Дмитриев И.Б.
Боэций и постановка проблемы универсалий
Введение
Боэций, получивший от поздних потомков уважительное прозвище «последнего римлянина», почитается, наряду с Блаженным Августином, в малом числе зачинателей традиции западно-европейского учёного богословия. Оба признанных церковных авторитета с ранних лет впитали всё, чем в культурном плане была богата клонящаяся к закату античность, на обоих высокая традиция Рима в лице, в частности, Цицерона, оказала исключительно сильное влияние. Также как и Цицерон, Боэций выступил в качестве транслятора и переработчика греческого философского наследия, в равной степени отдавая дань уважения авторитетам Платона и Аристотеля. Также как и он, прошёл Боэций по предложенному Платоном пути философа-политика (о приверженности этому пути Боэций прямо говорит в первой книге «Утешения философией»[1]), приняв просветительскую миссию в качестве составной части миссии гражданской. Однако ни классический Рим, ни тем более Греция уже не были для Боэция в полном смысле слова его миром. Он оказался в той ситуации, когда новое, становясь, лишь нащупывает свою возможность, прокладывая пути к осуществлению прямо через жизни тех, кто уже встал на службу этому становящемуся миру, и на кого легла миссия по закладке основ будущего уникального космоса.
Практически всё, что составит характерные черты средневековой мысли, мы уже находим у Боэция. Это и усердие рацио в его стремлении совладать с истинами Откровения - в сочетании с осознанием его собственной ограниченности, и культура обращения с авторитетными источниками, и, конечно, тема универсалий, которая, будучи вынесенной из античного контекста и пересаженной на христианскую почву именно Боэцием, расцвела затем столь пышным цветом.
Боэций и античное наследие
Рецепция античного культурного наследия христианскими интеллектуалами на протяжении эпохи великого переселения народов является важнейшим фактором становления средневековой цивилизации. Аниций Манлий Торкват Северин Боэций (480-524/526) стал крупнейшим фигурантом этого процесса на соответствующем годам своей жизни этапе. Этап этот характеризуется в политике утратой римлянами собственной государственности, в церковной жизни – продолжающейся борьбой с ересями и непростыми отношениями между влиятельными митрополиями, глубоким упадком в сфере культуры и образования.
Процесс взаимодействия христианской интеллектуальной среды со средами хранителей античной мудрости принято отслеживать с появления первых апологетических трудов отцов Церкви. Согласно общепринятой трактовке, дискурс отцов-апологетов представляет собой попытку диалога с носителями позднеантичного, «языческого» сознания на понятном им языке. Принято считать, что апологетика положила начало христианской философии - иначе, теологии - как таковой. При этом немаловажными являются следующие обстоятельства. Во-первых, многие авторитетные отцы того времени сами были обращены в христианство из той или иной «языческой» философской позиции, то есть язык этой философии был для них родным, и владели они им на высоком уровне. Во-вторых, контекст идейного процесса того времени не мыслим без учёта влияния гностических доктрин, которые также были насыщены оригинальными онтологическими, гносеологическими и этическими идеями.
Мощнейшим стимулом для изощрения богословского языка в посленикейский период становится процесс оформления католических догматов в контексте противостояния различных версий христианства. Мощные «аккорды» католической догмы были взяты на первых вселенских соборах, однако процесс уточнения позиций продолжается и в VI веке, и работа Боэция также плотно вписана и в этот контекст. Получившие распространение под его именем теологические трактаты написаны по тому или иному конкретному богословскому поводу и, по собственному признанию автора, имели целью рациональное обоснование принятых на веру догматов католической веры перед лицом ересей.
Основным кодом античной культуры, воспринятым средневековьем и обеспечившим основу для обмена концептами между языческими философами и христианами, стала традиция преподавания семи так называемых свободных искусств. Особое положение в ряду последних занимала логика, разработанная Аристотелем и в дальнейшем усвоенная и частично дополненная и переработанная представителями эллинистических и римских школ, главным образом – стоической и неоплатонической линий. Стоит отметить, что ко времени Боэция авторитеты Платона и Аристотеля были уже основательно «примирены», несмотря на серьёзные теоретические расхождения классических академиков и лицеистов. Логика Аристотеля стала мощным инструментом в руках неоплатоников, чей диалог с христианами носил, пожалуй, наиболее интенсивный характер - надо думать, по причине подчёркнутой мистико-религиозной ориентации первых. Процесс взаимопроникновения двух мощных интеллектуальных сред отслеживает, в частности, Алексей Лосев[2]. С точки зрения советского знатока античности, данный процесс может быть описан как расширяющееся восприятие неоплатониками христианских интенций по мере обнищания и вырождения собственно неоплатонической традиции с акцентом на взаимную обусловленность двух тенденций. Но если для неоплатонизма этот процесс стал движением к закату, то христианство, напротив, обрело интеллектуальную мощь, унаследовав от язычников богатый арсенал рациональных практик. Собственно опыт обращения с этим инструментарием в целях, от которых были далеки его оригинальные разработчики, и составил фундаментальную подоплёку интеллектуальных коллизий средневековья, вылившись, в частности, в постановку одной из важнейших проблем западной философии – проблемы универсалий.
Однако на путях реализации намеченной преемственности современники Боэция наталкивались на языковой барьер, отделивший латиноговорящих жителей Европы от сокровищ мудрости, хранящихся во вместилищах оригинальных греческих текстов. Перевод греческих текстов, составлявших базовый кодекс центров имперской учёности, на латинский язык был сознательно принят Боэцием в качестве задачи. Известно, что в планы его изначально входило гораздо большее, чем в конце концов было сделано. Однако и сделанного оказалось достаточно для того, чтобы нить преемственности не оборвалась, а имя Боэция было надёжно вписано в летопись интеллектуального процесса в Европе. Период творчества Боэция, помеченный печатью этой миссии, характеризуется специфической формой письменной речи, развивающейся в диапазоне между переводом и вольным комментарием. Часть вышедших из-под пера Боэция текстов заявлены им самим как переводы, часть представляют собой компиляции из малого или большого числа источников, иные же выполнены в виде развёрнутых комментариев к чужим трудам. Третья группа, составленная работами по логике, представляет особый интерес в контексте рассмотрения Боэция как оригинального мыслителя. К ней же принадлежит первое в ряду его наиболее важных произведений – Комментарий на «Введение» Порфирия к «Категориям» Аристотеля. С точки зрения того, что мы обозначили как рецепция античного наследия в средневековье, данная работа имеет особое значение. Прежде всего, она замечательна тем, что представляет собой трёхслойный текст: дискурс Боэция, непосредственно опирающийся на текст Порфирия, через него восходит к аристотелевскому «Органону». Введение влиятельнейшего неоплатоника Порфирия было предпослано «Категориям» в конце III века, и впоследствии эти два текста не разлучались, переходя из одного списка в другой. Такая структура порождения текста становится парадигмой средневековой литературы, представляющей собой как бы один нескончаемый многослойный комментарий. Такой тип воспроизводства знания в силу своей сугубой консервативности с одной стороны обеспечил высокую «плотность» преемственности идей, с другой - задал специфический и, как оказалось, весьма благоприятный контекст для развития полемики и изощрения интеллектуальных стратегий. В рамках такой парадигмы интеллектуальной активности, где воспроизведение оказывается неотделимым от творчества, и ставятся такие в высшей степени значимые для всей последующей традиции проблемы как проблема истолкования, проблема поиска оснований и, конечно же, «визитная карточка» средневековой мысли – проблема соотношения веры и разума (авторитета и вопрошания). Однако это ещё не всё из того, что делает «Комментарий к Порфирию» столь значительным. В контексте данного исследования наиболее важным является то, что публикация «Комментария» самым прямым и непосредственным образом связана с постановкой проблемы универсалий в рамках христианской философии.
Именно с воспроизведения Боэцием знаменитых вопросов Порфирия о способе существования родов и видов: «Существуют ли они самостоятельно, или же находятся в одних только мыслях, и если они существуют, то тела ли это, или бестелесные вещи, и обладают ли они отдельным бытием, или же существуют в чувственных предметах и опираясь на них»[3] - отсчитывается история спора об универсалиях, задавшего принципиальные онто-методологические параметры схоластической традиции и вылившегося в формальное размежевание позиций по этому самому вопросу.