– Эй, пошли потанцуем! – дернули его за локоть.
Опять Иви! Явно «на взводе», но на ногах держится крепко и смотрит выжидательно. Филипп хотел, как всегда, отшить ее, но в последний момент передумал – что‑то в глазах рыжухи напомнило ему бездомную собачонку, отчаянно ждущую ласки, но готовую в любой момент получить пинок. Сказал, как можно мягче:
– Да я не танцую. Не люблю и не умею.
– А чего там уметь?! – удивилась Иви. – Ну хоть… выпьем давай? – махнула катившему мимо тележку с напитками стюарду – тот подъехал и остановился.
– Мартини, – попросил его Филипп.
– Это ты из‑за Эйми такой? – спросила рыжуха, стоило стюарду отойти. – Из‑за этих мальчиков?
– Какой – такой?
– Да брось ты, – пьяно мотнула она головой. – Что я – не вижу? Или ты думаешь, что ты первый? Да если хочешь знать, она таких, как ты, разжевывает и. выплевывает, вы для нее не люди, а члены ходячие…
– Я думал, вы с ней подруги, – жестко напомнил он.
– А она мне – подруга?! – С каждой минутой Иви развозило все больше. – Обоих мальчиков увела. Обоих! – погрозила она непонятно кому пальцем.
– Ладно… спокойной ночи.
Прежде чем она успела опомниться, Филипп был уже в десятке метров от нее, направляясь к своей каюте. Услышал сзади: «Эй!», но не обернулся.
Неужели даже этой щипаной пьяной рыжухе заметно, как скверно у него на душе?
Скверно? Нет, это слово мало отражало переполнявшие сейчас Филиппа эмоции. Ему было дерьмово, гнусно, мерзко…
Отвратительна была и Амелия, и эти парни – и он сам. Прежде всего – он сам, в первую очередь – он сам. Потому что всего только прошлой ночью он целовал ее живот, такой нежный, белый и гладкий, и ни о чем не думал, и ничего не соображал, переполненный даже не страстью – чувством еще более примитивным и первобытным – дикой, животной похотью. И потому что сейчас не мог не думать о том, что происходит в эту самую минуту в «мастер‑каюте», не представлять себе это во всех подробностях…
А думать надо было о другом – о том, что приняв у него на глазах наркотик, Амелия фактически бросила ему вызов, и нужно на него ответить, причем ответить так, чтобы у нее раз и навсегда отпала охота делать это.
Заснуть не получалось – организм словно забыл, что такое сон. Голова была ясная, эмоции постепенно ушли, уступив место спокойному трезвому расчету. Филипп лежал, закинув руки за голову, еще и еще раз продумывая все, что предстояло сделать утром – каждое слово, каждое действие…
Было часов шесть и жалюзи на окне уже обозначились светлыми полосками, когда в дверь постучали. Еще даже не открыв, по этому громкому бесцеремонному «Тр‑р‑р!» он уже знал, кто это.
Веселая, с растрепанными волосами, в криво застегнутом коротеньком халатике, Амелия явно еще не совсем протрезвела.
– Решила к тебе зайти – а то ты был такой гру‑устный, когда я с этими ребятишками уходила! – начала она с порога, проскальзывая внутрь каюты. – Ну, не дуйся! – попыталась взъерошить ему волосы.
– Пошла вон! – Филипп перехватил ее руку и оттолкнул.
– Ты чего?! – пьяно рассмеялась Амелия. – Ревнуешь, что ли?
На шее у нее виднелись следы помады – наверное, кто‑то поцеловал ее сначала в губы, потом туда. И запах – смесь спиртного, духов и спермы, тошнотворный и омерзительный. Даже не помылась, черт бы ее побрал!
– Меня от тебя тошнит! – сказал он, на сей раз – абсолютную правду.
– Че‑его?!
– А того!
– Тоже мне, чистоплюй хренов! – она презрительно скривилась. – Я‑то тебя, дурака, пожалеть решила!
– Обойдусь!
– Ну, как знаешь! – снова рассмеялась она. Неожиданно качнулась вперед и, когда Филипп невольно подхватил ее, скользнула рукой между их телами. – А ведь у тебя стои‑ит на меня! И сейчас стоит, что бы ты там не выступлял!
– Убирайся! – он оторвал ее от себя и отступил на шаг.
Амелия продолжала смеяться.
– Уходи, слышишь!
– У‑уу! – она сделала ему «козу».
Пальцы ее левой руки тем временем потянулись к пуговкам халата – медленно, провоцируя и поддразнивая. Одна пуговка… вторая… и в этот момент Филипп схватил ее за плечи и развернул спиной к себе. Она успела лишь возмущенно взвизгнуть – он отворил дверь и выпихнул ее наружу, толкнув напоследок так, что она долетела до перил. Захлопнул дверь, прислонился к ней спиной.
Из‑за двери раздался новый взрыв смеха, и наступила тишина.
Он взглянул сквозь жалюзи – у перил уже никого не было.
Стук в дверь каюты, где жили Генрих и Мария, раздался в полдевятого. Время, конечно, не такое уж раннее, но если учесть, что спать Генрих лег часа в три, то шевелился он еще с трудом, а соображал – тем более.
– Ну кто там еще?! – сонным голосом рявкнул Генрих.
– Господин Вайнтрауб, это стюард. Капитан яхты просил вас срочно зайти к нему.
– Что случилось?
– Он вам все сам объяснит.
За столом в капитанской каюте сидели двое: сам капитан, невысокий худощавый баск по имени Джако Ампаро, и Филипп.
– Садитесь пожалуйста, господин Вайнтрауб, – указал на стул капитан.
Генрих сел. На его физиономии было написано, что он заинтригован происходящим и с нетерпением ждет, что же будет дальше.
– Господин Вайнтрауб, – начал капитан. – Не знаю, сообщила ли вам госпожа фон Вальрехт, что ее отец, мистер Трент, еще до начала плавания выдвинул одно категорическое условие: на борту «Эсперанцы» не должно быть никаких наркотиков.
– А в чем, собственно, дело? – Генрих насторожился.
– По нашим данным, у вас имеется некоторое количество наркотических средств.
– В чем дело? – повторил Генрих с раздражением и оперся о стол, словно собираясь встать. – Я гость Эйми фон Вальрехт, а не…
– Сядьте, пожалуйста, господин Вайнтрауб! – перебил его Филипп. – Владельцем яхты является мистер Трент, и его распоряжения здесь должны выполняться неукоснительно.
– А вы тут при чем? Вы же телохранитель Эйми!
– Прежде всего, я работаю на мистера Трента.
– Я не буду ни с кем говорить без моего адвоката! – Генрих снова попытался встать.
– Сядьте, господин Вайнтрауб, мы здесь не в полиции! – резко ответил Филипп.
Про полицию он упомянул не зря – год назад Генрих был задержан во время рейда, проведенного полицией в одном из ночных клубов, и, поскольку у него обнаружили психотропные средства в количестве, превышавшем допустимое для личного употребления, препровожден в участок. Прибывший туда адвокат Генриха назвал этот инцидент «печальным недоразумением», но штраф все же пришлось уплатить.
Потому Филипп и заподозрил в первую очередь именно Генриха, но до сих пор у него нет‑нет, да и мелькало сомнение: а вдруг он ошибся и таблетки Амелии дал кто‑то другой?! Но теперь, увидев выступивший на лбу Вайнтрауба пот и услышав требование вызвать адвоката, больше не сомневался…
Взглянув на Ампаро, он едва заметно кивнул – капитан понял, что слово за ним.
– Мистер Трент распорядился каждого, кто пронесет на «Эсперанцу» наркотики, высаживать в ближайшем порту.
– Но послушайте, – с нервной улыбкой Генрих пожал плечами. – Это какое‑то недоразумение! Меня никто ни о чем не предупреждал! Ну да… я взял для себя немного таблеток, – он растерянно рассмеялся, – для себя, развлечься.
– Для себя? И только?! – снова вступил Филипп.
– Но Эйми сама меня попросила! Мне неудобно ей было отказать!
– Ближайший по курсу порт – Зарзир, – вмешался капитан. – Это в Тунисе. Небольшой городок – пара мечетей, отель… кажется, трехзвездочный…
– Но послушайте! – не выдержал Генрих.
– Вы хотите высадиться там – или предпочтете отдать нам все имеющиеся у вас запасы наркотиков?
– Какие запасы, у меня всего‑то дюжина таблеток осталась! Да, я…
– А Катарине тоже вы наркотики дали? – быстро спросил Филипп.
– Да при чем тут я?! Я к «ангельской пыли»[9]в жизни не прикасался!
«Ангельская пыль»? Филипп надеялся, что Генрих скажет что‑то еще, но в этот момент дверь распахнулась.
– Что здесь происходит?! – Амелия влетела в каюту и остановилась, обводя взглядом собравшихся. Ноздри ее раздувались, глаза горели яростным блеском. – Что это вы тут за судилище устроили, я вас спрашиваю?!
– Эйми, они… – обрадованно повернулся к ней Генрих.
– Мы с вами обо всем договорились, – перебил его Филипп, встал и шагнул к баронессе. Сказал негромко:
– Давай выйдем!
– Никуда я отсюда не пойду! – выкрикнула она. – Пусти! – попыталась оттолкнуть его в сторону.
– Я сказал – давай выйдем, – повторил он резче, хватая ее за плечо. Амелия замахнулась, целясь дать ему оплеуху, а когда он перехватил ее руку, ударила коленом, лишь на пару дюймов промахнувшись мимо чувствительного места.
И тут у Филиппа словно что‑то взорвалось внутри. Обхватив баронессу так, чтобы обуздать обе ее руки, он не то вынес, не то вытолкал ее из каюты.
В первую секунду она не сопротивлялась – очевидно, от неожиданности, но потом начала остервенело брыкаться и выкручиваться. Не обращая на это внимания, Филипп протащил ее по палубе до своей каюты и с силой впихнул внутрь. Амелия отлетела в противоположный угол, не удержавшись на ногах, рухнула на кровать – и тут же сжалась, выставив перед собой руки, как обороняющаяся кошка, готовая ударить когтями.
– Не тронь меня!
– Очень надо!
Дотянувшись до стула, Филипп переставил его на середину каюты и сел на него верхом, скрестив на спинке руки.
– Чего тебе от меня надо? – тяжело дыша и глядя на него с яростью, спросила она, тоже садясь.
– Ничего. Чтобы ты не мешала мне делать мою работу. – Он сумел уже нацепить на себя привычную невозмутимую маску, хотя внутри все кипело от злости.
– Какую работу? Над людьми издеваться?!
– Этот человек пронес на судно наркотики, и ты об этом прекрасно знала!
– Подумаешь, несколько таблеток! Ты просто решил отомстить мне за вчерашнее – за парней за этих!
– Не собирался!
– Можно подумать! – презрительно бросила Амелия. – Да ты ночью от ревности совершенно озверевший был, что я – не видела?!
Сучка! Самоуверенная сучка, уверенная, что она – пуп земли, и весь мир крутится вокруг нее. Что ж… скоро ока поймет, что ошибается!
– Знаешь что, дорогая, – начал Филипп обманчиво‑мягким, почти ласковым голосом, – меня совершенно не интересуют твои постельные дела.
– Ври больше! Что я – не видела?!
– Только учти, что я из твоего, так сказать, списка отныне выбыл! – закончил он резко.
– Из какого еще списка? – она сдвинула брови.
– Трахать я тебя больше не стану, вот что! Так что если у тебя снова засвербит – справляйся без меня! Думаю, ты найдешь, к кому обратиться!
– Че‑его?! – неверяще уставилась на него Амелия. – Ты что думаешь – ты мне хоть вот столечко нужен?! – показала она сложенные щепоткой пальцы.
– Да вот я сам удивляюсь, чего ты ко мне лезешь, будто я медом намазан?! И подруга эта твоя, Иви, тоже чуть ли не из трусов выпрыгивает!
– Урод паршивый!
– Так что ко мне ночью больше не являйся – выгоню к чертовой матери! Если я трахаю женщину, которая находится в, так сказать… публичном пользовании, то предпочитаю это делать тогда, когда мне самому хочется, а не тогда, когда ей вдруг приспичило!
По сузившимся глазам Амелии он видел, что его слова попали в цель, и испытывал от этого злорадное удовлетворение – вот тебе, получай!
– Позапрошлой ночью непохоже было, что тебе чего‑то там не хотелось!
– Ну, если баба сама в постель ко мне прыгает – чего ж не пожалеть! – усмехнулся он. – Но с меня этих забав довольно. От такой, как ты, что угодно подцепить можно, а мне потом не улыбается по врачам бегать!
Если бы взгляд обладал способностью убивать, Филипп уже валялся бы на полу, скорчившийся и бездыханный.
– Сволочь! – Амелия сморщилась, затрясла головой, словно в попытке найти какое‑то подходящее слово, но лишь повторила сдавленным голосом: – Сволочь ты поганая!
На лице у нее появилось странное выражение – не обиды, даже не ненависти, скорее растерянности. Оно продержалось несколько секунд, но этого Филиппу хватило, чтобы опомниться.
Господи, что он тут делает? Воюет с глупой девчонкой, пытаясь побольнее хлестнуть ее словом?!
Злость исчезла, словно ее и не было. Смотреть на побледневшее ненавидящее лицо Амелии стало неприятно.
– Ладно. – Он встал. Вздохнул, хотел добавить что‑то еще, но сказал только: – Поговорили… – повернулся и вышел.
То, как бесцеремонно Филипп выволок из капитанской каюты Амелию, произвело на Генриха впечатление. Больше качать права он не пытался – принес и отдал оставшиеся у него шесть таблеток амфетамина.
Заодно Филипп спросил его о Катарине и «ангельской пыли». Генрих запираться не стал, решив, очевидно, что сказав «а», следует сказать и «б».
Выяснилось, что в Бриндизи, в ночном клубе, Катарина с Артуром встретили знакомых, и те ее угостили сигаретой. Она думала, что там марихуана – а оказалось, что сигарета с «ангельской пылью».
Дальше Филиппу можно было не объяснять. Перед отъездом из Штатов он проштудировал пару справочников по наркотикам и поэтому знал, что «ангельская пыль», в отличие от большинства наркотиков, выводится из организма очень долго – неделю, а то и больше. Причем все это время у человека возможны внезапные вспышки агрессивности, истерики и состояние, когда он, что называется, «себя не помнит».
По словам Генриха, Артур в Валетте купил транквилизаторы, сейчас дает их своей подруге и надеется, что еще несколько дней – и все придет в норму.
Что ж, оставалось только радоваться, что сигарета с «ангельской пылью» не попала к Амелии – трудно себе представить, что могла бы во время приступа натворить женщина с таким бешеным темпераментом, как у нее.
Амелия, похоже, объявила ему бойкот – не заговаривала с ним и даже в его сторону старалась не смотреть.
Из ее разговора с Иви Филипп узнал, что он наглый хам, которому она «ну да, разок кое‑что позволила». После чего он, оказывается, «возомнил о себе невесть что и стал закатывать отвратные сцены ревности». В постели же он «ничего особенного – впрочем, что от такого типа ждать: горилла – он горилла и есть».
Беседа проходила на французском языке; сам Филипп при этом сидел неподалеку от подруг и читал очередной детектив из купленных в Ла‑Валетте. Головы от книги не поднимал, но краем глаза видел и то, с каким любопытством посматривает на него Иви, и сердитые взгляды, которые Амелия, не удержавшись, пару раз бросила в его сторону.
Глава восемнадцатая
Круиз продолжался своим чередом.
Они посетили Зарзир, тот самый городок в Тунисе, которым капитан Ампаро припугнул Генриха, на самом деле – симпатичное курортное местечко с красивым пляжем. После этого «Эсперанца» пошла вдоль африканского побережья.
К развлечениям пассажиров добавилось подводное плавание. Филипп тоже не удержался и пару раз поплавал с ластами и маской – впечатление осталось незабываемое: чистая, пронизанная солнцем вода, снующие у самого лица разноцветные рыбки и медленно колышущиеся у самого дна водоросли.
Амелия купалась до посинения, с риском сломать ногу лазила по скалам на необитаемых островках и по‑прежнему часами гоняла на гидроцикле, соревнуясь в скорости с Крисом и Грегом. Но, похоже, то, что произошло в ночь празднования ее дня рождения, осталось для нее лишь случайным эпизодом – «до тела» парни больше не допускались.
Бизерта… Аннаба… Алжир… Оран… Гибралтар…
Конечной точкой путешествия должна была стать Ницца. У Кристы, подружки Макса, была вилла неподалеку от Вильфранш‑сюр‑мер, и она пригласила всю компанию после окончания круиза пожить там несколько дней.
Картахена… Барселона… Марсель.
Генрих не забыл своего обещания относительно «дыры», где проводятся подпольные боксерские матчи, и утром того дня, когда «Эсперанца» должна была прибыть в Марсель, объявил, что созвонился с организаторами боев и заказал ложу. Выезд в семь вечера, просьба не опаздывать!
Желающих оказалось столько, что они еле разместились в трех такси. Филиппу удалось сесть в ту же машину, в которую уже влезла Амелия. Увидев его рядом, она демонстративно отвернулась к окну.
Место, куда их привезли, выглядело не слишком вдохновляюще: вдоль плохо освещенного проезда сплошной стеной тянулись невысокие строения, похожие на гаражи или склады. Но Генрих уверенно сказал:
– Это здесь! – подошел к металлической двери ближайшего строения и нажал кнопку звонка.
Минуты через две раздался лязг засова. Генрих бросил в приоткрывшуюся дверь несколько слов, обернулся и махнул рукой:
– Пойдемте!
Вслед за встретившим их человеком они проследовали в большое помещение со сводчатым потолком, напоминавшее маленький цирк, только не круглый, а четырехугольный. Посредине находилась посыпанная опилками и обрамленная невысоким барьером площадка, с трех сторон ее окружали «трибуны» из расположенных ступенями длинных дощатых лавок.
Четвертая сторона четырехугольника была отведена под так называемые «ложи» – на отгороженном перилами возвышении стояли столики, покрытые бумажными скатертями и окруженные черными пластиковыми креслами. Между собой ложи разделялись фанерными перегородками. Две были уже заняты, третья, слева, свободна. Именно туда и повел их сопровождающий.
В затхлом воздухе отдавало кисловатым запахом дешевого вина и опилками. Трибуны были уже частично заполнены, в основном мужчинами, и появление стайки молодых, нарядно одетых женщин, не могло не вызвать интереса. С нескольких сторон засвистели, кто‑то весело крикнул: «Эй, трясогузочка, обернись!»
Амелия приняла выкрик на свой счет; не обернулась, конечно, но бедра ее качнулись еще соблазнительнее. Сегодня на ней был голубой комбинезон, расшитый блестящими стразами и оставлявший открытыми плечи – как раз подходящее зрелище для толпы скучающих в ожидании боксерского матча мужиков.
Ждать пришлось недолго. Едва они успели разместиться в ложе, как на арену выбежал щуплый человечек в клоунском наряде, вскинул вверх руки и неожиданно зычным для его комплекции голосом возвестил:
– Мы начинаем!!!
Ничего нового в Последовавшем затем зрелище для Филиппа не было – ему приходилось видеть нечто подобное и раньше, в его бытность в Париже.
Под истошные крики публики «Давай! Давай!» пары бойцов сходились в центре площадки и колотили друг друга; разрешались удары ногами и головой, никаких перчаток – лишь кисти рук у них были обмотаны бинтами. Трехминутные раунды продолжались до тех пор, пока один из дерущихся не «выпадал» в нокаут.
Между скамьями, собирая ставки, сновали подростки в красных футболках. К ложам тоже был приставлен такой паренек, а в дополнение – девушка в красном открытом топике и мини‑юбке, обеспечивавшая «элитных» посетителей вином и горячительными напитками.
Рассчитана каждая ложа была человек на шесть‑семь, а не на одиннадцать, как получилось в их случае – в результате кресла стояли почти впритык, и Филиппу пришлось сидеть у самой лестницы. Каждый раз, когда появлялась официантка с подносом, он вынужден был вставать, пропуская ее.
Амелия и компания развлекались вовсю: то и дело подзывали официантку и заказывали новые порции спиртного; делали ставки, обсуждали достоинства бойцов, а во время схваток истошно орали «Давай!», добавляя крепкие выражения по меньшей мере на трех языках.
После пяти поединков наступил короткий антракт, затем на арену снова выскочил клоун и гаркнул:
– А теперь – внимание! Победителем следующего матча сможет стать любой из вас! А вот и приз! – он поднял над головой пачку купюр. – Для того чтобы получить его, надо победить нашего бойца – Малыша Леона!
Малыш Леон – коротко стриженый молодой парень в тельняшке – появился из‑за занавески и вскинул руки, приветствуя публику, после чего, поигрывая мышцами, обошел арену, пока клоун продолжал надрываться:
– Ну, кто хочет сразиться с Малышом Леоном?! Смелее, смелее!
С одной из трибун, подбадриваемый выкриками приятелей, начал спускаться высоченный небритый мужик лет сорока. С разных сторон послышалось «Давай!», и к тому моменту, как мужчина ступил на арену, отдельные выкрики превратились в дружное скандирование – симпатии публики были явно на его стороне.
Увы, здоровяк не продержался и одного раунда. Ни рост, ни длина рук, которыми он безуспешно размахивал, не помогли ему избежать быстрых ударов левой – основного «оружия» Малыша Леона. Довершил дело сильный пинок ногой, после которого здоровяк припал на одно колено, попытался встать – но два мощных, последовавших почти без интервала удара отбросили его назад и повалили на спину. Больше вставать он не пытался, пока клоун, он же рефери, не объявил его побежденным, и лишь потом с трудом поднялся и пошел по лестнице к своему месту.
А клоун уже вызывал следующего смельчака:
– Что ж, этому приятелю не повезло, но приз остался! – он махнул пачкой купюр, – Теперь, чтобы получить его, нужно сразиться с Черным Джеком – поприветствуем Черного Джека!
Черным Джеком оказался здоровенный негр – голый до пояса, в коротких белых штанах. Кожа его, очевидно чем‑то намазанная, блестела в свете ярких ламп, подчеркивая могучую мускулатуру.
– Ну, кто готов померяться с Джеком силой? Давайте, смелее, приз вас ждет! – подначивал клоун.
В этот момент Филиппа бесцеремонно похлопали по плечу:
– Пропусти, мне в туалет надо!
Он встал, отступил, чтобы Амелия могла пройти. Она протиснулась мимо, Филипп уже собирался сесть – и в этот момент толчок в спину заставил его качнуться вперед и пробежать несколько шагов вниз по лестнице.
– Давай! – заорала она вслед.
Чудом не вылетев на арену, он все‑таки сумел удержаться на ногах; затормозил, обернулся – смеясь, баронесса отсалютовала ему бокалом.
– Давай!
– Давай!! – подхватили с трибун.
Филипп замер в растерянности. Что теперь делать? Вернуться в ложу?
Он представил себе, как сейчас скажет: «Извините, я просто споткнулся!» и пойдет обратно наверх. И свист, и взгляды, которых он не увидит, но от которых будет гореть спина…
А драться – это именно то, чего она добивается.
Что ж – он будет драться. Все лучше, чем чувствовать себя оплеванным!
Он, не торопясь, снял пиджак, чуть подумав – рубашку, сложил это все на барьере. И взглянул на своего будущего противника. Тот улыбался – едва заметно, но в его улыбке так и читалось полупрезрительное: «Ну вот, еще один!»
Кулаки Филиппа сами сжались от ярости, словно этот полуголый намасленный парень был специальным посланником Амелии, призванным, чтобы унизить его и втоптать в грязь. Словно перед ним стояла сама Амелия…
Очевидно, эта ярость отразилась у него на лице – его противник перестал улыбаться и шагнул вперед.
Пожимать друг другу руки тут было не принято. Они сошлись в центре площадки, рефери сделал отмашку и тут же отскочил. Черный Джек мгновенно бросился вперед. Филипп еле успел блокировать мощный удар правой, но при этом вынужден был отступить на пару шагов.
Сука!
Нет, больше он не отступит! Следующий удар Филипп уже встретил своим, не менее мощным, целясь в черное лоснящееся лицо, воплощавшее в себе сейчас все, что он ненавидел.
Дальнейшее он помнил плохо. Ярость кипела в крови, в ушах шумело; выкрики с трибун, свист – это осталось где‑то далеко, за гранью восприятия. Несколько раз он падал от ударов противника, но тут же вскакивал, подбрасываемый все той же заполонившей каждую клетку его тела исступленной животной яростью. Наверное, так чувствовали себя легендарные берсерки.
В какой‑то момент Филипп увидел, что его рука залита кровью. Его собственной? Противника? Неважно!
Когда ненавистное лицо, маячившее перед глазами, вдруг исчезло, он даже не сразу понял, что произошло. Быстро повернул голову – где он, куда делся?! – и только потом пришел в себя.
Черный Джек лежал навзничь на краю площадки, и клоун, склонившись над ним, отсчитывал:
– …Три… Четыре… Пять…
На счет «Восемь» боец попытался привстать, но снова рухнул на опилки.
– Девять… Аут!
Все… Все кончено…
Радости не было – лишь ощущение потери, словно исчезнувшая незаметно ярость оставила за собой не заполненную ничем пустоту. Накатила боль, которой Филипп до сих пор не чувствовал. Саднили костяшки пальцев – в отличие от бойцов, «смельчакам» из публики никто не обматывал кисти бинтом; голова гудела, левый глаз заплыл и почти ничего не видел.
Во рту стоял вкус крови. Он провел рукой по губам, на пальцах остались алые мокрые следы. Майка тоже пестрела красными пятнами.
Филипп обернулся. Амелия по‑прежнему стояла на лестнице с бокалом в руке. На лице – восторг, почти экстаз; сверкающие глаза, торжествующая улыбка – ему хватило одного взгляда, чтобы увидеть все это.
Он подошел к барьеру, взял пиджак и рубашку. Надевать их было нельзя, сначала надо смыть кровь.
Клоун что‑то крикнул, но Филипп, не обращая на него внимания, пошел к лестнице. С каждым шагом идти становилось все труднее, боль вспыхивала в новых и новых местах.
По мере его приближения лицо Амелии вытягивалось. Улыбка исчезла, глаза стали испуганными. Он подошел вплотную и смерил ее взглядом; сказал тихо, чтобы слышать могла только она:
– Сука!
И пошел дальше, наверх, туда, где виднелся указатель туалета.
Одного взгляда в зеркало Филиппу хватило, чтобы оценить и расквашенную губу, и распухшую побагровевшую скулу, и превратившийся в узкую щелочку левый глаз – удар правой у парня был просто убийственный! И кровь, продолжавшую стекать по подбородку и капать на майку…
Сука! Одна улыбочка эта ее торжествующая чего стоила!
Ладно, черт с ней – сейчас надо думать о том, как побыстрее кровь смыть. В таком виде его и в такси не возьмут.
Но прежде всего он проковылял к писсуару – подпирало так, что не было никаких сил терпеть.
Ффу‑ух‑х! Сразу стало полегче. Теперь уже можно жить…
Услышал, как позади открылась дверь. Стук каблуков, знакомый запах духов… ну конечно, кто еще, кроме баронессы фон Вальрехт, способен бесцеремонно вкатиться в мужской туалет!
Филипп обернулся.
Амелия смотрела на него испуганными глазами, в руке ее по‑прежнему был зажат наполненный бокал.
– У тебя из носа кровь! – растерянно сказала она.
– Да, кровь… А ты чего хотела, когда меня подставляла?! – Говорить было больно, слова из‑за разбитой губы получались невнятно‑шепелявыми. – Стерва! Знала, что добром я драться не пойду, и решила по‑своему сделать?!
– У тебя кровь течет… – повторила она жалобно, будто и не услышав того, что он сказал.
– Знаю, – огрызнулся Филипп.
Провел рукой под носом – на ней остались красные полосы. Заодно задел губу, снова почувствовал во рту вкус железа и пошел к раковине.
– Тебе надо к врачу – послышалось сзади.
– Обойдусь! – он включил воду на полную мощность и сунулся лицом под струю.
Выпрямился, взглянул на себя в зеркало. Да, видок еще тот…
Почувствовал неуверенное прикосновение к плечу и обернулся.
– На, выпей! – Амелия протянула ему бокал.
Он взял его и демонстративно, тоненькой струйкой, вылил себе под ноги – так, что брызги плеснули ей на туфли. Тут же пожалел об этом – глоток чего‑нибудь холодного сейчас бы не помешал – и со злостью спросил:
– Интересно, что ты туда подсыпать успела, чтобы мне еще получше напакостить?
– Я… ничего… это просто вино было… – Филипп не ожидал, что она вдруг беспомощно всхлипнет. – У тебя кровь, – повторила она, уже в который раз.
Ах, да – Трент же говорил, что она крови боится! Вот оно что! Поэтому она и белая вся, и вид такой, словно сейчас, прямо тут, на пол грохнется.
– Ты только в обморок не падай, пожалуйста, – быстро сказал он.
– Нет… я… Не сердись, пожалуйста, я не думала, что так выйдет! – тоненько и жалобно зачастила Амелия. – Я думала, ты его легко победишь… Я не хотела, я не думала, что будет кровь! – В голосе ее послышалось отчаяние – чуть ли не обида. – Мы с тобой в ссоре были, и я подумала, что если ты приз выиграешь, то мы помиримся, – она снова всхлипнула. – Я не хотела ничего плохого, я просто хотела, чтобы мы помири‑ились!
– Господи, с кем я связался?! – Филипп невольно рассмеялся. – Тебе что – десять лет? Поссорились, помирились…
– Пожалуйста, поехали к врачу!
– Да не нужен мне никакой врач!
Толком сердиться уже не получалось – нелепые объяснения Амелии заставили его в который раз осознать, что, несмотря на свой рост и вид, она совсем еще молоденькая девчонка, при этом, что называется, «без царя в голове», и нередко сначала делает что‑то – а потом уже дает себе труд подумать.
Почувствовав его слабину, баронесса прибодрилась, к ней стремительно начала возвращаться обычная самоуверенность.
– Как это – не нужен?! У тебя кровь идет! Откинь голову – я в кино видела, так делали! – Подойдя вплотную, попыталась запрокинуть ему голову назад.
– Не лезь! – Филипп отпихнул ее локтем. – Не тронь меня!
Отойдя к умывальнику, он еще раз сполоснул лицо; кое‑как натянул рубашку – пиджак и галстук решил не надевать.