбитым лицом, Филипп сомневался и думал, что сейчас предстоит уговаривать, платить втридорога. Но он недооценил Амелию – едва завидев свободную машину, она, размахивая руками, ринулась под колеса. Он еле успел схватить ее и дернуть обратно.
Таксист остановился и высунулся:
– Мадемуазель, вам нужна помощь? Этот человек к вам пристает?
– Нет! То есть… ну садись в машину, что ты стоишь?! – подтолкнула она Филиппа и полезла следом. – Нам нужно к врачу, видите, у него…
– Не надо мне никакого врача, обойдусь! – перебил он. – Поехали на яхту!
– Ты что?.. – начала она.
– Хватит, ты свое дело уже сделала! – бросил Филипп, в дополнение к словам ладонью припечатал ей рот и обернулся к водителю. – К черту врача. Поехали в порт, – сказал он на чистом французском языке и добавил, кивнув на безмолвно вылупившую на него глаза Амелию: – Бабы… Сначала сама меня в драку втянула – а когда мне из‑за нее нос разбили, истерику закатывает. Крови она, видите ли, боится!
Шофер понимающе кивнул и тронулся с места. Только теперь Филипп убрал руку со рта баронессы. Но та продолжала молчать, ошалело уставившись на него.
– Ты что, – наконец спросила она шепотом, уже по‑английски – между собой они обычно общались на этом языке. – Ты что – французский знаешь?!
Он не счел нужным отвечать.
– Ты что – действительно французский знаешь? – спросила Амелия снова, когда они, высадившись из такси, шли по пирсу.
– Да.
– А…
– А если тебя интересует, слышал ли я, что я хам и горилла и в постели ничего не стою – то да, слышал.
– Не подслушивай – ничего неприятного о себе не услышишь, так всегда моя мама говорит, – ничуть не смутилась она.
– Я не подслушивал: Вы над самым ухом трындели, – огрызнулся Филипп.
– И потом, я не сказала «ничего не стоишь», я сказала «ничего особенного»… – Они дошли до яхты, и Амелия сочла нужным замолчать.
Матрос у трапа удивленно взглянул на них, но ничего не сказал.
Филипп свернул в сторону своей каюты, она не отставала. Не подействовал даже выразительный взгляд – чего, мол, прешься?
Он понимал, что, «расшифровавшись» с французским, открыл ящик Пандоры, и Амелия теперь не отвяжется с вопросами. И отмолчаться не удастся, будет настырно лезть. Но уж очень надоели эти детские игры с «непониманием»!
– А откуда ты знаешь так хорошо французский? – снова принялась она за свое, едва они зашли в каюту.
– Я шесть лет прожил в Париже.
Больше всего Филиппу сейчас хотелось остаться одному, раздеться и вытянуться на койке. Но баронесса явно не разделяла его планов – едва войдя в каюту, она скинула туфли, влезла с ногами на постель и устроилась в изголовье, подсунув себе под локоть подушку.
– А что ты там делал – в Париже? Тебе выпить заказать? – потянулась она к телефону.
– Учился. – Предвидя следующий вопрос, добавил: – В Сорбонне. Закончил. Диплом имею. Психолога. Что еще?!
– А… Ты‑ы?!!!
– Я!
Недоверие, прозвучавшее в ее вопросе, взбесило его. Ну да, конечно, он же «горилла»!
Больше не обращая на нее внимания, Филипп начал раздеваться. Каждое движение давалось с трудом. Выяснилось, что брюки изнутри измазаны кровью – на правой ноге, ниже колена, имелась здоровенная ссадина.
Достав чемодан, он поискал аспирин. Не нашел, со злостью вывалил все содержимое на кровать – аспирин тут же обнаружился на самом дне.
– А чего ты никогда не говорил, что ты… это… в Сорбонне учился и все такое? – родила очередной вопрос Амелия.
– Ты не спрашивала.
– Но тебя же что спрашивай, что не спрашивай, ты все равно не отвечаешь! – обиженно воскликнула она.
– Слушай, дорогая, я сейчас не расположен ни с кем разговаривать. Шла бы ты к себе, а?
С этими словами Филипп направился в ванную, надеясь, что к тому времени, как он вернется, в каюте уже будет пусто.
Увы, надежды не оправдались. Амелия встретила его словами:
– Ты весь в синяках, просто жуть какая‑то! Так тебе выпить заказать?
– Закажи стакан холодного молока, – со вздохом сказал он.
– Молока? Зачем?!
Не дождавшись ответа, она хмыкнула и дернула плечиком, но позвонила и молоко заказала. А себе, естественно, вермут, с лимоном и со льдом.
Филипп слышал это краем уха – стоя перед зеркалом, он мазал наиболее «выдающиеся» синяки обезболивающей мазью.
– А чего это такое? – раздалось сзади.
Он обернулся. Оказывается, Амелия успела углядеть среди вещей, вытряхнутых им из чемодана, большой пакет в яркой цветной бумаге, и теперь крутила его в руках.
– Это я тебе подарок купил, – вынужден был сказать Филипп. – Потом мы с тобой поругались, и…
– Мне?! – переспросила она.
– Да. С днем рождения тебя.
Конечно, сегодня, после всего, что она натворила, не самый подходящий день, чтобы дарить ей подарки – ну да ладно, чего уж там!
Острые коготки впились в бумагу, кромсая ее.
Он снова отвернулся к зеркалу; чуть сдвинулся в сторону, чтобы видеть, что происходит у него за спиной. Амелия разглядывала книгу – медленно открыла ее… перелистывает… начала что‑то разглядывать вблизи, поднеся к глазам, лицо удивленное…
Ну что же она молчит? Восьмое чудо света – потерявшая дар речи баронесса фон Вальрехт!
В дверь постучали. Филипп открыл, взял у стюарда поднос и, проходя мимо кровати, поставил на тумбочку вермут. Сам же подошел к столу, высыпал на ладонь полдюжины таблеток аспирина и запил молоком.
Он не услышал движения сзади, лишь почувствовал внезапно прижавшееся к спине теплое тело и руки, обхватившие его за плечи.
– Филипп, милый… спасибо! – Амелия поцеловала его в шею. – Никто мне ничего такого не подарил, чтобы именно для меня… вот такое – а ты подарил… Спасибо тебе, ты… ты очень хороший! И не сердись больше на меня, ладно?!
Она потерлась лицом об его спину, снова поцеловала; руки ее блуждали по его плечам, по груди – гладили, ласкали. Почти невольно, не думая о том, что делает, Филипп наклонил голову и прижался щекой к одной из этих рук – та сразу замерла, хотя вторая продолжала поглаживать его по груди.
Ему мучительно захотелось повернуться, обнять Амелию и прижаться к ней. Не потому, что она привлекала его сейчас как женщина, а потому же, почему прижимаются друг к другу животные: лошади кладут голову на спину соседки, сбиваются вместе, в одну пеструю кучу, котята или щенки – чтобы почувствовать, что ты не один, ощутить рядом чье‑то живое тепло.
Ее сердце билось совсем рядом, и ласковые руки лежали у него на плечах… Филипп усилием воли стряхнул с себя это наваждение и повернулся, поцеловал ее в щеку.
– Ну все. А теперь иди спать.
– Ты не хочешь, чтобы я осталась? – она словно почувствовала то, другое, не сказанное вслух.
– Иди спать! – Врать ему не хотелось. – У меня все тело болит, у этого парня кулаки как из чугуна. – Легонько подтолкнул ее, отодвигая от себя.
Амелия спорить не стала – подошла к кровати, взяла книгу и направилась к выходу. На пороге обернулась:
– Но ты точно на меня уже не сердишься?
– Да не сержусь, не сержусь, – Филипп усмехнулся, – невозможный ты человек!
Глава девятнадцатая
Невозможный человек? Нет, это он сам – невозможный человек!
Когда они прибыли на виллу «Лесли» в Вильфранш‑сюр‑мер, Кристина, как подобает хозяйке, начала распределять всех по комнатам. И естественно, хотела поместить Филиппа во флигеле для слуг. Но Бруни отозвала ее в сторону и попросила устроить его где‑нибудь поближе – так, мол, полагается, у телохранителей есть свои правила… Неизвестно, что себе подумала Кристина, но расстаралась и поселила их рядом, в соседних комнатах.
Ну и кому это было нужно? Он что – оценил, что она о нем позаботилась, что у него и комната с видом на море, и бар тут же? Как же, можно подумать!
Тем же вечером Бруни поскреблась к нему в дверь. Когда он открыл, вошла и попросила:
– Расстегни мне молнию на платье, там чего‑то замок заело! (Ну любому мужику все сразу станет ясно, правда?!) – Повернулась к нему спиной, и аж холодок по телу пробежал от предвкушения.
Ну да, она соскучилась по нему – по его сильным руками, по большому мускулистому телу, даже по его грубоватым манерам. И по всему остальному тоже. В постели он на самом деле был очень даже ничего (и сам, небось, это знал – потому и обиделся на то, что она Иви сказала.)
Его пальцы скользнули по спине, молния расстегнулась, и… и ничего!
Бруни нетерпеливо обернулась – ну где же он? Белобрысый стоял в паре шагов от нее и ухмылялся.
– Молнию не заело. Ты просто, наверное, неудачно ткань защемила.
Не спрашивать же было напрямую: «Ты что, больше не хочешь со мной спать?» Неужели он до сих пор злится на нее из‑за того, что тогда, в ее день рождения, получилось? Сколько можно?!
Так она и ушла, несолоно хлебавши…
Но это было единственной «ложкой дегтя». А «бочка меда» – Лазурный берег, шикарная вилла, отличная погода и подходящая компания. Хотя развлекались они все в основном порознь – встречались за завтраком, а потом разъезжались кто куда.
В первый же день Бруни взяла напрокат белый кабриолет «Феррари» – самый подходящий транспорт для здешних мест. Точнее, взял Филипп: ей бы, без прав – кто дал?!
За несколько дней они объездили чуть ли не весь Лазурный берег. Особой, заранее намеченной цели у этих поездок не было, Бруни просто нравилось ехать куда глаза глядят, по пути останавливаясь в маленьких городках с понравившимися названиями.
В некоторых отношениях Филипп был идеальным спутником. Он не задавал дурацких вопросов вроде «А зачем тебе туда?» и вообще по большей части молчал. Как правило, шел где‑то сзади, но Бруни знала, что если понадобится – он сразу окажется рядом, как это произошло, когда она столкнулась с троицей нахальных юнцов на набережной в Сен‑Тропез. Эти парни, сидевшие за соседним столиком в уличном кафе, сделали ей какой‑то забавный комплимент. Она ответила, они перебросились еще парой‑тройкой фраз; допив кофе, Бруни встала, собираясь идти дальше – но не тут‑то было! Парни обступили ее и предложили поехать вместе развлекаться.
Она отказалась. Тогда они со смехом схватили ее за руки и попытались затащить в стоявшую рядом машину. Сначала она тоже смеялась, но потом поняла, что дело заходит слишком далеко. Обернулась – Филипп стоял в нескольких шагах от нее, прислонившись к каменному парапету.
Звать на помощь не хотелось, но хватило одного ее взгляда, чтобы он шагнул к ним и быстрым движением оторвал от ее запястья руку одного из парней, отпихнул второго – отодвинул Бруни себе за спину и обвел «шутников» взглядом. Несколько секунд все стояли не шевелясь; физиономии у парней были обескураженные. Потом Филипп взял ее под руку и повел вдоль набережной.
Уже в машине она сказала «Спасибо» – он молча пожал плечами. Не стал попрекать, что сама, мол, во всем виновата, как это сделал бы на его месте любой другой.
Поехать всей компанией в кабаре решили в пятницу. Кто‑то завел об этом разговор за завтраком, и остальные согласились, что это было бы неплохо.
Генрих сказал, что знает в Ницце одно шикарное место, называется «Устрица», с обалденным шоу и классными девочками. Вечером, когда все собрались на террасе, он дал адрес этого «шикарного места» и, встав с кресла, скомандовал:
– Ну, двинулись! Кто доберется последним, тот «черепаха» и оплачивает сегодняшний ужин – согласны?!
Не дожидаясь ответа, заспешил вниз по лестнице.
Бруни добежала до «Феррари» и оглянулась – Филипп не торопясь шел сзади.
– Да шевелись ты чуточку быстрее, в конце‑то концов! – рявкнула она.
Главное, даже сесть за руль и сделать вид, что сейчас она уедет без него, не получалось – ключ был у него!
– Фили‑ипп! – топнула она ногой: машина Генриха уже выезжала за ворота!
Филипп наконец добрался до «Феррари» и открыл дверь – Бруни мгновенно скользнула на сидение.
– Поехали!
– Пристегнись!
Убедился, что она действительно пристегнулась, и лишь после этого тронулся с места.
– Давай, поезжай быстрее! – от нетерпения Бруни подпрыгивала на сидении. – Ты что, хочешь, чтобы мы были «черепахой»?!
– По этой дороге ночью можно ехать со скоростью восемьдесят километров в час, – объяснил он. – Вот выедем на автостраду, там разрешено сто десять.
Ей захотелось убить его. Чем попало, немедленно – и побольнее.
Но вместо этого пришлось жалобно заныть – авось, проймет:
– Ну Филипп, ну миленький, ну давай быстрее! Пожалуйста, я тебя очень прошу!
– Я и так еду быстрее. Видишь, восемьдесят пять на спидометре.
И кто после этого невозможный человек?!
«Черепахами» стали Крис, Грег и Иви. Бедняга Грег, сидевший за рулем, послушался Иви, которая посоветовала ему «срезать дорогу» – в результате минут десять блуждал по каким‑то проселкам, чуть не задавил козу и поругался с местным жителем, ее владельцем. Выйдя из машины, вся троица наперебой стала рассказывать о своих приключениях, но уговор есть уговор: именно им предстояло теперь оплачивать сегодняшний ужин.
Бруни вместе со всеми подшучивала над опоздавшими, но в глубине души знала, что если бы не случайность (то есть не дурацкий совет Иви), то «черепахой» бы стала именно она. И именно ей предстояло бы сейчас отвечать на шуточки окружающих. Никому же не объяснишь, что ее якобы телохранитель в ответ на все просьбы ехать быстрее и не подумал прибавить газу, и что его упрямство ей давно уже стоит поперек горла!
Она до сих пор была зла на него – так зла, что ни видеть, ни слышать его не хотела. Правда, он и не претендовал на ее внимание – устроился поодаль, за небольшим столиком в глубине зала. Бруни постаралась сесть к нему спиной.
Непонятно, с чего это Генрих счел «Устрицу» шикарным местом?! Граппа у них была действительно великолепная, жареный ягненок тоже выше всяких похвал, но все остальное – вы уж извините!
Уже к середине представления она пришла к выводу, что местечко это весьма заурядное, а шоу – ничего особенного. На эстраду, где танцовщицы в пышных юбках изображали подобие канкана, все поглядывали лишь мельком. Крис и Грег флиртовали с Барбарой; Макс рассказывал анекдоты, а Иви – та вообще уставилась куда‑то в сторону.
Бруни оглянулась, чтобы узнать, что так заинтересовало ее, и увидела, что Филипп за своим столиком сидит уже не один. Напротив сидела женщина; лица ее было не видно, только темные волосы и желтое платье. Она жестикулировала, что‑то рассказывая; белобрысый – слушал.
– Интересно, что это за девка?! – озвучила Иви вопрос, который мгновенно возник и у самой Бруни.
– Понятия не имею! – Она продолжала всматриваться.
Он смеялся! Смеялся и выглядел от этого каким‑то совершенно непривычным, веселым и помолодевшим! Бруни считанные разы видела, как он смеется…
Сидеть с вывернутой шеей было неудобно. Поэтому она повернулась к столу, выпила еще рюмку граппы, съела канапе – и лишь после этого спросила:
– Ну что – сидят?!
– Сидят, – с удовольствием доложила Иви. – И он ее за руку держит. И улыбается. И говорит чего‑то.
Да кто это такая?! С первой встречной он бы так не сидел!
– Ты чего?! – прервала ее размышления Иви. Оказывается, Бруни, сама того не заметив, налила себе граппы в фужер вместо рюмки.
Ей страшно хотелось снова обернуться и посмотреть, что там происходит, но Филипп сидел к ней лицом и мог заметить. И тут, внезапно и весьма некстати, свет в зале померк, зазвучала медленная лирическая мелодия. Начиналось выступление фокусника.
Выглядело это красиво: одетый в серебристый костюм артист выпускал из ладоней огромных разноцветных бабочек; они кружились под музыку у него над головой, садились на плечи, исчезали и вновь появлялись. В другое время Бруни посмотрела бы такой номер с удовольствием, но сейчас ей хотелось лишь одного: чтобы представление побыстрее закончилось. Куда больше любых бабочек ее интересовало то, что происходило за столиком в глубине зала.
Наконец артист в последний раз подбросил вверх бабочек, и они одна за другой растворились в воздухе.
– Ну что? – нетерпеливо спросила Бруни, едва загорелся свет.
– А там пусто, – присмотревшись, удивленно сказала Иви. – Они ушли.
– Как это? – Бруни не поверила и оглянулась.
За столиком действительно никого не было…
Все еще не веря, она растерянно обвела глазами зал – и тут вдруг увидела, как Филипп появился из‑за боковой портьеры. Бруни поспешно отвернулась, но успела заметить, что вид у него на редкость довольный.
«Он что – пока все тут на бабочек смотрели, успел трахнуть ту девицу?! – подумала она. – Да нет, ну как же…»
Ей самой, разумеется, случалось наскоро перепихнуться с понравившимся парнем где‑нибудь в темном закутке – в ночном клубе или на дискотеке, но представить себе, чтобы Филипп – Филипп, весь из себя такой правильный! – сделал нечто подобное, было просто невозможно.
Или возможно?!
Она снова оглянулась – «весь из себя правильный» как ни в чем не бывало усаживался за свой столик.
Куда он ходил?!
К тому времени, как принесли десерт, настроение у Бруни было начисто испорчено. Возможно, поэтому мороженое с ликером показалось ей тошнотворно‑приторным – пришлось запить его парой бокалов шампанского.
А тут еще это шоу дурацкое!
На эстраду выскочила очередная порция тощих, как селедки, девиц – на сей раз топлесс, но с плюмажами на головах. Правда, с тем же успехом они могли быть и не топлесс – прикрывать им было все равно нечего.
Неужели Генрих всерьез называл это «классными девочками»?! И где мужики? Почему только девки полуголые?! В общем, не кабаре, а какой‑то паршивый кабак!
Все это Бруни высказала вслух, не стесняясь в выражениях. К ее удивлению, никто из компании ее не поддержал, лишь Генрих хмуро взглянул на нее (самому, небось, стыдно, что в такую дыру их затащил) и попросил:
– Иви, передай мне, пожалуйста, траппу!
Иви с готовностью выхватила из‑под носа у Бруни бутылку и протянула ему. Интересно, зачем Генриху пустая бутылка?! Тоже фокус хочет показать?!
Но Генрих только покачал бутылкой, заглянул зачем‑то внутрь и поставил ее рядом с собой.
Девки‑селедки с дурацкими плюмажами продолжали танцевать, но дальше, похоже, раздеваться не собирались. Это что – по ихнему, стриптиз?!
И тут у Бруни возникла гениальная идея: она им сейчас покажет, что такое настоящий стриптиз! Что она – хуже этих худосочных девок?
Только не хватает какой‑нибудь «артистической» детали… А, вот это подойдет! Не долго думая, она стащила с плеч Иви шарф из золотистого шифона, которым та прикрывала свои тощие ключицы, и, помахивая им, двинулась к эстраде. Влезла по боковой лесенке наверх и встала на краю сцены, повернувшись лицом к залу; девицы с плюмажами сгрудились где‑то сзади. Растянув над головой шарф, она взмахнула им и торжественно провозгласила:
– Орр‑ригинальный номер! Стр‑рипти‑из!!!
В зале послышался удивленный гул.
И в этот момент ее чувствительно ухватили за коленку. Бруни опустила глаза – ну так и есть, белобрысый!
– Ну‑ка, слазь немедленно! – без всяких церемоний заявил он.
– И не подумаю!
– Слазь, говорю! – повторил он угрожающе.
Вместо ответа Бруни пнула его носком туфли. Одновременно одной рукой она помахала над головой шарфом, а другой – попыталась расстегнуть застежку на воротнике‑«ошейнике».
Получилось! Верхняя часть платья соскользнула до талии, но Бруни тут же кокетливо прикрыла грудь шарфиком и одной ногой изобразила танцевальное па – вторую мертвой хваткой держал за коленку Филипп.
Ах, так?! Свободным кончиком шарфа она подразнила его как кота: пусть дернет – это тоже в номер впишется! Но вместо этого он схватил ее за руку и рванул к себе – так неожиданно, что она потеряла равновесие и рухнула прямо на него.
От внезапного удара животом обо что‑то твердое у Бруни вышибло дух. Лишь через пару секунд она пришла в себя и осознала, что болтается вниз головой на плече у белобрысого и что он с бешеной скоростью тащит ее куда‑то.
Держал он ее под колени, руки оставались свободны – ими она и замолотила что есть силы, извиваясь и пытаясь стукнуть обидчика. Но ударить удалось лишь пару раз – он перехватил ее левую руку и сжал.
Сдаваться Бруни не собиралась, оставшейся на свободе рукой она вцепилась когтями ему в зад. Он крякнул и отпустил левую руку, но кара последовала немедленно: у нее аж в голове зазвенело от увесистого шлепка по прикрытым лишь легкими трусиками ягодицам. От неожиданности Бруни взвизгнула.
– Вот так тебя! – рявкнул Филипп, и последовал еще один удар. – Получай! – Еще удар.
Она орала, извивалась, колотила его кулаками – все напрасно. Белобрысый держал ее мертвой хваткой, шлепки продолжали сыпаться, и она чувствовала себя абсолютно беспомощной.
Внезапно удары прекратились, она грохнулась куда‑то и в следующий миг поняла, что сидит в машине; руки зажаты – не шевельнуть, а белобрысый, навалившись на нее всем весом и сопя, что‑то делает в районе ее живота. Недолго думая, Бруни изо всех сил вцепилась зубами ему в плечо. Вышло противно, полный рот тряпки, да и не помогло – он выпрямился, оставив пиджак висеть у нее в зубах.
– Вот так. Сиди смирно!
Она с трудом отплевалась от пиджака и только теперь поняла, что руки ее просунуты под натуго затянутый ремень безопасности, так что шевелить она может только пальцами.
Белобрысый тем временем обошел машину и сел за руль.
– Сволочь, гад, пусти – сидеть больно! – проинформировала его Бруни.
Сидеть было действительно больно – как в тот раз, когда она, чтобы позлить папочку, загорала нагишом на лужайке перед домом и слегка перележала кверху задом.
– Сама виновата! – огрызнулся Филипп, выезжая со стоянки.
– Пусти‑и!!!
Он даже не взглянул на нее.
Дурнота накатила волной. Еще секунду назад Бруни перечисляла все кары, которые ждут белобрысого, стоит ей только освободиться – и вдруг почувствовала, что желудок подступает к горлу. Щеки словно закололо маленькими ледяными иголочками.
– Останови… – с трудом вымолвила она и потянулась к дверце, пытаясь высунуть голову наружу, но он резко дернул ее обратно.
– Сиди смирно!
Сил сдерживаться уже не осталось, она успела лишь нагнуться вперед, насколько позволял ремень.
– …твою мать! – зарычал Филипп. – Ты что?!
Наконец рвота прекратилась, но Бруни сидела, по‑прежнему наклонившись вперед. Навалилась дикая слабость, не было сил даже держать глаза открытыми.
Остальное вспоминалось короткими разрозненными отрывками, похожими на кадры из фильма. Вот они стоят в каком‑то туалете, вокруг белый кафель с голубыми полосками, и Филипп моет ей лицо ладонью. На ладони заусеница, царапает лицо, и Бруни пытается оттолкнуть ее, но руки не слушаются.
А вот они где‑то на заправке, свет режет глаза, и Бруни закрывает их. Потом открывает и это уже не заправка, вокруг темно. Филипп тормошит ее, говорит: «Вставай!», а сверху капает дождик… хорошо, прохладно! Она пытается сказать: «Не надо, оставь!», но он словно не слышит и тянет ее куда‑то…
Глава двадцатая
Первое, что Бруни поняла, проснувшись – что они не на вилле: незнакомая тумбочка перед носом… и потолки невысокие…
Огляделась – в окно пробивался свет, а на соседней подушке виднелся знакомый белобрысый затылок. Выходит, ей все‑таки удалось затащить его в постель?! Обидно: она ничегошеньки не помнила! И вообще, из того, что происходило вчера вечером, четко помнилось лишь, как они ехали в Ниццу, и она просила его ехать быстрее. А что было дальше?
Ладно, потом выяснить можно! А что плохо помнятся подробности соблазнения белобрысого – так это дело поправимое: что может быть лучше, чем начать день с хорошего секса!
Она потерлась носом об его затылок и погладила ногой по бедру.
– Му‑рр…
Виду Филиппа, когда он повернулся, был сонный и не слишком любезный.
– А, очухалась уже…
– Му‑рр! – подтвердила Бруни и поцеловала его в плечо.
К ее удивлению, он откатился от нее, а потом и вовсе полез из‑под одеяла.
– Ты чего?! – возмущенно спросила она, прежде чем вспомнила, что по утрам его всегда тянет на хамство.
Вместо ответа белобрысый молча прошлепал в ванну.
Бруни села и огляделась, пытаясь обнаружить свою одежду. На тумбочке лежал кулон, внизу, у кровати, стояли босоножки… а платье где?!
Этим вопросом она и встретила вернувшегося Филиппа.
Тут же вспомнила и добавила:
– И вообще – где мы?!
– Мы в мотеле. Километров пятнадцать до Вильфранш. – Он сел на кровать, собираясь надеть носки, но вздрогнул и застыл, когда Бруни подползла к нему и обняла сзади, прижавшись щекой к его уху. – Ты вчера была в таком состоянии, что я решил тебя на виллу не везти.
О каком состоянии шла речь, было ясно: вчера она, похоже, здорово перебрала. Под ложечкой сосало, во рту было противно и кисло, и хотелось побыстрее позавтракать, чтобы отбить этот вкус.
Но даже завтрак мог подождать, потому что Филипп сидел рядом с ней на постели. Не оборачивался, не пытался обнять ее – но и не уходил. И было приятно гладить его мускулистые плечи и прижиматься к нему, такому большому и теплому – признаться, она здорово соскучилась по этому ощущению.
Встал он так внезапно, что Бруни чуть не упала. Потянулся к рубашке, спросил, не оборачиваясь:
– Я за кофе иду. Тебе принести?
Она вздохнула.
– Принеси. И завтрак какой‑нибудь.
Когда он ушел, Бруни вылезла из‑под одеяла, умылась и причесалась, потом поискала трусики и платье – тщетно. Странно – не нагишом же она сюда приехала, в самом деле?!
Впрочем, может, оно и к лучшему, что одежды нет…
Когда белобрысый вернулся с нагруженным подносом, Бруни встретила его, стоя перед зеркалом в одних босоножках, и томно попросила:
– Филипп, посмотри, что у меня там? Что‑то сидеть больно… – помяла и пощупала себя в нужном месте, заставив его невольно взглянуть туда. – И, кстати, где моя одежда? Не могу же я в таком виде на улицу выйти! – Провела ладонями по телу и качнула бедрами: тоже пусть полюбуется, не абы что ему предлагают!
В зеркале она видела, что Филипп замер и смотрит на нее, но стоило ей обернуться, как он мгновенно отвел глаза и начал выставлять на стол содержимое подноса.
– Кушать подано, – усмехнулся, но словно бы не ей, а собственным мыслям, – госпожа баронесса.
Ну что ж… Посмотрим, сколько он продержится! Бруни танцующей походкой подошла к столу, словно ненароком задев белобрысого грудью, и мурлыкнула:
– А что ты мне принес?
– Яичницу, сосиски и пиццу, – взгляд его упорно не опускался ниже ее шеи. – Еще булочки и творожный торт с фруктами. В общем, все, что в буфете было. Ты что из этого будешь?
– Все!
При виде еды в животе у нее забурчало, рот наполнился слюной и показалось, что кто‑то мнет ее желудок в кулаке. Теперь, даже если бы Филипп внезапно проявил какие‑то сексуальные устремления, ему пришлось бы с ними подождать до конца завтрака.
Она села за стол и, больше не обращая внимания, смотрит он на нее, не смотрит, как именно смотрит – потянула к себе тарелку с яичницей. И была слегка разочарована, когда выяснилось, что вторая яичница предназначена не ей, а самому Филиппу. Он уселся напротив, перевалил на свою тарелку пару сосисок и тоже начал есть.
К тому времени, как Бруни расправилась с тортом и второй чашкой кофе, она была почти сыта. «Почти» могло бы превратиться в «совсем», если бы второй кусок торта тоже достался ей.
– Фили‑ипп! – нежным голосом позвала она. – А можно я возьму этот тортик?