Вынув из камеры отснятую бумажную ленту, я уложил ее горизонтально на два стеллажа, которые устроил на своем модифицированном граммофоне. Там, где на бумагу оказали воздействие появлявшиеся на диске цветовые волны, на подготовленной поверхности появлялись причудливые и неправильные завитки.
Отмотав примерно фут ленты, я подсоединил ее свободный конец к пустому барабану на противоположной стороне аппарата, который в свой черед присоединил к приводящему часовому механизму граммофона. Далее я взял мембрану и аккуратно расположил ее над лентой. Вместо обычной иглы мембрана была оснащена прекрасно изготовленной кистью из металлических волокон примерно в дюйм шириной, перекрывавшей всю ширину ленты. Эта тонкая и гибкая кисть легко прикасалась к подготовленной поверхности бумаги, и когда я включил мотор, лента потекла под кисть, и тонкие волоски следовали всем малым шероховатостям поверхности.
Я приложил наушники к ушам и сразу же понял, что преуспел в своем замысле и действительно записал то, что слышал Бейнс в своем сне. На самом деле, я даже слышал внутренним слухом то, что он старался вспомнить. Я слышал слабое и далекое хрюканье, визг и пыхтение бесчисленного стада свиней. Необычайное было ощущение, и в то же время чрезвычайно ужасное и злое. Оно испугало меня, намекнув, что я внезапно и неожиданно оказался возле чего-то мерзкого, отвратительного и опасного.
Столь сильным и властным было это ощущение, что я сдернул наушники с ушей и сел, обводя взглядом комнату, пытаясь привести в норму свои чувства. Свет кругов делал комнату странной и нереальной, и у меня было такое чувство, что надо мной в воздухе парит нечто чудовищное. Я вспомнил то, что Бейнс рассказывал мне о том ощущении, которое возникало у него всякий раз после того, как он поднимался из… того места: словно некая жуткая атмосфера следовала за ним вверх и наполняла его спальню. Теперь я полностью понимал его — настолько понимал, что для описания своего состояния в уме своем использовал те же самые фразы, что и он.
Обернувшись к Бейнсу, чтобы сказать ему кое-что, я увидел нечто необычное в центре «барьера».
Но теперь, прежде чем я продолжу свое повествование, должен объяснить вам, друзья, что совершенствовавшаяся мной новая защита обладает, так сказать, некоторыми фокусирующими свойствами.
В манускрипте Зигзанда это формулируется следующим образом: «избегай разнообразия цвета; и да не станешь внутри преграды из цветных огней; ибо цветом восхищается Сатана. И не может он обретаться в Бездне, если ты выступишь против него, вооружившись красным пурпуром. Посему будь предупрежден. Не забудь, что голубизна, цвет Господнего Неба, дарует безопасность и защиту».
Именно из этого утверждения, взятого из манускрипта Зигзанда, я позаимствовал саму идею моей новой защиты. Я хотел, чтобы этот защитный круг обладал фокусирующими и притягивающими качествами, на которые указывает манускрипт Зигзанда. Я провел множество экспериментов и доказал, что красный и фиолетовый цвета — две крайних противоположности спектра — представляют собой крайнюю опасность; поэтому я подозреваю, что они на самом деле притягивают к себе или фокусируют внешние силы. Любое действие или вмешательство экспериментатора чрезвычайно усиливается в своем результате, если оно предпринимается внутри преграды, составленной из этих цветов в определенных пропорциях и оттенках.
В то же самое время голубой цвет оказывает общее защитное действие. Желтый кажется мне нейтральным, а зеленый надежно защищает в определенных пределах. Оранжевый, насколько я могу судить, оказывает привлекающее воздействие, а синий сам по себе несколько опасен, хотя в определенных комбинациях с другими цветами может обеспечить весьма надежную защиту. Я еще не раскрыл и десятой доли возможностей, которые предоставляют мои круги. Они образуют некий цветовой орган, на котором я как бы играю мелодию из комбинаций цветов, которая может оказаться или безопасной или адски ужасной по своим последствиям. Как вам известно, у меня есть пульт с отдельным выключателем для каждого из цветовых кругов.
Итак, друзья мои, вы теперь прекрасно поймете то волнение, которое я ощутил, заметив любопытное явление, обнаружившееся в самой середине моей защиты. Там появилась тень в виде кольца, однако она не лежала на полу, но как бы парила в нескольких дюймах над ним. Тень сгущалась и чернела прямо на моих глазах. Она как будто бы распространялась из своего центра во все стороны и все время делалась все темнее и темнее.
Я наблюдал в немалом удивлении, поскольку включенная мной комбинация цветом сулила известную безопасность… так сказать общую защиту. Дело в том, что я не намеревался фокусировать ее, пока не узнаю побольше. Вообще говоря, я намеревался ограничить первый эксперимент поверхностным исследованием той сущности, с которой мне предстояло иметь дело.
Торопливо нагнувшись, я прикоснулся ладонью к полу, показавшемуся мне на ощупь совершенно нормальным, что заново убедило меня в том, что происходящее не связано с бесчинствами Сайитья; ибо таковая способна вовлечь в процесс нападения и использовать в нем сам материал защиты. Она может материализоваться буквально из всего, за исключением огня.
Наклонившись, я немедленно заметил, что ножки стола, на котором лежал Бейнс, уже отчасти скрыты все сгущавшейся тенью, а очертания рук моих сделались неясными в то мгновение, когда я ощупывал пол.
Распрямившись, я отодвинулся на пару футов, чтобы рассмотреть явление с некоторого расстояния. И в этот миг меня поразило то, что стол сделался каким-то другим… необъяснимо низким.
«Тень прячет его ножки, — подумал я про себя. — Интересно, однако не следует позволять процессу заходить слишком далеко».
Я обратился к Бейнсу, пожелав, чтобы он перестал так концентрироваться:
— Расслабьтесь немного…
Однако он не ответил, и мне вдруг показалось, что стол сделался еще ниже.
— Бейнс, — уже закричал я, — перестаньте думать об этом!
И тут же все понял.
— Проснитесь! Проснитесь немедленно! — вскричала.
Он уснул… позволил себе то самое, чего нив коем случае не следовало делать, и опасность ситуации для нас обоих теперь возрастала вдвое. Не удивительно, что я добился столь хороших результатов!
Бедняга был переутомлен бессонными ночами. Я шагнул к нему, однако он молчал и не шевелился.
— Проснитесь! — крикнул я еще раз, тряхнув его за плечо. Отголоски моего голоса загуляли по пустой комнате, но Бейнс лежал недвижно, как мертвец.
Тряхнув его снова, я заметил, что уже до колен погрузился в круглую тень. Она напоминала отверстие какой-то ямы. Ноги мои, начиная от коленей, утратили четкие очертания. Я топнул, и пол под моими ногами показался теплым и прочным, однако можно было не сомневаться в том, что ситуация зашла слишком далеко, и потому, шагнув к своему пульту, я переключил его на полную защиту.
Немедленно повернувшись обратно к столу, я испытал жуткое и досадное потрясение: стол, вне всякого сомнения, осел. Крышка его теперь находилась всего в паре футов от пола, а ножки, на взгляд, укоротились, подобно опущенной в воду палке. Погруженные в этот необычный круг, сотканный из темных теней и чрезвычайно напоминавший отверстие бездонной ямы, они казались короткими и нечеткими. Ясной оставалась только крышка стола, на которой лежал неподвижный Бейнс, вместе с ним буквально на моих глазах погружавшаяся в этот черный круг.
Нельзя было терять ни мгновения, и молниеносным движением я обхватил Бейнса руками и оторвал от стола. И в этот самый миг он хрюкнул… как боров, в самое мое ухо.
Звук этот пронзил меня иглой чистейшего ужаса. Мне казалось, что я держу на руках не человека, а свинью. Я едва не выронил Бейнса, а потом повернул его лицом к свету и попытался заглянуть в глаза. Они были полуоткрыты и обращены ко мне, и он смотрел на меня так, словно прекрасно видел.
Он снова хрюкнул, и небольшое тело его содрогнулось от этого звука.
Я вновь обратился к нему:
— Бейнс, вы слышите меня?
Глаза его по-прежнему смотрели в мои, и, не отрывая взгляда, он снова хрюкнул, как настоящая свинья.
Высвободив одну руку, я хлестко ударил его по щеке.
— Проснитесь, Бейнс! — закричал я. — Проснитесь!
Однако с тем же успехом можно было ударять по щеке труп.
Бейнс не отрывал от меня глаз. И тут, пригнувшись, я заглянул в его глаза более внимательно… прежде мне никогда еще не доводилось видеть взгляд, полный такого безумного, неотступного и осознанного ужаса. Он сразу же заставил меня забыть про любую брезгливость. Вы понимаете меня?
Я бросил короткий взгляд на стол. Теперь он вернул себе прежнюю высоту и казался во всех отношениях нормальным. Необычная тень, напомнившая мне вход в жерло бездны, куда-то исчезла. Я ощущал облегчение, поскольку мне казалось, что, воспользовавшись полной защитой, я полностью исключил всякую возможность частичной фокусировки. Я положил Бейнса на пол, и принялся раздумывать над тем, что мне теперь остается делать. Я не смел сделать и шага за пределы барьера, пока не рассеются любые опасные напряжения, способные задержаться в комнате. Не следовало и позволять ему оставаться спать в том состоянии, в котором он находился — даже внутри полной защиты… для этого требовались особые приготовления, а я не сделал их.
Признаюсь честно, я ощущал безумную тревогу. Взгляд мой снова обратился к Бейнсу, и я испытал новое потрясение: характерная круглая тень уже охватывала его лежащее на полу тело. Руки и лицо его сделались странно расплывчатыми и нечеткими, словно бы видимыми сквозь несколько дюймов чем-то окрашенной воды. Однако глаз его ничто не скрывало. Они смотрели вверх, смотрели немым и ужасным взглядом, пронзавшим эту жуткую сгущающуюся темноту.
Остановившись, одним резким движением я оторвал своего клиента от пола и взял на руки, и тут он хрюкнул в третий раз — совсем как свинья. Проклятье!
Стоя посреди барьера, держа Бейнса на руках, я снова оглядел комнату, а потом перевел взгляд назад — на пол. Густая тень все еще охватывала мои ноги, и я поспешно перешел на другую сторону стола. Посмотрев на тень, я обнаружил, что она исчезла; а потом снова поглядел вниз, на ноги, и буквально обмер: еще слабая тень уже окружала меня со всех сторон.
Я сделал шаг в сторону, и тень на моих глазах сделалась невидимой; а потом снова, не торопясь, пятно это стало окружать мои ноги.
Сделав еще шаг, я оглядел комнату, обдумывая возможность броска к двери. И прямо в этот же миг понял, что сделать это будет невозможно; поскольку в атмосфере комнаты творилось нечто неопределенное… некая тень скользила, кружила около барьера.
Посмотрев на ноги, я увидел, что тень вокруг них сделалась густой.
Я шагнул вправо и, когда тень исчезла, вновь оглядел просторную комнату, почему-то показавшуюся мне чудовищно огромной и незнакомой. Не знаю, сможете ли вы понять такое ощущение.
Внимательно вглядываясь, я заметил нечто, парившее в воздухе комнаты. Я не отводил глаз, должно быть, с минуту. За это время нечто сумело трижды облететь барьер. И вдруг я увидел его более четко: оно было подобно облачку черного дыма.
Тут у меня появился новый предмет для заботы; я вдруг ощутил какое-то совершенно необычное головокружение и одновременно почувствовал, что куда-то погружаюсь… погружаюсь телесно. Полный мерзкого страха, я посмотрел вниз и увидел, что уже по бедра погрузился в темное пятно, во всем, безусловно, подобное жерлу преисподней. Способны ли вы понять ситуацию? Я погружался в эту яму, и Бейнс оставался на моих руках.
Жуткий гнев овладел мной, и я нанес перед собой короткий удар правой ногой. Ничего плотного она не ощутила, однако я прошел насквозь темную мерзость и уткнулся в стол. Волосы стояли на моей голове дыбом, по спине бегали мурашки — невидимое и неощутимое нечто создавало некое подобие электрического поля. Мне показалось, что если бы поле это было сильней, то я не сумел бы прорваться сквозь него. Интересно, сумел ли я донести до вас свои ощущения?
Я немедленно повернулся назад, однако тварь исчезла, но и здесь, возле стола вокруг ног моих начинала сгущаться серая округлая тень.
Шагнув на другую сторону стола, я на мгновение припал к нему: накатившая на меня волна ужаса — ужаса чрезвычайного, не похожего на все, что мне приводилось испытывать прежде — сотрясала все мое тело от ног до головы. Я ощущал, что в этот конкретный миг нахожусь рядом с тем, к чему не вправе приближаться ни один человек, если он хочет сохранить свою душу. И мне вдруг подумалось, что я, должно быть, еще не испытал и доли того кошмара, который испытывал в эти мгновения Бейнс, оцепеневшее тело которого покоилось на моих руках.
Снаружи барьера уже можно было видеть несколько загадочных облачков. Каждое из них казалось клубком черного дыма. Они росли прямо на моих глазах, и я несколько минут рассматривал их, постоянно переступая с места на место внутри возведенной мной защиты, чтобы не позволить тени вновь окружить мои ноги.
Наконец я понял, что эта постоянная смена положения превратилась в неторопливую и равномерную ходьбу по кругу внутри защиты; причем все это время мне приходилось держать на руках неестественно оцепеневшее тело бедняги Бейнса.
Это уже начинало утомлять меня, ибо хотя он был невелик ростом, одеревеневшее тело было чрезвычайно неудобно и утомительно держать; тем не менее, я не мог придумать, что можно сделать в таком положении; дело в том, что я уже перестал трясти его или пытаться разбудить — по той простой причине, что ментально он находился в столь же бодром состоянии, как и я, и оцепенение охватывало его лишь телесно, являясь одним из следствий духовного воздействия сил зла, о котором он рассказывал мне.
К этому времени я уже выключил красный, оранжевый, желтый и зеленый круги, и мы находились под полной защитой синей области спектра… я видел, что отвращающие вибрации трех цветов, голубого, синего и фиолетового распространялись от вакуумных трубок, однако их явно не хватало для нашей защиты, и мне оставалось только попытаться каким-то образом принудить Бейнса к еще более глубоким усилиям воли, чем он и так прилагал, или рискнуть и опробовать новую комбинацию защитных цветов.
Я чувствовал эти мгновения, как медленно и неуклонно нарастает опасность: грозные напряжения собирались в воздухе вне барьера, страшней и страшней становилось и наше положение внутри круга. Постоянные возвращения тени доказывали, что степень моей защиты остается недостаточной.
Короче говоря, я опасался, что находящийся в своей странной коме Бейнс в буквальном смысле этого слова представляет собой дверь в стене моей обороны, и если я не сумею разбудить его или найти правильную комбинацию цветов, создающую вибрации, отвращающую воздействие именно угрожавших нам сил, нас ожидают весьма мрачные перспективы. Я понимал, что совершил непростительную ошибку, опрометчиво позволив Бейнсу уснуть, подпав под гипнотический эффект воспоминаний о своих пусть и кошмарных снах.
В том случае, если мне не удастся повысить отражающую способность барьеров или разбудить своего подопечного, оставалось думать или о бегстве к двери, хотя собравшаяся с наружной стороны барьера атмосфера начисто исключала подобный метод спасения, или о том, чтобы выбросить Бейнса за пределы защитного круга, что, конечно же, равным образом было попросту невозможно.
Все это время я ходил и ходил по кругу внутри барьера и вдруг заметил, что угрожавшая нам опасность приобрела новый оборот. Внутри находившейся посреди защитного круга тени образовался густо-черный круг примерно в фут шириной.
И он рос прямо на моих глазах. Видеть это было ужасно. Чернота расползалась, и поперечник ее уже достигал ярда.
Я поспешно опустил Бейнса на пол. Внешняя сила явно прилагала колоссальные усилия, чтобы прорваться внутрь защиты, и мне оставалось только прибегнуть к последней мере, чтобы заставить его проснуться. Схватив ланцет, я закатал левый рукав его рубашки.
Я понимал, что иду на огромный риск, поскольку нет сомнения в том, что кровь чрезвычайным образом привлекает падших духов.
У Зигзанда это особенно подчеркивается в одном отрывке, который звучит приблизительно так:
«В крови заключен Глас, взывающий ко всему пространству. И Чудища Бездны слышат его, а услышав, алчут. Такоже обладает она велией силой, дабы возвратить назад душу безрассудно удалившуюся от тела, в котором ей положено обитать по природе. Однако горе тому, кто прольет кровь в час смертельной беды, ибо Чудища непременно услышат Глас Крови».
Мне приходилось идти на такой риск. Я понимал, что кровь будет взывать к внешним силам; но равным образом мне было известно, что я должен вопиять еще более громко, чтобы достучаться до той части сущности Бейнса, которая заплутала в глубинах преисподней.
Прежде чем нанести ему порез, я посмотрел на тень. Она разрослась, и ближний ее край уже находился не более чем в двух футах от правого плеча Бейнса, и край этот подползал на глазах все ближе и ближе к нему — так перемещается тлеющий край бумаги. Облик тени сделался куда менее призрачным и бесплотным, чем прежде. Он буквальным образом уподобился жерлу черной бездны.
— Пора, Бейнс, — проговорил я, — заставьте себя вернуться. Проснитесь!
И с этими словами быстро провел ланцетом по его коже. Я постарался, чтобы ранка была небольшой. На ней собралась капелька крови, пробежала по запястью и скатилась на пол. И в этот самый миг произошло то, чего я как раз и боялся. По комнате прокатился громовой раскат, и над полом вовне барьера загуляли грозные с виду сполохи мрачного света.
Я воззвал к своему пациенту еще раз, пытаясь говорить голосом уверенным и ровным, хотя круг жуткой тени растекся на всю часть окруженного защитным кольцом пола, так что мы с Бейнсом как будто бы висели над неизреченно-черной пустотой, полной мрака и ужаса, взиравших на меня из ее недр. И все это время, опустившись на колени возле распростертого на полу Бейнса, я ощущал под ногами прочный пол.
— Бейнс! — вновь воззвал я к нему, стараясь, чтобы в голосе моем не прозвучало отчаяние. — Бейнс, проснитесь! Проснитесь же, наконец! Проснитесь!
Однако он и не думал шевелиться, только смотрел на меня глазами, полными тихого ужаса, обращенными ко мне из глубин какой-то жуткой вечности.
К этому мгновению вся тень вокруг нас уже сделалась черной, и я вновь ощутил это странное и жуткое головокружение. Вскочив на ноги, я подхватил Бейнса и, перешагнув через первый из предохранительных кругов, фиолетовый, стал между ним и синим, прижимая Бейнса к себе так, чтобы ни одна часть его беспомощного тела не могла выставиться за пределы синего и голубого кругов.
Из черного жерла тени, заполнившей теперь всю охваченную моим оборонным кольцом часть комнаты, изошел слабый звук — донесшийся не откуда-то из близи, но из каких-то неведомых бездн. Слабым он был, едва слышным и растворявшимся в пространстве, однако же я угадал в нем несомненный свиной гвалт, создаваемый неисчислимым множеством этих животных. И в этот самый миг, словно отвечая на услышанный призыв, Бейнс по-свиному хрюкнул на моих руках.
Так стоял я между стеклянными вакуумными трубками защитных кругов, в потрясении взирая в разверзшееся под моим правым локтем черное и грозное жерло, опускающееся в самые недра ада.
Все произошло настолько не так, как я предполагал, и при этом столь постепенно и вместе с тем столь внезапно, что я не мог узнать себя самого. Утопая в умственном параличе, я не мог думать ни о чем другом, как о том, что всего в двадцати футах от меня находится дверь, закрывающая от меня нормальный и обыкновенный мир; а мне приходится здесь иметь дело с неведомой опасностью, не имея ни малейшего представления о том, как можно избежать ее.
Друзья мои, вы поймете лучше весь ужас нашего положения, если я скажу вам, что в синем свете внешних кругов я видел теперь сотни и сотни маленьких облачков, подобных клочьям черного дыма, бесконечной и упрямой вереницей круживших вокруг и снаружи барьера.
И все это время я держал одеревеневшее тело Бейнса на своих руках, пытаясь не поддаваться брезгливости, неизбежно возникавшей при каждом испущенном им свином звуке. Он хрюкал каждые двадцать или тридцать секунд, как бы отвечая на свиногласие, доносившееся снизу и едва слышное для моего уха. Честно скажу вам, что мне было бы проще держать труп, чем стоять там на грани между физической смертью, с одной стороны, и гибелью души, с другой.
Тут из бездны, находившейся столь близко от меня, что локоть мой и плечо нависали над ней, снова донесся слабый, едва различимый свиной ропот, такой далекий, что его можно было счесть отголосками эха.
Бейнс отозвался на него настолько свиноподобным визгом, что каждая фибра моего существа воспылала истинно человеческим и оправданным отвращением, и холодный пот покрыл мое тело буквально с ног до головы. Собрав волю в кулак, я попытался заглянуть в жерло великой бездны, и тут второй раз по всей комнате прокатился тихий гром, сотрясший и ожегший каждый сустав в моем теле.
Наклонившись, чтобы заглянуть в бездну, я ненароком на миг выставил одну из пяток Бейнса за пределы синего круга, и доля напряжения, скапливавшегося снаружи барьера, явным образом разрядилась через нас с ним. Если бы я стоял внутри защитного кольца, а не был изолирован от него фиолетовым кругом, тогда последствия оказались бы для нас куда более серьезными. А так мне удалось обойтись психическим ощущением той жуткой грязи, которое здоровый и нормальный человек всегда испытывает, оказавшись в непосредственной близости от чудовищ внешнего мира. Помните, как я описывал вам то же самое чувство, которое испытал, оказавшись возле руки, фигурировавшей в деле Врат?
Интересно упомянуть и про чисто физические эффекты воздействия: левый ботинок Бейнса вспороло, брючина обгорела до колен, а на ноге остались какие-то спиральные, синего цвета отметины.
Я замер на месте, удерживая Бейнса и сотрясаясь всем телом. Голова болела, и в каждом суставе ощущалось странное онемение; однако любая физическая боль не шла ни в какое сравнение с одолевавшим меня умственным унынием. Я чувствовал, что нам с Бейнсом пришел конец! У меня не было места, чтобы повернуться или пошевелиться в пространстве между самым внутренним фиолетовым кругом и голубым снаружи, поскольку расстояние между ними составляло всего тридцать один дюйм, включая дюйм ширины синего круга. Итак, я был вынужден оставаться там в полной пассивности, в любой момент ожидая нового потрясения и не имея уже способности думать.
В таком положении я простоял минут пять. После того как его поразило напряжением, Бейнс более не хрюкал, и за это я был искренне ему благодарен; хотя и могу признаться, что на один миг заподозрил, что он умер.
Из черных уст слева от меня не доносилось ни звука, и я сумел постепенно вернуть себе душевное равновесие, оглядеться и чуточку подумать. Я снова чуть наклонился, чтобы заглянуть непосредственно внутрь адского жерла. Край округлого отверстия теперь вырисовывался вполне четко и казался образованным твердым материалом, подобным черному стеклу.
Твердость эта прослеживалась на вполне внушительное расстояние, хотя и не слишком явно. Середину этого удивительного феномена занимала простая и ничем не смягченная чернота… бархат ее, казалось, втягивал в себя свет из комнаты. Я не видел ничего другого, и если из дыры этой исходило нечто другое, кроме полного молчания, это следовало назвать страшным зовом, который с каждой минутой пугал меня все больше и больше.
Я повернулся медленно и осторожно, стараясь, чтобы ни я сам, ни Бейнс какой-то частью своего тела не выставился за пределы синего круга. И тут я заметил, что состояние комнаты за его окружностью изменилось самым решительным образом: странные клочья черного дыма умножились в числе и превратились в мрачную и неровную стену, неустанно обращавшуюся вокруг, и полностью скрывавшую от меня стены комнаты.
Быть может, минуту я потратил на изучение этого явления, и тут комната слегка содрогнулась. Сотрясение продлилось три или четыре секунды, а потом все как будто беспокоилось; однако повторилось снова через половину минуты, а потом повторилось еще, и еще, и еще раз. Странный ритм этих колебаний напомнил мне вдруг о деле с наваждением «Джарви». Помните его?
Комната еще раз содрогнулась, и волна смертоносного света заиграла снаружи барьера; и тут внезапно помещение наполнил странный ропот… оглушительный визг и хрюканье, целая буря свиных голосов.
Она сменилась полным молчанием, и лежавший на моих руках оцепенелый Бейнс получил возможность дважды хрюкнуть в ответ. Тогда оглушительный поток свиногласия разразился снова, заливая комнату потопом визга, сопения, пыхтения и воя. А когда поток постепенно ослабел, над головой моей прокатился гаргантюанский хрюк, который была способна породить только глотка колосса, после чего на комнату вновь обрушился сокрушительный хор многомиллионного свиного стада.
В этом звуке слышался не хаос — в нем угадывался некий дьявольский ритм. И внезапно он стих, превратившись в многогортанный свиной шепот, нарушавшийся лишь отдельными и не слишком громкими хрюканьями немыслимых свиных легионов; а потом над нами снова прокатился оглушительный свиной голос. И когда он смолк, миллионный глас свиного несчетного множества снова запульсировал в комнате; и каждую седьмую секунду, — чтобы знать это, мне не были нужны остававшиеся на запястье часы, — глотка неведомого чудовища исторгала немыслимой силы хрюк, а Бейнс оцепеневший на моих руках, вторил человеческим горлом свиной мелодии.
Истинно говорю вам: я содрогался всем телом, и так покрытым холодным потом. Кажется, я молился; и если молитва сходила с моих уст, я не помню, о чем просил в ней. Мне никогда еще не приходилось испытывать и ощущать того, что ощущал я там, в этом пространстве шириной в тридцать один дюйм, держа на руках хрюкающую тварь и прислушиваясь к адской мелодии, доносившейся из самой великой бездны, когда по правую руку от меня кружили силы, способные превратить мою плоть в кучку опаленных лохмотьев, если бы мне пришло в голову перескочить через барьеры.
А потом, с такой же внезапностью, с которой приходит неожиданный гром, буря свиногласия стихла, настала тишина, и комнату наполнил немыслимый ужас.
Молчание тянулось и тянулось. Вы можете счесть мои слова глупыми; однако тишина как будто капала в комнату. Не знаю, почему мне так казалось, однако эти слова передадут вам то, что я ощущал, стоя и держа на руках тело негромко похрюкивавшего Бейнса.
Круглое, мрачное, угольной черноты облако, охватило мою защиту извне и кружило вокруг, кружило, кружило медленным и знающим вечность движением. А за этой черной стеной вращающегося облака незримым для меня образом в комнату втекало безмолвие смерти. Понятно ли я говорю?
Можете представить себе, какому безумному умственному и психическому напряжению я подвергался… Однако меня весьма серьезно интересует причина, согласно которой мозг мой настаивал на том, что по всей комнате гуляет капель тишины: я либо приближался тогда к сумасшествию, либо психически настроился своим чувствами на некую аномальную реальность, в которой тишина перестала являться абстракцией и сделалась для меня конкретной и определенной, так как, если воспользоваться глупой и неточной аналогией, невидимая атмосферная влажность становится конкретной и зримой, осаждаясь в качестве воды. Интересно, занимает ли вас эта мысль в той же степени, как и меня самого?
И тут, нечто во мне подсказало, что неспешно приближается новая жуть. Это предчувствие… знание, зовите его как угодно, оказалось настолько сильным, что я вдруг ощутил, что горло мое словно сдавила внешняя сила… Я ощущал, что не могу более терпеть; что если произойдет что-то еще, просто достану свой револьвер и выстрелю в голову Бейнсу, а потом и себе, закончив, таким образом, эту страшную историю.
Впрочем, это чувство скоро прошло; я ощутил некий прилив сил и готовность встретить свою судьбу лицом к лицу. К тому же меня вдруг осенила первая, еще не слишком определенная идея в отношении того, как можно обеспечить свою безопасность; однако я был слишком ошеломлен, чтобы в точности сообразить, каким образом можно помочь себе.
Тут в комнату проник низкий, доносящийся откуда-то издали визг, и я понял, что беда совсем рядом. Я неторопливо нагнулся влево, стараясь, чтобы ноги Бейнса не выставились из синего круга, и заглянул вниз, в черноту жерла, отвесно уходившего в неведомые глубины прямо под моим левым локтем.
Визг умолк; однако в недрах черноты появилось нечто — какое-то далекое светящееся пятно. Погрузившись в угрюмое молчание, я в течение десяти долгих минут разглядывал это пятно. Оно постоянно увеличивалось в размере и стало как бы заметнее, и все же терялось в далекой и страшной бездне.
И пока я стоял и глядел, вновь раздалось негромкое хрюканье, и Бейнс, все это время казавшийся поленом в моих руках, ответил на него тихим животным визгом, заново пробудившим во мне отвращение.
А потом произошла любопытная вещь: вокруг края жерла, только что казавшегося черным стеклом, вдруг появилось мертвенное свечение. Оно запульсировало, вращаясь вдоль края в обратную сторону вращению черного пухлого облака, стеной кружившего вовне барьера.
Странный свет этот скоро погас, и неизмеримые глубины донесли до меня жуткое дыхание чудовищной твари, поднимавшейся наверх из преисподней. Если бы я сказал, что на меня пахнуло вонью, эти слова достаточно хорошо описали бы суть происходящего, однако я не в силах описать то духовное омерзение, которое мне пришлось испытать. Мне казалось, что эта тварь замарает меня до самых недр моего существа, если я не сумею отразить ее приближение последним напряжением воли.