— Шшш! Что это?
Оба они прислушались, и тут Бомонт услышал этот звук — стук лошадиных копыт возле входной двери.
— Твой отец? — предположил молодой человек. Однако девушка напомнила ему, что отец ее не ездит верхом. Конечно, как вы себе представляете, по коже обоих уже бегали мурашки, однако Бомонт постарался стряхнуть с себя страх и вышел в коридор посмотреть, что происходит у входа. В прихожей было довольно темно, и стеклянные панели внутренней двери ярко выделялись на фоне общего полумрака. Подойдя к двери, Бомонт посмотрел на подъездную дорожку, но ничего не заметил. Взволнованный и озадаченный, он открыл внутреннюю дверь и вышел на поворотный круг. И сразу же за его спиной с грохотом захлопнулась входная дверь. Бомонт сказал мне, что при этом ощутил вдруг, что оказался в ужасной ловушке — так, во всяком случае, он выразился. Повернувшись на месте, он вцепился в дверную ручку, но какая-то неведомая сила удерживала ее с противоположной стороны. И тут, прежде чем он сумел осознать это, сила исчезла, и он сумел повернуть ручку и открыть дверь. Задержавшись на мгновение в двери, молодой человек оглядел прихожую, поскольку еще не успел прийти в себя настолько, чтобы сообразить, испуган он на самом деле или нет. Тут он услышал, что возлюбленная посылает ему воздушный поцелуй из недр мрачной, неосвещенной прихожей, и понял, что она последовала за ним из будуара. Отослав ей ответный поцелуй, он шагнул от порога, чтобы приблизиться к ней, и тут в миг внезапного и мучительного озарения понял, что поцелуй ему посылала отнюдь не любимая… а нечто неизвестное, попытавшееся завлечь его в одиночестве во тьму, хотя невеста его и не думала выходить из комнаты. Бомонт отпрыгнул назад и в то же мгновение снова услышал звук поцелуя снова, но на сей раз уже ближе к себе. Тогда он закричал во весь голос:
— Мэри, не выходи из будуара. Не выходи до тех пор, пока я не приду к тебе.
Девушка что-то ответила ему из-за двери, и тогда молодой человек разом зажег с дюжину спичек, поднял их над головой и попытался оглядеть прихожую. В ней не было никого, но пока догорали спички, до слуха Бомонта с пустынной подъездной дорожки донесся стук копыт громадного коня.
Итак, конскую поступь слышали они оба, и молодой человек, и девушка, но после более основательных расспросов я сумел выяснить, что тетушка ничего не слыхала, хотя она, бесспорно, была несколько глуховата и к тому же находилась в глубине комнаты. Конечно, молодые люди пребывали в чрезвычайно взволнованном состоянии, и им могло послышаться все что угодно. Дверь мог захлопнуть внезапный порыв сквозняка, вызванный тем, что открылась какая-нибудь из внутренних дверей; что касается не пожелавшей открыться рукоятки, ее могло попросту заесть.
В отношении поцелуев и конского галопа я заметил, что если подумать с холодной головой, звуки эти являются достаточно обыкновенными. Я напомнил Бомонту о том, что, как ему самому превосходно известно, конский топот далеко разносится по ветру, и он мог слышать не что иное, как поступь пробегавшего далеко от дома коня. Что касается поцелуя, звук его похож на многие шумы, скажем, на шелест бумаги или листвы, особенно когда ты пребываешь в состоянии напряженности и способен напридумывать бог весть что.
Я закончил эту небольшую проповедь в защиту здравого смысла от истерии, пока мы тушили огни и выходили из бильярдной. Однако ни Бомонт, ни мисс Хисгинс упорно не соглашались со мной в том, что проявили, со своей стороны, излишнюю склонность к фантазии.
К этому времени мы вышли из бильярдной и находились в коридоре. Я как раз усердно пытался натолкнуть обоих молодых людей на более обыкновенные объяснения происшедшего с ними случая, когда не к ночи помянутый, как говорят в таких случаях, стук копыт прозвучал в только что оставленной нами темной бильярдной комнате.
Я ощутил, как холодок пробежал по моей спине и затылку, мисс Хисгинс булькнула как страдающее коклюшем дитя и, всхлипывая на ходу, бросилась бежать по коридору. Бомонт, напротив, повернулся на месте и отпрыгнул назад на пару ярдов. Я, как вы понимаете, тоже чуточку отступил.
— Вот оно, — проговорил он бесцветным негромким голосом. — Теперь-то вы, быть может, поверите нам?
— Что-то, бесспорно, здесь есть, — прошептал я, не отводя взгляда от запертой двери бильярдной комнаты.
— Шшш! — пробормотал он. — Вот оно снова.
Казалось, что по комнате неторопливыми и размеренными шагами расхаживает огромная лошадь. Жуткий, холодный ужас овладел мной, не позволяя вздохнуть, — это чувство знакомо вам — и тут я понял, что мы, должно быть, шли назад, так как перед нами вдруг открылся длинный коридор. Мы остановились и прислушались. Звуки продолжались с холодной настойчивостью, словно бы мерзкая тварь получала злобное удовлетворение, расхаживая по комнате, в которой мы только что находились. Поймите, каково нам было тогда!
Потом наступила тишина, и посреди затянувшегося безмолвия до нашего слуха донесся взволнованный ропот людей, собравшихся в большом зале. Звуки явным образом спускались к нам вдоль широкой лестницы: родные собрались вокруг мисс Хисгинс, чтобы защитить ее.
Кажется, мыс Бомонтом простояли в конце коридора минут пять, ожидая новых звуков из бильярдной. Тут я осознал, какому жуткому страху позволил себе покориться, и сказал ему:
— А теперь я намереваюсь посмотреть, что творится в бильярдной.
— И я тоже, — ответил Бомонт.
Он был бледен как мел, однако отваги ему хватало. Я сказал, чтобы он подождал мгновение и сбегал в свою спальню, чтобы забрать оттуда камеру со вспышкой. Я опустил револьвер в свой правый карман, надел кастет на левую руку, где он будет наготове и не помещает мне возиться со вспышкой.
Потом я бросился к Бомонту. Он вынул руку из кармана, чтобы показать мне, что держит в ней пистолет, я кивнул, но шепнул, чтобы он не торопился стрелять, поскольку могло оказаться, что все происходящее — только дурацкий розыгрыш. Он снял лампу с крюка в коридоре и пристроил ее на сгибе поврежденной руки, так что со светом проблем у нас не было. После этого мы направились в сторону бильярдной, представляя собой, как вы понимаете, пару весьма напуганных джентльменов.
Все это время из комнаты не доносилось ни звука, однако как только мы оказались в какой-то паре ярдов от двери, о прочный паркетный пол бильярдной вдруг ударило тяжелое конское копыто. Буквально в следующее же мгновение мне показалось, что весь дом содрогнулся под поступью копыт неведомой, но огромной твари, неторопливо приближавшейся к двери. Мы с Бомонтом отступили на пару шагов, однако вовремя вспомнили про отвагу и стали ждать, накрепко вцепившись в нее. Жуткая поступь приблизилась к двери и остановилась… наступил миг полного безмолвия, хотя, по чести сказать, стук в собственных висках и горле в буквальном смысле этого слова оглушал меня. Смею сказать, что таким образом мы прождали с полминуты, после чего прогремел новый конский топ. Сразу же после этого звуки начали приближаться к нам, как будто нечто невидимое прошло сквозь закрытую дверь, и грохот копыт воистину обрушился на нас. Мы с Бомонтом отпрыгнули каждый к своей стене коридора, и я, откровенно говоря, попытался просто втиснуться в стену. Грохот огромных копыт проследовал между нами и медленно, со смертоносной целеустремленностью прошествовал по коридору. Я внимал этой поступи сквозь пелену биений в ушах и висках, тело мое окаменело и напряглось, легкие не давали воздуха. На какое-то время сил моих оставалось достаточно лишь для того, чтобы вглядываться в коридор. Я ощущал только одно: нам грозит самая страшная опасность. Понимаете?
И тут ко мне внезапно вернулась отвага. Отметив, что грохот копыт слышен теперь возле дальнего конца коридора, я резким движением навел туда камеру и нажал на вспышку. Бомонт выпустил в ту же сторону целый град пуль и бросился вперед с криком:
— Чудовище идет за Мэри. Бежим к ней! Бежим!
Я бросился следом за ним по коридору. Оказавшись на главной лестничной площадке, мы услышали стук копыт по ступеням, и на этом в тот раз все закончилось. Больше мы не услышали ни звука.
Внизу, в большом зале, возле потерявшей сознание мисс Хисгинс собрались небольшой кучкой домашние, чуть поодаль несколько слуг смотрели вверх на парадную лестницу, и никто из них не произносил ни единого слова. На лестнице, ступени так на двадцатой снизу, стоял старый капитан Хисгинс с обнаженной шпагой в руке — замерший на месте при последнем ударе копыт. Признаюсь, что в жизни не видел никого благороднее этого старика, пытавшегося защитить свою дочь от нападения адской твари.
Надеюсь, вы поймете тот ужас, с которым я миновал то место на лестнице, на котором остановились копыта и стих звук шагов. Казалось, что невидимое чудовище все еще остается там. Странно было, однако, что конская поступь не возобновилась — ни поднимавшаяся вверх по лестнице, ни опускавшаяся по ней вниз.
Потом мисс Хисгинс повели в ее комнату, и я передал родственникам, что поднимусь к ней, как только это будет возможно. Мне сказали, что это можно сделать в любое время, и я попросил ее отца помочь мне принести чемодан с инструментами, и мы вдвоем внесли его в спальню девушки. Я распорядился, чтобы кровать мисс Хисгинс выдвинули на самую середину комнаты, после чего окружил ее Электрическим Пентаклем.
Потом я приказал, чтобы в комнате расставили лампы, но чтобы ни при каких обстоятельствах свет не зажигали внутри Пентакля; кроме того, никто не должен выходить в него и входить обратно. Мать несчастной девушки я посадил внутри Пентакля, поместив при этом ее служанку снаружи, чтобы та могла отнести нам любое известие, и самой миссис Хисгинс не было необходимости покидать Пентакль. Я предложил также, чтобы отец девушки заночевал в комнате, причем имея надежное оружие при себе.
Оставив спальню, я обнаружил, что Бомонт ожидает за дверью — в состоянии самого горестного беспокойства. Я рассказал ему о принятых мерах и объяснил, что мисс Хисгинс может считать, что находится в полной безопасности внутри… скажем так, возведенной мной ограды; и что помимо того, что отец проведет ночь в комнате дочери, я сам стану на страже возле ее двери. Я сказал Бомонту, что хотел бы, чтобы он составил мне компанию, поскольку ясно было, что, находясь в таком состоянии, молодой человек не сумеет заснуть, а компаньон мне совершенно не помешает. Кроме того, я хотел иметь его под присмотром, поскольку не было никаких сомнений, что ему в некотором отношении угрожает большая опасность, чем девушке. Таким, по крайней мере, было мое мнение, и с тех пор оно не переменилось, в чем вам еще предстоит убедиться.
Я спросил его о том, не станет ли он возражать, если я на ночь нарисую вокруг него Пентакль, и получил согласие, однако заметил, что он не знает, считать ли ему такой поступок чистым суеверием или же просто усмотреть в нем дурацкую возню; однако настроение его переменилось, когда я поведал ему ряд подробностей относительно дела Черной Вуали, в котором погиб молодой Астер. Помните, он назвал эту предосторожность примером глупого суеверия и остался вне Пентакля. Бедняга!
Ночь прошла спокойно, лишь перед самым рассветом мы услышали поступь галопировавшего вокруг дома коня, как и говорил капитан Хисгинс. Престранное, скажу вам, было чувство, тут и внутри комнаты послышалось какое-то шевеление. Забеспокоившись, я постучал в дверь, и из спальни вышел капитан. Я спросил его о том, все ли в порядке, на что он ответил утвердительно, и тут же поинтересовался, слышал ли я галоп, так что мне стало понятно, что донесшийся снаружи топот не миновал его ушей. Я предложил ему оставить до рассвета чуть приоткрытой дверь спальни, поскольку нечто явно бродило поблизости. Оставив щелочку, он вернулся внутрь комнаты — к своей жене и дочери.
Здесь следует сказать, что меня мучили сомнения в отношении надежности защиты вокруг мисс Хисгинс, поскольку звуки, присущие, скажем так, наваждению, оказались в такой необыкновенной степени материальными, что я готов был уже уподобить настоящее дело делу Харфордов, в котором внутри Пентакля материализовалась детская рука, принявшаяся стучать по полу. Жуткое было дело, как вы все прекрасно помните.
Тем не менее, до утра ничего более не произошло, и после того как день полностью обрел свою силу, мы отправились по постелям.
Бомонт постучал ко мне около полудня, я спустился вниз и совместил завтрак с ланчем. Мисс Хисгинс также находилась внизу, причем в прекрасном расположении духа, если учитывать все обстоятельства. Она сказала, что благодаря моему присутствию впервые ощутила себя в безопасности за все последние дни. Она сообщила мне также, что из Лондона приезжает ее кузен Гарри Парскет, и она уверена, что он сделает все возможное, чтобы помочь нам прогнать привидение. После этого они с Бомонтом отправилась в парк, чтобы немного погулять вместе.
Я тоже покинул дом и обошел его кругом, однако никаких следов копыт не обнаружилось, и остаток дня я потратил на обследование особняка, также закончившееся безрезультатно.
Закончив свои исследования до темноты, я отправился в свою комнату, чтобы переодеться к обеду.
Когда я спустился вниз, прибывший как раз к этому моменту кузен оказался одним из приятнейших людей среди всех, кого мне доводилось встречать. Наделенный огромной отвагой, он относился к той разновидности людей, на помощь которых мне бы хотелось рассчитывать в столь трудном деле, как это. Я видел, что более всего его озадачивала наша вера в подлинность наваждения, и успел даже почувствовать желание, чтобы что-нибудь произошло — просто для того, чтобы он поверил в подлинность всей истории. Так и случилось — в порядке отмщения.
Бомонт и мисс Хисгинс отправились пройтись перед сумерками, а капитан Хисгинс попросил меня зайти в кабинет для небольшого разговора, пока Парскет пошел со своими вещами наверх, потому что приехал без слуги.
Разговор с капитаном затянулся надолго, и я отметил, что наваждение явным образом связано не с домом, а с самой девушкой, и что чем скорее состоится брак, тем лучше, поскольку Бомонт получит право постоянно находиться при ней… более того, явления могут прекратиться после того, как брак будет осуществлен.
Старик кивнул в знак согласия, выслушав первую часть моего заключения, а потом напомнил, что троих страдавших от наваждения девиц отправили подальше от дома, где они и встретили смерть. И тут наша беседа оказалась прерванной самым пугающим образом, поскольку в комнату влетел необычайно побледневший старик-дворецкий.
— Мисс Мэри, сэр! Мисс Мэри, сэр! — выдохнул он. — Она кричит… в парке, сэр! А люди говорят, что они слышат коня…
Капитан немедленно бросился к стойке с оружием, схватил свою старую шпагу и выбежал наружу, на ходу доставая ее из ножен. Вылетев вон из комнаты, я промчался наверх по лестнице, схватил фотоаппарат со вспышкой и тяжелый револьвер, крикнул у двери Парскету:
— Конь! — и помчался по лестнице к входной двери.
Снаружи, в сумерках раздавались далекие крики, от группы редких деревьев доносились звуки выстрелов. И тут, по левую руку от меня, из тьмы донеслось истинно адское заливчатое ржание. Мгновенно повернувшись на месте, я нажал на вспышку. Полыхнувший свет явил мне листья росшего неподалеку большого дерева, подрагивавшие под ночным ветерком… Ничего больше мне не удалось разглядеть, а потом десятикратная тьма навалилась на меня, и я услышал, как откуда-то из-за моей спины Парскет спрашивает, не видел ли я чего.
В следующее же мгновение он оказался рядом со мной, и в его обществе я почувствовал себя спокойнее, поскольку некая невидимая тварь находилась возле нас, а яркая вспышка на мгновение лишила меня зрения.
— Что это было? Что это было? — твердил он взволнованным голосом. А я все вглядывался во тьму и механически отвечал: «Не знаю. Не знаю».
Впереди снова послышались крики, прогремел выстрел. Мы побежали на звук, крича, чтобы в нас не стреляли; в темноте и панике с подобной опасностью следует считаться в первую очередь. Двое егерей пробежали вперед по подъездной дорожке с фонарями и ружьями; сразу же после этого неровный и шевелящийся рядок фонарей направился к нам от дома: это вышли на помощь несколько слуг. Они догнали нас, уже когда мы оказались рядом с Бомонтом. Он стоял над мисс Хисгинс, зажав в руке револьвер. Тут я увидел его лицо, на котором через весь лоб протянулась длинная рана. Стоявший возле него капитан то и дело пробовал шпагой воздух вокруг себя и вглядывался во тьму; чуть позади него находился старый дворецкий, державший в руках боевой топор, взятый в зале из одной из стоек с оружием. Тем не менее, ничего неожиданного нам не удалось заметить.
Мы отвели девушку в дом и оставили ее на попечение матери и Бомонта, послали грума за доктором. А все остальные вместе с четырьмя другими егерями, при оружии и фонарях, прочесали весь парк, но также ничего не нашли.
Вернувшись назад, мы обнаружили, что доктор уже побывал в доме и отъехал. Он перевязал рану Бомонта, к счастью, оказавшуюся неглубокой, и отправил мисс Хисгинс прямо в постель. Мы с капитаном поднялись наверх и обнаружили, что Бомонт уже стоит на страже возле двери в спальню девушки. Я спросил у молодого человека о том, как он себя чувствует, а потом, когда мисс Хисгинс и ее мать приготовились впустить нас, мы с капитаном вошли внутрь и устроили пентакль вокруг постели. Женщины уже расставили лампы по всей комнате, и, установив ту же стражу, что и в предыдущий день, я присоединился к остававшемуся снаружи Бомонту.
Пока я находился в спальне, наверх поднялся Парскет, и мы расспросили Бомонта, пытаясь установить, что именно произошло в парке. Получалось, что они возвращались домой с прогулки от западной сторожки. Уже успело стемнеть, когда мисс Хисгинс вдруг произнесла:
— Шшш! — и замерла на месте.
Бомонт также остановился и прислушался, но сперва ничего не услышал. А потом вдруг уловил далекую поступь конских копыт, стремительно приближавшихся по траве. Он сказал невесте, чтобы она не беспокоилась, и предложил поскорее вернуться домой, однако, конечно же, ничем не мог обмануть его. Но уже менее чем через минуту удары копыт зазвучали совсем близко, и молодые люди припустились бегом. Тут мисс Хисгинс споткнулась, упала и закричала так, что голос ее донесся до слуха дворецкого.
Попытавшись помочь ей подняться с земли, Бомонт услышал грохот копыт уже рядом с собой. Распрямившись, он выпалил все пять зарядов своего револьвера в сторону звука. Он сказал нам, что в отсвете последнего выстрела увидел прямо над собой нечто вроде колоссальной конской головы. Сразу после этого он получил бросивший его наземь жестокий удар, и в этот самый миг к ним подбежали капитан и дворецкий. Остальное, конечно, мы уже знали.
Часов в десять вечера дворецкий принес нам поднос с едой, чему я был очень рад, так как за вечер успел как следует проголодаться. Тем не менее, я предостерег Бомонта, чтобы он в рот не брал ничего спиртного, а также отобрал у него трубку вместе со спичками. В полночь я начертил вокруг него Пентакль, а мы с Парскетом уселись по обе стороны от него снаружи Пентакля, поскольку я не сомневался в том, что наваждение будет направлено только против Бомонта или мисс Хисгинс.
Мы успокоились. В обоих концах коридор освещали большие лампы, так что света хватало; к тому же все мы были вооружены — Бомонт и я — револьверами, а Парскет прихватил собой ружье. Я запасся фотокамерой и вспышкой.
Мы то и дело переговаривались шепотом, и капитан дважды выходил из спальни, чтобы побеседовать с нами. Примерно в половине второго ночи в коридоре воцарилась полная тишина, а по прошествии нескольких минут я, не открывая рта, поднял руку, поскольку в ночи как бы раздался конский галоп. Я постучал в дверь спальни и, когда капитан вышел в коридор, шепнул ему, что как будто бы услышал поступь коня. Некоторое время мы вслушивались в тишину, и Парскет с капитаном, вроде бы, расслышали звук; однако теперь уже я не был настолько уверен в собственном слухе. Впрочем, через некоторое время далекий конский топот, похоже, вновь донесся до моего уха.
Я сказал капитану Хисгинсу, что, на мой взгляд, ему лучше оставаться в спальне, только чуточку приоткрыть дверь, как он и поступил. Однако после того мы ничего более не слышали, а там наступил и рассвет, и все мы с радостью отправились по кроватям.
Когда меня позвали к ланчу, я получил повод для удивления, поскольку капитан Хисгинс сообщил мне, что утром собрался семейный совет, решивший последовать моей рекомендации и сыграть свадьбу без промедления. Бомонт уже выехал в Лондон за особой лицензией, и все надеялись на то, что обвенчать молодых людей можно будет уже завтра.
Это решение порадовало меня, поскольку казалось самым благоразумным выходом из чрезвычайного положения; словом, я мог продолжать свое расследование; однако, покуда брак нельзя было считать совершившимся, мне не следовало отходить далеко от мисс Хисгинс.
После ланча я решил сделать несколько пробных снимков мисс Хисгинс в привычной для нее обстановке: дело в том, что иногда фотокамера позволяет увидеть предметы, незаметные для обыкновенного взгляда.
Учитывая это, и отчасти ради того, чтобы под этим предлогом как можно дольше находиться в обществе девушки, я попросил мисс Хисгинс поучаствовать в моих экспериментах. Она согласилась, и я провел в ее обществе несколько часов — расхаживая по дому, переходя из комнаты в комнату и всякий раз не забывая нажать на спуск камеры, когда у меня вдруг возникало такое желание, вне зависимости от того, в комнате или в коридоре находились мы в этот момент.
Обойдя таким образом весь дом, я спросил мисс Хисгинс о том, хватит ли у нее отваги повторить наши эксперименты в подвале. Она согласилась, и я заручился обществом капитана и Парскета, поскольку абсолютно не намеревался уводить ее в искусственную тьму, не имея помощи и поддержки.
Приготовившись, мы спустились в винный погреб, капитан Хисгинс нес при себе ружье, а Парскет — специально приготовленный экран и фонарь. Я распорядился, чтобы девушка стала посреди погреба, а Парскет и капитан держали экран за ее спиной. Я нажал на спуск вспышки, и мы перешли в следующий погреб, где повторили эксперимент.
Потом, в третьем погребе, колоссальном и темном как ночь, с нами произошло чрезвычайное и жуткое событие. Я поставил мисс Хисгинс в самой середине помещения, а ее отец и Парскет, как и прежде, держали экран. Когда все было готово и я нажал на спуск, по подвалу разнеслось то самое, страшное заливчатое ржание, которое я слышал в парке. Источник его находился как бы над головой девушки, и в свете вспышки я успел разглядеть, что она напряженно вглядывается вверх, в пустоту. В моментально наступившей относительной тьме, я крикнул, чтобы капитан и Парскет немедленно вывели мисс Хисгинс на свет.
После того как мое приказание было незамедлительно исполнено, я захлопнул и запер дверь, нанеся на стояки ее рамы друг против друга первый и восьмой знаки Обряда Саамаа и соединив их через порог тройной чертой.
Тем временем Парскет и капитан Хисгинс доставили девушку к матери, и оставили ее там в полуобморочном состоянии, в то время как я оставался на страже возле двери погреба в скверном состоянии духа, во-первых, оттого что за дверью этой находилась весьма мерзкая тварь, и во-вторых, от негодования на себя самого и стыда за то, что я подверг опасности мисс Хисгинс.
Я оставил при себе ружье капитана, а потом, когда они вместе с Парскетом спустились ко мне, в руках их оказались ружья и фонари. Не могу описать вам то телесное и духовное облегчение, которое я испытал, услыхав их шаги… но все-таки, попытайтесь представить, каково мне было стоять у двери этого подвала. Сумеете, а?
Помню, я успел заметить перед тем как начал открывать дверь, насколько бледным казался Парскет, как посерело лицо старого капитана, и подумал, что ничем сейчас не отличаюсь от них. И это, знаете ли, произвело определенный эффект на мои нервы, ибо заново напомнило о том, что за дверью меня ожидает воистину жуткая тварь. Одна только сила воли заставила меня приблизиться к двери и повернуть ключ.
Чуть помедлив, я нервным движением широко распахнул дверь и поднял фонарь высоко над головой. Подошедшие ко мне Парскет и капитан тоже начали светить своими фонарями, однако подвал оказался совершенно пустым. Конечно же, я не стал доверять результатам поверхностного осмотра, и мы потратили втроем несколько часов на тщательное исследование пола, потолка и стен. Тем не менее, в итоге пришлось признать, что ничего сверхъестественного нам обнаружить не удалось, и мы ушли. Однако я опечатал дверь, а снаружи на каждом из стояков поставил первый и последний знаки Обряда Саамаа, как и прежде, соединенные тройной линией. Чего только мы ни пережили, осматривая этот подвал…
Как только мы поднялись наверх, я с тревогой осведомился о состоянии мисс Хисгинс, но она сама вышла ко мне, чтобы сказать о том, что с ней все в порядке и мне не о чем беспокоиться и не в чем обвинять себя. Тут я почувствовал облегчение и отправился одеваться к обеду, после которого мы с Парскетом отправились в одну из ванных комнат, чтобы проявить отснятые мной негативы. Тем не менее, ни на одной из пластинок ничего не обнаружилось, пока мы не добрались до последней, отснятой в подвале. Проявлял Парскет, а я вынес стопку уже закрепленных негативов и рассматривал их при свете лампы.
Старательно посмотрев всю стопку, я услышал восклицание Парскета и, вбежав к нему, увидел, что он рассматривает полупроявленный негатив, поднеся его к красной лампе. Запечатленная на нем девушка, напряженно вглядывалась вверх, однако потрясла меня нависшая над ней тень огромного копыта, вырисовывавшаяся во мраке. И это я сам навлек на нее такую опасность — вот какая мысль мучила меня в это мгновение.
Как только проявление закончилось, я опустил промытую пластинку в фиксаж, а потом рассмотрел ее при свете. Сомнений не было никаких, над головой мисс Хисгинс вырисовывалось колоссальное сумрачное копыто. И все же я ничем не приблизился к какому-либо знанию, и мог только предупредить Парскета, чтобы тот ничего не говорил девушке, чтобы этим не увеличить ее испуг, однако показал снимок капитану, поскольку тому подобало представлять степень опасности.
На ночь ради спокойствия мисс Хисгинс мы предприняли те же самые предосторожности, что и ранее, Парскет составил мне компанию; однако до рассвета мы дожили без всяких приключений, и я отправился спать.
Спустившись к ленчу, я узнал, что Бомонт прислал телеграмму, в которой обещал приехать в начале пятого; а кроме того, мне сообщили, что Ректору послали депешу. Конечно же, было ясно, что дамы в доме пребывают в огромном волнении.
Поезд Бомонта опоздал, и он появился уже ближе к пяти, однако Ректор так и не прибыл, а появившийся наконец дворецкий сказал, что посланный за ним кучер вернулся в одиночестве, так как Ректора куда-то неожиданно вызвали. Экипаж за ним посылали еще два раза в течение вечера, однако священник так и не вернулся, и совершение бракосочетания пришлось отложить на следующий день.
Вечером я вновь установил свою защиту вокруг постели девушки, а капитан и его жена, как и прежде, остались рядом со своей дочерью. Бомонт, как я и ожидал, настоял на том, что будет нести вместе со мной караул, однако пребывал он в явном волнении; не за себя, как вы понимаете, а за мисс Хисгинс. Он сказал, что испытывает полную уверенность в том, что этой ночью будет предпринято последнее и ужасное покушение на жизнь дамы его сердца.
Конечно же, я сказал ему, что все дело в нервах; однако на самом деле весьма встревожился, поскольку мне пришлось повидать слишком многое, и я превосходно знал, что в подобных обстоятельствах предчувствие неотвратимой беды не обязательно объясняется одними только нервами. Более того, Бомонт был настолько искренне и бесхитростно убежден в том, что ночь принесет некое чрезвычайное откровение, что я попросил Парскета протянуть длинный шнурок от колокольчика дворецкого вдоль всего коридора.
Самому дворецкому я велел не раздеваться и приказать то же самое двум лакеям. Он должен немедленно явиться ко мне с двумя фонарями, которые должны содержаться наготове и гореть всю ночь напролет.
Если колокольчик по какой-то причине не зазвонит и я дуну в свисток, он должен отреагировать на свист, как на звонок колокольчика.
Оговорив все эти мелкие детали, я нарисовал Пентакль вокруг Бомонта и настоятельно велел ему оставаться внутри звезды, что бы ни произошло. Наконец все было сделано, и мне оставалось только ждать и молиться о том, чтобы ночь прошла так же спокойно, как и предыдущая.
Мы почти не разговаривали, и около часа ночи нами овладело такое волнение и тревога, что Парскет наконец встал и принялся расхаживать по коридору, чтобы как-то успокоить себя. Потом, успокоившись, я присоединился к нему, и примерно около часа мы ходили бок о бок, изредка негромко переговариваясь, пока я наконец не зацепился ногой за шнурок от звонка и не упал, ничего, впрочем, не повредив и не наделав шума.
Когда я поднялся, Парскет поманил меня к себе.
— А вы заметили, что звонок не прозвонил? — шепнул он.
— Боже мой! — пробормотал я. — А ведь это действительно так.
— Минуточку, — отозвался он. — Шнурок, наверное, зацепился за что-то.
Оставив свой револьвер и взяв в руку лампу, он на цыпочках отправился вниз дома, держа револьвер Бомонта наготове в правой руке. Помню, тогда мне подумалось: какой отважный все-таки парень!
И тут Бомонт сделал мне знак, требуя полной тишины. Сразу же после этого я услышал тот самый звук — гулко раздававшуюся в ночи поступь конских копыт. Скажу честно, меня словно мороз продрал по коже. Звук растаял вдали, оставив после себя, знаете ли, такое жуткое и странное уныние. Я дернул за шнурок от звонка, надеясь, что Парскет услышит его. А потом принялся ждать, оглядываясь по сторонам.