Человек способен различить более 150 длин волн — или оттенков цвета — в диапазоне между 430 и 650 нанометрами. Но, если его повторно попросят определить отдельные цвета с высокой степенью точности, он сможет распознать не более пятнадцати14. То же относится ко всем сенсорным переживаниям. Обычный слушатель способен различить 1400 ступеней высоты тона в диапазоне слышимых частот, но эти ступени он распознает как примеры всего лишь 80 различных категорий звуков. Философ Диана Раффман из университета Торонто ясно выразила эту мысль: «Мы гораздо лучше различаем перцептивные значения (то есть выносим суждения о сходстве и различии), чем идентифицируем или узнаем их»15.
Технически это означает, что у нас отсутствуют интроспективные критерии тождественности для многих простейших состояний сознания. Наша сенсорная память чрезвычайно ограниченна. Вы способны видеть и чувствовать разницу между зеленым № 24 и № 25, если видите их одновременно, но вы не можете осознанно представить одинаковость зеленого № 25 во времени. Конечно, он может представиться вам как тот же оттенок зеленого №25, но субъективное переживание уверенности, сопутствующее этому интроспективному убеждению, — само по себе только видимость, а не знание как таковое. Таким простым и хорошо определенным способом мы нашли элемент невыразимости, который присущ сенсорному сознанию: вы способны воспринимать мириады вещей в их феноменологическом богатстве, во всей тонкости и полноте, не обладая средствами их надежной идентификации. А значит, вы не можете о них ничего сказать. Некоторые эксперты — дегустаторы вина, музыканты, парфюмеры — оттачивают способность своих чувств к искусной дифференциации и изобретают для описания интроспективных переживаний особые профессиональные термины. Например, знаток может описывать вкус вина как «связный», «травянистый», «ореховый» или «с кислинкой». Тем не менее даже эксперты в интроспекции никогда не сумеют исчерпать все разнообразие невыразимых нюансов. Тем более и обычный человек не сумеет определить соответствие с тем оттенком зеленого, который он видел вчера. Этот отдельный оттенок не есть нечто неопределенное: ученый назвал бы его предельно определенным значением — это конкретный и однозначный контент сознания.
Мне, как философу, нравятся открытия такого рода, потому что они изящно демонстрируют изысканность потока сознательного опыта. Они показывают, что в жизни есть бесчисленное множество вещей, которые можно узнать лишь испытав, что существует глубина в чистом восприятии, которую не ухватить и не передать в мысли или в речи. Мне нравится также глубокая мысль о том, что квалиа, в классическом понимании, использованном впервые Кларенсом Ирвингом Льюисом, вовсе не существуют — об этом также убедительно говорит выдающийся философ сознания Дэниел Деннет16. «Квалиа» — термин, который философы используют для обозначения простых сенсорных переживаний, подобных степени красноты красного, невыносимости боли, сладости персикового пирога. Обычно подразумевалось, что квалиа образуют легко узнаваемые внутренние сущности, нередуцируемые простые свойства — атомы переживания. Однако, как ни удивительно, это оказалось упрощением — эмпирическое исследование сознания показывает нам изменчивость субъективного опыта, его уникальность и незаменимость каждого мгновения внимания. Не существует атомов, частиц сознания.
Проблема Невыразимости — серьезный вызов для научной теории сознания, по крайней мере, для поиска всех его нейронных коррелятов. Попросту говоря, проблема в следующем: чтобы определить минимально достаточный нейронный коррелят зеленого № 24 в мозгу, приходится полагаться на словесный отчет испытуемых, на то, что они способны верно определить феноменальный аспект данного оттенка с течением времени, при повторных испытаниях в контролируемых экспериментальных условиях. Они должны интроспективно распознавать субъективную переживаемую особенность данного конкретного оттенка зеленого — а это, по-видимому, невозможно.
Проблема Невыразимости существует для простейших форм сенсорного восприятия: для тончайших нюансов зрения и осязания, обоняния и вкуса и для тех аспектов осознаваемого восприятия звуков, которое лежит в основе магии и красоты музыки17. Но она также может иметь отношение к эмпатии, к эмоциональным состояниям и сложным формам коммуникации, которые базируются на языке тела (см. главу 6 и мою беседу с Витторио Галлезе). Повторю еще раз: эти экспериментальные данные обладают философским значением, потому что обращают наше внимание на то, что мы всегда знали: многое из того, что может быть изображено с помощью музыки (и других видов искусства, например танца), невыразимо, поскольку оно не может стать содержанием ментального понятия или найти выражение в словах. Если это так, то, с другой стороны, желание поделиться невыразимыми аспектами нашей сознательной жизни превращается в сомнительное предприятие: никогда нельзя быть уверенным в успешности коммуникации, никогда нет уверенности в том, чем именно мы поделились. Далее, проблема Невыразимости угрожает полноценности нейронаучной теории сознания. Если простейшие сенсорные переживания неуловимы в том смысле, что переживающий субъект не имеет внутренних критериев для их интроспективной идентифицикации, то мы не сумеем сопоставить их с репрезентационным контентом определенных состояний мозга — даже в принципе. Некоторые внутренние критерии существуют, но они сырые: это такие абсолюты, как «чистая сладость», «чисто синий», «чисто красный» и тому подобное. Но невозможно систематическое сопоставление зеленого № 24 и № 25 с лежащими в их основе физическими субстратами, поскольку эти оттенки едва различимы. То, что нельзя сопоставить, невозможно и редуцировать — то есть свести сознательный опыт зеленого № 24 к определенному состоянию вашего мозга.
Напомню, что редукция — отношение не между феноменами, а между теориями. Теория 1 сводится к теории 2. Первая — скажем, теория субъективного сознательного опыта — сводится к другой — скажем, к теории нейродинамики мозга. Теории строятся из высказываний и понятий. Но, если для некоторых объектов в теории не предусмотрено понятий, их невозможно сопоставить или свести к понятиям другой теории. Вот почему невозможно то, чего хотело бы добиться большинство исследователей сознания: показать, что зеленый №24 идентичен некоему состоянию в вашей голове.
Что же делать? Если идентификация невозможна, то единственной альтернативой кажется элиминация. Если качества сенсорного осознания за отсутствием критериев идентичности невозможно превратить в то, что философы называют «теоретическими сущностями», то идеальным способом решения проблемы Невыразимости может оказаться путь, давно предложенный нейрофилософом Полом Черчлендом и другими: прежде всего отвергнуть существование квалиа. Не лучше ли просто сказать, что, зрительно воспринимая находящийся перед глазами невыразимый оттенок зеленого № 25, мы уже непосредственно соприкасаемся с состоянием мозгового аппарата? То есть переживаемое нами не есть вид содержания сознательной репрезентации, а просто нейронная динамика сама по себе? При таком взгляде наше восприятие зеленого № 25 окажется не сознательным опытом, а чем-то физическим: состоянием мозга. На протяжении веков, говоря о «качествах» и восприятии цвета, мы на самом деле неверно описывали состояния наших тел: те внутренние состояния, которые мы не распознавали как таковые — стены тоннеля эго.
Тогда можно утверждать, что в условиях нехватки необходимого знания от первого лица мы можем использовать для этих невыразимых состояний критерии перспективы третьего лица. Если отсутствует адекватное феноменологическое понятие, давайте заменим его адекватным нейробиологическим понятием. Безусловно, рассматривая динамику мозга, лежащую в основе того, что субъекты впоследствии опишут как сознательный опыт зелености, мы будем наблюдать тождество на протяжении времени. В принципе, можно найти объективные критерии идентичности, некую математическую характеристику, то, что останется идентичным в нашем описании, связывающем вчерашнее переживание зеленого цвета с тем, которое вы имеете в данный момент. И тогда мы могли бы поделиться внутренним переживанием в терминах нейробиологии следующим образом: «Вообразите декартово произведение переживаемого множества зеленого и ленты Мёбиуса спокойствия — приблизительно К-314 ипсилон, но со сдвигом в сторону Ку-521 дельта и несколько напоминающее 372-509-мерную фигуру ирландского мха в нормированном пространстве».
Да, я люблю научную фантастику. Такой научно-фантастический сценарий в принципе правдоподобен и на первый взгляд не противоречив с логической точки зрения. Но готовы ли мы поступиться своей властью над внутренними состояниями — властью, которая позволяет нам сказать, что эти два состояния должны быть одинаковы, потому что мы их одинаково чувствуем? Хотим ли мы передать эту эпистемологическую власть экспериментальной науке о сознании? Это — суть проблемы Невыразимости, и вряд ли многие из нас с готовностью перейдут на новую систему описаний. Поскольку традиционная народная психология — это не только теория, но и практика, то со стратегией Черчленда, именуемой им «элиминативным материализмом», может быть связано еще большое количество сложных проблем. По его словам, «элиминативный материализм — это утверждение, согласно которому наша здравомысленная концепция психологических феноменов дает начало принципиально ложной теории — теории настолько глубоко ущербной, что и принципы, и онтология ее будут скорее отброшены в конечном итоге, чем просто редуцированы к развитой нейронауке»18. У взгляда Черчленда есть и другое оригинальное толкование: если попросту отказаться от мысли, будто у нас есть какое-то там сознание, и отточить врожденный механизм интроспекции с помощью нового и гораздо более точного понятийного аппарата, который предлагает нейронаука, то мы и откроем многое, и обогатим нашу внутреннюю жизнь, став материалистами. «Итак, я полагаю, что те, кто ценит поток и контент своих субъективных феноменологических переживаний, не должны опасаться прогресса материалистической нейронауки, — отмечает он. — Напротив, приложение материалистической кинематики и динамики к психическим состояниям и когнитивным процессам приведет не к мраку и подавлению нашей внутренней жизни, а к рассвету, который подлинно осветит ее чудесную сложность — особенно в приложении (ее) к себе, к прямой интроспекции самосознания»19.
Но пока еще люди в большинстве не готовы превращать то, что прежде было невыразимым, в общественное достояние, которое будет обсуждаться с использованием словаря нейрофизиологии. Они сочтут, что это не то знание, которое они изначально хотели приобрести. И, что еще важнее, они могут опасаться, что на пути к решению проблемы мы потеряем нечто более глубокое, а именно эпистемологическую власть над нашим собственным сознанием. Теории сознания имеют психологические и культурные последствия. К этой теме я еще вернусь.
Проблема Эволюции: не могло ли все это произойти в темноте?
Проблема Эволюции — одна из самых сложных для теории сознания. Зачем и в каком смысле оказалось необходимым развить в нервной системе животных сознание? Не могли ли вместо сознательных существ появиться зомби? Ответ на это — и да и нет.
Как я отмечал во введении, сознательный опыт не относится к явлениям типа «все или ничего», он обладает степенями и оттенками. У сознания на этой планете долгая история. У нас есть свидетельства того, что теплокровные позвоночные Земли (а возможно, и некоторые другие существа) обладают феноменальным переживанием. Основные характеристики мозга, обеспечивающие сенсорное переживание, наблюдаются у млекопитающих и являются гомологичными благодаря общему предку. Возможно, у них нет речи и понятийного мышления, но есть ощущения и эмоции. Животные несомненно способны страдать. Но, поскольку они не сообщают об этом словесно, более глубокое исследование практически невозможно. Нам надо разобраться с тем, каким образом Homo sapiens — на протяжении эволюционной истории и на протяжении жизни индивидуума, начиная с младенчества, — приобретает это поразительное свойство, которое состоит в том, чтобы успешно и не осознавая того проживать свою жизнь в тоннеле эго.
Прежде всего, не будем забывать, что эволюция направляется случайностью и не преследует определенной цели. То, что мы называем непрерывным совершенствованием нервной системы, достигается слепым процессом наследственных изменений и отбора. Некорректно будет считать, что эволюция должна была изобрести сознание, — в принципе, оно могло оказаться бесполезным побочным продуктом. Никакой необходимости здесь нет. Не всякое изменение — адаптация, а если и адаптация, то необязательно наилучшим образом замысленная, поскольку естественный отбор может работать только с наличным материалом. Были и остаются другие возможные пути и решения. Тем не менее многое из того, что происходило в нашем мозгу и в мозгу наших предков, явно имело адаптивный характер и было полезным для выживания.
На сегодняшний день имеется длинный список потенциальных кандидатов на роль функций сознания. Среди них: возникновение внутренне мотивирующих состояний; совершенствование социального сотрудничества; стратегия улучшения внутреннего отбора и распределения ресурсов в мозгу, который стал слишком сложен для саморегуляции; модификация и взаимодействие иерархии целей и долговременного планирования; извлечение эпизодов из долговременной памяти; конструирование пригодных для хранения репрезентаций; гибкость и точность контроля поведения; понимание психических состояний сородичей и предсказание их поведения в социальных взаимодействиях; решение конфликтов и предотвращение проблем, которые могут возникнуть из-за негибких процессов обработки информации; создание плотного интегрированного образа реальности как целого; установление глобального контекста, пошаговое обучение и так далее. Трудно поверить, что сознание не исполняет хотя бы какую-то из этих функций. Для примера рассмотрим одну из них.
Ученые, занимающиеся сознанием, согласны в том, что одна из основных функций сознательного опыта состоит в обеспечении «глобального доступа» организма к информации. Метафора Бернарда Баарса о «рабочем пространстве» имеет и функциональный аспект: проще говоря, эта теория утверждает, что осознаваемая информация — это то подмножество активной в мозгу информации, в отношении которой неясно, какая из ваших психических способностей потребуется для последующего доступа к ней. Понадобится ли вам фокусировка внимания? Или придется сформулировать для нее понятие, обдумать ее и сообщить другим людям? Понадобится ли вам гибкая поведенческая реакция — избранная после сравнения с альтернативными реакциями? Или вам нужно будет связать эту информацию с эпизодической памятью — возможно, для того, чтобы сравнить с виденным или услышанным прежде? Итак, мысль Баарса состоит, кроме всего прочего, в том, что нечто осознается только тогда, когда неизвестно, какой к нему приложить инструмент из вашего психического набора.
Обратите внимание: впервые обучаясь сложному действию — завязывать шнурки или ездить на велосипеде, — вы всегда упражняетесь осознанно. Это требует внимания и отнимает много ресурсов. Однако, как только вы овладели завязыванием шнурков или ездой на велосипеде, процесс обучения забывается — настолько, что вам трудно будет обучать этому искусству своих детей. Он быстро уходит ниже порога осознания и выполняется автоматически — быстро и эффективно. Но стоит системе столкнуться с новым контекстом или стимулом, как глобальный рабочий механизм активируется и становится представленным в сознании. В этот самый момент вы и начинаете осознавать процесс.
Конечно, эту теорию следует уточнить, поскольку степени доступности сознанию отличаются. Есть вещи — такие как невыразимый оттенок зеленого №25, — которые доступны, скажем, вниманию, но не памяти и не понятийному мышлению. Другие вещи доступны избирательному контролю моторики, но доступ происходит так быстро, что минует ваше внимание. Если бы спринтер на стометровке дожидался, пока осознанно услышит выстрел стартового пистолета, забег был бы проигран заранее: к счастью, его тело слышит выстрел раньше него. Есть разные степени сознательного опыта. И чем пристальнее вглядывается в него наука, тем расплывчатее становятся границы между сознательным и бессознательным. Однако общая идея глобальной доступности позволяет убедительно рассуждать об эволюции сознания. А вот что бы я добавил в этот сюжет: сознание есть орган нового типа.
У биологических организмов развились органы двух типов. Одни, такие как сердце или печень, составляют части организма, его «железо». Органы такого типа постоянны. Но есть и «виртуальные органы» — чувства (отвага, гнев, желание, зависть) и феноменальное восприятие цветных объектов или музыки либо воспоминания некоего эпизода. Другой пример виртуального органа — иммунная реакция, которая реализуется только когда требуется: на некоторое время она создает особые каузальные свойства, обладает определенными функциями и выполняет для организма некую работу. Когда работа исполнена, она исчезает. Виртуальные органы подобны материальным в том смысле, что выполняют определенную функцию; они представляют собой наборы согласованных функциональных характеристик, позволяющие вам делать что-то новое. Хотя виртуальные органы принадлежат к поведенческим реакциям макроуровня, их можно рассматривать и как сочетание миллиардов согласованных микрособытий — иммунных или разряжающихся нервных клеток. Они, в отличие от сердца или печени, преходящи. То, что для нас — субъективное переживание, есть процесс, вызванный активностью одного или нескольких виртуальных органов.
Виртуальные органы открывают нам глобальный доступ к информации, подводя к новым фактам и, иногда, к совершено новым формам знания. Возьмем для примера тот факт, что вы сейчас держите в руках эту книгу. Феноменальная книга (т. е. сознательный опыт книги) и феноменальные руки (т. е. сознательный опыт определенных частей тела) — образцы действующих в настоящий момент виртуальных органов. Нейронные корреляты в вашем мозгу выполняют работу эмуляторов объекта, внутренне симулируя для вас книгу, которую вы держите, — причем вы не осознаете их работы. То же относится к сознательному опыту руки, являющемуся частью активности телесного субъект-эмулятора. Итак, существует как-будто-я и как-будто-книга, симулированный субъект плюс симулированный объект. Мозг открывает вам доступ и к другим фактам: что эта книга существует, что у нее есть некие постоянные свойства поверхности, определенный вес и тому подобное. Как только информация о существовании и свойствах книги осознается, она открывается для концентрации внимания и дальнейших когнитивных процессов, а также для гибкого поведения.
Теперь мы начинаем понимать то, какой была основная эволюционная функция сознания: оно открывает организму в целом доступ к классам фактов и, следовательно, позволяет к ним обращаться, их обдумывать, гибко на них реагировать, автоматически принимая в расчет общий контекст. Только если сперва мир является вам, вы действительно можете начать осознавать тот факт, что внешняя реальность существует. Это, в свою очередь, необходимое предварительное условие для открытия того, что и вы тоже существуете. Только обладая тоннелем сознания, вы можете осознать, что являетесь частью реальности и присутствуете в ней.
Более того, как только эта глобальная сцена — тоннель сознания — установилась и стабилизировалась, становится возможным образование других типов виртуальных органов и их «танец» в нервной системе. Тоннель является тем, что все это скрепляет. Внутри тоннеля разворачивается хореография вашей субъективной жизни. Вы испытываете осознаваемые эмоции и через них открываете, что у вас есть цели и потребности. Вы воспринимаете себя как творца мыслей. Вы обнаруживаете, что во внешнем мире существуют другие люди — другие действующие лица, и понимаете, в каких отношениях вы с ними состоите: если только определенный тип сознательного опыта не делает этот факт глобально доступным, то вы не можете с ними сотрудничать, избирательно им подражать или другими способами у них учиться. Если вы достаточно умны, то даже можете начать контролировать их поведение, управляя их состояниями сознания. Успешно обманывая — например, внедрив в чужой ум ложное убеждение, — вы активируете виртуальный орган в другом мозгу.
Феноменальные состояния — это нейровычислительные органы, через окно настоящего открывающие глобальный доступ к жизненно важной информации. Они позволяют вам осознавать новые факты в пределах цельного психологического момента. Естественно, возможность использовать для реакции на новый класс фактов все инструменты из вашего психического набора — крупное адаптивное преимущество. Каждый новый виртуальный орган, каждое новое сенсорное переживание, каждая новая осознанная мысль должны окупаться — их активность в течение хотя бы секунд или минут дорого обходится метаболизму. Но поскольку они оплачиваются дополнительным поступлением глюкозы, а также безопасностью, выживанием и продолжением рода, то распространяются в популяции и сохраняются по сей день. Они позволяют нам различать съедобное и несъедобное, искать и распознавать новые источники пищи, планировать атаку на добычу. Они позволяют нам понимать разум других людей и более эффективно сотрудничать с товарищами по охоте. Наконец, они позволяют учиться на опыте.
Промежуточное заключение таково: явление организму мира стало новой вычислительной стратегией. Помечая опасное настоящее как реальность, мы предотвращаем возможность затеряться в воспоминаниях и фантазиях. Отмечая настоящее, организм получает возможность планировать иные, более эффективные пути бегства, обмана или выслеживания добычи, сравнивая для этого внутренние «прогоны» целевого поведения с особенностями данного мира. Обладая осознаваемой, транспарентной моделью мира, вы, прежде всего, можете прямо сравнивать действительное с возможным, действительный мир с симулированными возможными мирами, которые были созданы вашим разумом. Более высокий уровень интеллекта состоит не только в том, чтобы обладать офлайн-состояниями, с чьей помощью можно симулировать потенциальную опасность или желаемый результат, но и в том, чтобы сравнивать реальную ситуацию со множеством возможных целевых состояний. Отыскав путь из реального мира к самому желанному из возможных, вы можете переходить к действию.
Легко упустить из вида каузальную важность этого первого шага эволюции. Репрезентация «действительного» — фундаментальная вычислительная цель сознательного опыта. Это необходимая функциональная характеристика, на которой держится все остальное. Назовем ее просто «построением реальности» — оно позволяет животным явным образом представлять тот факт, что нечто действительно имеет место. Транспарентная модель мира позволяет вам обнаружить, что нечто существует в реальности и, интегрируя ваш образ мира с субъективным Сейчас, открыть, что мир настоящий и существует в настоящем. Этот шаг вводит новые уровни сложности. Наличие глобальной модели мира — это новый способ обработки информации о мире весьма интегрированным образом. Каждая осознанная мысль, каждое телесное ощущение, все, что увидено и услышано, каждый опыт эмпатии или разделение своих целей с другим человеком образуют особый класс фактов, доступных адаптивной, гибкой и избирательной обработке, которую обеспечивает только сознательный опыт. Все, что поднялось до уровня глобальной доступности, внезапно становится более подвижным, более чувствительным к контексту и непосредственно соотносится с прочим контентом вашего осознаваемого.
Функции глобальной доступности бывают очень специфическими. Сознательное цветное восприятие дает информацию о питательной ценности — когда, например, вы замечаете красную ягоду среди зеленых листьев. Сознательный опыт эмпатии обеспечивает вам неречевую форму знания об эмоциональных состояниях других людей. На нее можно обращать внимание, приспосабливать к ней моторное поведение или ассоциировать ее с прошлыми воспоминаниями. Феноменальные состояния не просто представляют факт касательно ягод или чувств другого человека: они еще и связывают все это в глобальный процесс обработки и позволяют исследовать их посредством всех психических способностей. Короче говоря: индивидуальные сознательные опыты от уровня объекта и выше есть виртуальные органы, которые временно открывают вам доступ к знаниям в совершено новом формате данных — в тоннеле сознания, а ваша единая цельная модель Одного мира устанавливает прочные рамки, в которых все это имеет место.
Если существо, подобное Homo sapiens, вырабатывает дополнительную способность: прогонять в уме офлайн-симуляции, оно может представлять и возможные миры — миры, которые не переживаются как настоящие. Такое существо может обладать эпизодической памятью. У него появляется возможность планировать. Оно может спросить себя: как будет выглядеть мир, в котором у меня много детей? Как будет выглядеть мир, в котором я совершено здоров? Или где я богат и знаменит? И как мне сделать, чтобы это свершилось? Могу ли я представить путь, ведущий в эти воображаемые миры из настоящего?
Такое существо может наслаждаться и мысленными путешествиями во времени, переключаясь от «внутреннего времени» к «внешнему времени». Оно может сопоставлять насущные переживания с прошлыми — а может и галлюцинировать или грезить наяву. Чтобы оно смогло должным образом использовать эти психические способности, его мозг должен обеспечить четкий и надежный способ отличать репрезентацию от симуляции. У существа должен быть якорь в реальном мире: затерявшегося в грезах наяву рано или поздно найдет и съест другое животное. Потому нужен механизм, который надежно демонстрирует разницу между одним реальным миром и множеством возможных. Причем этот фокус должен исполняться на уровне самого сознательного опыта, что не так-то просто. Я уже обсуждал тот факт, что сам сознательный опыт уже есть симуляция, и субъект переживания никогда не вступает в непосредственный контакт с реальностью. Итак, следующий вопрос состоит в том, как не заблудиться в лабиринте своего сознания.
Одна из главных функций транспарентной осознанной модели реальности состоит в том, чтобы репрезентировать действительное (философы также иногда говорят «фактичность») — то есть создавать надежную систему отсчета для использующего ее организма: нечто, без исключений и сомнений определяющее, что соответствует реальности (пусть даже это не так); нечто, с чем невозможно поиграться, обойти или обхитрить. Транспарентность решила проблему симуляции множества возможных внутренних миров без риска в них заблудиться: для этого она позволила биологическому организму в явном виде представлять, что один из миров — действительная реальность. Я назову это «гипотезой нулевого мира».
Человеческим существам известно, что некоторые из элементов их сознательного опыта не относятся к реальному миру, что они — всего лишь образы их разума. Теперь мы видим, насколько фундаментальным был этот шаг, и можем осознать его функциональную ценность. Мы получили не только способность к осознанному мышлению, но и способ переживать мысли как мысли, а не галлюцинировать и не теряться в фантазиях. Этот шаг продвинул нас вверх по шкале интеллекта. Он позволил сравнивать воспоминания, цели и планы с насущной ситуацией и помог отыскивать мысленные мосты от настоящего к наиболее желанной реальности.
Различение между вещами, которые являются нам определенным образом, и реальными, объективными фактами стало элементом реальности, в которой мы живем. (Прошу заметить, что это, вероятно, не соответствует действительности для большинства других живых существ на планете.) Осознанно переживая некий элемент нашего тоннеля как образ или мысль о мире, мы осознаем возможность неверных репрезентаций. Мы понимаем, что иногда можем ошибаться, поскольку переживаемая реальность — тоже особого рода явление. Став высокоразвитой репрезентационной системой, мы теперь способны представить главный факт относительно себя — а именно что мы и есть репрезентационные системы. Нам стали доступны понятия истинного и ложного, знания и иллюзии. Как только нам открылось различие между ними, произошел взрыв культурной эволюции, поскольку мы становились все умнее, систематически наращивая знание и сокращая число иллюзий.
Открытие разницы между явлением и реальностью стало возможным, потому что мы осознали, что некий контент нашего сознания конструируется, и мы смогли интроспективно постичь процесс его конструкции. Здесь подходит технический термин «феноменальной непрозрачности», который противоположен транспарентности. Все то в эволюции сознания, что старо, сверхбыстро и чрезвычайно надежно, является транспарентным — таковы наши сенсорные переживания. Абстрактное осознанное мышление таковым не является. С точки зрения эволюции мышление — совсем ново, чрезвычайно ненадежно (это известно каждому) и так медлительно, что мы можем даже отследить его процесс в мозгу. Рассуждая осознанно, мы наблюдаем формирование мыслей: некоторые стадии обработки доступны интроспективному вниманию. Поэтому мы знаем, что мысли не даны нам, а созданы.
Внутреннее явление реалистичного мира, присутствующего здесь и сейчас, — это изящный метод создания системы отсчета и надежный якорь для всех видов психической активности, потребной для высших форм разума. Вы можете постигать и строить возможные миры, только имея уже готовую прочную реальность первого порядка. Это фундаментальный прорыв и основная функция сознания как такового. Оказалось, что тоннель сознания обладает явной ценностью для выживания, что он адаптивен, поскольку обеспечивает единую и прочную систему отсчета для высших уровней моделирования реальности. Однако это даже не половина истории. Нам предстоит еще один шаг по лестнице — большой шаг. Наш краткий обзор завершается глубочайшей и самой трудной загадкой из всех: субъективность сознания.