Мы дружно вышли из погреба, в котором более нечего было искать, В следующем подвале следы также хаотическим образом покрывали весь пол, словно бы оставившее их нечто искало какую-то вещь или вслепую следовало тени неведомого запаха.
В третьем подвале следы кончались возле мелкого колодца, в прежние времена снабжавшего водой весь дом. Колодезь была наполнена водой до краев, и вода оставалась настолько чистой, что, посветив фонарями, мы увидели камешки на дне ее. На этом поиски можно было заканчивать, и мы встали возле колодца, переглядываясь в полнейшей и жуткой тишине.
Джонстон еще раз осмотрел следы, а потом снова посветил фонариком в чистую воду неглубокого колодца, внимательно изучая каждый дюйм на дне его; однако ничего не было видно. Погреб наполнял отвратительный запах, и все мы молчали, постоянно поводя фонарями во все стороны.
Инспектор оторвался от изучения колодца и невозмутимо кивнул мне, признавая таким образом, что теперь разделяет наше мнение, тем временем вонь в подвале сделалась еще более отвратительной, и в ней как будто бы угадывалась угроза, едва ли не материально подтверждавшая, что чудовищная тварь невидимо находится среди нас.
— По-моему, — начал инспектор, указав лучом фонаря на лестницу; тут нервы констебля уже не выдержали, и он бросился к ней со странным горловым звуком.
Домовладелец торопливым шагом последовал за ним, мы с инспектором тоже не стали медлить. Я шел последним и он короткое мгновение подождал меня, прежде чем подняться наверх, так что мы поднимались вместе, ступая на одни и те же ступени, светя назад фонарями. Оказавшись наверху, я трясущимися руками захлопнул и запер дверь, а потом утер лоб.
Инспектор попросил меня налить его подчиненному бокал виски, а потом отослал его продолжать обход. Сам он задержался ненадолго со мной и лендлордом, и мы договорились о том, что на следующую ночь он присоединится к нам, и мы будем наблюдать за колодцем от полуночи до утра. После этого он оставил нас с первыми лучами рассвета. Мы с лендлордом заперли дом и отправились спать к нему.
Днем мы вернулись в дом и занялись приготовлениями к ночи. Хозяин дома держался крайне спокойно, и я чувствовал, что после кошмарных переживаний минувшей ночи на него можно полностью положиться.
Мы открыли все окна и двери и старательно проветрили весь дом, потом зажгли все лампы, которые были в доме, и снесли их в подвал и расставили так, чтобы повсюду было светло. После этого мы спустили вниз три кресла и стол и поставили их в том отделении подвала, где находился колодец. После этого мы протянули через весь погреб тонкую фортепьянную струну примерно в девяти дюймах от пола, на такой высоте, чтобы всякое движущееся в темноте существо зацепилось бы за нее.
Сделав все это, мы с лендлордом обошли весь дом и опечатали в нем каждое окно и дверь — кроме входной и той, что была наверху, ведущей в подвал лестницы.
Тем временем местный жестянщик был занят работой по моему заказу; и, выпив чая в доме лендлорда, мы с ним отправились посмотреть, как продвигаются дела у мастера. Работа была завершена. Готовое изделие было похоже на лишенную дна высокую клетку для попугая, сплетенную из очень толстой проволоки, высотой около семи футов и диаметром фута в четыре. К счастью, я не забыл предусмотреть, чтобы она разделялась по ширине на две половины, иначе мы не могли бы пронести ее сквозь двери и спустить вниз по лестнице в погреб.
Я распорядился, чтобы жестянщик доставил клетку в дом и накрепко соединил там обе половины. На обратном пути мы зашли в скобяную лавку, где я купил тонкую пеньковую веревку и железный блок, какие в Ланкашире используются для подъема грузов едва ли не в каждом доме. Еще я купил пару вил.
— Не трогать же это руками, — обратился я к лендлорду, и он кивнул, несколько побледнев.
Когда клетку доставили, спустили в подвал и соединили обе ее половины, я отослал мастера, и мы с хозяином дома накрыли ею колодец, на который и был рассчитан размер моего сооружения. После некоторых трудов нам удалось подвесить ее на железном блоке так, что, будучи поднятой к потолку и отпущенной, она всякий раз идеально плюхалась в воду — как колокольчик, которым гасят свечи. Добившись этого, я снова поднял ее к потолку, чтобы была наготове, и крепко привязал веревку к толстому деревянному столбу, стоявшему посреди подвала.
Итак, к десяти часам все было готово, в том числе пара вил и два полицейских фонаря; не забыл я и о виски и сандвичах. Под столом были припасены несколько ведер с дезинфекционным средством.
Чуть после одиннадцати часов во входную дверь постучали, и, выйдя к ней, я обнаружил инспектора Джонстона, прихватившего с собой одного из своих сыщиков. Вы, конечно же, понимаете, насколько я был рад появлению этого человека, увеличившего собой численность нашей ночной стражи; он показался мне крепким, спокойным, умным и собранным — как раз таким, какого я бы выбрал сам для того жуткого дела, совершить которое нам предстояло наступавшей ночью.
Впустив в дом инспектора и детектива, я закрыл и запер входную дверь, а потом, пока инспектор держал фонарь, старательно опечатал ее лентой и воском. Дверь над лестницей в погреб я закрыл и опечатал подобным образом.
Когда мы спустились в погреб, я предупредил Джонстона и его подчиненного, чтобы они не споткнулись о проволоки; а потом, заметив его удивление, начал объяснять сделанные мной приготовления и намерения, которым он выразил полное одобрение. Я с удовольствием увидел, что и детектив, слушая меня, согласно кивает головой, одобряя все предпринятые предосторожности.
Опустив фонарь на землю, инспектор взял одни из вил и взвесил их на руке, а потом посмотрел на меня и кивнул.
— Отличная штуковина, — проговорил он. — Жаль только, что вы не предусмотрели еще одну пару.
Потом мы заняли свои места, а детектив устроился на табурете, взятом из угла погреба. Пока стрелка часов не показала без четверти двенадцать, мы поужинали за непринужденной беседой сандвичами и виски, а потом убрали со стола все, кроме фонарей и вил. Одни из них я вручил инспектору; другие взял сам, а потом, поставив свое кресло так, чтобы привязанная к клетке веревка была под рукой, я обошел погреб и погасил все лампы.
Нащупав рукой кресло, я удобным образом разместил вилы и фонарь под рукой, после чего предложил всем соблюдать полнейшее молчание во время нашего бдения. Кроме того, я попросил всех не включать фонарей, кроме как по моему сигналу.
Я положил свои часы на стол возле фонаря, слабое свечение которого позволяло мне видеть время. Примерно с час ничего не происходило, и в подвале царила полная тишина, нарушавшаяся разве что иногда неловким движением.
Примерно в половине второго я ощутил, однако, то же самое чрезвычайное и особенное беспокойство, которое посетило меня предыдущей ночью. Торопливо протянув руку, я освободил завязанную вокруг столба веревку. Инспектор явно заметил мое движение, поскольку я увидел, что слабый отсвет его фонаря немного шевельнулся, как если бы он, приготавливаясь, положил на него руку.
По прошествии какой-то минуты я заметил, что окружавшая нас тьма переменила цвет, начиная неторопливо приобретать фиолетовый оттенок. Я поспешно огляделся по сторонам, окруженный этим новым сумраком, и понял, что фиолетовый цвет буквально на глазах становится гуще и гуще. Средоточие или ядро перемены появилось где-то за колодцем, в огромной дали, и с невероятной скоростью приблизилось к нам почти в один момент. Вот оно оказался рядом, и я снова увидел крошечное обнаженное дитя — бежавшее и казавшееся сотканным из той фиолетовой ночи, которая его окружала.
Ребенок двигался вполне естественным образом, в точности так, как я это уже описывал, но в такой полнейшей тишине, что казалось даже, что именно он и несет с собой это безмолвие. Примерно на половине расстояния между столом и колодцем, дитя торопливо пригнулось и оглянулось на что-то невидимое и торопливо припало на колени, как бы прячась за чем-то смутно обрисовавшемся во мраке, однако не принадлежащим нашему миру, ибо между нами и колодцем не было ничего, кроме голого пола.
Я с удивительной ясностью слышал дыхание всех остальных, а наручные часы на столе отбивали время с медлительностью и внушительным скрипеньем настольных часов моего деда. Каким-то образом я понял, что никто из них не видит того, что видел я.
Вдруг сидевший рядом со мной домовладелец, с шипением выдохнул сквозь зубы, и я понял, что он заметил нечто невидимое для меня. Скрипнул стол, и я ощутил, что инспектор наклонился вперед, вглядываясь во что-то. Домовладелец протянул ко мне руку во мраке, не сразу нащупав мою ладонь.
— Женщина! — шепнул он мне на ухо. — Там, над колодцем!
Я внимательно посмотрел в ту сторону, но ничего не увидел, разве что фиолетовая тьма стала в том месте чуть тусклее.
Торопливо переведя взгляд на то место, где пряталось дитя, я увидел, что оно выглядывает из укрытия. Внезапно ребенок вскочил и бросился бежать по направлению к середине стола, казавшегося смутной тенью, закрывавшей от моего взгляда невидимый пол. Когда дитя пробежало под столом, стальные зубцы моих вил вдруг засветились неровным фиолетовым светом. Чуть в стороне, во мраке, обрисовались очертания других вил: инспектор приготовил их к бою. Не могло быть и тени сомнения в том, что он видел нечто. На столе металлические корпуса пяти фонарей вспыхнули тем же самым странным светом, и каждый из них окружило облачко полнейшей тьмы, сгустившееся там, где наши глаза видят естественный свет, сочившийся из узких щелей; и в этой полнейшей тьме металл каждого фонаря казался кошачьим глазом, сверкнувшим в полной черной шерсти корзине.
Оказавшись позади стола, дитя снова остановилось и замерло, слегка раскачиваясь на ногах, создавая этим впечатление того, что на самом деле оно легче пушинки одуванчика; причем в тот же самый момент другой части моего сознания казалось, что я вижу его сквозь толстое, хотя и невидимое стекло, и что ребенок этот находится под воздействием сил и условий, находящихся за пределами моего разумения.
Дитя вновь оглянулось, и взгляд мой обратился в ту же самую сторону, куда оно глядело. Я смотрел на другую сторону и видел свою клетку, ясно, до последней проволочки и узелка обрисованную светом; выше разливалась полоска мрака, а над нею тускло светился железный блок, привернутый мной к потолку.
Взгляд мой в смятении метался по подвалу; пол повсюду перечеркивали тонкие огненные линии; и я вдруг вспомнил фортепьянные струны, которые мы с домовладельцем недавно натянули. Однако больше ничего не было видно, только возле стола мерцали неясные сполохи, а на противоположной стороне его проступали тусклые очертания револьвера, по всей видимости, находившегося в кармане детектива. Помню, отметив это, я странным образом ощутил некоторое подсознательное удовлетворение. Неподалеку от меня на столе растекалась бесформенная лужица света; после короткого раздумья я понял, что вижу стальные детали моих часов.
Думая над такими пустяками, я несколько раз посмотрел на дитя, несколько раз обвел взором подвал, и отметил, что оно по-прежнему как бы прячется от кого-то. И вот внезапно ребенок пустился бежать и немедленно превратился в далекое и мелкое зернышко этой странной цветной тьмы.
Домовладелец негромко вскрикнул и дернулся, словно стараясь переместиться поближе ко мне и избежать соприкосновения с чем-то. Инспектор вдруг охнул, словно его внезапно окатили холодной водой. И тут фиолетовый свет разом погас, и я ощутил близость чего-то чудовищного и отвратительного.
В напряженном молчании тьма подвала казалась абсолютной, лишь фонари на столе испускали слабое свечение. А потом во тьме и безмолвии в колодце заплескала вода, словно бы нечто украдкой восставало из колодца, и вода капелью выдавала его движение. В тот же самый миг на меня вдруг дунуло мерзостью.
Выкрикнув предупреждение инспектору, я отпустил веревку. С громким плеском железная конструкция рухнула в воду, и напряженной рукой, преодолевая страх, я открыл затвор моего фонаря и направил его луч на клетку, крикнув остальным последовать моему примеру.
Когда свет выхватил из тьмы мое сооружение, я увидел, что оно возвышается над водой примерно на два фута, а внутри него находится нечто непонятное, однако знакомое. Я глядел, полагая, что вот-вот узнаю, что это такое, а когда вспыхнули все остальные фонари, понял, что вижу баранью ногу. Нога была зажата в мясистом кулаке, поднимавшемся из воды. Я стоял и в полнейшем недоумении ожидал, чем все это закончится. Однако через мгновение над водой появилось широкая бородатая физиономия, которую я уже готов был признать лицом давнего утопленника. Затем волосы в нижней части лица зашевелились, явив губы, которые в свой черед разошлись, сплюнули воду и закашлялись. Вынырнувшая другая рука стерла воду с тут же заморгавших глаз, обратившихся в сторону фонарей.
— Капитан Тобиас! — вдруг выкрикнул детектив, инспектор повторил то же самое имя, оба они разразились хохотом и бросились к клетке; я остался на месте — пережитое напряжение еще не совсем оставило меня. Находившийся клетке человек держал баранью ногу как можно дальше от себя и зажимал нос.
— Поднять ентот проклятый капкан, живва! — выкрикнул он напряженным голосом; однако пытавшиеся не дышать инспектор и детектив попросту перегнулись пополам от хохота, а лучи их фонарей плясали по стенам подвала.
— Живва! Живва! — повторил находящийся в клетке человек, все еще зажимая нос и пытаясь говорить понятно.
Тогда Джонстон и детектив наконец умолкли и подняли клетку. Человек в колодце попытался нырнуть обратно, но офицеры не позволили ему этого сделать и в мановение ока вытащили из воды. Они удерживали его на месте, с одежды злоумышленника стекала вода, и инспектор указал большим пальцем на мерзкую ногу; зацепив ее одними из вил, лендлорд побежал с нею наверх, на свежий воздух.
Тем временем я налил выуженному из колодца человеку стаканчик виски, за что он поблагодарил меня приветливым движением головы, и, одним глотком опорожнив стакан, протянул руку за бутылкой, которую осушил до дна столь же непринужденно, как если бы в ней была вода.
Как вы помните, до нас в этом доме обитал капитан Тобиас; именно он и вынырнул из колодца. Из последовавшего разговора я узнал, что капитан оставил дом по той лишь причине, что его разыскивала полиция за контрабанду. Он отсидел срок в тюрьме и вышел на свободу лишь пару недель назад.
Он возвратился домой и обнаружил там новых жильцов. Пробравшись в дом через колодец, стенки которого не доходили до самого дна (я еще кое-что скажу об этом), он поднялся наверх по маленькой лесенке в стене подвала, открывавшейся под панелью возле спальни моей матушки. Панель можно было открыть, повернув левый стояк двери спальни, причем в результате этой операции дверь обязательно открывалась.
Капитан без всякой горечи пожаловался на то, что панель покривилась, и каждый раз, когда он открывал ее, издавала громкий треск. Его-то я, видимо, и принял за стук. Он не стал рассказывать, что ему понадобилось в доме; однако было и так очевидно, что он спрятал что-то внутри и намеревался достать. Однако поскольку проникнуть в дом незамеченным было невозможно, он решил выгнать нас, полагаясь на скверную репутацию дома и собственные артистические способности в роли привидения. Должен признать, что он достиг своей цели. Затем он намеревался вновь снять дом, и тогда, располагая неограниченным количеством времени, найти спрятанное. Дом устраивал его в высшей степени, поскольку в нем был проход, который, как я узнал потом, соединял колодец с подземельем церкви, расположенной неподалеку от стены сада; а подземелье это, в свой черед, соединялось с пещерами в береговых утесах, спускавшихся за церковью к воде.
По ходу беседы капитан Тобиас предложил мне уступить ему дом; и поскольку это идеальным образом устраивало меня, так как я был уже сыт им по горло, а также никоим образом не противоречило интересам лендлорда, было решено, что полиция не станет выдвигать против него никаких обвинений и замнет все дело.
Я спросил капитана о том, не видел ли он в этом доме чего-нибудь действительно странного, и что именно он видел, если таковое случалось. Он ответил, что действительно видел расхаживающую по дому женщину. Услышав это, все мы переглянулись. Капитан добавил, что она никогда не беспокоила его, и что видел ее всего два раза, причем и в том, и в другом случае сразу же после трудного спасения из рук таможенников.
Капитан Тобиас был наблюдательным человеком и, увидев, что я прикладывал коврики к дверям, обходя их в паре старых мокрых шерстяных шлепанцев, он старательно придавал коврикам то положение, в котором нашел их.
Червяк свалился с мерзкой бараньей ноги совершенно случайно, и ни в коей мере не являлся частью его хитроумного плана. Капитан был в высшей степени восхищен тем впечатлением, которое сумел произвести на нас.
Замеченный мной запах плесени исходил из маленькой потайной лестницы, когда капитан открывал панель. Дверь хлопала также благодаря его стараниям.
Вот и все, что касается исполнения капитаном роли призрака; перейдем к более трудным вещам — к объяснению действительно загадочных явлений. С самого начала было очевидно, что в доме и в самом деле водится нечто странное, проявлявшее себя в облике женщины. Разные люди видели ее, причем при различных обстоятельствах, поэтому женщину эту едва ли можно отнести к области вымысла; в то же время может показаться странным, что, прожив в доме два года, я ни разу не видел ее, в то время как полисмен столкнулся с ней после проведенных в нем двадцати минут… после чего ее видели все — и лендлорд, и детектив, и инспектор.
Могу только предположить, что в каждом случае причиной являлся страх, открывавший чувства для восприятия присутствия женщины. Полисмен оказался человеком нервным и, находясь в состоянии испуга, он сумел увидеть женщину. То же самое относится и ко всем остальным. Я не видел ничего, пока не испытал подлинный страх; и тогда я увидел не женщину, а дитя, бегущее от чего-то или от кого-то. Однако об этом потом. Говоря коротко, не испытав сильнейшего страха, человек не может покориться воздействию силы, проявляющейся в качестве женщины. Это соображение вполне объясняет тот факт, почему некоторые из жильцов не замечали в доме ничего странного, а другие съезжали немедленно. Чем более чувствительными оказывались они, тем меньшей была степень страха, необходимая для того, чтобы заставить их ощутить присутствующую в доме силу.
Странное свечение всех металлических предметов в подвале видел только один я. Причина этого естественным образом осталась неясной мне; неизвестна мне и причина, наделившая меня способностью видеть этот свет.
— А дитя? — спросил я. — Можете ли вы объяснить, какую роль играло оно во всем этом? И почему вы не видели женщину, а они не видели ребенка. Не являлось ли и то и другое проявлением одной и той же силы в восприятии разных людей?
— Нет, — возразил Карнакки, — хотя я не могу этого объяснить. Однако я вполне уверен, что женщина и дитя не только представляли собой две различных и законченных сущности, но даже пребывали в разных плоскостях бытия.
Некую идею можно почерпнуть из манускрипта Зигзанда, где сказано, что «мертворожденное дитя забирает себе Карга». Конечно, это утверждение надо понимать в общем смысле; однако в нем может содержаться элементарная истина. Однако прежде чем пояснить его, позвольте высказать вам некую довольно часто повторяемую идею. Возможно, что физическое рождение является всего лишь вторичным процессом; и прежде чем это происходит, материнский дух ищет и находит малый элемент — первичное эго или душу ребенка. Может случиться, что некая капризность заставляет таковую прятаться и уклоняться от материнского духа. Быть может, я видел как раз нечто в этом роде. Я всегда пытался придерживаться этого мнения; однако нельзя забывать и о том чувстве отвращения, которое я ощущал, когда незримая женщина проходила возле меня. Отвращение это заставляет меня обращаться к идее, выдвинутой манускриптом Зигзанда, и согласно которой я видел мертворожденное дитя, эго которого или душу забирает Карга. Иными словами, некое чудовище из Внешнего Круга. Мысль эту следует считать беспримерно ужасной, хотя бы уже из-за ее фрагментарности. Она заставляет нас предполагать, что душа ребенка застревает между двумя жизнями, и целую вечность бежит от чего-то немыслимого и невероятного… и непостижимого для наших чувств.
Более мне нечего сказать об этом; да и зачем уделять много внимания предмету, известному нам настолько неполно? Но кто может сказать, существует материнский дух или нет…
— А колодец? — спросил Аркрайт. — Как в него попадал капитан?
— Как я уже говорил, — ответил Карнакки, — боковая стенка колодца не доходит до дна; поэтому достаточно только окунуться в воду и вынырнуть по другую сторону стены, под полом подвала и подняться вверх по лестнице. Конечно же, по обе стороны стены вода стоит на одинаковом уровне. И не спрашивайте меня о том, кто устроил такой вход и лестницу, я этого не знаю. Дом этот очень стар, как я уже говорил, а подобные устройства считались полезными в старину.
— Но дитя, — проговорил я, возвращаясь к интересовавшей меня теме. — Вы хотите сказать, что неудачные роды произошли в этом доме; и таким образом он, если можно так выразиться, вступил в соприкосновение с силами, послужившими причиной трагедии?
— Да, — ответил Карнакки, — такое толкование этому феномену дает манускрипт Зигзанда.
— Но могут существовать другие подобные дома… — начал я.
— Они существуют, — произнес Карнакки, вставая. — А теперь убирайтесь, — добродушно молвил он, прибегая к привычной формуле.
И через пять минут мы оказались на набережной и в задумчивости разошлись по своим домам.
Незримый конь
В тот день я получил приглашение от Карнакки. Прибыв к нему, я обнаружил, что мой друг пребывает в одиночестве. Когда я вошел, он заметно неловким движением поднялся и протянул мне левую руку. Лицо его покрывали ссадины и синяки, правая рука была перевязана. Мы обменялись рукопожатиями, и он предложил мне свою газету, от которой я отказался. После этого он передал мне стопку фотоснимков и вернулся к чтению. Да, таков он и есть, Карнакки. Ни слова от него и вопроса с моей стороны. Он все расскажет нам сам в надлежащее время. Я около часа разглядывал фотографии, оказавшиеся в основном снимками (иногда сделанными со вспышкой) чрезвычайно красивой девушки; хотя некоторые из фотографий заставляли удивляться тому, что красота ее остается столь явной, вопреки выражению лица, испуганного и потрясенного в такой степени, что трудно было не поверить тому, что снимали ее в присутствии непосредственной и самой грозной опасности.
В основном отсняты были интерьеры различных комнат и коридоров, и на каждом из снимков присутствовала эта девушка, либо вдалеке и в полный рост, либо поближе, когда на фото умещалась только ладонь, или рука, или часть головы и кусочек платья. Все снимки были сделаны с какой-то определенной целью, связанной скорее с получением изображений не самой девушки, а ее окружения, и, как вы можете себе представить, они весьма заинтересовали меня.
В самом низу стопки, однако, я наткнулся на нечто совсем уж необычайное. На этом снимке девушка стояла одна, фигура ее была четко обрисована яркими лучами вспышки. Лицо девушки было обращено чуть вверх, словно бы ее внезапно испугал какой-то шум. А прямо над ней, из теней складывалось или выступало одно-единственное огромное копыто.
Я долго рассматривал этот снимок, понимая лишь то, что он имеет отношение к очередному странному делу, заинтересовавшему нашего друга. Когда появились Джессоп, Аркрайт и Тейлор, Карнакки молча протянул ко мне руку за снимками, которые я возвратил с таким же безмолвием, а потом все мы отправились обедать. Проведя за столом покойный часок, мы расставили кресла кружком, устроились поудобнее, и Карнакки приступил к очередному рассказу.
— Я побывал на Севере, — неторопливо и задумчиво начал он, перемежая слова глубокими затяжками. — У Хисгинсов в Восточном Ланкашире. Страннейшая там приключилась история, да и вы сами убедитесь в этом, после того как я закончу рассказ. Кое-что об этой конской истории, как иногда ее называют, было мне уже известно, однако я и предположить не мог, что мне лично придется заняться ею. И откровенно говоря, я никогда не принимал ее всерьез — вопреки собственному правилу не иметь предвзятых мнений. Странные существа — мы, люди!
Итак, я получил телеграмму с просьбой о встрече, что указывало на то, что у отправителя ее есть неприятности. В назначенный день и час ко мне явился старый капитан Хисгинс. Он рассказал мне множество новых подробностей в отношении конской истории; впрочем, вполне естественным образом я уже знал основные моменты и то, что если первым ребенком в семье оказывается девочка, то перед замужеством ей будет досаждать своими явлениями призрачный конь.
Необычайная подробность, как вы сами понимаете, и, хотя семейное предание было мне известно давно, я все-таки предполагал, что подобные рассказы следует относить к старинным легендам. Дело в том, что в последних семи поколениях в семействе Хисгинсов первенцами становились только мальчики, да и в самой этой семье давно стали считать это предание относящимся к области выдумки.
Переходя к нынешнему положению дел, скажу, что самым старшим ребенком в настоящее время является девушка, и родственники и подруги часто дразнили ее и подшучивали над ней, утверждая, что поскольку она стала первой первородной дочерью за семь поколений, то ей следует за семь верст обходить всех молодых людей или отправляться прямо в монастырь, если она хочет избежать наваждения. Такое поведение близких людей, на мой взгляд, свидетельствует о том, насколько легкомысленным стало отношение к преданию, более не заслуживавшему ни капли доверия. Не правда ли?
Два месяца назад мисс Хисгинс был помолвлена с молодым флотским офицером Бомонтом, и уже в самый вечер дня помолвки, еще до ее официального объявления, случилось чрезвычайное происшествие, заставившее капитана Хисгинса связаться со мной, в результате чего я отправился к нему в поместье, чтобы начать разбирательство. Из доверенных мне старинных семейных анналов и документов я установил, что за полтора века и ранее до нашего времени в семействе, вне всяких сомнений, происходили чрезвычайные и крайне неприятные совпадения — если выражаться самым нейтральным образом. За два предшествовавших этому времени столетия в семи поколениях семьи родилось пятеро первородных девочек. Все они выросли и были помолвлены и все скончались после помолвки; двое совершили самоубийство, одна выпала из окна, одна умерла от разрыва сердца (предположительно в результате сильного испуга). Пятую девушку убили вечером в парке у дома; однако, каким именно образом, сказать невозможно; похоже было на то, что ее лягнула лошадь. Нашли ее уже мертвой. Как вы видите, все эти смерти, даже самоубийство, можно было объяснить вполне естественными причинами, не привлекая никаких потусторонних факторов. Вы согласны со мной? И все же в каждом из перечисленных случаев девушки, вне всякого сомнения, претерпевали после помолвки необычайные и ужасные переживания, поскольку во всех случаях упоминалось ржание незримой лошади, звонкая поступь ее копыт или другие необычайные и совершенно необъяснимые явления. Словом, вы теперь понимаете, насколько необыкновенным было дело, которым меня попросили заняться.
Описания позволили мне уяснить, что досаждавшее девушкам наваждение было настолько кошмарным и постоянным, что двое из женихов, по сути дела, убежали от дам своего сердца.
И, по-моему, именно эта подробность более всего другого заставила меня почувствовать, что я имею дело не просто с цепью неприятных совпадений.
Я выяснил все это, не потратив много времени, после чего с большой тщательностью обратился к подробностям происшествия, случившегося с мисс Хисгинс вечером после помолвки ее с Бомонтом. Оба они шли рядом по широкому нижнему коридору после наступления сумерек, и до того, как зажгли лампы, когда в непосредственной близи от них внезапно раздалось совершенно кошмарное ржание. Сразу же после этого Бомонт получил сильнейший удар или пинок, который сломал его правое предплечье. Сбежавшиеся члены семьи и слуги попытались понять, что произошло. Принесли огни и обыскали коридор, а потом и весь дом, но ничего необычного не обнаружили. Можете представить себе общее волнение и полные недоверия разговоры о старой легенде. Потом уже, посреди ночи, старый капитан был разбужен стуком копыт громадной лошади, снова и снова галопировавшей вокруг замка.
После этого Бомонт и девушка несколько раз слышали с наступлением сумерек стук копыт в нескольких комнатах и коридорах.
Три ночи спустя Бомонта разбудило ночью странное ржание, доносившееся со стороны спальни его возлюбленной. Он бросился к отцу девицы, и вместе они побежали к ее комнате. Девушка, разбуженная конским храпом, раздавшимся едва ли не возле ее постели, проснулась и тряслась от ужаса.
Ночью, предшествовавшей моему прибытию в дом, случилось новое явление, и все обитатели его, как вы можете себе представить, пребывали в состоянии нервного возбуждения и испуга. Большую часть первого дня я провел, как уже намекал, за исследованием деталей, но после обеда позволил себе расслабиться и весь вечер играл в бильярд с Бомонтом и мисс Хисгинс. Оставив игру примерно часов в десять, мы выпили кофе, и я попросил Бомонта подробно рассказать мне о том, что произошло предыдущим вечером. Они с мисс Хисгинс сидели в будуаре его тетушки, и старая леди караулила их, коротая время за книгой. Смеркалось, лампа находилась с ее стороны стола. Дом не был еще освещен, так как сумерки наступили раньше обычного времени. Так вот, похоже, что дверь в коридор была открыта, и девушка внезапно произнесла: