Жеребьевка
После Кати у Леси самые любимые ее работодатели. К ним она устремляется по первому зову. Все готова бросить. Вот сейчас едет на метро чуть ли не через весь город, чтоб своим любимцам помочь.
Утренний час пик схлынул. Самое замечательное время для поездок. Можно сидеть и читать. Леся читает про царя Эдипа. Осталось совсем чуть‑чуть. Несколько страничек. Только медленно они читаются. Зато и не забудутся теперь никогда.
В историю судьбы несчастного царя Леся вникла, как в повествование о собственной жизни.
Ей делается все жальче и жальче главного героя трагедии. Его жалко прежде всего потому, что ни в каких извращениях он оказался не виноват, а тут через несколько тысячелетий его именем обзываются, как чем‑то неприличным.
А все потому, что рожден он был под несчастливой звездой. При жеребьевке человеческих судеб древние боги вытащили младенцу такое, что сами, наверное, испугались. Но поделать уже ничего не могли: что выпало, то выпало, изволь смириться. С этого и пошло.
Мальчик из Фив
Значит, так. Древняя Греция. Древняя, заметьте! Это значит, что не только Евросоюза не существовало, но, по сути, самой Греции, как государства, тоже еще и не намечалось.
На не слишком большой территории размещалась целая куча царств. Очень маленьких. Все небось в отдельно взятом царстве друг друга знали в лицо. Однако в этих царствах‑малютках все было, как у больших: царь, царица, наследники, подданные. Войны велись между государствами, пленных делали рабами.
Бесплатная рабочая сила! На этом все зиждилось.
Попался в бою – рабствуй, родился от царей – царствуй.
И никто над царем уже не властен, кроме Судьбы.
А эта особа кого полюбит, тому все, а кого решит извести, тому и рыпаться не стоит: изведет на корню.
Вот в государстве под названием Фивы рождается мальчик. Сын царя и царицы.
Все рады.
Но у них был такой языческий обычай: спрашивать у оракула судьбу новорожденного.
И в данном случае оракул ему будущее пророчит – мама, не горюй! Этот хлипкий жалкий младенец, оказывается, такое должен натворить, что кровь леденеет в жилах. Он, страшно сказать, по велению Рока должен впоследствии убить своего отца и кровосмесительствовать с собственной матерью. То есть участь его такова, что должен он по жизни вести себя как последний недоумок, хуже животного.
Родители, ознакомленные со списком грядущих свершений своего первенца, впадают в отчаяние. Нет чтобы смириться, не составлять все эти поганые гороскопы, от которых один грех, а просто и честно растить сына в духе гуманизма и любви к ближнему.
Нет! Они решают побороться с Судьбой. С этой целью из рук несчастной юной матери забирают новорожденного и уносят его в лес на верную погибель. Убить, правда, у слуги рука не поднимается, хотя было приказано убить.
Но как‑то страшно поднимать руку на маленького и слабого – он и так, сам по себе, долго протянуть не сможет, пусть хоть самостоятельно, естественным путем отойдет в мир иной: от голода, холода или хищных зверей.
И мало того что не прикончили, оставили у ребенка знаки царственного происхождения, чтобы случайно нашедшие не сделали его рабом. Но вообще‑то он, разумеется, должен был наверняка погибнуть в диком лесу.
А вот и нет!
У него же на роду не написано умирать во младенчестве в дикой лесной чаще, как они это не поняли!
Короче, нашли его в лесу, у него, бедняги, ножки были связаны веревкой, повреждены из‑за этого.
Новые родители из Коринфа
Принесли кроху в другое царство, Коринф. А там царь с царицей были как раз бездетные. Они усыновляют малыша. Тем более он и так царского рода. Дают ему имя Эдип, что обозначает, что ножки у него больные.
Любят его, растят, воспитывают, учат уму‑разуму. Не нарадуются. В детстве, как правило, Судьба особо не лезет к своим подопечным, дает им возможность набраться сил для дальнейшего.
Наконец Эдип вырастает, и ему тоже хочется узнать про свою долю.
Он, заметим, уверен, что папа с мамой из Коринфа ему родные. Сильно их любит, как и они его.
И вот оракул ему толкует, что так, мол, и так: предстоит тебе, парень, убить отца и кровосмесительствовать с собственной матерью.
Какому нормальному человеку понравится такое резюме? Эдипу хочется совсем иначе строить свою биографию.
Вот юноша и бежит от родителей куда глаза глядят. Главное, подальше. Чтоб не было отцу и матери никакого вреда от него в случае чего.
Бегство от судьбы
Бежит‑бежит и почти добегает до другого царства. На подходах к городу у него происходит неожиданная и некрасивая стычка с неизвестным, случайно встреченным стариком.
Пожилой человек и тинейджер сцепились.
В результате побеждают молодость и воля к победе. Старик убит.
Но это произошло совершенно случайно! Зачем было взрослому адекватному человеку лезть к неблагополучному подростку, отягощенному гормональными и социальными проблемами!
Мальчишка в ужасе бежит дальше. И через непродолжительное время прибегает в Фивы. Хорошее благодатное место, но все поголовно жители в горе.
У них царя только что убили. Теперь срочно нужен новый царь. А где его взять? Такие серьезные дела так просто не делаются!
Достойным будет признан тот, кто разгадает три заковыристые загадки. Конечно, Эдип, получивший прекрасное образование в царской семье (его же готовили править государством), легко справляется с вопросами. Теперь остается жениться на царице‑вдове, и все! Ты – царь!
Царица по имени Иокаста и юноша Эдип влюбляются друг в друга с первого взгляда. Создается крепкая дружная семья.
Да, надо отметить, что вопрос разницы в возрасте в те времена остро не ставился. У людей и паспортов даже не было, чтоб точно эту разницу установить. И желтой прессы не существовало, чтоб мусолить всякие ничтожные мелочи.
Проходят годы. Подрастают у супругов дети.
Царь с царицей без ума друг от друга. Царство процветает. Жизнь удалась!
Чума
И тут на город нападает чума. Беспощадная болезнь убивает жителей десятками. Длится это очень долго. Фивы изнемогают. Все средства исчерпаны.
Естественно, испробовав все возможности, царь Эдип решает взяться за старое, а именно обратиться к оракулу, дабы узнать, за что городу ниспослана такая немилость.
Наверное уже ясно, какой ответ он получает? Вот именно: Фивы наказаны за то, что ими правит царь‑отцеубийца и кровосмеситель!
Каково Эдипу слушать эту старую волынку! Он, как колобок, от дедушки ушел, от бабушки ушел из‑за этого оракула, а тот опять за свое. Но, чтобы развеять подозрения, он затевает расследование.
Выясняется все. Про рожденного малыша, отнятого у Иокасты из‑за предсказанных ребенку бед. Обнаруживается старый пастух, которому было поручено умертвить младенца, и он признается, что оставил его живым.
Дальше – ничего хорошего.
Стоны, раскаяние, смерти, ослепление самого себя. Лучше без подробностей, а то очень жалко их всех, особенно Эдипа и Иокасту.
В чем же их вина? Ведь такую линию жизни прочертила им Судьба! За что же их судить? Эдип же пытался, как мог.
Неужели все настолько неотвратимо?
Быть такого не может!
Неожиданный вопрос
Вдруг Леся догадывается: Эдипу в монастырь надо было уйти, когда он в Коринфе про себя узнал. Уйти в монастырь, где не может быть убийства и плотской жизни. Вот и решение. Богу молиться об оставлении грехов…
Однако и ее скудных знаний хватает, чтоб сообразить, что все происходило в языческую эпоху. Люди жили без Бога. Они только искали его. А натыкались на Судьбу. И отступали.
Внезапно Лесе в голову приходит неожиданный вопрос: «Эдип бежал из Коринфа в Фивы, чтоб спастись от злой судьбы, не подозревая, что там она его и поджидает.
А я? Зачем мне Турция? Мне и моим детям? К добру ли нашептывает внутренний голос: беги, там лучше? Не обманный ли это ход?»
Тут диктор объявляет ее станцию. Все. Конец мрачным думам. Сейчас она повеселится. И никакая Судьба не помешает.
«ГАВ‑БОИ»
Красавцы
Леся уже заранее улыбается. Сейчас эти дурачки опять будут прикалываться, шутки шутить невозможные.
Хотя – какие они дурачки? Это у них имидж такой. Каждый по отдельности умник, а как соберутся вместе, что‑то с ними происходит, и начинается.
Популярнейшая нынче группа. Четыре красавца, каждый на чей‑то вкус. Вместе – страшная сила. Девичьи сердца тают.
Ребятам крупно повезло с продюсером. Это несомненно. Но соединились они в песенный коллектив задолго до встречи с ним, еще в школе. В отличие от большинства изобретенных продюсерами «проектов», где личность исполнителей – дело десятое, они сами придумали и название своей четверке, и сценический образ. Бойс‑бендов, исполняющих песни на грани идиотизма, хоть пруд пруди. Публика удивляется, привыкает, подпевает, забывает. Этот коллектив грань идиотизма переступил. На том и базируются. Тем и живут. Песни их поет вся страна. Они запоминаются мгновенно с первого раза. Именно вызывающей, непроходимой дебильностью своей.
Вот едет себе утром человек по делам в машине, включает радио, а оттуда несется ритмично организованный слабоумный текст:
Матюха‑Катюха,
Не лезь, а то дам в ухо!
По‑хорошему прошу,
А то нос откушу.
Катюха‑Матюха,
Голова, два уха!
Трах‑тарарах,
Ничего ты мне не дах!
Поневоле прислушаешься! Не может быть! Вот даже как! Надо запомнить, чтоб при случае упомянуть, какие перлы на радио крутят. И запоминает‑старается. Главное, думает, довезти, не растрясти. Довозит. Поет. А там, куда ты так старательно вез сенсационный текст, уже знают. Подпевают. Да, говорят, вот до чего докатились. Уродуют страну. Одурачивают. За жвачных животных нас считают. А мы такую, с позволения сказать, музыку не слушаем!
Ха! Не слушаете, да слышите! И поете, гордясь своим умственным превосходством и осведомленностью, исправно вместе со всеми.
И группу эту растреклятую знаете по именам, не деться от этого никуда.
Это и есть показатель успеха в шоу‑бизнесе.
Называются мальчики «Гав‑бои». Видимо, по аналогии с ковбоями. Ковбой – в переводе «коровий парень», то есть пастух.
Что такое «гав‑бой», можно только догадываться.
Собачий парень? Или гавкающий парень?
Вот чушь‑то какая коровье‑собачья!
Однако, опять же, в мозги прорывается, как свинцовая пуля. Не выкинешь, не забудешь, ибо забывать уже нечем. Голова в отключке. Остается пританцовывать и подпевать:
Вновь любовь – бовь – бовь
Лезет в кровь – кровь – кровь,
Вены рвутся, жилы тянутся.
Я тебя – бя – бя,
Ты меня – ня – ня,
Что от нас останется!
Нравится, не нравится кому этот креатив, а поклонницы визжат, плачут, подпевают, включают зажигалки и мобильники, прыгают и раскачиваются в такт, пишут письма с признаниями в неразделенной страсти, разукрашенные рисунками: в основном разноцветными сердцами, символизирующими виды любви, от безответной и беспросветной (черное сердце) до небесно‑возвышенной (голубое, в облачках).
«Леся пришла!»
Завтра у «Гав‑боев» съемки клипа. Гримировать их должна Леся. Сейчас у них на студии она посмотрит, в каком состоянии лица артистов, возможно, кому‑то надо сделать чистку или массажик, чтоб на следующий день они предстали во всем блеске неотразимой красоты.
– Гав! – приветствует она открывшего ей дверь ясноглазого светловолосого Дениса.
– Р‑р‑р‑р‑р‑р‑р‑р! – отвечает он. – Эй, говно‑бои! Леся пришла!
От них, любимых, Леся не скрыла свое семейное имя. Это что‑нибудь да значит!
– Леська! Слушай хита! – приказывает скуластый томный Ренат:
Я простату свою
Пуще глаза берегу,
А она мне в ответ
Ни гугу, ни гугу,
Все стоит и стоит
На другом берегу.
– Ну как? Романтично? – спрашивает он, откладывая гитару.
– Леська! Скажи ему, что такое простата, – просит Филя.
– Простата – это просто Тата, любимая девушка лирического героя песни. Без нее герою никуда. А она почему‑то оказалась далеко.
Хорошо, хоть стоит… – задумчиво комментирует Дэн.
– Вот именно, – соглашается Ренат, – просто Тата.
– Слишком только печально, – отзывается Леся, – припев сделайте мажорный:
Эх ты, Татка моя,
Да простатка моя,
Вы такие, удалые,
Обе‑двое у меня!
– Спиши слова! – просит Филя. – Соавтором будешь.
Они, дуря, перекидываются смешными словечками. Леся делает свою работу, не переставая смеяться.
Придумки
У группы куча придумок. Они знают, как насмешить, как завоевать сердца и души. Вечно кидают со сцены в зал, публике на память, что‑нибудь незабываемое.
То на конфетной фабрике заказали карамельки, на обертках которых красовались их портреты – на каждой конфете по одному «бою». Объявили в местных газетах городов, где проходили концерты, о готовящейся «раздаче слонов».
В результате – залы забиты, поклонницы визжат, стоит только кинуть им горсть конфет – все рвутся собрать полный комплект картинок. Действо совершается под песню:
Ай вонт ю,
Я тебя люблю,
Ю вонт ми,
А ну‑ка отними!
Неописуемое счастье доставили они своим фанатам, разбрасывая со сцены надувные шарики, еще не надутые. Горстями швыряли толпе, припевая:
Ты надуй его, надуй!
На прощанье поцелуй.
На портреты наглядись
И опять сюда вернись!
Обезумев от счастья, влюбленные девицы надували доставшиеся им шарики. А на шариках – о‑о‑о‑о! На каждом – любимое личико кумира. Сколько было восторженных слез, поцелуев в резиновые губы резиновых портретов! И – вернувшихся на следующие концерты ненасытных любительниц подобного рода сувениров.
А было – вынесли на сцену «подушку счастья».
Что за подушка счастья такая? Кто объяснит?
Ну пришла одному из них прикольная мысль – на скорую руку порадовать верную публику.
Суть вот в чем.
Выносится огромная красная атласная подушка. Зрителям сообщается, что вот сейчас, на глазах всех собравшихся, произойдет обыкновенное чудо. Всем будет дарована настоящая любовь.
Минуточку: вот они зарядят подушку этой самой любовью.
Смотрите!
Красавцы обнимают, тискают, целуют подушку. Танцуют с ней, склоняются в танце, падают на нее. Зал стонет. Ждет. Что будет. Все жаждут обретения любви. И – ура! Мгновенно расстегивается «молния» на красной наволочке (все продумано: сначала хотели ножом вспарывать, потом отказались от жестокой сцены) – так вот: «молния» расстегнута, в зал летят заряженные любовью перья!
Перышки, как снежинки, целенаправленно выпархивают в зачарованный, заколдованный бесплатной раздачей любви зал. Со сцены на них направлена воздушная струя. Ах, какой волшебный снегопад! Жадные руки ловят себе «любовь». На счастье. Всю жизнь теперь будут хранить!
То, было дело, как‑то картами игральными кидались, где сами были изображены в виде валетов и королей. Условие состояло в том, чтобы собрать всю колоду, тогда получишь главный приз: выйдешь на сцену, и тебя поцелуют твои кумиры.
Ой, что творилось!
Дружба без лишних слов
Леся, когда первый раз шла к ним, боялась, что предстанут перед ней заносчивые наглые себялюбцы, которым наплевать в душу ближнего – самое главное удовольствие. Приходилось уже встречаться с такими любимцами удачи. Капризы, истерики, унижение окружающих – неужели ради таких сомнительных удовольствий пробивались они к известности?
Почему бы и нет? Есть же давнее выражение – «вылез из говна и запел». И чем глубже в навозе сидел, чем больше усиливался к звездам пробиться и прибиться, тем громче и ароматнее «пение» пробившегося. Вблизи такой звезды долго не продержится никто. Ведь то, откуда вылез «певун», слишком явно будет давать о себе знать и помнить.
С этими ребятами все получилось наоборот.
Они оказались внимательными, предупредительными, даже услужливыми и очень скоро стали верными Лесиными друзьями.
А почему так вышло? Что было в Лесе, вызвавшее их доверие?
Конечно, дело она свое знала, как никто другой. Не утомляла. Понимала их с полуслова. У нее обнаружился безупречный вкус, природный такт. И – понимание. Шутки она умела поддерживать, как никто другой. Тем более шутки у них были какие‑то полудетские, подростковые, близкие ей. Они так искренне радовались ей, так интересовались ее жизнью, что быстро стали не чужими.
Со стороны она на себя взглянуть не умела. Цену себе и не представляла. Не понимала, какое впечатление на людей производит.
Она бы недоверчиво смеялась, если бы ей кто‑то сказал, что у нее прекрасные глаза, так и притягивающие своей глубиной и теплым вниманием, светящимся в них. Она бы не поверила тем, кто восхищался бы ее стройностью, ладностью. Она была привлекательной, интересной, красивой – даже в общепринятом понимании этого истертого слова, но понятия об этом не имела. И именно это придавало ее облику дополнительное обаяние. И было в ней при этом нечто неуловимо беззащитное.
Вот, с одной стороны, профессионально сильные руки, меткий глаз, понимание задач свидетельствовали о ее умениях, хватке, а при этом хотелось рядом с ней рыцарствовать, защищать. Может быть не всем, не все так чувствовали. Но ребята из группы относились к ней именно так, по‑рыцарски.
Леся, с ее обычной сдержанностью, старалась не показывать, насколько хорошо ей с ребятами. Еще не так поймут. Но слова часто оказываются совершенно лишними. Без них – лучше. Ведь все само по себе, без всяких слов, обозначается и проступает в воздухе, в атмосфере. По атмосфере помещения вполне можно определить, какие люди в нем собрались и как друг к другу относятся.
Атмосферу ребята создавать умели. Может быть, в этом и заключался секрет их повсеместного успеха. В отличие от многих других попсовых групп, группок, группочек, соединившихся случайно, по хозяйской воле продюсера, полностью диктующего волю своим живым куколкам, «Гав‑бои» были друзьями с самого раннего детства. Они выросли в одном дворе, ходили в один детский сад даже, не говоря уж о школе. Совершенно разные семьи, разные жизненные устремления родителей, разные воспитательные установки – а совпало, сложилось, срослось.
Филя
Филя, Филипп Петрушанский, сын театрального художника и балерины. Он с младенчества пасся, по выражению его бабушки, в театре, воспитался на классическом репертуаре. Воображение и фантазия Фили границ не имели. Большинство придумок и сюрпризов для зрителей – плоды его услужливой фантазии.
Впрочем, этим он прославился еще в детском саду. До сих пор хранит тогдашняя воспитательница, а ныне директор детского дошкольного учреждения Филину собственноручно изготовленную поздравительную открытку к Восьмому марта. На сложенном вдвое плотном альбомном листе изобразил ребенок сцены своей жизни в детсаду. Как умел, конечно. По‑детски. Но гены папы‑художника явно дали о себе знать. Вот растрепанный мальчик бьет ногой по мячу, вот девочку за косичку тянет, вот отодвигает тарелку с кашей (в тарелке значится – «каша»). Внутри открытки красовались стихи, сочиненные Филей, им же печатными буквами и написанные:
Поздравляю с праздником!
Поздравляю!
Буду я проказником.
Обещаю!
Тогда воспитательница, получившая в дар свидетельство редкого детского таланта, весело смеялась. Сейчас – гордится ценным подарком. Еще бы! Вон когда ростки‑то проявились! А теперь – вся страна знает!
В школе Филя славился своим умением тонко увести течение урока в нужное ему русло. Зачем эти грубые, подлые доведения до белого каления ни в чем не повинного учителя? Зачем класть кнопку на преподавательский стул? Зачем натирать доску мылом? Старо и неостроумно.
Можно же все устроить тонко, мило, интересно для всех, в том числе и для педагога. Главное, чтоб до письменного опроса не дошло или до контрольной… И – не повторяться! Это – ни в коем случае.
– Петрушанский, к доске! – вызывает Наталья Николаевна.
– С удовольствием! – откликается примерный ученик.
Рывком, опрокидывая стул, спешит он предстать во всем блеске знания перед всем классом.
И вдруг! О ужас! Не дойдя до доски трех шагов, падает.
Но как! Вот где сказываются гены мамы‑балерины! Умирающий лебедь истек бы последними слезами зависти при виде Филиного падения – долгого, выразительного, сковывающего ужасом привычное ко всему, но доброе учительское сердце. Возникало четкое, не подлежащее сомнению ощущение, что, падая, несчастный окончательно развалился буквально на части, на мельчайшие детали, кусочки.
Сколько бы ни продолжалось низвержение, всем присутствующим кажется, что длилось оно целую вечность. И тем не менее помочь не успели! Не поддержали, не уберегли, не ухватили гибнущего хоть за край одежды…
Наконец распростертое тело перед учительским столом окончательно затихает.
Учительница зажимает руками рот, видимо, чтобы не дать прорваться леденящему кровь крику ужаса.
– Филипп! Филя! Ох, ужас‑то какой! Девочки, сбегайте в медпункт! – обретает она наконец дар речи.
– Не надо, – слабо доносится со стороны ножки учительского стула. – Я, кажется, жив…
– Но у тебя явно сотрясение мозга! – склоняется к поверженному судьбой Филе учительница.
– Я отдышусь и встану, – обещает примерный ученик. – Мне бы чуть‑чуть сейчас полежать. Можно? Я потом отвечу.
– Да ты в себя сначала приди! – радуется педагог тому, что ребенок может говорить.
Это уже много при таком‑то падении.
– Наталья Николаевна! – через силу, героически просит Филя. – Вы ведите урок, пожалуйста, очень вас прошу. Я чуть‑чуть тут в себя приду.
– Лежи, лежи, не вставай, конечно, – соглашается ошеломленная учительница, забыв о намерении провести опрос.
Она тихонечко, чтобы не помешать Филе приходить в себя, объясняет новый материал, иногда скашивая глаза на вытянувшегося со скрещенными на груди руками ученика. Взгляд ее длится доли секунды, и этого хватает, чтоб вновь и вновь приходить в ужас от того, что могло бы быть – ведь могло бы быть – гораздо хуже!
В конце урока благодарные одноклассники бережно поднимают своего спасителя, хорошо отдохнувшего на полу у первой парты. И все вполне счастливы: и учительница, что обошлось, ученик здоров; и ученики, опять же – что обошлось, никого так и не спросили.
А вот еще маленькая радость.
Как ошеломить математичку, если она железная и несгибаемая, все подставы и розыгрыши знает назубок и ничто не может ее сбить с намеченного курса, отвлечь от цели? И отношения портить с ней – себе дороже.
– Спорим, что у тебя не получится? – предлагают задорные ученики выпускного класса, уверенные, что уж с Кларой Константиновной Филя не справится никоим образом.
– Я попробую, – задумчиво отвечает изобретатель.
Начинается урок. Клара пытливо оглядывает класс.
– Ну, кто нам докажет теорему?
Филя решительно тянет руку. Один‑одинешенек тянет. Среди затаившего дыхание класса.
– Неужели только один смельчак нашелся? Маловато… – грозно тянет Клара, но все же сдается. – Ладно, иди, посмотрим, как у тебя получится.
Филя выходит к доске.
Берет в руки мел.
Начинает старательно стучать им о доску: и вправду что‑то там наковыривает, формулы выводит.
Неужели так ничего и не придумал? Неужели просто напишет доказательство, и все? Люди разочарованно переглядываются.
Пишет и пишет. И – никаких.
Клара стоит как гранитный монумент, руки на груди скрестила, вглядывается в доказательство, суровая и неприступная.
И вдруг! О чудо!
– Подожди, мальчик! Не пиши! – восклицает математичка.
Неужели началось?
– Покажи, дай руку! Что это? – восклицает с неподдельным ужасом опытный педагог.
Тридцать голов тянутся разглядеть, что же это такое так изумило непробиваемую Клару.
Филя тем временем непонимающе озирается:
– Где? Что? – испуганно спрашивает оторванный от теоремы прилежный юноша.
Клара тем временем цепко хватает его ладонь.
И тут все видят: ногти у Фили покрыты ярко‑красным лаком. Всего‑то! Подумаешь, ерунда какая!
Конечно, ерунда. Но что ж никто до такой ерунды раньше не додумался? Никому в голову не пришло, какая химическая реакция может возникнуть в учительском мозгу в ответ на мальчуковый маникюр.
Ну надо же! Как мало оказалось нужно, чтобы разбередить подчиненную правилам и устоям душу педагога с огромным стажем.
– Что это у тебя, мальчик? – грустно‑растерянно выдыхает Клара, не сводя глаз с алых ногтей.
– Это? А‑а‑а… Это мы так… Баловались, – жеманно, нараспев отвечает Филя. – Не обращайте внимания, это пустяки.
Филя честен, как и всегда. Ну, разве не пустяки, право слово?
Но для Клары эти ногти – символ такого падения, такого разврата, растления, конца света, что ей становится совершенно плевать на тему урока, теорему, доказательства, опрос и все остальное, столь мирное и привычное… Какая теорема, когда все кончено? Когда, в какие времена, скажите, люди добрые, на урок мог спокойно заявиться мальчик (мальчик!!!) с лакированными кровавыми когтями?
Класс уже понимает, что Филя своего добился! Урока не будет! Но! Главное сидеть молча и серьезно! Не сметь смеяться, хрюкать, всхлипывать, вздыхать. Это – самое трудное. Однако надо постараться.
– Мальчик! Это – очень плохо! – заявляет наивная Клара Константиновна, собравшись с духом. Она подыскивает слова, чтобы как можно деликатнее и доходчивее объяснить неуместность подобного антуража в облике мужчины.
– Кто тебя этому научил, скажи мне? – ласково и доверительно спрашивает она у Фили.
– Да это я сам… Просто посмотреть… – Филя опять говорит правду и только правду. Ничего, кроме правды.
И тогда Клара произносит речь. Ну, не такую, как Фидель Кастро, не на четыре часа, но на полчаса – это стопудово.
Она говорит о растленном влиянии Запада. О падении морали. Об измельчании мужчин. Об отсутствии стыда у девушки (зачем‑то и девушек приплела заодно). И даже – туманно – о грехах и растлении, которое начинается с малого. А потом – по нарастающей, грех за грехом, падение за падением…
В заключение она берет с Фили честное слово, что больше он никогда! Никогда не будет забывать о своей принадлежности к сильному полу. И никогда – никогда не будет красить ногти!
– Честное слово! – обещает Филя (и ведь не врет, гад). – Честное слово, дорогая Клара Константиновна, я никогда больше не буду красить ногти. Простите меня, пожалуйста.
И опять же: все довольны. Клара – тем, что воспитательный акт явно удался, на такое времени не жалко. Ребята… Ну – ребята, понятно, чем.
После школы Филя поступил в Суриковское. Он стал профессиональным художником. Но школьная группа, созданная забавы ради, вдруг стала востребованной и превратилась в основную работу. Наверное, временно. Впрочем, что об этом задумываться? Пой, пока поется и пока слушателям не наскучили твои перлы.
Ренат
Не зря говорят, что противоположности сходятся. Ренат Хайрулин и Филя Петрушанский – наглядная иллюстрация этого правила.
С раннего детства перед глазами его был главный пример: папа.
Отец Рената родился в маленькой татарской поволжской деревушке, где царили строгие установки и законы. Основной закон: в доме главный мужчина. Его слово первое и последнее. Но и ответственность лежит на мужчине. Он обязанностей имеет больше всех в доме: на нем держится благосостояние семьи, он кормилец, защитник.
Женщина рожает, вскармливает и правильно воспитывает детей, в первую очередь в уважении к старшим и в почитании порядков и традиций.
Женщина ведет дом и дочек приучает к тому же.
На сына мать не может кричать, не может его отшлепать. Она уважать должна будущего мужчину. Если что не так сделал, расскажет отцу, тот разберется сам.
Папа был старшим сыном в многодетной семье. Он знал, что на него возложено. Вместе с родителями будет он всегда в ответе за младших. Главной его детской мечтой была армия. Мечта осуществилась. После школы поступил в Высшее офицерское командное училище и дослужился до генерала. Честный его офицерский путь розами устлан не был: и в Забайкалье послужил, и в Афганистане повоевал, и Кавказ на его долю выпал.
Жена ему досталась из его же деревни: верная, надежная, правильно воспитанная.
Без воспитания женщина легко превращается в шайтана. А это – самое страшное. Потому что за красотой трудно бывает мужчине разглядеть страшные черты врага рода людского. Женщина, у которой нет уважения к мужу, – самое страшное наказание. Какой пример она покажет? Кого вырастит? Скандалисток и подкаблучников. То есть: неполноценных людей.
Всей своей жизнью родители Рената показывали, как надо жить, чему покоряться, что преодолевать терпеливо.
Главное было – помнить о своем мужском достоинстве и долге.
Хорошего парня вырастили. Учился прилежно, в Горный институт поступил, надежную специальность приобрел.
Но попутно всегда были шутки, песенки, гитары, танцы, грохот.
Привыкли потихоньку родители к такому раздвоению личности своего хорошего сына.
Потому и не смутились, когда узнали о его выборе. Горное дело подождет, если что. Почему и не попеть, если людям нравится? Вся страна знает – чем плохо?
Ренат, как никто другой из группы, умел вести деловые переговоры, добиваться своего спокойно, не психуя, не выходя за рамки приличий. Как старший брат, как настоящий мужчина.
Денис
Денис Соболь – единственный в группе профессиональный музыкант. Даже, можно сказать, представитель известной музыкальной династии. Бабушка его пела в хоре Большого театра. А мама – известная оперная дива.
Оперные дивы – особая каста. Огромный талант и сила нужны, чтобы освоить и исполнить ведущую оперную партию. Если у всех наших женщин характеры стальные, то у певиц сила стали умножается во сто крат. Плюс капризы, своенравие и всякого рода причуды, которые мало кто из претендентов на роль верного спутника жизни способен выдержать. Так, от романа к роману, от влюбленности к влюбленности и проходило существование талантливой вокалистки, пока не получился совершенно случайно, даже не от любовной связи, а от единственного свидания, мальчик Денис.
Бабушка к тому времени была уже на пенсии и клятвенно заверила дочку, что той ничего делать не придется, только родить. При этом молодая перспективная певица осуществится как женщина, а пенсионерка, страдающая от бесцельности бытия, обретет цель.
Так и вышло. Мама вечно пела, по всей планете, во всех столицах.
Денис жил с бабушкой.
О папе лучше было не заикаться, хотя вопрос этот ребенка живо интересовал. Папы не было.
– Зачем он тебе нужен? – отсекала бабушка дальнейшие разговоры.
На женском семейном совете решили не мучать ребенка, не отдавать его на съедение в Гнесинку или ЦМШ. Детство должно быть у человека, а не труд с малолетства.
Пошел Дениска в английскую спецшколу.
Однако бабушкино сердце дрогнуло. Она не могла не видеть, что у внука имеются явные музыкальные способности. А зарывать таланты в землю – грех. Посему ребенок был все же отдан в районную детскую музыкальную школу, которую играючи закончил.
Ему было лет десять, когда мама вышла замуж за своего итальянского агента, привыкшего к закидонам певиц за долгие годы своей деловой активности. Ему удалось полюбить Денискину маму, невзирая на ее капризы и высокие запросы. Он вполне мог им соответствовать.
Естественно, мать захотела забрать ребенка на постоянное жительство в страну Боттичелли и Рафаэля.
И тут бабушка встала горой. Характер‑то у нее был еще покруче маминого, закалился в долгих жизненных боях.
– Педофилу я своего ребенка не отдам! И не надейся! – сказала, как отрезала.
Под педофилом подразумевался, естественно, новоиспеченный отчим.
Вряд ли он был педофилом.
Нормальный мужик, зацикленный на своем деле и оперном искусстве как таковом. Но – кто его знает? Чужая душа – потемки. Почему‑то абсурдный довод о предполагаемой педофилии супруга сделал свое дело. Мама дрогнула.
Денис остался в Москве. На летние каникулы он, конечно, прилетал к маме. Поначалу только в сопровождении бабушки: за педофилами требовался глаз да глаз. Позже, вступив в подростковый возраст, от бабушкиного сопровождения парень отказался наотрез. И – ничего! Видимо, педофил и на расстоянии остерегался бабушкиной силы. Во всяком случае, вел себя вполне по‑отцовски, терпеливо и заботливо.
Мальчик, лишенный отца, нуждается в мужском примере. Он жадно смотрит вокруг, примеряя в своем воображении мужские роли. Отчим был вполне достоин подражания: элегантный, ухоженный, с прекрасными манерами, выдержкой, вкусом.
Но ранним примером мужественности стал для Дениса отец его лучшего друга Ренатика. К Ренату домой поиграть бабушка отпускала внука спокойно: семья положительная, мальчик воспитанный, старших уважает.
После школы, ни у кого не спрашивая согласия и позволения, Денис легко поступил в Гнесинскую музыкальную академию.
Путь свой он выбрал давно и ни в чьем одобрении не нуждался.
Так и должен поступать настоящий мужчина.
– Куда денешься от генов, – притворно вздыхает теперь бабушка, любуясь обложками журналов, на которых светится личико ее ненаглядного красавца внука, выращенного и спасенного от всех бед ради всенародной славы и любви.
Василий
Вася Михайлов всегда отличался невероятной добротой, покладистостью и редкой невозмутимостью. Такие качества положены былинным богатырям. Зачем зря прыгать и махать кулаками, если силу твою и так видно, с первого взгляда? Лишняя суета Васе претила.
Он родился у основательных и крупных родителей. Пять кило при появлении на свет – это о чем‑то уже говорит.
Зря никогда не орал. Только если требовалось сменить подгузник или подкрепить силы хорошо растущего организма. Ночами беспробудно спал. Плавать научился, когда и месяца не было. Ходить начал в десять месяцев.
Улыбчивый здоровый парень – картинка с рекламы детского питания.
Природная физическая сила, как правило, сопровождается двумя опасными в наше время качествами: простодушием и доверчивостью. Вася верил всем и жалел всех без разбору. Мог отдать любимую игрушку, чтоб утешить плачущего, шел на подмогу униженного и оскорбленного, одним своим видом распугивая обидчиков.
Наивность была написана на его добром лице.
Этим пользовались все, кому не лень.
Каждому в жизни Судьба навешивает тумаков для его же блага – так накапливается ценный опыт. Видимо, Васе, как особо сильному объекту, тумаков полагалось раздать больше, чем остальным, чтоб он наконец разобрался, что не все и всегда говорят правду, не все слезы – честные и горькие, не все крики о помощи искренние.
Он подавал всем нищим на улицах и в подземных переходах, не рассуждая, профессиональные ли они попрошайки и в чей карман пойдут пожертвованные им денежки.
Он неоднократно был ограблен уличными цыганками, слезно умолявшими подать копеечку деткам на хлеб, в то время как «голодные детки» потихонечку освобождали от лишних ценностей остановившихся на стоны их матерей добросердечных прохожих. Вася лишился нескольких мобильных телефонов, пока не понял, что подавать цыганкам не стоит – себе выходит слишком дорого.
Он откликался на просьбы о пожертвовании денег во всевозможные фонды, не разбираясь, что к чему: раз люди просят – значит, им позарез надо.
Безусловно, за свою безоговорочную доверчивость он получал сполна.
Удивилс<