Пример 4: роботизированное перевоплощение




В третьей главе я описывал классический эксперимент иллюзии всего тела, проведенный в 2007 году. Хотя эти первые эксперименты показали довольно слабый эффект, с тех пор возникли их интересные вариации и были опубликованы новые научные данные. Вторым примером, с которым мы тоже уже познакомились, был описанный выше «опыт с сердцем», проведенный Джейн Аспелл и Лукасом Хайдрихом. Рассмотрим третий пример, имеющий для философа сознания не только теоретический интерес. Этот пример также показывает, что я имею в виду, говоря, что новые технологии станут «технологиями сознания», которые коснутся самой сути нашего представления о себе, потому что окажут прямое влияние на нашу я-модель.

Теория я-модели — не просто одна из множества философских теорий. Она с самого начала была задумана как междисциплинарная исследовательская программа, основывающаяся, по возможности, на научных данных. Если основная идея теории я-модели ведет в верном направлении, она даст целый ряд проверяемых на практике предсказаний. Среди таких предсказаний находится принципиальная возможность прямо связать осознаваемую я-модель в человеческом мозге с внешними системами, например с компьютерами, роботами или искусственными изображениями тела в Интернете или виртуальной реальности. Недавно это предсказание подтвердилось. Последние годы дали большой прогресс в области так называемых «интерфейсов мозг-компьютер» (Brain-Computer-Interface или BCI), который позволил более подробно изучить практические аспекты теории я-модели.

Особенность интерфейсов мозг-компьютер в том, что связь между мозгом и компьютером удается установить без активации периферийной нервной системы. Таким образом возникают новые виды действий. Например, парализованные люди могут «силой мысли» манипулировать механической рукой или программой рисования, а здоровые уже посылают в Твиттер сообщения прямо из мозга или даже могут писать целые группы слов. Для этого либо записывается электрическая активность мозга (посредством ЭЭГ или имплантированных электродов), или измеряются определенные характеристики кровотока в мозгу (с использованием функциональной магнитно-резонансной томографии или инфракрасной спектроскопии в наномасштабе). Компьютер анализирует подобные измерения и обнаруживает упорядоченные группы (паттерны), которые переводятся в сигналы управления. Такое техническое усовершенствование интересно философу по многим причинам, потому что позволяет нам не только воздействовать на мир, в высокой степени «минуя биологическое тело», но и дает возможность точнее, чем прежде, испытать теории возникновения чувства самости. Многие подобные технологии — историческое новшество.

Эмпирическим предсказанием теории я-модели является утверждение, что в принципе возможно установить прямую причинную связь между я-моделью человека и искусственными органами деятельности и восприятия («подключить» их к я-модели), минуя биологическое тело, кроме нейронной системы. Таким образом, мы сможем не только со стороны переживаний, но и функционально совершенно небывалым образом переместить себя в среду технического происхождения. Я пять лет работал в исследовательском проекте, финансирующемся ЕС, — проекте VERE, в котором сотрудничают ученые и философы девяти стран. Одной из целей этого амбициозного проекта является выйти за пределы классических экспериментов, проводившихся в 2007 году, и произвести стабильный перенос нашего чувства самости на аватар или робота, который сможет воспринимать за нас, двигаться и взаимодействовать с другими самосознающими агентами. (VERE — это сокращение: Virtual Embodiment and Robotic Re-Embodiment, виртуальное воплощение и роботизированное перевоплощение.) Я, как философ, по-прежнему считаю, что мы в этом никогда не преуспеем. Я уверен, что инстинкт (интуиции), чувство равновесия и пространственное самовосприятие настолько прочно связаны с нашим биологическим телом, что нам, относительно наших переживаний, никогда не удастся покинуть его надолго. Человеческая я-модель укоренена в интроспекции: ее нельзя просто «скопировать» с мозга. Но должен признать, что я начинаю колебаться. Прежде всего, возможно, что будущее под влиянием более тесной связи я-моделей с аватарами или роботами произведет совсем другие, расширенные формы самосознания. Кроме того, прогресс в этой области происходит на удивление стремительно. В конце концов, если основная теория, представленная в этой книге, верна, то «интерфейсы я-модели» (по моей терминологии) должны быть возможны.

Наши израильские коллеги Ори Коэн и Дорон Фридман с сотрудниками из Франции показали, что при использовании функциональной магнитно-резонансной томографии возможно считывать намерение к действию. Затем его можно напрямую переводить на уровень моторных команд человекообразного робота, который преобразует их в телесные действия, в то время как испытуемый наблюдает за экспериментом глазами робота20. Этот процесс основан на порождаемых волевым усилием зрительных представлениях движения, позволяющих испытуемому, «действуя прямо из я-модели»21, удаленно управлять со сканера в Израиле роботом во Франции.


Рис. 19. Пример «прямого действия я-модели» через перевоплощение в робота: целью этого передового исследования было управлять из Израиля роботом во Франции через Интернет. Видеозапись можно найти на https://www.youtube.com/user/TheAVL2011. Изображение любезно предоставлено с разрешения Дорона Фридмана.


Философу эти технические новшества интересны по нескольким причинам — не только с точки зрения этических последствий, но и потому, что они представляют собой исторически новый способ действий. Я ввел понятие «ФМС-действия» для его описания. Это такие действия, которые человек инициирует используя исключительно я-модель в мозгу. Конечно, для сложных действий потребуется обратная связь — например возможность видеть через видеокамеры робота и, возможно, подправлять движения в реальном времени (что сегодня далеко от осуществления). Но главное, что первопричиной действий оказывается уже не тело из плоти и крови, а я-модель в нашем мозгу. Мы симулируем действие в я-модели, во внутреннем образе своего тела, а машина его выполняет.

Что показывают такие эксперименты? С одной стороны, очевидно, что феноменальная я-модель часто является важной частью иерархии контроля: это абстрактный инструмент. Феноменальная я-модель — это средство предсказания и слежения за определенными критическими аспектами такого процесса, при котором организм производит гибкое адаптивное поведение. С другой стороны, я-модель высокопластична, поскольку в нее могут временно интегрироваться некоторые репрезентации объекта, внешнего по отношению к телу. Таким объектом могут быть, например, молоток или клещи — ведь принципиальная способность включать в себя относится, как мы видели во введении, не только к резиновой руке. Эта способность распространяется на инструменты вообще — продолжения телесных органов, которыми требуется управлять для разумного целенаправленного поведения. Я-модель — это функциональное окно, через которое мозг взаимодействует с телом как целым — и наоборот.

Когда палки, камни, грабли или механическая рука становятся продолжением тела, я-модели тоже приходится разрастаться. Система тело-плюс-орудие может как целое включиться в иерархию мозгового управления, только если существует интегрированная репрезентация тела-плюс-ору-дия. Иначе говоря: как можно научиться разумно — то есть гибко и согласно контексту — использовать орудие, не интегрировав его в свое осознаваемое Я? Осознаваемая я-модель — это виртуальный орган, позволяющий нам присвоить обратную связь, инициировать процессы управления, поддерживать их и гибко адаптировать. Феноменальное переживание обладания соответствует гипотезам о том, какие части реальности подконтрольны нам в данный момент. Одни элементы цепи управления материальны (как мозг и орудия), другие виртуальны (как я-модель и симуляция целевого состояния).


Рис. 20. Действия я-модели. Испытуемый лежит в ядерном магнитнорезонансном томографе в израильском институте Вейцмана. Через очки с экраном он видит аватар, также лежащий в установке. Целью является создание иллюзии, что человек воплощен в этом аватаре. Моторные образы испытуемого классифицируются и переводятся в моторные команды, приводящие в движение аватар. После тренировки подопытным удавалось управлять находящимся во Франции роботом «прямо силой мысли» через Интернет, при этом они видели обстановку во Франции посредством камеры робота. Иллюстрация любезно предоставлена с позволения Дорона Фридмана и Ори Коэна, 2012.


Роботы — это орудия, и потому удается на время включить целого робота или виртуальное тело (аватар) в феноменальную я-модель и контролировать их. Выше я говорил, что люди (а иногда и другие животные) часто стремятся контролировать поведение или психическое состояние других. Мы «превращаем в инструмент» и «хватаем» друг друга, берем иногда в кабалу (Leibeigene). Люди стремятся расширить сферу своего влияния — не только с помощью камней, палок, граблей и механических рук, но и с помощью мозгов и тел других людей. Между тем классический термин «одержимость» может относиться и к роботу, удаленно управляемому чьим-то разумом. Робот временно одержим — не дьяволом и не демоном, а кое-кем, может, и похуже — сознающим себя человеческим существом. Эта классическая тема открывает еще более широкую перспективу по вопросу, коротко затронутому на стр. 134: что, собственно, происходит, когда мы просыпаемся утром, когда возникает осознаваемая я-модель? В этот самый момент биологический организм оказывается одержим собой, порабощен собственной психикой, своими осознанно переживаемыми целями и желаниями.

Робот-анархист

В разделе о «чужой руке» мы видели, что часть тела вполне способна выполнять разумные и целенаправленные действия, которые ее владелец производить не намеревался и своими не считает. Что мы почувствуем, если аватар или робот, с которым мы временно отождествились через я-модель, вдруг сделает что-то, чего мы делать не хотели?

Представьте, что вы лежите в аппарате МРТ, удаленно управляя роботом, видя его глазами и даже чувствуя обратную связь от рук и ног робота при их движении. Вы чувственно идентифицируетесь с роботом и в то же время свободно действуете в присутствии других людей. Вдруг в комнату входит новый муж вашей бывшей жены.

Несколько месяцев назад этот человек разрушил все ваши планы и личную жизнь. Вы снова чувствуете прежнюю обиду, боль, внутреннюю пустоту и экзистенциальное одиночество, постигшее вас после развода. В вас самопроизвольно возникает агрессивное побуждение, фантазия о применении силы. Вы пытаетесь взять себя в руки, — но не успеваете подавить моторных образов, которые сопровождали ваши фантазии, и робот убивает мужчину одним мощным ударом. Вы уже восстановили управление и способны отступить на несколько шагов. Субъективно вы чувствуете, что совершенно не могли управлять своими действиями. Но что, если вы — с чисто объективной точки зрения — все же потенциально могли бы успеть подавить агрессивный импульс? Как это определить? Несете ли вы этическую ответственность за последствия действий робота?

Вполне возможно, что поначалу перевоплощение в робота или аватар будет «неглубоким», потому что не даст такой автономии, какую обеспечивает биологическое тело. Возможно, наша способность контролировать импульс окажется слабее или управление чуть менее точным, возможно, у нас не будет того, что я в другом месте назвал «автономией вето», — способности сдерживать или прерывать запланированные, преднамеренные и даже начатые телесные действия в пределах определенных временных рамок22. Помните обсуждение «блуждания мысли» и понятия «психической автономии» в главе 4? Отвлечение внимания, «отключки» и случайные эпизоды блуждания мысли могут стать опаснее, если наша я-модель будет напрямую связана с искусственной средой и новыми инструментами. В таком случае понятия ответственности для человека в виртуальной среде или слитого с роботом окажутся несколько иными, чем ныне, в «обычной жизни». Важнее всего будет как можно раньше определить возможные виды риска и вовремя принять предохранительные меры23.

Кроме этических проблем существует еще один важный аспект: прямая связь феноменальной я-модели человека с искусственной средой — это технология сознания нового типа. Сейчас ее воздействие еще невелико и остается немало технических проблем. Однако, как и в первом нашем примере с взрывным развитием психоактивных веществ, вполне вероятно, прогресс пойдет быстрее, чем мы ожидаем. Что мы станем делать, когда система воплощения в виртуальную фигуру или робота заработает в один прекрасный день безупречно, давая много степеней свободы в реальном времени? Какие новые состояния сознания откроются, когда станет возможным с помощью компьютера и прямой стимуляции мозга послать данные обратной связи, минуя биологическое тело, прямо в я-модель? Какие новые формы межсубъективности и кооперации возникнут, когда станет возможным соединить несколько человек и их я-моделей через общий интерфейс «мозг-компьютер» и, может быть, сплавить их воедино?

Какое состояние сознания — благо?

Допустим, что жизнь после смерти существует. Эта жизнь не ограничена временем, длится вечно, и в ней по-прежнему существует сознательный опыт. Есть лишь одно существенное отличие: посмертный сознательный опыт вы можете выбирать лишь из того набора субъективных переживаний, которые испытали в нынешней жизни, — после смерти новых переживаний нет. С другой стороны, до смерти вы прошли через множество внутренних переживаний и состояний сознания, причем некоторые из них активно создавали сами, отправившись в кино или в поход, читая книги, принимая те или иные вещества или участвуя в медитациях. В сущности, большую часть сознательной жизни мы так или иначе заняты поиском состояний сознания, которые переживаем как приятные или ценные. Будем считать самой малой единицей сознательного опыта одно субъективное мгновение. Мы всегда переживаем одно мгновение, поскольку, если присмотреться, живем от одного осознаваемого мгновения к другому. При этом большинство ищет «значимого сейчас», этих маленьких «идеальных» мгновений счастья или переживания смысла.

Теперь у нас есть идея и вопрос для предварительного эксперимента. Идея состоит в том, что вам позволено избирать осознанные мгновения конечной жизни для внесения их в «программу вечности». После вашей смерти весь сознательный опыт этой программы будет проигрываться снова и снова в случайном порядке. Из него образуется ваша личная сознаваемая вечность. При жизни вы, подобно феноменологической Золушке, скажете горлинкам: «Хорошие в горшок, поплоше в зобок!» А теперь рассмотрим вопрос: если бы вам позволили выбирать раз и навсегда, если бы только вы могли отобрать хорошие зерна из золы мимолетности, с которой смешала их мачеха, какие мгновения вы бы выбрали? И главное: много ли мгновений, по вашему мнению, на самом деле стоило проживать — в том смысле, что их стоило бы пережить заново? Мы в Майнцском университете Иоганна Гутенберга, провели первую серию маленьких предварительных экспериментов со старшими студентами-философами. Давид Басслер запрограммировал сервер СМС так, что в течение недели он посылал участникам эксперимента десять сигналов в день. Время сигнала выбиралось случайным образом. Участник должен был решить, было ли последнее мгновение перед осознаваемым ощущением вибрации таким, что его стоило бы взять в жизнь после смерти. Результат многих удивил. Число позитивных осознаваемых мгновений за неделю варьировалось от 0 до 36, а в среднем было 11,8, то есть почти 31% феноменологических случаев, а 69% или более двух третей моментов спонтанно признавались не стоящими повторения.

Если серьезно отнестись к идее этики сознания и нашему вопросу о природе ценности состояний сознания, придется для начала ввести концептуальное различие между субъективной и объективной ценностью осознаваемого мгновения. Возможно, что объективно ценный субъективный опыт — например, болезненный опыт жизни во внешнем мире или глубокое внутренее озарение относительно постоянно повторяющейся формы самообмана — субъективно будет признан непривлекательным и нестоящим. И наоборот, могут быть состояния, субъективно представляющиеся чрезвычайно значимыми, но совершенно не имеющие цены с точки зрения постороннего критика, например некоторые состояния, вызванные психоактивными веществами, или обманчивые состояния, причиной которых стала идеологическая обработка. Целью наших предварительных опытов было, в первую очередь, лучшее понимание механизма, посредством которого мы субъективно оцениваем переживание как приятное или ценное. При этом мы добивались максимально точной и простой системы оценивания, которая всегда будет относиться только к текущему мгновению и окажется по возможности независимой от философских теорий, мировоззрений и концептуальных предпосылок. Например, во втором эксперименте мы отказались от версии загробной жизни и «условий в вечности», заменив их следующим вопросом: «Хотели бы вы последнее осознанное мгновение [перед получением СМС] пережить заново в этой жизни?» Интересно, что при таких условиях позитивными были признаны лишь чуть более 28% мгновений, а почти 72% отвергнуты как не стоящие повторения.

Последние исследования обнаружили, что многие животные способны страдать, потому что обладают осознаваемой я-моделью, так что наш нынешний способ обращения с животными не может быть оправдан с этической точки зрения. Но как нам узнать, воспринимает ли самосознающее, но лишенное речи животное некие условия содержания или некое обращение с ним как болезненное переживание? Ответ прост: достаточно проверить, станет ли животное, обладая свободой выбора, добровольно входить в то же состояние. Но если обратить тот же вопрос к длинной цепи мгновений нашей жизни и ответить с максимальным вниманием к себе и честностью, то мы получим два удивительных феноменологических наблюдения. Они интересны также с философской точки зрения. Во-первых, оказывается, что, хотя осознаваемые мгновения тяжкого страдания в нашей жизни редки, мы на уровне деталей считаем, что нашу жизнь в среднем проживать не стоит. Это верно в самом простом смысле — мы на самом деле не хотели бы заново пережить большинство мгновений, составляющих нашу осознанную жизнь. При ближайшем рассмотрении и на основании чисто субъективных критериев мы бы выбрали лишь малую долю «хорошего зерна» из золы злой мачехи, даже если бы нам, как в сказке, «помогали все птицы небесные». Второе любопытное феноменологическое наблюдение состоит в том, что это открытие задевает нас лишь на очень короткий срок. Почти сразу внушительная активность я-модели на когнитивном и автобиографическом уровне восстанавливает устойчивость самооценки. «Главное вовсе не в отдельных гедонистических ощущениях: ценность сознательного опыта определяется всем контекстом моей жизни, моими личными целями и желаниями в широких временных рамках», — тут же говорим мы себе. Мы принимаемся философствовать: «Дело не в средней оценке и не в наборе очков — на самом деле важны только пиковые переживания», — или нам вдруг приходит в голову, что «большая часть осознаваемых мгновений на самом деле нейтральна, а вовсе не неприятна и не несет никаких страданий!». Может быть, мы сочтем, что, «хотя большинство мгновений моей жизни либо окрашены негативно, либо довольно скучны, зато я пишу диссертацию, которая внесет вклад в сокровищницу человеческого познания, а эпистемический прогресс гораздо важнее, чем насыщенная программа вечной жизни». Все это немного похоже на выступление спикера федерального правительства Германии, подводящего итог дебатам. Если отнестись к этому феноменологическому наблюдению серьезно, то напрашивается неловкий вывод: возможно, основная функция я-модели высшего уровня состоит в том, чтобы постоянно подгонять организм, создавать функционально адекватную форму самообмана, придавая уродливым подробностям жизни приятный блеск путем создания грандиозного внутреннего рассказа — «нарративной я-модели». Заметим, что мы встречались с понятием «нарративная я-модель» в четвертой главе, когда рассматривали блуждание мысли. Мне кажется, что существует глубокая внутренняя связь между самообманом, сознательным опытом тождества во времени и нашим постоянно блуждающим сознанием.

Конечно, на данном этапе поднимается вихрь философских проблем: коль скоро переживание приятного мгновения непременно требует новизны и неожиданности, не будет ли этот «аспект новизны» отсутствовать в программе вечной жизни? Как его можно восстановить, не повредив остального? Будет ли позволено выбрать одно, самое лучшее мгновение жизни и поставить его на бесконечный автоповтор? Имеет ли смысл изучение индивидуальных «мгновенных снимков» сознания без нарративной я-модели, или любая попытка выделить и проанализировать отдельный момент вне широкого контекста темпоральной динамики изначально ведет к заблуждению? И вообще, существует ли такая штука, как интроспективное знание? Не может ли быть, что любое внутреннее решение за или против повтора подвержено хотя бы косвенному, но очень сильному влиянию теорий и, в конечном счете, формируется нашими убеждениями? С какой стати нам доверять своим нормативным суждениям, если они настолько субъективны? И, если сам я оцениваю сознательный опыт как «позитивный» или «ценный», с какой стати мне следовать этой интуиции? Может быть, по-настоящему в жизни важно вовсе не то, что случилось счесть ценным или стоящим мне?

Все это приводит к вопросу, можно ли вести осмысленный разговор об «объективной ценности» тех или иных состояний сознания. Лично я не думаю, что мы сумеем узнать такие объективные ценности или закрепить их, установив окончательные критерии их обоснования. Именно это, среди прочего, составляет часть проблемы, которую мы хотим решить.

Этика сознания

Нейроэтика важна, но ее одной недостаточно. Я предлагаю новую ветвь прикладной этики — «этику сознания». В традиционной этике мы спрашиваем: «Какой поступок хорош?» Теперь следует спросить еще и: «Какое состояние сознания — хорошее?» Я вполне сознаю множество возникающих осложнений24. Тем не менее идея «этики сознания» сохраняет важность как цель, которой следует достичь в будущем. Однако ее приходится строить на довольно слабом основании. Все, что нам под силу, — это с открытым умом вместе изучать, каким образом систематическая культивация определенных состояний сознания могла бы улучшить нашу жизнь и общество, и насколько она в реальности достигает конечной цели первоначальной этической идеи. Чтобы завязать беседу — и дать старт будущей дискуссии, — я хотел бы представить три такие цели. Их преимущество в том, что с ними согласится почти все человечество. Эти три цели представляют собой уменьшение страдания, самопознание и увеличение психической автономии. Я интуитивно полагаю, что желаемое состояние сознания должно удовлетворять, по меньшей мере, трем условиям: оно должно сводить к минимуму страдание (не только человеческое, а всех существ, способных страдать); оно должно в идеале обладать эпистемическим потенциалом (то есть должно включать компонент озарения и расширять знание); и его поведенческие следствия должны увеличивать вероятность в будущем ценных переживаний. Третье условие — увеличение психической автономии. В этике сознания речь идет не только о феноменальных переживаниях. У нее более широкий контекст.

Этика сознания дополнит традиционную этику, сосредоточившись на тех действиях, основная цель которых — это изменение состояния сознания той или иной личности. Учитывая новые возможности таких действий и связанный с ними риск и учитывая то, что у нас в этой области отсутствует интуитивная мораль, ее (то есть этики сознания) задача заключается в том, чтобы оценить этическую ценность разных видов субъективных переживаний как таковых. Можно назвать это рациональным поиском нормативной психологии или «нормативной нейрофеноменологией». Если натуралистический взгляд на Homo sapiens порождает технологии сознания, нам придется иметь дело с вопросами нормы. Развитие этики сознания позволит нам объединить этические дискуссии касательно широкого круга проблем, созданных новым историческим переходом, под одной общей темой. Как только мы займемся вопросами о том, что есть человек, и чем он должен стать, то суть дела сведется к одному-единственному вопросу: какое состояние сознания — благо?

Уменьшение страдания

Несколько раз в этой книге, особенно в седьмой главе и начале этого раздела, показывалось, что осознаваемое страдание, вероятно, более распространено, чем многим из нас хотелось бы признать25. Поэтому важным критерием хорошего состояния сознания является его способность снижать осознанно переживаемое страдание — особенно в будущем, а также и у других созданий, способных страдать26.

Позвольте мне очертить основную мысль, введя в наше рассуждение новую рабочую концепцию — НФ-отпечаток («NP-footprint»), Считать ли некое состояние сознания хорошим, в значительной степени определяется тем, насколько велик его НФ-отпечаток. «НФ» расшифровывается как «негативная феноменология», то есть весь класс неприятных или мучительных состояний сознания. Их можно определить просто как те состояния сознания, которые ощущающее существо не хотело бы повторять, если бы у него был выбор. С другой стороны, идея отпечатка давно в ходу, когда речь заходит об этике окружающей среды. «Экологический отпечаток» — это простая метафора и в то же время концептуальный инструмент, который в принципе поддается дальнейшей дифференциации. Это индикатор долговременности, связывающий потребление ресурсов с производящей способностью планеты, мера человеческого спроса в экосистеме Земли. В то же время экологический отпечаток можно вычислить не только для отдельного человека или домашнего хозяйства, но и для целой нации — оценить как экологический отпечаток можно даже продукты производства и услуги. В частности, экологический отпечаток — это индикатор справедливости, поскольку строится на предположении, что все люди должны иметь в своем распоряжении равные ресурсы. Если бы, например, все люди жили как немцы, нам бы потребовалась не одна планета, а 2,8 Земли, потому что немецкий экологический отпечаток занимает 5,09 гектара. Между тем справедливый экологический отпечаток — 1,9 гектара. Таким образом, экологический отпечаток может служить и подобием валюты, с помощью которой измеряется спрос на биосферу, а именно на все ресурсы и потенциал их использования. Мне кажется, что нечто подобное требуется и в этике сознания. Тоннель эго — наша внутренняя среда, следовательно, то, о чем говорит этика сознания, можно назвать «внутренней экологией».

Этический принцип уменьшения страдания утверждает, что мы должны стремиться к уменьшению страдания для всех сознающих, способных страдать существ. Для этого в первую очередь нужно уменьшить свой собственный НФ-отпечаток. Создавая или культивируя некое состояние сознания, мы должны спрашивать себя: уменьшает оно мой НФ-отпечаток или увеличивает общее количество страдания в мире? Какой НФ-отпечаток оставляет псилоцибиновое состояние сознания? Насколько велик НФ-отпечаток алкогольного состояния? Как насчет приятного состояния, создаваемого путем поедания мяса? Хорошие действия и хорошие состояния сознания — это те, которые минимизируют страдание не только для конкретного субъекта, но и для всех способных страдать существ. Итак, важнейшим вопросом всегда будет: сколько осознанного страдания создаст данное состояние сознания не только для меня, но и для всех людей, способных страдать животных — и даже потенциальных искусственных субъектов. Чрезвычайно важно включать в этот список и потенциальных переживающих субъектов, то есть будущие человеческие личности, будущих животных, способных страдать, и, как мы уже видели, возможные постбиотические системы — такие как сознающие роботы и аватары. Их число — и следовательно, риск причинить вред — может оказаться куда больше, чем мы привыкли думать. Поэтому этика сознания касается не только тех НФ-отпечатков, которые мы оставляем в своей жизни, но и тех, которые оставлены нами в я-моделях других существ — как в настоящем, так и в будущем.

Самопознание

В предыдущей главе мы видели, что одна из положительных сторон нового образа человечества заключается в огромной глубине нашего феноменального пространства состояний. Множество его измерений невероятно увеличивает пространство состояний сознания для каждого человека. Мы редко замечаем этот факт, между тем свобода наших действий сейчас расширяется новыми технологиями сознания. Обратите внимание, что мы еще и не начинали по-настоящему систематически испытывать измененные состояния сознания ради их эпистемического потенциала.

В первой главе мы видели, что научный способ приобретения знаний, возможно, не единственный. Но если действительно существуют виды знания, не выразимые в предложениях, то они могут состоять в особенных способностях — например, в знании, как делать что-то правильно. Британский философ Гилберт Райл в этом контексте делал различие между «знать, как» и «знать, что». Это простое концептуальное различие может оказаться существенным, когда речь идет о медитации, увеличении психической автономии и эпистемическом потенциале измененных состояний сознания в общем. В отношении нелингвистических и неинтеллектуальных форм самопознания мы, возможно, сталкиваемся просто с определенными способностями — способностями к внутреннему действию. Чем больше у человека таких способностей, тем больше у него пространство самостоятельных умственных действий. Чем больше таких умений освоил человек, тем больше новых форм субъективных переживаний ему доступно. Это верно не только в отношении успешной психотерапии. Тот, кто научился, например, на курсах медитации справляться с внутренней тревогой, неотступным сомнением в себе или особо сложными эмоциями, тот освоил новое умение. Это умение основывается на нелингвистической форме самопознания и потенциально увеличивает внутреннюю автономию. «Знание, как» — это практическое знание, и, конечно, для внутренних действий такое знание тоже существует. Тот, кто на курсах медитации или под влиянием классических галлюциногенов, подобно Олдосу Хаксли, научился видеть в тонких, бесконечно мягких движениях листьев на ветру или в нежном мерцании проточной воды «непрекращающееся преходящее, которое в то же время есть чистое Бытие», — тот попросту приобрел новую способность. Эта способность состоит в том, чтобы, возможно, вспомнить предыдущее состояние и вновь направить внимание на определенный аспект собственного восприятия. Это может привести, например, к тому, что, хотя бы в некоторой степени, данному человеку впредь всегда, уже без курсов медитации и без психоактивных веществ, будут доступны совершенно новые способы переживания природы. Во всяком случае, он теперь обладает знанием, что у него есть такая способность и такие внутренние возможности действовать. Это означает, что его я-модель весьма существенно изменилась. «Культура сознания» означает в данном контексте также расширение я-модели посредством повышения своей психической автономии и посредством культивации новых способностей к внутреннему действию.

Однако следует уяснить то, что старинный философский проект самопознания должен реализовываться в совершенно иных рамках и граничных условиях. Это особенно верно в отношении ненаучных форм познания — то есть тех, которые передаются не речью и не теориями, а посредством упомянутых более тонких психических умений.

Тоннель эго возник как биологическая система репрезентации и обработки информации, включенная в социальную сеть коммуницирующих тоннелей эго. Теперь же мы видим себя запутавшимися в плотной паутине технических систем представления и обработки информации. С пришествием радио, телевидения и Интернета тоннель эго включился в пульсирующее глобальное облако информации, для которого характерен быстрый рост, постоянное ускорение и собственная автономная динамика. Оно диктует нам ритм и темп жизни. Оно беспрецедентно расширяет наше социальное окружение. Оно уже начало перестраивать наш мозг, отчаянно пытающийся адаптироваться к этим новым джунглям — к информационным джунглям, к экологической нише, которая отличается от всех, в которых когда-либо обитал наш вид. Возможно, и наше телесное восприятие изменится, по мере того как мы будем учиться управлять множеством аватаров во множестве виртуальных реальностей одновременно, погружая свои осознаваемые «я» в совершено новые сенсомоторные циклы. Можно предположить, что все больше социальных взаимодействий будет происходить между аватарами, и мы уже знаем, что социальные взаимодействия в киберпространстве усиливают ощущение присутствия больше, чем самая совершенная графика или другие технические детали. Возможно, мы наконец придем к пониманию того, чем с самого начала была большая часть нашей сознательной социальной жизни, а именно взаимодействием образов, высоко опосредованным процессом, в котором психические модели личностей каузально воздействуют друг на друга. Возможно, мы научимся видеть в коммуникации процесс, во время которого мы пытаемся оценить динамические внутренние модели, созданные другими мозгами, а также контролировать их содержание и развитие во времени.

Для тех, кто много с ним работает, Интернет уже стал частью я-модели. Мы используем его как внешний носитель памяти, как когнитивный протез и средство эмоциональной саморегуляции. Мы думаем с помощью Интернета, он помогает нам определить наши желания и цели. Мы учимся работать в «многозадачном» режиме, объем нашего внимания сокращается, а многие наши социальные взаимодействия приобретают на удивление «бестелесный» характер. «Онлайн-аддикция» в психиатрии стала техническим термином. Согласно исследованию, проведенному министерством здравоохранения, на 25 сентября 2011 года в Берлине около 560 000 жителей Германии страдали интернет-зависимостью — больше, чем игровой зависимостью. По данным южнокорейского правительства, 18% подростков и 9,1% всех взрослых страдают этой зависимостью, и число их постоянно растет. Многим молодым людям (в том числе многим студентам) требуется содержание в виде картинок и краткосрочное чувство вознаграждения, они страдают дефицитом внимания и уже не способны сосредоточиться на старомодной информации, переданной сериями символов: им стало трудно читать обычные книги. В то же время нельзя не признать богатства новой информации, возросшей гибкости и психической независимости, подаренных нам Интернетом. Ясно, что объединение сотен миллионов человеческих мозгов (и созданных этими мозгами тоннелей эго) в новой медийной среде уже начало менять саму структуру сознательного опыта. Куда заведет этот процесс, предсказать невозможно.

Что нам делать при таком обороте дел? Ответ, с точки зрения этики сознания, прост: нам следует понять, что новые средства коммуникации — тоже технологии сознания, и снова спросить себя, какое из состояний сознания есть благо.

Родственной проблемой является проблема управления вниманием. Способность направлять внимание на среду, собственные чувства и чувства других — эволюционно развившаяся особенность человеческого мозга. Внимание — это ограниченный, но абсолютно необходимый ресурс для хорошей жизни. Внимание необходимо нам, чтобы по-настоящему слышать других — и даже самих себя. Внимание нужно, чтобы по-настоящему наслаждаться приятными ощущениями и чтобы эффективно учиться. Оно нужно, чтобы по-настоящему присутствовать при сексе, чтобы любить и просто любоваться природ



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-04-03 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: