Л.Н. получил письмо от внука Герцена: просит написать что-нибудь о Герцене в составляемую им биографию. Л.Н. хочет написать. Чертков припомнил два старые письма Л.Н., в которых он писал о Герцене, и сказал, что их надо послать. Л.Н. рад, согласился» (Маковицкий Д. П. Кн. 2. С. 460).
А.Б. Гольденвейзер
Ипполит Тэн
* В 1900 г. в беседе с А. Б. Гольденвейзером и П. А. Сергеенко Л. Н. Толстой вспомнил отзыв Тэна о Достоевском: «Я стараюсь любить и ценить современных писателей, но трудно это… Достоевский часто так скверно писал, так слабо и недоделано с технической стороны; но как у него всегда много было, чтó сказать! Тэн говорил, что за одну страницу Достоевского он отдал бы всех французских беллетристов» (Гольденвейзер А. Вблизи Толстого. Воспоминания. М., 2002. С. 36).
29 июня 1907 г. Я.П.
«Утром Л.Н. вынес «Круг чтения» для детей в парк и там занимался. Сожгли купальню, Л. Н-чу было жалко, что это сделали, жалко поджигателей.
М.В. Нестеров
С Нестеровым говорили о суждениях Л.Н. о его картине «Явление Христа народу» (речь идет о картине М. В. Нестерова «Святая Русь». – В.Р.). Я (Маковицкий Д.П. – В.Р.) говорил, что Христос изображен не так, как себе его представляют, видят те, русские богомольцы, дети, которые перед ним стоят, а величавым, гордым итальянцем; и что эта картина – «панихида православия» (слова Л.Н.). Нестеров сам согласен, что не сладил с Христом, что он вышел у него властный, торжествующий. Он хотел его написать сильным не только духовно, но и телесно, никак не слабее тех людей, на которых влияет. С тем же, что православие уже отпето, Нестеров не согласен:
«Православие – не духовенство, даже не каноны. Православие слагалось исканием правды, самоотвержением тысячи людей. Разве такие люди, как Аксаков, Самарин, Достоевский, без борьбы приняли бы православие? Оно просуществует еще тысячелетия. Народ, который дал Пушкина, Достоевского и Толстого, – не погибающий. Толстого крылатое слово, что это «панихида» – не принимаю; православие сильнее моей картины: не принимаю и как пророчество. Православие не отпето. Православие – поэзия народа, ведь отнять ее можно только так, если ее заменить другой, а какой? Православие живо лучшими своими людьми; разумеется, что вошло в него большинство худших, это балласт. Но то же уже теперь – и будет все в большей мере – с толстовством». […]
|
|
Киево-Печерский монастырь
Святитель Тихон Задонский и паломники
Святой Серафим Саровский
За чаем на террасе Л.Н. с Нестеровым о лавре, о монахах. Нестеров живет теперь в Киеве. Л.Н. лавру хорошо знает. Ходил в 80-х гг. (паломником)179. Везде было полно (в монастырских гостиницах). Жил в башне у привратника, спал на его кровати. Были два привратника (послушники, исполнявшие эту должность); один – бессарабец, другой, лет 40, солдат, участвовал в турецкой войне. Пошел туда из монастыря, как на хорошее дело – с басурманами воевать, и возвратился опять в монастырь. Они оба и монах в пещерах, молодой вятский крестьянин, оставили самое доброе впечатление в Л.Н. (вятича больше всего мучила борьба с соблазном женщин, и рассказал, как он борется). Все трое были смирные, простые, добрые люди, а прочие монахи, и особенно высокопоставленные, – схимник, считавшийся умным, были противны (отталкивающее впечатление произвели).
|
|
– К схимнику я пришел в сереньком пальто, вид приказчика. «Мне некогда беседовать», – вскрикнул он. А если бы я представился ему графом Толстым, охотно поговорил бы.
Потом Л.Н. говорил, что слышал про Серафима Саровского, про Тихона Задонского, что это были люди высокой нравственности » (Маковицкий Д. П. Кн. 2. С. 465–466).
31 августа 1907 г. Я.П.
М.Е. Салтыков-Щедрин
«Софья Андреевна вечером о Щедрине. Он дружил с Л.Н. и до женитьбы Л.Н. приезжал в Ясную Поляну. Служил в Туле. Когда Л.Н. написал «Войну и мир», кто-то выразился перед Щедриным, что это величайшее событие в литературном мире. Щедрин сказал на это: «Повествование бабушек и нянюшек», – и перестал с Л.Н. видаться. – «Это Лев Николаевич пишет в своем дневнике», – добавила Софья Андреевна180.
28 сентября 1907 г. Я.П.
«…Татьяна Львовна попросила его (Репина. – В.Р.) что-нибудь написать мне. Илья Ефимович согласился, но под тем условием, что я сяду против него и он будет писать меня. Когда писал, вошел Л.Н. и сел на кресло у двери в гостиную. Встал, подошел к Илье Ефимовичу, посмотрел портрет, сказал:
– Глаза ему сердитые написали. Смягчите.
Л.Н. опять сел, но, обещав читать вслух Илье Ефимовичу […], пошел в свою комнату за «Кругом чтения» и прочел Достоевского: «Смерть в госпитале» и «Орел». […]
К чему-то Л.Н. сказал:
– Про Руссо знают, что он украл (что-то), про Шопенгауэра...
Татьяна Львовна: Что был врагом женщин.
Иммануил Кант
Л.Н.: Про Канта, что он был отвлеченный. А он был великий моралист и глубоко религиозный» (Маковицкий Д. П. Кн. 2. С. 523).
|
|
1908
11 апреля 1908 г. Я.П.
«Татьяна Львовна стала говорить о Малявине (о картине художника Филиппа Андреевича Малявина «Вихрь». – В.Р.), о его красных бабах на выставке картин.
Л.Н.: Пейзажи, красные бабы – не искусство, портреты – очень изредка, когда удастся выразить духовную сторону личности.
Татьяна Львовна и Лев Львович защищали красных баб, Софья Андреевна – красоту. Л.Н. говорил, что у него есть определение всего искусства; не знает, право ли или ошибочно это определение, но что к нему он подводит все произведения искусства. И Л.Н. высказал это определение. Так как оно (искусство) не удается, то творят подобие искусства.
Не помню, к чему, Л.Н. сказал:
– Достоевского лично не знал. У Тургенева была заметная скромность: своим сочинениям не приписывал значения. Когда в Москве дамы просили его подпись, рассказывая об этом, он удивлялся и даже был рад этому. Андреев принимал бы это за должное. Самоуверенность исключает обработку своих сочинений.
Разговор перешел на Гаршина.
Л.Н.: Не могу понять, как можно совершить самоубийство. Из вас кто-нибудь хотел убить себя?
Софья Андреевна: Я хотела несколько раз. Саша хотела в пруду топиться, но забыла калоши, вернулась» (Маковицкий Д. П. Кн. 3. С. 56).
13 июня 1908 г. Я.П.
«13 июня, утром, между нищими был слепой. Я проходил как раз в то время, когда Л.Н. разговаривал с ним: «Что, брат?» – обращаясь к нему.
Вечером шахматы с Молоствовым181. […]
А.Н. Островский
Когда Молоствов спрашивал про друзей-литераторов 60-х годов, Л.Н. сказал:
– На ты я был с одним Островским (драматург Александр Николаевич. – В.Р.), который был мне ближе своим русским складом жизни, серьезностью.
И Л.Н. рассказал, как он, Л.Н., написал комедию «Зараженное семейство» (это была насмешка над нигилизмом).
– Мне хотелось скорее ее напечатать. «А что, ты боишься, что поумнеют?» – сказал мне Островский. Такое остроумие!
И Л.Н. сказал:
– Какой хороший совет это был! – и пошутил, что по нему следовало бы поступить на днях, когда поторопился послать Черткову статью о смертных казнях.
Молоствов спросил Л.Н., как относился к критикам.
Л.Н.: Критиков я, как всегда, не любил.
Молоствов: Михайловского (Николай Константинович – народник, философ, критик. – В.Р.) знали?
Л.Н.: Знал.
Молоствов: На вас он не произвел впечатления?
Л.Н. поддакнул, кивнув головой:
– Как все критики. Читаю «Герцена» Чешихина-Ветринского (Василий Евграфович – историк русской литературой; книга издана в 1908 г. в Санкт-Петербурге. – В.Р.); как начинаю читать Белинского (цитаты из него в этой книге) – пропускаю: скука. А Герцен брызжет.
П.М. Леонтьев и М.Н. Катков
Молоствов спросил про П. М. Леонтьева 182.
Л.Н.: Леонтьев и Катков (Михаил Никифорович – публицист, издатель. – В.Р.) были в «Русском вестнике». Я с Леонтьевым был знаком. Он был умный. А Катков – бестолковый; бывший друг Герцена сделался тем, что теперь называют черносотенцем. Леонтьев был чуток к художественному.
Молоствов спросил о Панаеве (Иван Иванович – писатель и критик, друг Н. А. Некрасова. – В.Р.).
Л.Н.: Панаева я знал вскользь, это был легкомысленный человек.
Н.А. Некрасов. 1865
Молоствов спросил о Некрасове.
Л.Н.: А Некрасов мне нравился. «Если сделаете вызов Тургеневу, то вы прежде со мной стреляйтесь», – сказал мне Некрасов. Не помню, по какому поводу между мной и Тургеневым вышло недоразумение, ссора, а он потом принял участие. Об этом Сергеенко знает. Недавно писал (в мае) в «Русском слове». Некрасов был очень сильный человек, жестокий, холодный. Говорил: «Я знаю, как играть».
И Л.Н. рассказал, как Некрасов в карты играл. (На это Молоствов первый намекнул, как Некрасов в карты играл.)
– Человек был очень нравственно невысокий. Нравился – характер цельный, но несимпатичный. Дружинин был милый человек. Тургенев – я его всегда любил. Эх, какой глупый я был (что хотел стреляться с Тургеневым)! Это вспоминаешь! Он (Тургенев) был добрый. Но он не был самобытный. Островский, я его помню, я его за то выбрал (и предложил ему на ты), что он был самостоятельный, простой, и жена его простая. Достоевский? Я его не знал.
– Он ехал к вам, но не доехал, – сказал Молоствов.
Л.Н.: Большой человек, его ценю. В его произведениях он вначале все скажет, потом размазывает – может быть, вследствие его болезни» (Маковицкий Д. П. Кн. 3. С. 113–114).
Николай Николаевич Гусев (1882–1967) 183
Из книги «Два года с Л. Н. Толстым»
13 июня 1908 г.
Л.Н. Толстой и Н.Н. Гусев в ремингтонной. Ясная Поляна. 1908
«Вечером Н. Г. Молоствов (Николай Германович – офицер флота в отставке, публицист, автор совместно с П. А. Сергеенко и А. Л. Волынским биографии Толстого. – В.Р.) расспрашивал Льва Николаевича об его старых знакомых литераторах. Лев Николаевич, между прочим, сказал, что с одним только Островским он был на «ты».
– Он мне нравился, – сказал Лев Николаевич об Островском, – своей простотой, русским складом жизни, серьезностью и большим дарованием. Он был самобытный, оригинальный человек, ни у кого не заискивал, даже и в литературном мире. […]
– Достоевского вы, Лев Николаевич, высоко ставите? – спросил Молоствов.
– Да, я его очень ценю, – ответил Лев Николаевич. – В его произведениях тот недостаток, что он сразу высказывает все, а дальше размазывает. Может быть, это потому, что ему деньги были нужны... » (ТВ С. Т. 2. С. 323–324).
Из Яснополянских записок Д. П. Маковицкого
25 июня 1908 г. Я.П.
«Л.Н. спрашивал Бернштейна184:
– А что «New York Times», у него много подписчиков? Кто у вас будет президентом, кто выиграет?
Бернштейн: Я думаю, Тафт выиграет.
Л.Н.: Брайан185 мне очень понравился.
Софья Андреевна вспомнила про вчерашнее чтение «Несчастной».
Она дочла до конца и находит, что это не самое лучшее произведение Тургенева.
7 августа 1908 г. Я.П.
С.А. Стахович
«Л.Н. спрашивал у С. А. Стахович, знает ли, что́ нового, хорошего в русской и французской литературе.
Л.Н.: А то старик брюзжит; может случиться, что он прозевает доброе, что́, может быть, есть. Старики не понимали Гоголя, Достоевского совсем не оценили.
Софья Александровна ответила, что не знает. Потом хвалила как второ-третьестепенное что-то французское. Говорила про последнее произведение Горького «Исповедь». Оно неинтересно.
Л.Н.: Не неинтересно, а скучно.
Софья Александровна рассказала про книгу о St.-Vincent186, о нравах XVI века во Франции, как тогда благотворительность явилась чем-то совсем новым, люди были равнодушны к голоду, чуме, косившей города. Софья Александровна говорила, как сестры милосердия учреждения «St.-Vincent» ходили с ним (св. Винцентом), с фонарями по темным улицам и собирали выброшенных больных детей.
Л.Н.: Когда нравственность такая, что выбрасывают детей на улицу, то благотворительность такая ничего не сделает.
Софья Александровна возражала» (Маковицкий Д. П. Кн. 2. С. 162).
21 сентября 1908 г. Я.П.
«Софья Андреевна вчера и сегодня вписала в каталог и убрала в библиотеку 185 книг, полученных за последние два-три месяца.
Я сегодня продолжал читать второй том биографии Л. Н-ча – Бирюкова (Павел Иванович – биограф Л. Н. Толстого, его единомышленник. – В.Р.). Сильно подействовала критика Достоевским «Анны Карениной». Я говорил об ней Л.Н., он пожелал прочесть и сказал:
– Достоевский – великий человек » (Маковицкий Д. П. Кн. 3. С. 206).
26 декабря 1908 г. Я.П.
«Л.Н.: Я нынче слышал, как индюшки плакали о смерти своей подруги. (За обедом была индюшка.)
Из внуков Л.Н. вегетарианцы одни Сонечка и Илюшок Андреевичи.
Владимир Григорьевич рассказал, кто был у них сегодня и что читали вслух. У них (видимо, в Телятинках, в доме, где жила семья Черткова. – В.Р.) хорошие чтения и беседы. Прочитывают, что пишет Л.Н., хорошие письма, которые получает, книги, статьи, которые рекомендует читать (все это подмечает Владимир Григорьевич и проводит), хорошие сочинения русской литературы – например, Гоголя, Достоевского. И веселые вещи. Музыка, пение, беседы» (Маковицкий Д. П. Кн. 3. С. 287).
1909
3 января 1909 г. Я.П.
Христо Досев
«Был Досев187, ездивший во Владимирскую губернию к Наживину. Рассказывал о нем Л. Н-чу. Мне рассказал про свою беседу с Л.Н. в присутствии Владимира Григорьевича. Л.Н. расстроен от приставания к нему телятинского старосты (просит на сгоревшую у него ригу); вошел в мою комнату, где был Досев, со словами, что в Индии старики хорошо делают, когда удаляются в леса. Потом стал спрашивать Досева про его поездку. Досев сказал, что Наживин ему говорил, что, он находит, в нем идет важная внутренняя работа: не пишет теперь, делается скромнее, терпеливее к чужим взглядам, и ему даже православная вера, к которой он прежде так отрицательно относился, кажется человечнее, потому что наше самосовершенствование не дает успокоения, тогда как православие и другие веры дают успокоение. Поэтому идея Великого инквизитора в «Братьях Карамазовых» кажется ему до известной степени верной. А Досев ему на это говорил, что идея Великого инквизитора его всегда возмущала, потому что она унизительна для человека. Что в себе он, Досев, чувствует гадости, мерзости и в то же самое время чувствует, что в нем есть живой великий дух. Подобное утверждение Наживин считал самоуверенностью.
Л.Н.: Пожалуйста, расскажите мне, какая это идея Великого инквизитора? Я ее забыл; я помню, что она мне тоже не нравилась. Достоевский на стороне Великого инквизитора?
Владимир Григорьевич вмешался, сказав, что он стоит за братьев Карамазовых: Достоевский выражает в лице Алеши положительные стороны христианства; в словах безверника Ивана он больше критикует православие, чем отрицает христианство» ( Маковицкий Д. П. Кн. 3. С. 294).
7 января 1909 г. Я.П.
«Вечером за круглым столом Л.Н. прочел вслух из «Круга чтения» конец «Орла» (из «Записок Мертвого дома» Ф. М. Достоевского. – В.Р.), сказал:
– Хорошо, чудесно! Достоевский – серьезный писатель.
Софья Андреевна: Вы соседи в Историческом музее.
Л.Н., не расслышав, переспросил. Софья Андреевна объяснила, что комнаты в Историческом музее Толстого и Достоевского – по соседству.
Л.Н.: Надеюсь скоро в настоящем соседстве быть » (Маковицкий Д. П. Кн. 3. С. 298).
8 января 1909 г. Я.П.
«Издается полное собрание сочинений Эртеля. Говорили о достоинствах Эртеля – не содержание, а язык хороший, мужицкий, богатый. «Гарденины» всем нравятся.
Андрей Львович рассказал Л.Н., вошедшему в 10.45 и спросившему, о чем разговариваем, что говорим о том, кто лучшие русские писатели и что я утверждаю: Достоевский, Герцен, Гоголь, Толстой, Гаршин.
Л.Н.: Пропустили Пушкина. Или это общепринято, что он классический? Гаршин немного... – Л.Н. не договорил» (Маковицкий Д. П. Кн. 2. С. 299).
Из Дневника Л. Н. Толстого
24 января 1909 г. Я.П.
«Нынче гуляя думал о двух: Детская мудрость и о воспитании, о том, что как мне в детстве внушено было всю энергию мою направить на молодечество охоты и войны, возможно внушить детям всю энергию направлять на борьбу с собой, на увеличение любви.
Думал: Любовь отвечает на все требования добра. Чистота телесная, половая, кажется, совсем чуждое любви свойство, а подумай только о том, что ты делаешь тому, с кем только сладострастно совокупляешься, и любовь помешает тебе отдаться дурному чувству. А богатство, экономическое неравенство тоже кажется далеким, а борьба против него, как весь социализм, только проявление любви» (57, 18).
Из Яснополянских записок Д. П. Маковицкого
11 февраля 1909 г. Я.П.
А.Е. Врангель
«Л.Н. пришел в комнату Гусева, где мы все, кроме Ваисова188, сидели с новейшим номером иллюстрированного «Нового времени», в котором Л.Н. с большим интересом читает продолжение статьи «Отрывки из моих воспоминаний» барона А. Е. Врангеля о Достоевском в ссылке.
– Вот я нашел себе утешение: вот прочтите, – и дал прочесть вслух в том же номере иллюстрированного «Нового времени» изречение Изольды Курц: «Никогда слава не была так дешева, как в наше время. Скоро особым отличием будет считаться неизвестность, и мы в конце концов уподобимся обитателям луны в одной из опереток: там все люди рождаются украшенные множеством орденов и т.д.» (Маковицкий Д. П. Кн. 3. С. 327).
15 февраля 1909 г. Я.П.
«Софья Александровна: Репин в глаза декадентам не высказывается, а так, заглазно, осуждает их.
Л.Н. сказал, что он понимает Репина, который, наверное, так же, как и он, боится, что он по преданию считает искусством одно старое, обыкновенное, а что в новом, может быть, чего-нибудь не замечает, пропускает. Софья Александровна говорила Л. Н-чу, что он и Репин ничего не пропускают. Она следит за новой литературой, читает все, и ничего замечательного нет.
Л.Н. говорил о том, как прежде ожидали новое сочинение Достоевского, Тургенева; теперь, кажется, того нет. Софья Александровна ответила, что до недавнего прошлого это было: еще года четыре тому назад молодежь ожидала новый выпуск сборников «Знание» с новыми вещами Горького» (Маковицкий Д. П. Кн. 3. С. 331).
20 февраля 1909 г. Я.П.
«В разговоре об искусстве, который начался с картин Орлова, кончился «Властью тьмы», Л.Н. говорил спокойно. Софья Александровна, которая сегодня не в духе, горячо спорила.
Л.Н. возражал:
– В области хорошего, духовного есть только одно хорошее: духовное. Сюда нельзя примешивать красоту, поэзию. Некрасова поэзия – это совсем не поэзия.
Софья Александровна: А если Некрасов говорит, что «нужно быть добрым»?
Л.Н.: Нет, он не говорит.
Софья Александровна напала на Виктора Гюго, которого Л.Н. высоко ставит.
Л.Н.: Виктор Гюго – это серьезная сила, такой и Герцен (его роман «Кто виноват?», «Былое и думы»). У них есть известная духовная энергия, их особые требования, которые драгоценны. Они есть у Диккенса, Достоевского, Шиллера. У Достоевского есть путаница, у него нет свободы, он держится предания и «русского, исключительного». Он связан религией народа.
Фелисите Робер де Ламенне
Л.Н.: У меня горячая любовь к Ламеннэ 189. Он был священником, а перешел на искание истины и правды жизни. Вот это для меня дороже всего. А приписывание важности тому, что вы говорите: романам, поэмам, «Власти тьмы»... как только оно соприкасается с действительно важным, – теряет значение. Почему же нам всем дороже всего Евангелие? Вот вам искусство: притчи, сознание Бога. И как я буду любить описание, как он ходил по лесу и целовал ее руку? Это неважное. Приписывать этому важность – это слабость высших классов, которые оправдывают ту жизнь, какую ведут. Человек не может без искусства жить, как без пищи. Но как пище приписывать особую важность, стараться чем слаще есть – нехорошо, так и этому: поэзии, красоте. Чем меньше пищи, чем она чище, тем лучше, так и искусство» (Маковицкий Д. П. Кн. 3. С. 326).
12 мая 1909 г. Я.П.
«Л.Н. вспомнил еще трогательно-восхищенно про рассказ Достоевского о смерти арестанта, помещенный в «Круге чтения ». При этом он высказал мысль, что Достоевский и Гоголь не разбираются критиками, потому что это были серьезные люди. А Тургенев, Чехов – легкомыслие, ничтожество, а их разбирают. У Тургенева нет ни одной страницы, которая равнялась бы Достоевскому: нет серьезности.
Софья Александровна заметила, что Чехов подымает вопросы.
Л.Н.: Какие же вопросы у Чехова?
Софья Александровна не ответила» (Маковицкий Д. П. Кн. 3. С. 409).
12 мая 1909 г. Я.П.
Л.Н.Толстой и И.И. Мечников в Ясной Поляне. 1909
«Софья Александровна (Стахович. – В.Р.), третьего дня известившая Л.Н. о том, что Мечников 190 желает приехать к нему, прочла из «Русского слова» за 12 мая интервью с Мечниковым. Когда читала его утверждение, что человек должен прожить 100–120 лет, Л.Н. сказал:
– Мне жалко, что он это говорит. Во-первых, никто этого знать не может; во-вторых, против него говорит изречение, которое помещено на сегодня в «Круге чтения» из Псалтыри и которое указывает, что в старину стариков мало было191.
Когда Софья Александровна читала в интервью об утверждении Мечникова, что в сокращении жизни виноваты (прежде всего) бактерии толстой кишки, и о сочувствии английскому оператору Леду, удалившему ее 120 людям, Л.Н. сказал:
– Ах, что это такое! Я жалею, что я этого не прочел прежде, чем его пригласил. Он или ребенок, или сумасшедший. Удивительно!
Софья Александровна что-то возражала, на что ей Л.Н. сказал:
– Прочтите Достоевского «Смерть в госпитале». Почему воображать, что жить 120 лет, а не 120 минут?
Софья Александровна: Я считаю смерть великим несчастьем: выйти из среды, которую любишь и где взаимно любим.
Л.Н. сказал, что он сочувствовал бы Мечникову, если бы тот изобрел способ облегчить предсмертные страдания:
– Не то, чтобы я боялся их, но человек мог бы сказать, что́ он чувствует и сознает во время умирания и что́ из-за страданий агонии не в состоянии высказать. Многие люди живут так, как если бы им приходилось через час умирать» (Маковицкий Д. П. Кн. 3. С. 410–411).
Владимир Александрович Поссе
Из воспоминаний о Толстом
24 июля 1909 г. Я.П.
«Из революционеров Лев Николаевич особенно интересовался П. А. Кропоткиным.
– Прочел я, – говорил он, – недавно его книгу о французских тюрьмах. Умная, поучительная книга, прекрасно выявляющая лицемерие республиканской власти. Очень хотелось бы мне лично познакомиться с Петром Алексеевичем Кропоткиным, но, видно, не придется, как не пришлось мне познакомиться с Федором Михайловичем Достоевским. Чем больше я живу, тем сильнее чувствую, как близок мне по духу Достоевский, несмотря на то что наши взгляды на государство и церковь кажутся прямо противоположными. Достоевский, Кропоткин, я, вы и все другие, ищущие истины, стоим на периферии круга, а истина в середине» (ТВ С. Т. 2. С. 59–60).
Из Яснополянских записок Д. П. Маковицкого
23 ноября 1909 г. Я.П.
«Я предложил Л.Н. прочесть иллюстрированное приложение к «Новому времени» от 21 ноября. В нем письмо И. С. Аксакова к Ф. М. Достоевскому и его ответ. Л.Н. с трудом читал (изжога?), но стал читать и прочел до конца вслух. В начале письма Ивана Сергеевича, где слишком издалека подходил к главному вопросу, Л.Н. сказал:
– Ах, этот Аксаков... Не люблю.
Когда кончил, Л.Н. сказал:
– Очень интересно! Я благодарю вас, Душан Петрович, что показали, Достоевского давно не читал. Вот кого надо мне хорошо перечесть » (Маковицкий Д. П. С. 113).
Ф. М. Достоевский выслал Ивану Сергеевичу Аксакову «Дневник писателя» с Пушкинской речью и необходимым «разъяснением» к ней. В письме от 20 августа 1880 г. И. С. Аксаков поблагодарил Достоевского за присылку «Дневника писателя», сообщил о желании издавать собственную газету «Русь», пригласил участвовать в создаваемом издании, но главная суть письма содержалась в оценке значения художественного и публицистического творчества Достоевского.
Из письма И. С. Аксакова к Ф. М. Достоевскому
20 августа 1880. Москва
И.С. Аксаков
«[…] Имею сильное желание, – писал он, – издавать еженедельную газету: не могу участвовать ни в одном чужом издании. А сказать есть что, да вы бы одним своим Дневником давали бы множество тем для общественного обсуждения. Не знаю, разрешат ли? В прошлом году не разрешили. Я с нетерпением ожидал получения в Москве Вашего «Дневника», дорогой Федор Михайлович… и был несказанно обрадован и благодарен вам за присылку... Появление «Дневника» с разъяснением речи было необходимо. Речь вашу трудно было отделить от факта произнесения и произведенного ею впечатления, ибо в этом взаимодействии было непосредственно принято и почувствовано несравненно более того, что высказано было словами речи и что услышано слухом и сознанно. Столько было электричества, что речь сверкнула молнией, которая мгновенно пронизала туман голов и сердец и так же быстро, как молния, исчезла, прожегши души немногих. На мгновение раскрылись умы и сердца для уразумения, может, и неотчетливого, одного намека. Потому что речь ваша – не трактат обстоятельный и подробный, и многое выражено в ней лишь намеками. Как простыли, так многие даже и не могли себе объяснить толково, что же так подвигло их души? А некоторые – и, может быть большая часть, – спохватились инстинктивно через несколько часов и были в прекомичном негодовании на самих себя! «А черт возьми, – говорил в тот же день один студент, больше всех рукоплескавший, моему знакомому студенту: – Ведь он меня чуть в мистицизм не утащил! Так-таки совсем и увлек было!..». Но это молодежь, а записные «либералы» затеяли, как сами знаете, ретираду похитрее и поковарнее. Одним словом, разъяснение было нужно, и вы разъяснили превосходно. Конечно, самое важное в «Дневнике», самое многосодержательное – это ваши четыре лекции Градовскому. Упрекнуть вас можно лишь в том, что слишком уж крупна порция, не по внешнему, а по внутреннему объему. […] Вас можно упрекнуть только в том (но это уже, я думаю, – органическое свойство), что вы проявляете мало экономической распорядительности мыслей и потому слов; слишком большое обилие первых, причем основная обставляется и иногда заслоняется множеством побочных; крупная черта подчас теряется в богатстве мелких. Еще пред взором читателя не выяснились линии всего здания, а вы уже лепите детали. Этот недостаток свойствен художникам-мыслителям, у которых образ или мысль возникает со всеми частностями, во всей жизненности, с случайностями, разнообразными воплощениями, так что им очень мудрено охолащивать, так сказать, свою мысль или образ. Я как-то упрекал Льва Толстого, что у него все на первом плане, все одинаково сильно живет, тогда как в живописи, например, и в натуре для глаза – ярко видно лишь то, что на первом плане, а остальное, по мере отдаления, бледнеет, сереет. Что было бы, если б глаз одинаково отчетливо и живо видел и близкое и на краю горизонта! Он бы лопнул. Так и вы. Вы даете читателю слишком много зараз, и кое-что, по необходимости, остается недосказанным. Иногда у вас в скобках, между прочим, скачок в такой отдаленный горизонт, с перспективою такой новой дали, что у иного читателя голова смущается и кружится, – и только скачок. Я это говорю на основании делаемых мною наблюдений о впечатлении, производимом вашими статьями на большинство читателей. Для меня понятен каждый ваш намек, каждый штрих, – ну а для читателя вообще – слишком, повторяю, крупная порция»192.
Ф. М. Достоевский – И. С. АКСАКОВУ
1880 г. 28 августа. Старая Русса.
Ф.М. Достоевский. Фотография М.М. Панова. Москва. 1880
«Дорогой и глубокоуважаемый Иван Сергеевич, я и на первое письмо Ваше хотел отвечать немедленно, а получив теперь и второе, для меня драгоценное письмо Ваше, вижу, что надо говорить много и обстоятельно. Никогда еще в моей жизни я не встречал критика столь искреннего и столь полного участием к моей деятельности, как теперь Вы. Я даже забыл и думать, что есть и что могут быть такие критики. Это не значит, что я с Вами во всем согласен безусловно, но вот какой, однако же, факт: это то, что я сам нахожусь, во многом, в больших сомнениях, хотя и имел 2 года опыта в издании «Дневника». Именно о том: как говорить, каким тоном говорить и о чем вовсе не говорить? Ваше письмо застало меня в самой глубине этих сомнений, ибо я серьезно принял намерение продолжать «Дневник» в будущем году, а потому волнуюсь и молю кого следует, чтоб послал сил и, главное – умения. Вот почему обрадовался ужасно, что имею Вас, – ибо вижу теперь, что Вам могу изложить хоть часть сомнений, а Вы всегда мне скажете глубоко-искреннее и прозорливое слово. Я уж это вижу, из двух Ваших писем понимаю. Но вот моя беда: написать придется к Вам немало, а я теперь не свободен и писать не способен. Вы не поверите, до какой степени я занят, день и ночь, как в каторжной работе! Именно – кончаю «Карамазовых», следственно, подвожу итог произведению, которым я, по крайней мере, дорожу, ибо много в нем легло меня и моего. Я же и вообще-то работаю нервно, с мукой и заботой. Когда я усиленно работаю – то болен даже физически. Теперь же подводится итог тому, что 3 года обдумывалось, составлялось, записывалось. Надо сделать хорошо, то есть по крайней мере сколько я в состоянии. Я работы из-за денег на почтовых – не понимаю. Но пришло время, что всё-таки надо кончить, и кончить не оттягивая. Верите ли, несмотря что уже три года записывалось – иную главу напишу да и забракую, вновь напишу и вновь напишу. Только вдохновенные места и выходят зараз, залпом, а остальное всё претяжелая работа. Вот почему теперь, сейчас, несмотря на жгучее желание, не могу написать Вам: дух во мне не тот, да и разбивать себя не хочу. Напишу же Вам около 10-го будущего месяца (сентября), когда освобожусь. Да и обдумаю пока, потому что вопросы-то трудные и надо их ясно изложить. А потому на меня не сердитесь, не примите за равнодушие: если б Вы знали, как Вы, в таком случае, ошибетесь! А пока обнимаю Вас искренно и благодарю душевно. Мне Вы нужны, и я Вас не могу не любить.
Ваш искренний Ф. Достоевский» (ХХХ1, 213–214).
Из Яснополянских записок Д. П. Маковицкого
24 ноября 1909 г. Я.П.
«Я принес Л. Н-чу в кабинет I–III тома «Дневника писателя» Достоевского, по изъявленному вчера желанию Л.Н. прочесть его. Л.Н. продержал один вечер и в 11 ч. сказал, что можно убрать, что не будет читать:
– Он труден » (Маковицкий Д. П. Кн. 4. С. 114).
Из Дневника Л. Н. Толстого
25 ноября 1909 г. Я.П.
«Пропустил день. Вчера. Я встал бодро. Очень приятно встретил ее. Опять ничего, кроме писем, не писал, даже и не брался писать. Нет, неправда: поправлял Предисловие На Каждый День и недурно.
Ездил верхом в Новую Колпну. Пьяный Федотов, старшина, сироты. Очень хорошо себя чувствовал. Всё руки не доходят писать. Стараюсь не огорчаться. Кажется, ничего плохого не было. Помню Бога. Обед, вечер бессодержательно. Читал немного Дост[оевского] и L’immolé (роман Эмиля Бомана «Жертва». – В.Р.). Всё яснее и яснее становится безумие жизни всей и в особенности русской, и как будто готовлюсь высказаться » (57, 177).
Из Яснополянских записок Д. П. Маковицкого
28 января 1910 г. Я.П.
«Л.Н.: Нынче получил письмо очень интересное от солдата193, который описывает, что́ он в детстве любил читать: купил себе – отец раньше не позволял – сочинения Пушкина, Гоголя, Достоевского и Толстого. Привез в казарму и должен был снести ротному командиру. Тот отдал ему обратно все книги, кроме Толстого.
Михаил Сергеевич (С ухотин. – В.Р.): Это значит только то, что ротный командир очень любит Толстого.
Л.Н.: Очень хорошее письмо, прекрасное» (Маковицкий Д. П. Кн. 4. С. 166).
Л. Н. Толстой – A. H. Тарасову
28 января 1910 г. Я. П.
Прочел письмо ваше с большим интересом и удовольствием. Очень сожалею о том, что ротный командир отобрал у вас книги «Война и мир», «Анна Каренина», «Крейцерову Сонату», «Воскресение», которые не запрещены. Посылаю вам четыре книги «На каждый день», которые, надеюсь, от вас не отберут и которые могут быть вам для души полезны.
Братски жму вам руку» (81, 80).
«В ответном письме Тарасов благодарил Толстого за его письмо и «за правильную книгу «На каждый день» и писал: «Нет, лучше лишиться унтер-офицерского звания... нежели ваших книг, какого бы содержания они ни были». На конверте этого письма Толстой пометил: От солдата хорошее письмо» (Из комментариев Н. С. Родионова. – В.Р. – 81, 80).
Из Яснополянских записок Д. П. Маковицкого
9 февраля 1910 г. Я.П.
«Утром Л.Н. дошел на прогулке почти до самой Козловки. Вернулся на санях. За обедом рассказал, что встретил трех мужиков пьяных. Один из них рассказывал и пересыпал каждый глагол, каждое прилагательное и каждое существительное отвратительными словами; так были взволнованы, что даже не поклонились. […]
Вечером Л.Н. просил журнал «Русскую старину» за февраль, чтобы прочесть воспоминания поляка о Достоевском на каторге 194 и «Новую Русь» от 7 февраля – фельетон Трегубова (о распутном поведении земского начальника. – В.Р.). (Маковицкий Д. П. Кн. 4. С. 177–178).
10 февраля 1910 г. Я. П. Сегодня Л.Н. читал Достоевского и просил передать все сочинения Достоевского Булгакову. Наверно хочет поручить ему какую-нибудь работу о Достоевском» (Маковицкий Д. П. Кн. 4. С.178).
Из «Дневника» Валентина Федоровича Булгакова
10 февраля 1910 г. Я.П.
В.Ф. Булгаков